(Из стенограммы заседаний Международного Военного Трибунала 13—18 марта 1946[1])
Восьмидесятый день
Среда, 13 марта 1946
Вечернее заседание
Штамер [2]: С разрешения Высокого Трибунала, я прошу вызвать для дачи показаний бывшего рейхсмаршала, подсудимого Германа Геринга.
(Подсудимый Геринг занимает место свидетеля)
Председательствующий [3]: Пожалуйста, назовите своё имя.
Геринг: Герман Геринг.
Председательствующий: Повторите за мной следующую клятву: «Я клянусь господом — всемогущим и всевидящим — что я говорю чистую правду и не утаю и не добавлю ничего»
(Свидетель повторяет клятву на немецком)
Председательствующий: Если желаете, можете сесть.
Штамер: Когда и где вы родились?
Геринг: Я родился 12 января 1893, в Розенхайме, Бавария.
Штамер: Расскажите Трибуналу о периоде в своей жизни до начала Мировой войны, но пожалуйста, вкратце.
Геринг: Обычное образование, сначала домашний учитель; затем кадетский корпус, после офицерская служба. Несколько моментов были особенно важны для моего дальнейшего развития: мой отец занимал должность первого губернатора Юго-Западной Африки[4]; в это время у него были связи с Сесилом Родсом[5] и старшим Чемберленом[6]; затем привязанность отца к Бисмарку[7]; опыт моей юности, половина которой прошла в Австрии, уже тогда я почувствовал привязанность к ней, и к ее родственному народу. В начале мировой войны я служил лейтенантом в пехотном полку.
Штамер: В каком звании вы участвовали в первой мировой войне?
Геринг: Как я только, что сказал, сначала я был лейтенантом в пехотном полку в ходе так называемого Приграничного сражения[8]. С октября 1914 я служил высотным корректировщиком. В июне 1915 я стал пилотом, сначала разведывательного самолета, затем на короткое время бомбардировщика, и осенью 1915 я стал летчиком-истребителем. Я был серьезно ранен в воздушном бою. После выздоровления я стал командиром истребительной эскадрильи, и после гибели Рихтгофена[9] я стал командиром знаменитой «Эскадрильи Рихтгофена»
|
|
Штамер: Какими наградами вы были награждены?
Геринг: Сначала Железным Крестом второго класса, потом Железным Крестом первого класса, Церенгенским Львом с мечами, Орденом Карла Фридриха, Гогенцоллерном с мечами третьего класса, и наконец Орденом «Pour le Mеrite»[10], который являлся наивысшей наградой.
Штамер: Расскажите Трибуналу, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Гитлером[11].
Геринг: Прежде всего, я хотел бы обратить внимание на следующее. После краха в первой мировой войне, я должен был демобилизовать свою эскадрилью. Я отказался служить в Рейхсвере, потому что с самого начала я был противником республики, которая возникла в результате революции[12]; такая служба противоречила бы моим убеждениям. Вскоре я отправился заграницу, чтобы найти себе занятие. Но через несколько лет, решил вернуться обратно. Поначалу, я проводил время в охотничьем домике, там же обучался. Я искал способ принять участие в решении проблем моей страны. При этом я не мог и не хотел служить в качестве офицера по причинам указанным выше. Чтобы заложить фундамент для дальнейшей деятельности, я поступил в университет Мюнхена в целях изучения истории и политологии. Я поселился по соседству с Мюнхеном и купил дом для своей жены. Однажды, в воскресный день октября или ноября 1922, когда стало известно об очередном требовании стран Антанты[13] выдать наших военных руководителей, состоялась акция протеста — я пошел на данную акцию, лишь в качестве зрителя, не участвуя, как либо в её организации. Выступало множество ораторов от разных партий. Под конец предложили выступить Гитлеру. Я слышал про него ранее, и теперь хотел послушать лично, что он говорит. Он отказался выступать, и чистой случайностью было то, что я находился рядом, когда он озвучил причины своего отказа. Он не хотел нарушать единодушие толпы; Не считал возможным присоединяться к хору этих марионеток буржуазных пиратов. Он считал, что организация протестов бессмысленна, до тех пор, пока он не имеет достаточной поддержки. На меня это произвело глубокое впечатление, я был того же мнения.
|
|
Я узнал, что вечером следующего понедельника, смогу услышать речь Гитлера, так как он проводит митинги по вечерам каждого понедельника. Я пошел туда, и там Гитлер говорил о событиях на демонстрации, про Версаль[14], Версальский договор, денонсацию Версаля.
Он говорил, о том, что такие пустые протесты, как воскресный не имеют смысла — они только уводят в сторону от реальной повестки дня — от того, что протест имеет силу лишь в условиях, когда он имеет реальную поддержку. До тех пор пока Германия не окрепла, такие выступления бесцельны.
Такое убеждение слово в слово совпадало с моей позицией. Через несколько дней я пошел в штаб НСДАП[15]. В то время я ничего не знал о программе партии, и ничего больше, кроме того, что это маленькая партия. Я присматривался и к другим партии. Когда проходили выборы в Национальное собрание[16], по совершенно неполитическим причинам, я голосовал за демократов. Затем, когда я понял, за кого проголосовал, я некоторое время избегал политики. Теперь же, я увидел человека, у которого была ясная и определенная цель. Для начала я хотел поговорить с ним, и предложить свою помощь. Он сразу принял меня, и после моего представления, он заявил, что наша встреча это знак судьбы. Мы сразу стали говорить с ним о вещах близких нашим сердцам — о поражении отечества, и о том, что мы не можем смириться с ним.
|
|
Главной темой беседы было обсуждение Версаля. Я сказал ему, что я в его полном распоряжении, и я приложу все свои усилия и возможности для работы, в важнейшем и решающем, по моему мнению, вопросе: борьбе против Версальского договора.
Второй момент, который меня сильно впечатлил, и который я очень глубоко прочувствовал и действительно рассматривал, основным условием, был тот факт, что он объяснил мне в подробностях, о том, что невозможно в нынешних условиях сотрудничать только с элементами, которые провозгласили себя национальными — будь то, так называемые политические национальные партии или те, кто называли себя националистами, или отдельные клубы, боевые организации, такие как фрайкор[17], и. т. д. — только с этими людьми невозможно было начать восстановление сильной национальной воли, до тех пор, пока массы немецких трудящихся противостоят данной идее. Только тот мог победить, кто увлек бы за собой массы немецких трудящихся. Эта идея могла получить поддержку, только при условии осознания широкими массами необходимости освободиться от невыносимых оков Версальского договора и такое было достижимо только путем сочетания националистической концепции и социальных задач.
Он разъяснил мне прекрасную и глубоко обоснованную концепцию национал-социализма; объединение двух концепций, национализма с одной стороны и социализма с другой, которое должно было убедить истинных сторонников национализма, в том, что социализм это тоже национализм. Если можно так выразиться мир буржуазии и мир марксистского социализма. Мы должны были прояснить эти концепции и с помощью союза двух идей, создав новое средство для реализации этих замыслов.
Затем мы перешли к практической стороне вопроса, относительно, которого он в первую очередь, просил меня поддержать его точку зрения. Внутри партии, настолько небольшой насколько она являлась, он отобрал людей, которые являлись убежденными сторонниками, и кто был готов в любой момент полностью и бесповоротно посвятить себя целям распространения идеи.
Он сказал, о том, чтобы я был в курсе того насколько были сильны марксизм и коммунизм в тот момент, и что он столкнулся с необходимостью противостоять физическому насилию на митингах, лишь противопоставив этом силу; для этих целей он создал СА[18]. Руководители были слишком молоды, и он уже долго хотел найти руководителя, который бы отличился в ходе недавней войны, и обладал бы необходимым авторитетом. Он давно пытался найти летчика или подводника, награжденных «Pour le Merite» и теперь с моим приходом, считал особой удачей, что я последний командир «Эскадрильи Рихтгофена», представил себя к его услугам.
Я сказал, что для меня не очень удобно занять сразу же руководящую должность в партии, так как это могло выглядеть, будто я пришел только ради должности. Наконец мы решили, что месяц или два, я буду оставаться в тени и приму руководство только после этого, но при этом я постараюсь немедленно использовать свое влияние. Я согласился с этим, и таким образом я стал соратником Адольфа Гитлера.
Штамер: Когда это произошло?
Геринг: В конце октября или в начале ноября 1922 г.
Штамер: В конце октября?
Геринг: Или в конце октября или в начале ноября 1922.
Штамер: И затем вы официально вступили в партию?
Геринг: Да, это была та же дата. Через несколько дней я вступил.
Штамер: Какие задачи ставил перед вами Гитлер, скажем, до ноября 1923 г.
Геринг: Задачи вытекали из моей должности, которая в то время именовалась, как «Командир СА». Поначалу важным было превратить СА в стабильную организацию, дисциплинировать её, и сделать её надежным подразделением способным выполнить в любой момент приказы мои или Адольфа Гитлера. До того она являлась чем-то вроде клуба очень активных людей, в котором при этом отсутствовала необходимая организация и дисциплина.
Я стремился с самого начала привлекать в СА тех членов партии, кто был достаточно молод и идеалистичен, и готов был тратить свое время и энергию на эти цели. Тогда все было непросто для этих храбрецов. Нас было мало, а врагов гораздо больше. Уже в те дни они сталкивались с существенными неприятностями и страдали от разного рода вещей.
Во-вторых, я начал искать пополнение в рабочей среде, так как я был уверен, что смогу привлечь многих из них.
В то же время, мы естественно видели, что партийные митинги, которые в основном ограничивались Мюнхеном, Верхней Баварией, и Франконией, проводились удовлетворительно, и неприятности предотвращались. В большинстве случае мы были успешны. Но иногда мы сталкивались с сильными группами наших противников.
Как одна, так и другая сторона имели оружие, оставшееся после войны, возникали иногда критические ситуации, и в некоторых случаях нам приходилось отправлять отряды СА, как подкрепление для местных организаций.
В течение 1923, различия между Баварией и Рейхом становились все сильнее. Любой мог заметить, что баварское правительство, старалось проводить политику отличную от политики правительства Рейха. Правительство Рейха было заражено марксизмом, в то время как баварское правительство было свободно от этого, оно было буржуазным.
Внезапно баварское правительство было полностью заменено, когда генерал-губернатор — думая он назывался именно так — или, что то вроде того, был назначен в Баварию. Это был фон Кар[19], кому подчинялось баварское правительство, и кому баварское правительство делегировало свои полномочия. Вскоре после этого возник конфликт в Рейхсвере. 7-я дивизия Рейхсвера, расквартированная в Баварии, была освобождена от своей присяги Рейху, которую она давала на конституции Рейха — я уже не помню его имени — то есть фон Кару. Это вызвало конфликт между генералами фон Сектом[20] и Лоссов[21]. То же самое произошло с баварской полицией.
Баварское правительство в то же время пользовалось доверием со стороны так называемых национальных ассоциаций, которые частично состояли из военных или полувоенных формирований, также владеющих оружием. В целом они были настроены против Берлина, и как мы выражались против «Ноябрьской республики». В этом наши позиции совпадали.
В воскресенье, перед 9 ноября, в Мюнхене проходил большой парад. Все баварское правительство находилось там. Рейхсвер, полиция и патриотические ассоциации, а также мы тоже маршировали. Внезапно, мы обнаружили, что на трибуне стоит не фон Кар, а баварский крон — принц Руппрехт[22]. Нас это сильно озадачило. У нас появились подозрения, что Бавария, хочет пойти по пути отсоединения, она может выйти из состава Рейха. Не было ничего более далекого от наших планов чем это. Мы хотели сильный Рейх, единый Рейх; и мы хотели видеть его свободным от определенных партий, а также от нынешнего руководства.
Мы разуверились в так называемом «марше на Берлин». Когда это стало определенно ясным и господин фон Карр созвал знаменитый митинг в Burgerbraukeller[23], настало время сорвать эти планы, и предпринять конкретные шаги в направлении плана «Великой Германии». Поэтому события 9 ноября 1923[24] возникли очень быстро. Если рассматривать лично меня, я был готов — и никогда не делал из этого секрета — принять участие в любой революции против так называемой «Ноябрьской республики» независимо от того, какой повод для этого возникнет, и кем будет инициирован, за исключением действий левых, и для этих задач я всегда готов был предоставить свои услуги.
Затем я был тяжело ранен близ Feldherrnhalle[25] — эти события хорошо известны — на этом инциденте завершилась моя первая глава.
Штамер: Когда, после этих событий, вы снова оказались рядом с Гитлером?
Геринг: Сначала я лежал в австрийском госпитале. А здесь Баварский народный суд слушал дело, касавшееся 9 ноября.
Штамер: Кому предъявили обвинения?
Геринг: Гитлер был главным обвиняемым, и естественно все остальные, кто участвовал и присутствовал при этих событиях. Я находился в Верхней Баварии несколько дней в тяжелом состоянии, затем был перевезен к границе, арестован, после чего баварская полиция перевела меня в другое место. Тогда я спрашивал Гитлера, должен ли я появится в суде. Он заверил меня не делать этого, и это было правильно. Таким образом, разбирательство не смогло бы проходить в закрытом режиме, так как я заявил бы, что если это будет сделано, я смогу делать публичные заявления, касающееся этого суда.
Затем после своего выздоровления, я провел около года в Италии; затем где-то еще за рубежом. В 1926 или 1927 была объявлена общая амнистия для всех, кто был привлечен к ответственности за незаконные — если можно так сказать — действия, она распространялась не только на нас, но и на леваков, и крестьян, и я смог вернуться в Германию.
Я снова встретил Гитлера в 1927, на довольно коротком совещании в Берлине, в котором он принимал участие. Тогда я не участвовал в работе партии, скорее я даже старался держаться более независимо. Тогда, я снова никак не соприкасался с Гитлером. Незадолго до майских выборов в Рейхстаг [26]в 1928, Гитлер вызвал меня и сказал, что хотел бы видеть меня первым номером в списке кандидатов в Рейхстаг от Национал-социалистической партии, он спросил меня согласен ли я, и моим ответом был «Да», это означало расширение моего участия в работе партии…
Штамер: Один вопрос. В это время вы участвовали в работе СА?
Геринг: Нет; в это время я не занимался вопросами СА. Произошли новые назначения, и новый руководитель СА, фон Пфеффер[27], естественно держался за свое место и не горел желанием видеть меня занимающимся СА.
Штамер: То есть после 1923, у вас не было места или должности в СА?
Геринг: После 1923 моя активная работа в СА прекратилась. Лишь после захвата власти, позднее, когда были созданы так называемые почетные должности, я получил почетную должность, высшее звание в СА. Но вернемся в 1928, я был избран в Рейхстаг и с этого времени я стал ездить по стране, в качестве представителя партии.
СА, не помню в каком году, были реформированы и перестали ограничиваться одной Баварией, распространившись на весь Рейх.
Штамер: Были ли они запрещены после 1923?
Геринг: После 1923, они были, некоторое время запрещены.
Штамер: Когда этот запрет был снят?
Геринг: Не могу сказать точно, когда именно, но, во всяком случае, это произошло до момента моего возвращения в Германию. В любом случае, они распространились на всю Германию, и это было чрезвычайно необходимо. Партии в это время, крупнейшие из них, все имели так называемые боевые отряды. Наиболее активным был, я помню, Красный Фронт[28], объединение боевых отрядов коммунистов, наших крупнейших противников, с которыми у нас постоянно происходили схватки, и которые часто пытались сорвать наши митинги. Кроме того существовало Знамя Рейха[29], организация социал-демократов, демократической партии. Был еще «Стальной шлем[30]»; националистическая организация правых. И наконец, были наши СА, который был организацией такого же рода.
Я должен отметить, что тогда СА несли тяжелые потери. Большинство членов СА были выходцами из широких народных масс; мелкими служащими, рабочими, людьми которые участвовали по идеологическим причинам, жертвуя своими ночами и вечерами, не получая, чего-то взамен, и связав свои судьбу с отечеством. Они часто получали тяжелые ранения, многих застрелили в ходе столкновений. Они преследовались правительством. Они не могли быть чиновниками; чиновники не могли вступать в СА. Они испытывали чрезвычайное давление. Я бы хотел выразить огромное уважение и почтение этим людям, членам СА, которые не являлись, как сейчас представлено, только лишь носителями жестокости, но которые, являлись скорее людьми, которые добровольно подвергали себя наиболее сложным испытаниям и ограничениями, из-за своего идеализма и целей, и отказывались от многих вещей ради своих идеалов.
Штамер: Какое место в партии, вы занимали с 1928, до момента захвата власти.
Геринг: У меня не было партийной должности. Я никогда не был политическим лидером в партии, — что кажется странным-либо же в директорате партии или где-то там еще. Прежде всего, как я сказал, я являлся членом Рейхстага и соответственно членом партийной фракции в Рейхстаге. В то же время я являлся партийным представителем, я ездил из города в город, пытаясь сделать все возможное для того, чтобы расширить партию, усилить её, привлечь и убедить новых членов, и особенно привлечь на нашу сторону сторонников коммунистов и марксистов, чтобы создать широкую базу в народе опиравшуюся не только на правые круги, которые являлись националистическими.
С середины 1932, по прошествии бесчисленных выборов, в которых я принимал участие, произнося речи, например, по три за вечер, а часто и всю ночь; я как член партии, или лучше сказать, потому что партия имела сильное представительство в Рейхстаге, был избран президентом Рейхстага и соответственно должен был заняться решением политических задач.
Незадолго до этого, в конце 1931, когда я увидел, что партия растет чрезвычайно быстро и получает поддержку, фюрер сказал мне, что он хотел бы видеть личного представителя, независимого от партии, который бы мог вести политические переговоры. Это лицо не должны были связывать партийные обязанности. Он обратился, ко мне, с просьбой принять на себя эти обязанности, с учетом того, что я проживал в столице Рейха.
Я принял это поручение — это не была должность, а скорее по своей природе поручение. В нескольких фразах он объяснил мне, что я свободен в проведении переговоров со всеми партиями начиная от коммунистов до крайне правых, в целях, противодействия некоторым акциям в Рейхстаге, и для реализации подходящих политических мер. Естественно, что одновременно с этой задачей, я должен был заниматься распространением и внедрением наших идей в этих кругах. Эти круги, как было отмечено, принадлежали к промышленным и интеллектуальным группам. В связи с тем, что я имел отношения и доступ к этим кругам, было вполне естественно, что фюрер рассматривал меня в особенности подходящим для такой задачи, так как он мог абсолютно рассчитывать на меня в этом отношении и знал, что я использую все свои силы для продвижения наших идей. Когда я стал президентом Рейхстага моя задача стала проще, теперь я мог, действовать в правовом поле и даже был обязан участвовать в политических событиях. Если например правительство уходило в отставку перед Рейхстагом, или уходило в случае вынесения вотума недоверия, моей основной обязанностью как президента Рейхстага, являлось предложение президенту Рейха, после переговоров с партиями, вариантов создания нового коалиционного правительства. Таким образом, Президент Рейха всегда должен был принимать меня по этим вопросам. Я, конечно, таким образом скорее создавал личную связь между ним и мной. Но я хочу подчеркнуть, что такая связь существовала и ранее; этому причиной было, конечно то, что фельдмаршал фон Гинденбург[31], знал меня со времен мировой войны, и если я просил он всегда меня принимал.
Штамер: Какую роль вы играли в назначении Гитлера рейхсканцлером?
Геринг: Сначала я хочу объяснить, что когда я говорил, о том, что я не имел никакой должности в партии, никакой политической должности, вместе с тем моя роль естественно становилась сильнее и сильнее, особенно с конца 1931, когда я все плотнее и плотнее стал работать с фюрером, и конечно считался его ближайшим соратником — но только на основе обычного и естественного роста полномочий, возросших после захвата власти.
Что касается моего участия в назначении Гитлера: давая объяснения Трибуналу я бы сперва хотел кратко описать сложившуюся тогда ситуацию. Баланс между парламентскими партиями был нарушен уже в конце 1931 или в начале 1932. В Германии дела шли плохо и невозможно было составить парламентское большинство, в то же время вступил в силу указ о чрезвычайных мерах, исключив в части действие конституции. Я вспоминаю правительство Брюнинга[32], которое работало над планами расширить действие указа о чрезвычайных полномочиях, и в то же время было озабочены требованиями статьи 48 конституции. Затем появилось правительство фон Папена, которое также не смогло создать для себя парламентскую основу, на более устойчивой платформе. Господин фон Папен пытался реализовать такую возможность, и с целью создания парламентской платформы, обратился к национал-социалистам, сильнейшей партии того времени, чтобы сформировать основу совместно с другими партиями. Были переговоры — имя фон Папена звучало, в качестве кандидата в рейхсканцлеры — при том, что Гитлера планировалось назначить вице-канцлером. Я помню, что сказал, тогда фон Папену, о том, что Гитлер, может быть каким угодно номером, но только не вторым. Если он будет заниматься, каким либо вопросом, он естественно должен играть главную роль, так что это было бы недопустимым и немыслимым, чтобы Фюрер занимал второстепенную роль. Нам бы в таком случае пришлось создавать правительство, не реализуя все из своих идей, и Гитлер, как представитель сильнейшей партии нес бы ответственность за такие вещи. Мы категорически отвергли это. Я бы не хотел развивать эту тему, так как господин фон Папен, мой брат по несчастью сейчас. Он знает, что мы всегда лично уважали его, но я тогда сказал ему, что после такого жеста, мы не только не станем поддерживать его, но также будем противостоять его правительству в Рейхстаге, просто, потому что мы собирались бороться с любым правительством, которое не собиралось учитывать нас как большинство.
Потом произошло — я не вспомню через, сколько месяцев, нахождения Папена в должности — произошел известный конфликт между ним и мной, им в качестве рейхсканцлера и мной как президента Рейхстага, в котором ясно прослеживалось мое стремление привести его правительство к падению, я знал, что коммунисты запланировали вотум недоверия, который могут поддержать остальные. Нужно было проголосовать за недоверие, чтобы показать президенту Рейха, что при любых обстоятельствах, никакое правительство не удержится без достаточных резервов. Я видел «красный портфель» и знал, что приказ о роспуске готов, но хотел сначала провести голосование. Тридцать два голоса были за фон Папена и почти пятьсот против. Правительство фон Папена было отправлено в отставку.
До этого момента все партии поучаствовали в формировании правительств, за исключением совсем мелких партий. Все кто только мог побывали на глазах народа. Ближе к концу, министр обороны Рейха фон Шлейхер[33], серый кардинал, стал играть все возрастающую роль. Следовательно, теперь существовало только две возможности: либо надлежащая доля власти должна была быть предоставлена лидеру сильнейшей партии, как это в целом заведено, и обычно бывает на собраниях и удостоверяется полномочиями, либо человек стоящий за кулисами начнет действовать. Именно так и случилось. Господин фон Шлейхер поставил условием своего назначения на должность канцлера — сохранение должности министра обороны. Нам и не только нам, было ясно, что господин Шлейхер имеет не больше сторонников, чем господин фон Папен, и не сможет собрать большинство, поэтому целью фон Шлейхера будет установление военной диктатуры. Я спорил с господином фон Шлейхером и говорил ему, что даже сейчас возможно создание парламентского большинства. Посредством переговоров было достигнуто соглашение между немецкими националистами, национал-социалистами, центром, Германской народной партией[34] и мелкими группами, о формировании парламентского большинства. Мне было ясно, что такое большинство долго не продержится, слишком велики были разногласия. Но для меня было безразлично, каким путем я приведу партию к власти — путем переговоров хорошо; назначением президентом Рейха, еще лучше.
Эти переговоры были прекращены господином фон Шлейхером, так как он понимал, что он в таком случае не сохранит свой пост. Наконец существовали чрезвычайные законы и указ о чрезвычайных полномочиях. В результате этого парламент более или менее был отстранен от принятия решений до прихода нас к власти.
Я немедленно бросил вызов господину фон Шлейхеру, причем более определенно, чем его предшественнику фон Папену. В скором времени должны были состояться выборы президента Рейха, а после них выборы в Рейхстаг, на которых, после отставки фон Папена, мы потеряли несколько мест. Наше представительство уменьшилось с 232 до 196 мест. Затем в январе прошли следующие выборы, показавшие рост симпатий к нашей партии, и подтвердившие, что небольшой кризис преодолен и, что наша партия стала еще сильнее, чем была до того.
В воскресенье, 22 января 1933 — а 30 число должно было быть понедельником — я находился в Дрездене на крупном политическом митинге, когда меня срочно вызвал в Берлин фюрер. Я прибыл после полудня, и он сказал мне о том то, что я уже знал, что президент Рейха не доволен фон Шлейхером, и не считает возможным по политическим мотивам продолжать такой путь; еще не было ничего решено; президент Рейха самостоятельно пришел к выводу о необходимости возложить ответственность на сильнейшую партию. До этого момента, несмотря на весь свой ум, личное отрицательное отношение к фюреру доминировали в голове пожилого человека — он, вероятно, боялся слова социализм, так как понимал его по-другому.
Гитлер быстро пояснил мне, чтобы этим же вечером я был на встрече с сыном фельдмаршала в доме господина фон Риббентропа. Я уверен господин фон Папен также там был — и я не совсем уверен — Мейсснер[35], который являлся государственным секретарем президента Рейха. Сын фельдмаршала выяснял от имени отца, какие возможности есть для назначения Гитлера канцлером, и передачи ответственности партии. В ходе скорого разговора, я заявил сыну, о том, что я должен сказать его отцу, что так или иначе, фон Шлейхер приведёт к катастрофе. Я рассказал ему об основных условиях формирования нового правительства, и теперь я услышал о желании фельдмаршала доверить Гитлеру правительство, соответственно основанное на базе нашей партии, а также как будущего правительства большинства с участием немецких националистов и «Стального Шлема» — так как он хотел видеть в ней национальную основу. «Стальной Шлем» не являлся парламентской партией, но имел много сторонников. Немецкие националисты Гугенберга[36] являлись парламентской партией.
Мы не спорили очень много тем вечером. Я сказал сыну фон Гинденбурга, что он может определённо сказать ему, о том, что фюрер дал мне указание, провести переговоры с этими партиями на следующей неделе с одной стороны, и с президентом Рейха с другой. И там и там имелись сложности. Я считал нашу позицию…
Председательствующий: Я считаю нам необходимо прерваться.