Разногласия, однако, выявились почти немедленно.
Американцы, правда, согласились с принципом, предложенным англичанами, – «Германия – первой». Идея была в том, что – несмотря на японскую атаку непосредственно против Америки – она представляла собой второстепенную цель. Поражение Японии после поражения Германии достигалось почти автоматически.
Обратное же было неверно – даже после полного разгрома Японии Германия сохраняла шансы победить в войне. Следовательно, в первую очередь надо было направить все возможные усилия на разгром Германии.
Американские генералы предлагали «простую вещь » – прямую атаку на Берлин, через северную часть Франции. Войска следовало накопить в Англии, высадиться где-нибудь в районе Па-де-Кале и дальше преодолеть меньше чем 1 000 километров по прямой, от Ла-Манша до Берлина, через Рур, по ровной местности, с густой сетью дорог, разрушая заодно немецкую военную промышленность. Конкретную разработку планов предполагалось поручить генералу Дуайту Эйзенхауэру – лучшему штабному офицеру армии США.
Англичане пришли в ужас.
Сами они воевали уже больше двух лет и за это время трижды пытались проделать такого рода десантную операцию – с высадкой во Франции в 1939, в Норвегии в 1940 и в Греции – в 1941 году. Каждый раз высадка делалась даже не на необорудованное побережье страны, занятой врагом (как предлагали американцы), а в открытые и неразрушенные порты – и тем не менее каждый раз дело кончалось болезненным поражением.
Спорить, однако, следовало дипломатично, принимая во внимание, что, встретив возражения, американцы вполне могут использовать свои растущие ресурсы не в Европе, а в Азии, против Японии. Необходимость концентрировать усилия на Германии понимали стратеги, но население США не испытывало особой вражды к немцам, зато японцев было готово истребить всех до одного: как показали опросы общественного мнения, это «скромное предложение » было без всяких оговорок одобрено 10 % населения.
Поэтому английская делегация во главе с Черчиллем выразила полное согласие со смелыми планами американских военных, предложив только «тщательную проработку этого блестящего предложения ».
Лукавый английской премьер предпочел не спорить напрямую, а, так сказать, привести ситуацию к желательному исходу просто силою вещей.
Английский штабист, генерал сэр Алан Брук, представил совершенно конкретные расчеты. Он продемонстрировал, что, используя те самые замечательные дороги северной Франции, которые так понравились его американским коллегам, немцы будут в состоянии наращивать силы в точке высадки примерно в три раза быстрее, чем англо-американцы.
Имеющаяся же в Англии сеть аэродромов была оптимизирована для защиты Великобритании, а не для поддержки сил вторжения во Францию. Люфтваффе будет иметь перевес в воздухе, в зависимости от ситуации, от 3 к 1 и до 6 к 1.
К тому же – каким образом предполагается высадить войска во Франции?
Раз, как уже было сказано, порты заняты врагом, значит, надо высаживаться на необорудованный берег?
Коли так, то нужны специальные корабли, которые смогут подойти близко к берегу и высадить танки, артиллерию и прочее прямо на пляж.
Где эти суда? Как оказалось, с имеющимися средствами можно высадить не более 20 000 человек – и при этом без всякой возможности снабжать их после высадки.
Короче говоря, американский план выглядел очень неубедительно.
Вместо этого англичане предлагали собственный план – атака, направленная на французские колонии в Северной Африке. Черчилль красноречиво доказывал, что план этот имеет следующие неоспоримые достоинства:
1) Aрмия Роммеля окажется в ловушке между наступающей из Египта 8-й британской армией под командой Монтгомери и идущими с Запада, из Алжира и Туниса, англо-американскими войсками.
2) Это может выбить из войны Италию.
3) Это может привлечь французское правительство Виши на сторону союзников.
4) Это откроет Средиземное море для движения судов, что сэкономит миллион тонн тоннажа – эквивалент 200 транспортов, которые так отчаянно нужны повсюду.
5) Это позволит обстрелять неопытные американские войска.
6) Hаконец, сделать это можно прямо сейчас, с теми десантными кораблями, которые есть в наличии, открыв действия против Германии уже в 1942 году, а не позднее.
Американцы молчали. План им не нравился, они подозревали, что коварный английский премьер намерен их силами решать проблемы Британской империи, а вовсе не проблемы скорейшего достижения победы – но возразить по существу вопроса, с приведением соответствующих расчетов и выкладок, было трудно.
В итоге окончательное решение принял Рузвельт – прошло английское предложение. Президент попросту приказал своим военным советникам принять его за основу.
Единственная «американская» поправка состояла в том, что высаживать все силы в портах Алжира слишком рискованно: немцы могут захватить Гибралтар и запереть десанты, отрезав их от всякой возможной поддержки.
Поэтому было решено добавить к высадке в Алжире также высадку в Марокко – глубоководный порт Касабланки выходил непосредственно в Атлантический океан, а из Касабланки в Алжир шла железная дорога.
Англичане считали, что все это ненужная предосторожность – они гарантировали, что смогут держать Гибралтар открытым в любой мыслимой ситуации, но спорить не стали.
Их возражения могли бы быть убедительнее, если бы не падение Тобрука в 1942-м – Роммель взял его, захватив не только 30 000 пленных, но и значительные запасы снаряжения, и этот факт едва не стоил Черчиллю его кресла премьера.
К тому же атака на Касабланку была чисто американским мероприятием, поэтому все возражения были совершенно излишни. Черчилль направил Рузвельту телеграмму:
«Я буду Вашим помощником в этом трудном деле ».
Операция «TORCH»/«ФАКЕЛ » – та самая, известия о которой, сообщенные ему Черчиллем во время его визита в Москву в августе 1942 г., смягчили Сталина – была решена.
Два смешанных англо-американских десанта должны были высадиться в Алжире.
Выполнение же марокканской части операции было поручено 34-му Десантному Соединению.
III
Что следует захватить с собой, когда не знаешь, что может понадобиться?
Вообще говоря – все. Как уже было сказано – что только не везли корабли 34-го Десантного Соединения! Они везли с собой уголь в количестве 7000 тонн, упакованный в 50-кг мешки, отпугивающий насекомых настой – в количестве 750 000 бутылок, 3000 грузовиков и джипов, запчасти к ним, ну и, естественно, солдат, их оружие, их артиллерию, боеприпасы, еду, горючее, смазочные масла.
Везли французские словари, где были отмечены фразы: «Не стреляйте – мы ваши друзья » и «Бросайте оружие – в случае сопротивления я стреляю ».
Двойственность отмеченных фраз «совершенно точно отражала неточность » разведывательной информации – никто не мог сказать, будут французы драться или нет?
Везли карты Марокко – ввиду нехватки надежных материалов их срочно перепечатали со справочника-путеводителя фирмы-изготовителя автомобильных шин «Мишеллин ». Нечего и говорить, что на военные карты все это походило очень мало.
На военном корабле установили специальную радиостанцию с вещанием на языке местных берберских племен, текст был такой: «Возрадуйтесь, ибо к вам прибыли святые воины Америки, чтобы освободить вас ».
Оставляя совершенно в стороне как качество, так и убедительность этого образчика пропаганды, как-то невольно приходит в голову, что планирующий высадку штаб явно не задавался вопросом: а есть ли у кочевых берберов такая необходимая в их быту вещь, как ламповый радиоприемник?
Наконец, в ящиках везли 6 тонн женских нейлоновых чулок – предполагая, что они станут надежным средством бартерного обмена, интендантство тайно скупило все чулки вокруг Норфолка.
Экономя государственные средства, их купили по оптовой цене.
На всякий случай, имея в виду уж совершенно непредвиденные обстоятельства, везли мешок долларов в надежной и международно понятной форме, а именно – в золотых монетах.
Мешок был доверен лично генералу Паттону.
Нашлось дело и бывшему банановозу «Контесса». Он должен был войти в устье реки Себу и, используя свою рекордно малую осадку, подняться на 20 км вверх по ее течению. Там был расположен аэродром, куда предполагалось посадить самолеты с авианосцев.
Aэродром, получив груз с «Контессы», должен был стать авиационной базой для всей группы Паттона. «Добровольцам» не зря говорили о том, что их миссия «несколько рискованна ». Слова эти были очень смягчающим эвфемизмом – банановоз представлял собой два сложенных вместе склада, один – для боеприпасов, а второй – для очень огнеопасного горючего, и для полной катастрофы вполне могло хватить одной-единственной шальной пули.
Так что всем заинтересованным сторонам – и интендантам, ведавшим загрузкой, и Паттону, которому были необходимы самолеты, и – не в последнюю очередь – экипажу корабля, которому хотелось жить – всем им оставалось просто надеяться на лучшее.
IV
«Соединение 34» подошло к берегам Африки на рассвете 8 ноября 1942 года. Морской переход удался – огромный конвой прошел Атлантику без приключений, он остался незамеченным. Однако дальше дела пошли не так гладко.
Все усилия американцев «устроить дело с французами миром » совершенно провалились. А усилия были приложены немалые. Генерал Кларк, американский заместитель Эйзенхауэра (все прочие его замы были англичане), самолично отправился в Алжир на секретное совещание с французскими офицерами, обещавшими помочь.
Дело это было обставлено очень романтично – генерал был высажен на берег с подводной лодки. Трудно представить себе более опрометчивый поступок, сделанный, кстати, с ведома и согласия самого Эйзенхауэра.
Генерал Кларк, как заместитель командующего, знал о плане операции «ТORCH » больше самого командующего, потому что он сам ее планировал.
Больше того, он был одним из очень немногих людей, которые были в курсе «Ультра» – способности английской разведки читать немецкие шифрованные радиосообщения.
Если бы он был захвачен и выдан немцам, то не только операция «Торч» была бы провалена, даже не начавшись, но и вообще ВСЕ англо-американские операции потерпели бы огромный ущерб, потому что союзники не смогли бы больше «заглядывать в карты » противника.
Однако бог оказался милостив к наивным американским генералам, которые еще столь недавно были подполковниками. Кларк благополучно вернулся в свой штаб в Гибралтаре.
Успеха он, правда, не добился. Французы выражали высокий патриотизм, горели желанием «восстановить честь Франции », но иметь дело со «Свободной Францией» генерала Де Голля отказывались наотрез – они считали его «низким изменником и английским наймитом ».
Они также не желали иметь ничего общего с «коварным Альбионом », т. е. с англичанами. Потопление по приказу Черчилля кораблей французского флота в 1940 году оставило слишком глубокий след.
В итоге сошлись на том, что десанты будут действовать под американским флагом, а приказ о «несопротивлении высадке союзников » отдаст отнюдь не Де Голль, а другой человек, «истинный герой Франции» – генерал Жиро, который как раз удачно бежал из немецкого плена и который уже добрался до штаба Эйзенхауэра в Гибралтаре.
Он ни за что не хотел сотрудничать с англичанами и требовал, чтобы с южного побережья Франции его забрала именно американская подводная лодка. Таковой не нашлось. Но из уважения к фобиям генерала Жиро на английскую подводную лодку посадили амeриканского офицера, который и убедил недоверчивого генерала в том, что его везут именно на американском корабле, как он хотел.
Что было делать – этого требовала «честь Франции ». Вообще, «честь Франции » и различные истолкования этого понятия – все это принесло немало затруднений.
Например, генерал Жиро оказался трудным партнером. Переговоры с Эйзенхауэром он начал со скромного предложения – командовать всеми союзными войсками будет он, генерал Жиро.
Ничего меньше он не может принять – «этого требует честь Франции ».
Говоря простыми словами, он требовал себе должность своего собеседника.
Он даже обосновывал свое совершенно невероятное требование соображениями союзнического этикета – так как Франция и Соединенные Штаты «выступали союзниками в Северной Африке », то командование должно принадлежать тому из союзных генералов, который был старше чином.
А так как Эйзенхауэр имел только 3 генеральских звезды (он был, по англо-американской системе чинопроизводства, генерал-лейтенантом), а генерал Жиро был полным генералом, с 4 звездами, то какие же тут могли быть еще споры?
Человек, не говорящий ни слова по-английски, одетый в то, чем его снабдили его любезные хозяева, не располагающий ни одним солдатом, ни одной винтовкой и ни одним франком, требовал командования над 100-тысячной англо-американской армией, сидя при этом в кабинете ее командующего.
Поистине, требования «чести Франции » не знали никаких границ.
Эйзенхауэр славился своим тактом и терпением. Именно эти качества и позволили ему удерживать его пост командира союзнической армии, где национальные и личные самолюбия сталкивались буквально на каждом шагу.
Он сделал все от него зависящее, чтобы объяснить своему гостю, что «его предложение несколько неудобно » и что предлагаемый ему титул «командующего французскими войсками в Северной Африке » является совершенно достаточным.
Он даже не стал указывать ему на тот совершенно очевидный факт, что и этот-то титул является фикцией – никто из полномочных французских политических деятелей Жиро на должность не назначал.
Генерал просто давал свое имя для прокламации – в этом и выражался весь его вклад в «общее дело союзников ».
Выражаясь языком коммерции, он становился фиктивным председателем фиктивной компании.
Видимо, он и сам это понимал – весь спор шел о названии, в остальном он покупал шар, надутый горячим воздухом. Однако название шара должно было быть как можно более громким – этого требовала «честь Франции ».
Впрочем, могло быть и более простое объяснение: генерал Жиро, при всей своей несомненной храбрости, был очень глуп.
V
В фильме «Касабланка», ставшем классикой, вероятно, сразу после его выхода в прокат в 1942 г. (действие фильма происходит в Касабланке при французской колониальной администрации), есть сцена, в которой местному комиссару полиции докладывают – к сожалению, при свидетелях, – что в заведении, которое держит некий Pик, американец, его хороший знакомый, и где он сам регулярно бывает – существует что-то вроде казино.
Комиссар восклицает, что он «шокирован, воистину шокирован ». Он велит немедленно арестовать «всех обычных подозреваемых ».
Сам комиссар, конечно же, в курсе дела и даже получает от Pикa свою долю от операций, но видимость закона и приличия должны быть соблюдены.
Фильм «Касабланка», помимо всего прочего, был еще и прекрасной комедией.
Возможно, жизнь имитировала искусство, а возможно – искусство имитировало жизнь, но описание того, что происходило в Оране и в Алжире утром 8 ноября 1942 года, сильно напоминает сюжет для оперетты. Оперетты, так сказать, с перерывами для стрельбы.
Генеральный консул США в Алжире Роберт Мерфи явился к командующему сухопутных войск генералу Жюну в настолько неприлично ранний час, что генерал принял его в пижаме.
Консул объяснил генералу, что «пробил час освобождения », и сообщил, что американские войска вот-вот высадятся в Алжире.
Генерал сказал, что он «шокирован, воистину шокирован ».
Вообще-то, американцы уже давно вели переговоры с его заместителем, но – по крайней мере, официально – генерал Жюн об этом ничего не знал.
В общем, генерал выразил согласие «подумать о том, как избежать кровoпролития », но тут возникло новое обстоятельство – к генералу Жюну приехал его начальник, адмирал Дарлан, случившийся в Алжире именно в этот момент. Адмирал занимал пост военного министра в правительстве Виши и считался наследником престарелого маршала Петэна.
Это его Черчилль в свое время уговаривал увести французский флот в английские порты.
Узнав о предстоящем вторжении, адмирал не выразил большого удивления, однако поинтересовался: «И как скоро это произойдет?» – выглянул в окно и увидел, что вилла окружена не обычным конвоем, а какими-то новыми, незнакомыми ему солдатами.
Консул довел до сведения своих собеседников, что они, в общем, как бы арестованы и что «охрану резиденции несут истинные патриоты Франции ».
Через пару часов, в течение которых никакой высадки не произошло, консул Мерфи в некотором смятении начал подозревать, что он перепутал день операции.
Адмирал Дарлан тем временем сделал пару телефонных звонков, и охрана виллы сменилась еще раз – рота сенегальских стрелков под командованием лично известных адмиралу офицеров быстрым маршем вышла к резиденции командующего.
Впрочем, все обошлось вполне мирно – просто один караул пришел, другой караул – ушел. Обе стороны – и мятежники, и лоялисты – встали по стойке «смирно » и спeли «Марсельезу ».
Арестованным теперь стал уже консул Мерфи.
Впрочем, под арестом он оставался недолго.
Вскоре с американских транспортов началась высадка, а в городе и в округе – редкая разрозненная стрельба. Какие-то французские части остались в казармах, какие-то заняли позиции.
По крайней мере одна рота вышла навстречу десанту под командованием своего офицера, который любезно осведомился: «Где это вы так задержались?»
Короче говоря, через час адмирал Дарлан объявил консулу, что арестованным он все-таки считает себя самого, и попросил мистера Мерфи «как можно скорее установить связь со старшим воинским начальником американского десанта ».
Таковой был найден и – в обмен на гарантии сохранения мира и спокойствия в городе – получил капитуляцию гарнизона и полномочия отдавать приказы местной полиции и жандармерии.
И Алжир, и Оран были заняты без большого сопротивления, американские потери здесь в основном оказались результатом собственных ошибок – рейды «коммандос» с целью захвата портов до начала основной операции окончились полной неудачей, попытка высадки воздушного десанта не удалась настолько, что добрая половина самолетов с десантниками (вылетевшая из Гибралтара) не нашла не то что своих целей, но даже и Африки, но в целом к 9 ноября стрельба в Алжире утихла.
В Касабланке, однако, картина оказалась менее отрадной.
В порту стояла французская эскадра, а старшим воинским начальником был очень распорядительный и дееспособный человек генерал Огюст Ногэ.
Ситуацию он видел следующим образом: французская территория, порученная его ответственности, оказалась под угрозой.
Делают это американцы или англичане – это был для него вопрос второй, а первый состоял в том, что сам по себе факт высадки при отсутствии сопротивления ставил под вопрос нейтралитет правительства Виши.
А именно этот нейтралитет оставлял южную Францию неоккупированной. К тому же для гарантии хорошего поведения Виши Германия в 1940 г. удержала в плену полтора миллиона французских солдат, судьбу которых надо было тоже учитывать.
Инструкций из метрополии не было – маршал Петэн протестовал, конечно, и в письме к Рузвельту говорил что-то о «чести Франции », но решения на месте надо было принимать немедленно.
И генерал их принял – батареи береговой артиллерии открыли огонь по кораблям США, флот сделал попытку вылазки, а немецкая миссия в Касабланке получила уведомление о том, что «губернатор будет сопротивляться нарушению нейтралитета его страны всеми средствами, которые только имеются в его распоряжении ».
Для того, чтобы высадиться в Марокко, американцам пришлось вести настоящую войну. Силы их были велики, много больше французских, но неразбериха и отсутствие опыта очень заметно сказывались на результатах.
Линкор «Жан Барт», который открыл было огонь по американской эскадре, успел сделать только 7 выстрелов.
Буквально после нескольких минут он получил 3 прямых попадания 16-дюймовыми снарядами – новейший американский линкор «Массачусетс» был оснащен радарным прицелом и мог без пристрелки поражать цели с расстояния в два десятка километров – что и было продемонстрировано.
Однако ни один из снарядов не разорвался – радар-то был самым новым, но вот взрыватели не проверялись с 1918 года.
Это обстоятельство не слишком помогло «Жану Барту». Снаряды врага не взрывались, но весили-то они больше тонны каждый. Корабль был пробит навылет и сел на дно на месте своей якорной стоянки. Он, однако, не утонул – в порту для этого было слишком мелко.
Но вот тем французским кораблям, что вышли в море, пришлось плохо – и пришлось бы еще хуже, если бы не еще одно непредвиденное обстоятельство – американский радар внезапно вышел из строя. Его никогда не испытывали в реальном бою, и оказалось, что отдача собственной артиллерии вызвала такие сотрясения, которых радарные антенны не выдержали.
Тем не менее, из 16 судов, пошедших в атаку на американскую эскадру, обратно в порт вернулась только половина, и в сильно побитом состоянии.
В итоге американский флот сделал свое дело – высадка началась. Но армия столкнулась с такими же проблемами, как и флот. Передовые батальоны по плану должны были немедленно перейти в атаку, но оказалось, что у них нет артиллерии. Пушки, снаряды и прицелы грузились по разным накладным на разные транспорты – быстро собрать все это во что-то действующее оказалось совершенно невозможно.
Войска не могли сдвинуться с береговой кромки – на 4000 солдат первой волны десанта «транспортные средства оказались ограничены 2 джипами и одним трофейным верблюдом ». Это не шутка, а цитата из рапорта командира десантного подразделения.
Паттон немедленно вмешался. Он, конечно, не смог превратить хаос в порядок, недоработки штабов никак нельзя было поправить на ходу, но придать действиям своих подчиненных необходимую энергию он сумел.
Отнюдь не так быстро, как хотелось бы, но американцы наконец двинулись вперед. Вторая волна десанта высадилась уже в лучшем порядке. Французские узлы сопротивления один за одним подавлялись – американские офицеры за неимением пушек использовали все подручные средства, до которых они могли добраться или которые они могли придумать на ходу. Один командир решил испробовать силу убеждения и кричал в мегафон «Rendevez!», будучи свято уверенным, что на французском это означает «Surrender!» – «Сдавайтесь!».
Впрочем, куда большую силу возымели бомбы. Авианосцы оказались в роли импровизированного – но очень действенного – средства поддержки наступающей пехоты.
Старинный форт, запиравший реку Себу, отбил одну за другой три атаки американцев, пока не попал под удар с воздуха, после чего гарнизон прекратил сопротивление и выкинул белый флаг.
«Контесса» в сопровождении эсминца «Даллас» пошла вверх по реке – вел ее местный французский лоцман, который умудрился бежать из Марокко и связаться с организацией Де Голля в Англии. Его участие в деле оказалось одним из немногих успехов разведывательных служб союзников – он довел «Контессу» по совершенно невозможному, поистине гиблому фарватеру до нужного места.
К 11 ноября у Паттона оказалась своя авиация, готовая действовать с собственной авиабазы.
Впрочем, она уже не понадобилась. Генерал Ногэ сделал все, что мог. Получив письменное свидетельство от главы немецкой миссии в Касабланке о том, что «дальнейшее сопротивление невозможно », и позаботившись о том, чтобы немецкие офицеры благополучно добрались до испанской части Марокко, генерал с чистой совестью капитулировал.
Правительству Виши было не в чем его упрекнуть – все последующие события были вне его контроля. Он оказался совершенно прав: не только правительство Виши (вскоре переставшее существовать) не имело к нему никаких претензий, но даже и послевоенное правительство Де Голля молчаливо признало действия генерала правильными.
Трехдневная американо-французская война велась по причинам, совершенно посторонним по отношению к месту ее ведения, и велась она – по крайней мере, довольно часто – совершенно в духе водевиля.
Однако пули в ней, увы, использовались настоящие.
Американцы и англичане потеряли убитыми больше тысячи человек, количество убитых французов было примерно таким же. Французская армия потеряла такое количество материала – танков, броневиков, самолетов, что Эйзенхауэр в отчетном докладе «О состоянии французской армии » в Вашингтон расценивал 18 французских батальонов как эквивалент одного американского.
Сама американская армия показала себя далеко не в лучшем виде. Ей надо было много учиться – сложная хореография ведения войны комбинированными средствами – пехоты, артиллерии, танков, авиации, действующими в координированном согласии – была ей покуда совершенно недоступна.
Но начало было положено – кампания в Северной Африке теперь действительно началась.
VI
Военный гений с его полетом мысли и скучные вопросы интендантского снабжения находятся в вечном и неизбывном противоречии.
Считая с запада на восток – от Касабланки до Алжира 1012 километров. От Алжира до Туниса – 1 180 километров. От Туниса до Эль-Аламейна, где стояла в это время танковая армия «Африка» под командованием фельдмаршала Эрвина Роммеля – 3628 километров. Расстояния между очагами военных действий в Северной Африке были велики, но бои 8—11 ноября, проигранные французской колониальной армией на другом конце континента, за 5 810 километров от Эль-Аламейна, ставили Роммеля в чрезвычайно трудное, почти безвыходное положение.
Фельдмаршал был знаменит.
Имя его гремело в мире, и этому факту способствовало множество причин. Германское министерство пропаганды делало все возможное, чтобы воспеть подвиги героя Рейха.
Он был правильным героем – храбрым солдатом без политических амбиций, сражающимся на далеком, экзотическом театре военных действий.
Как всем было совершенно ясно, главным, вне конкуренции героем Германии был, конечно же, фюрер, но ведь даже фюрер не мог быть повсюду.
Поэтому хвала пелась «герою зимы » Дитлю, который командовал норвежской операцией, и «герою пустыни » Роммелю, который командовал в Африке.
Важно было, чтобы участок, которым командовал герой, был неважным.
Героев – если они были в генеральском чине – в тоталитарной Германии назначали. Их не должно было быть много – скажем, два. Кандидаты не должны были командовать действительно большими участками фронтов или иметь интеллектуальные качества и влияние, которые могли бы сделать их участниками в борьбе за руководство страной.
Так что тот факт, что Роммель не был выучеником школы германского Генерального штаба, в этой ситуации говорил в его пользу.
К тому же он был бывшим командиром полка личной охраны фюрера, так что его слава была частью славы самого фюрера, и следовательно, вполне безопасной.
Однако Германией дело не ограничивалось.
Дела Роммеля вызывали у его оппонентов, английских генералов, смесь глубокой досады и подавленного восхищения. Он бил их раз за разом, невзирая на численное превосходство английских войск, на их тщательную подготовку и на огромные, убийственные нехватки в его собственном снабжении и снаряжении. Достаточно сказать, что после взятия Тобрука в 1942 году до 70 % транспорта армии Роммеля составляли трофейные английские машины, которые двигались на трофейном английском бензине.
На мнение английских генералов, помимо профессионального признания, влияло, возможно, простое человеческое самолюбие – все-таки не так обидно проиграть гению.
Мнение англичан передавалось американцам. Такой серьезный человек, как генерал Омар Брэдли (он станет в дальнейшем первым председателем Комитета начальников Штабов, что стало – и по сей день является – высшей военной должностью в американской военной системе), вполне серьезно называл Роммеля «Ганнибалом », что, пожалуй, и многовато.
Немалую роль в создании репутации Роммеля играло то, что «война в пустыне» велась именно в пустыне.
За фронтовой линией немецких войск не шли расстрельные зондеркоманды. С пленными обращались по-человечески. Для сравнения: после захвата Польши в 1939 году было арестовано и казнено около 10 000 поляков, самых выдающихся людей – и при этом совершенно ни за что, даже не из расовых соображений, т. е. даже не за то, что они были евреи. Не были.
Их убили просто потому, что они представляли собой потенциальную угрозу как лидеры возможного сопротивления. Так сказать, превентивное наказание смертью за гипотетически возможное преступление против Германии.
Тень действий тоталитарного нацистского государства неизбежно ложилась и на немецкую армию, которая завоевывала этому государству новые территории, и на немецких генералов, которые этой армией командовали.
Роммель – самый искренний германский националист, фаворит Гитлера – оказался и в этом отношении любимцем Фортуны. Hа его участке гражданское население не казнили ввиду отсутствия этого самого населения.
Наконец, помимо всех этих привходящих обстоятельств, оставался человек, Эрвин Роммель. И человек он был очень примечательный.
Вне всяких сомнений, смелость, решительность, быстрота соображения – все эти качества, приписываемые ему легендой, были действительно отпущены ему (уж не знаю – природой, судьбой или воспитанием?) в количествах чрезвычайных.