– Хорошо еще, что он с собой мушкетов не притащил, – беззаботно заметил Нищий, тем самым как бы подводя итог происшествию и приглашая спутника двинуться дальше.
Ясубэй уже вышел было на дорогу, как вдруг его осенило:
– Постой, постой! А что если он как раз нес мушкеты и где–нибудь их спрятал? Эх, надо было его поймать и все выпытать…
– Ну, нет… Может, убить его и удалось бы, а взять живьем едва ли – больно серьезный противник. Впрочем, если тебя это так беспокоит, давай пошлем асигару – пусть обыщут все вокруг. А потом у нас до послезавтрашнего дня будет генеральная уборка замка. Все давно расписано. И тут уж или за каждым подозрительным по отдельности надо устанавливать наблюдение, либо всех их гнать за границу клана.
– Да уж…
Напоминание о послезавтрашнем дне омрачило сердце Ясубэя. В этот день предстояло передать каким–то совершенно посторонним людям родной замок.
Друзья снова свернули с дороги в лес и вскоре обнаружили там отдыхающих в холодке солдат–асигару.
– Где вы повстречали тех двоих? – спросил, подойдя поближе, Ясубэй.
– Да вон там, за поворотом, – там еще сосновая роща виднеется…
– Они, значит, этой самой дорогой шли прямо от границы клана?
– Так точно, ваша милость.
Ясубэй погрузился в раздумья. Нищий тем временем помалкивал, усевшись на придорожную траву.
– Вот что, – приказал Ясубэй, – здесь останутся двое, а остальные идите и прочешите хорошенько тот лес. Может, они там–то и спрятали…
Поиски начались безотлагательно. Нищий, раздвигая густую траву подобранным обрубком своего бамбукового посоха, тоже направился вглубь леса. Отойдя на некоторое расстояние, он заметил зарубку – отчетливый белый след на сосновом стволе. Подошел поближе, потрогал и увидел, то зарубка сделана совсем недавно. Проступившие на срезе капли смолы даже не успели отвердеть и засохнуть. С довольной усмешкой Нищий оглянулся, посмотрел на Ясубэя и солдат. Ясубэй со своим отрядом усердно рыскал в траве. Ничего не говоря, Нищий посмотрел по сторонам и увидел на другой сосне точно такую же зарубку. В укромном месте под сенью деревьев ему бросилась в глаза куча травы, явно положенная здесь кем–то.
|
|
– Вот оно!
Посох наткнулся в глубине на что–то твердое. Нищий сунул руку в ворох травы и нащупал мушкеты. Их было три. Все с той же довольной усмешкой он, как видно, что–то задумав, снова набросал траву ворохом, прикрыв находку, и как ни в чем не бывало крикнул:
– Ну что, Ясубэй, нашел?
– Нет. А ты?
– Тоже нет, – ответил Нищий.
– Тогда хватит искать, пожалуй. Может, мы сами лишнего напридумывали.
В тот же день, когда достаточно стемнело, Осэн, дождавшись, пока выйдет луна, отправилась на перевал Ёродзу. Она собиралась забрать из тайника те три мушкета, что Хаято спрятал в лесу.
Дзиндзюро, выслушав рассказ Хаято о его приключениях, напоследок сказал, что, поскольку дело очень опасное, лучше все бросить и туда больше не возвращаться. Осэн, которая делала вид, что вовсе не прислушивается к разговору, никого не спросив и ни с кем не посоветовавшись, потихоньку выскользнула из их тайного убежища. Между тем оставшиеся в доме Дзиндзюро и Хаято были заняты сборами, намереваясь тоже вскоре отсюда ретироваться и перебраться в город, поближе к замку.
Горная тропинка была объята сумраком ночи. Со дна ущелья доносилось неумолчное журчанье бурной речки. Вокруг было так безлюдно и мрачно, что и мужчине стало бы не по себе. Полускрытая кручей, что громоздилась по ту сторону ущелья, луна ярко освещала пока лишь вершину. В горах царила тишина. Слышно было, как под легчайшим дуновением ветерка чуть шелестит листва на деревьях.
|
|
Хаято предупреждал, что в горах, наверное, расставили караулы, и Осэн, сознавая степень риска, вполне допускала, что ее могут обнаружить. Тем не менее она была преисполнена решимости довести дело до конца. Через день должна была состояться передача замка. Она рассчитывала пронести в город мушкеты, чтобы с их помощью вызвать столкновение между сёгунскими войсками, прибывшими в Ако, и гарнизоном. Другого способа выполнить порученное ей дело у Осэн, судя по всему, не оставалось. Дзиндзюро и его спутники считали такой путь слишком рискованным. К вящей досаде Осэн, они, похоже, готовы были все бросить и скрыться.
Вскоре она вышла на горную террасу, где призрачно белела трава в лунных лучах. Чтобы добраться до тайника, надо было обогнуть лишенную растительности каменистую террасу и углубиться в сосновый бор. Там, как она слышала, должны быть путеводные знаки – зарубки на деревьях, сделанные мечом.
Завидев рощу, Осэн сразу же поняла, что это та самая, которая ей нужна. В лесу, где ничто не выдавало присутствия человека, лунные блики играли и переливались, окрашивая мерцающим светом траву. Осэн остановилась, принялась внимательно оглядывать стволы деревьев вокруг и, несмотря на плохую видимость, довольно легко отыскала нечто, очень похожее на зарубки. Далее, мысленно протянув нить между зарубками, найти у самых корней дерева ворох травы было и вовсе делом несложным. Она разгребла траву и убедилась, что мушкеты на месте. Вздохнув с облегчением, Осэн уже потянулась, чтобы подобрать мушкеты с земли, как вдруг почувствовала, что кто–то, словно тисками, сжал ее руку. – Ах! – вырвалось у Осэн.
|
|
Она попыталась спастись бегством, но получила такой тычок кулаком, что, как подкошенная, беспомощно осела на траву. До нее дошло, что ее противник не кто иной, как тот самый диковинный нищий, что так неожиданно явился ночью на защиту Кураноскэ, когда того, казалось, уже поймали в западню. Нищий половинкой своего разрубленного посоха пригвоздил подол кимоно Осэн к земле, тем самым лишив ее возможности двигаться.
– Давно жду вас, сударыня! – сказал он жестко с ноткой торжества в голосе.
Осэн, поначалу пытавшаяся вырваться и убежать, поняла тщетность своих усилий и более не сопротивлялась.
– Ладно, убивайте! – выдохнула она.
– Во всяком случае до этого хочу вас кое о чем расспросить. Советую не запираться и выкладывать все начистоту.
– О чем это еще? Нам с вами, сударь, не о чем разговаривать. Можете спрашивать, а ответа все равно не дождетесь! – заявила Осэн и отвернулась.
Пробивавшаяся сквозь кроны сосен луна высветила ее красивый бледный профиль.
– А вы, сударыня, видать, крепкий орешек! Но я ведь пока вам больно не делаю, разговариваю по–хорошему…
– Откуда вам, сударь знать, больно мне или не больно! Чудные речи вы ведете.
Нищий, как видно, не находя аргументов, на некоторое время умолк, затем кивнул:
– Ну, что ж, коли так… – и зычно крикнул кому–то: «Э–эй!»
Улучив мгновенье, Осэн молниеносно выхватила спрятанный на груди кинжал, надеясь поразить врага, но увы, вскоре обнаружила, что целит лезвием себе же в грудь.
– Не шалить! – прикрикнул Нищий, перехватив руку с клинком. Поверженная на землю Осэн упрямо молчала, с ненавистью глядя на противника. Наступило гнетущее безмолвие. Только листва в темных зарослях чуть трепетала в лунном сиянье.
– Умирать не обязательно, – тихо сказал Нищий, отобрав у пленницы кинжал.
– Уходите, и поскорее, а то здесь скоро появятся люди, – неожиданно добавил он.
Осэн удивленно взглянула на него широко раскрытыми глазами:
– Вы хотите сказать, что отпускаете меня?
– Да. На что мне видеть, как прольется ваша кровь?! Убирайтесь куда–нибудь подальше. Вон, сюда уже идут!
И впрямь, в роще уже слышались чьи–то торопливые шаги. Осэн как будто бы не спешила вставать с земли, но Нищий буквально силой заставил ее подняться и идти прочь. Вскоре силуэт женщины растворился в лесном сумраке.
– Звали?
Двое караульных–асигаргу появились вдалеке, шумно раздвигая высокую траву.
– Молодцы, ребята, стараетесь! Здесь три мушкета было спрятано. Вы их приберите и раздолбайте вдребезги – только и всего.
– Слушаемся! – отвечали асигару.
Вытащив из травы мушкеты, они взяли их за стволы и принялись изо всех сил молотить по соснам. Во все стороны летели ошметки коры, пахучая прозрачная смола сочилась из глубоких ссадин на деревьях. Вскоре изуродованные и приведенные в полную негодность мушкеты были снова заброшены в траву.
– Молодцы, ребята! – похвалил Нищий. – Теперь сторожите хорошенько. Наверное, это ваше последнее дежурство, служба–то кончается… – мягко сказал он и вместе с солдатами покинул рощу.
На дороге они расстались. Асигару остались на посту, а Нищий пошел по извилистой тропе вниз, под гору.
Все наводило на мысль о том, что перекинувшиеся к врагу ронины из окружения Кураноскэ и иже с ними представляют собой сверх ожиданий изрядную силу. Нищий невольно подумал о том человеке, что подослал всех этих лазутчиков. Не зная противника, он заочно чувствовал к нему уважение.
Вскоре послышалось журчанье, и сквозь деревья проглянула озаренная луной река Тигуса.
Замок
Вечер был уже недалек. Насколько хватало взора, все вокруг сияло и лучилось, но пышные краски цветущих садов уже поблекли в преддверии надвигающихся сумерек. Под покровом пылающих облаков мирное предвечернее сиянье заливало землю. То было последнее пышное убранство, в которое облачился мир в ожидании ночи, что вскоре должна была накрыть окрестности черным, как тушь, покровом. От устья реки ветерок доносил запах моря в струйках белесого дыма от костров солеваров. Как было заведено испокон веков, понемногу сгущалась мгла.
То был последний вечер… На следующий день была назначена передача замка. Направленный для приема замка отряд под предводительством Вакидзаки Авадзиноками, уже вступил в город и разбил бивуак перед главными воротами замка. Знамена Авадзиноками виднелись в просветах меж редкими соснами.
Кураноскэ в одиночестве озирал окрестности из окна донжона. Все приготовления были окончены, оставалось только дождаться завтрашнего дня, когда в час Зайца должна была состояться церемония передачи.
Сейчас, когда предстояло расстаться с замком, родным и близким для всех самураев клана, казалось, в эти стены вместилась вся беспредельная печаль, теснившая сердца обитателей цитадели. Стоя у окна, Кураноскэ видел всех своих самураев: и тех, что молчаливо толпились по обе стороны ворот, и тех, что пересекали в разных направлениях плац. Здесь были не только те, что связали себя клятвой мести, но и другие, объятые тревогой за жен и детей, за свою собственную жизнь. Все они сегодня оставили прочие дела и собрались в замок. Испокон веков этот замок был их общим домом. Когда, возвращаясь из чужедальних краев, кто–нибудь из них видел наконец с пограничного перевала белые стены главной башни замка, радостное ощущение теплой волной захлестывало сердце: «Ну, вот я и вернулся домой!» В решительный час ради этого замка они готовы были отдать жизнь. Многие с младых лет видели, как их деды и отцы каждый день шли на службу по мосту, ведущему к главным воротам, и росли, зная, что после смерти отцов они заменят их и тем же путем ежедневно будут приходить в замок. Как в старом, покинутом доме остаются радости и печали его бывших обитателей, так в каждом дереве, в каждом камне, в каждой царапине на стене замка жили радости и огорчения всех самураев клана, каждому здесь было дорого что–то свое, и бесчисленные воспоминания наполняли души тоской. Все знали, что сегодня они в последний раз пришли сюда…
Нет, так – в первый! – истово верил Кураноскэ. – В извечном потоке времени мы воздвигнем величественное здание, дабы сохранить память об этом замке. Оно будет более достойно нас, чем сам замок, более прочно и незыблемо. Разрушить его не властны будут ни ветер, ни дождь, ни пламя. То будет вовеки неприступная твердыня духа. Последнее утро мы встречаем в этом замке, но оно будет утром нашего вступления в новую жизнь.
Так мыслил он, так чувствовал и верил всем сердцем. Но в то же время сейчас, когда он, в одиночестве поднявшись на башню, обводил взором горы и реки, невольные слезы вскипали в груди и увлажняли взор.
– Прощайте! Прощайте! – повторял он про себя.
Горы, уже окутанные вечерним сумраком, море, где теплится вдали огонек на рыбачьей ладье, просторы солончаков, стройные ряды городских крыш, деревья, река, что журча убегает вдаль меж полей и лугов… Надвигающаяся ночь понемногу скрадывала очертания предметов. Яркая звездная россыпь все отчетливее проступала в вышине как напоминание о близком лете, рисуя на небосклоне контуры Серебряной Реки. С темной равнины моря веял теплый бриз.
Кураноскэ спустился по лестнице вниз. Из–за крепостной стены доносился стук колотушки пожарного обходчика. В эту ночь, конечно, никто не собирался спать…
Во всех окнах горели огни, сквозь сёдзи там и сям виднелись фигуры самураев, чинно сидящих в полном облачении на коленях. Работа их была окончена, осталось только передать замок. До нынешнего вечера все они как один выходили на службу, делая исключения только для тяжелой болезни. Теперь им предстояло расстаться с привычными местами, где они работали – со своими столами и полками, с этими коридорами. Все эти вещи были им теперь необычайно дороги, и тяжко было их покидать. Те, которым когда–то не нравилась какая–то комната оттого, что в ней припекало солнце, и они хотели перебраться в другую, теперь прикасались к прохладной циновке на своем рабочем месте или рассматривали пятно на стене, которое им доводилось здесь созерцать долгие годы. Разговоры сами собой смолкали, и лишь иногда из отдаленной комнаты долетал чей–нибудь кашель.
Вот уже и предрассветная луна взошла на востоке. За миниатюрной рощицей во дворе проступила сквозь сумрак белая крепостная стена. Тени деревьев обрисовались на светлом песке плаца.
Один за другим самураи вставали и отправлялись во внутренний двор, к княжеским покоям, чтобы зажечь последнюю благовонную свечу у поминальной таблицы господина. Ночной мрак понемногу рассеивался.
Кураноскэ завернул деревянную поминальную таблицу в шелковый платок. Все потушили свечи, давая дорогу дневному свету. Со двора послышалось чириканье воробьев. Пройдя по галерее, где под ногами еще было темновато, все вышли из донжона. Сад встретил их прозрачной росной россыпью. Голуби вились над башней, сверкая опереньем в солнечных лучах. На плац, по которому они неторопливо шагали, солнце еще не пробилось. Ласковое дыхание утра коснулось утомленных бессонной ночью голов.
Вот, нарушив тишину, ударил барабан на башне. Урочный час настал. По команде Кураноскэ стража открыла главные и задние ворота замка.
Вакидзака Авадзиноками во главе отряда войск вступил в замок через главные ворота, а тем временем Киносита Хигоноками уже вводил свой отряд через задние ворота. Страшное напряжение повисло над замком. Кураноскэ вышел навстречу посланцам сёгуна, провел их в Большой флигель и вторично вручил уже отосланную ранее опись имущества, подлежащего передаче. Самураи замковой дружины покинули свои посты, и места их заняли прибывшие солдаты.
Самураи замковой дружины или, вернее, те, кто только что, простился со своим замком, безмолвно собрались у ворот, выходящих к реке. Вскоре к ним присоединился Кураноскэ, и вся дружина в гробовом молчании потянулась из замка через мост, на который им более никогда не суждено было вступить. Только сейчас почувствовали люди, как комок подступает к горлу и слезы наворачиваются на глаза. Иные не раз оборачивались, вновь и вновь смотрели на покинутую цитадель. Замок, основанный пятьдесят лет назад родоначальником клана, наполовину был залит ярким сияньем, наполовину скрыт густой тенью. Он возвышался на фоне прозрачного, чистого утреннего неба словно могучий горный утес.
Столпившиеся вдоль рва горожане печально наблюдали эту картину, провожая взглядом дружину. Безмолвные ряды одетых в одинаковую форму самураев, словно волны потока, катились все дальше и дальше. Впереди дружины шагал Кураноскэ – невысокого роста, плотный, коренастый, со своей неизменной уверенной осанкой. Горожане провожали дружину с чувством некоторого разочарования, и особого участия на их лицах не было видно.
Вместе самураи дошли до храма Кагаку–дзи и там расстались, разойдясь по домам.
Плод лианы
Ну, как будто бы не умрет, жить будет, – пробормотал Кодзукэноскэ Кира, поглядев на мордочку любимого мопса, мирно спавшего в собственной постели.
Собачий лекарь Маруока Бокуан, сидя у ложа больного, щупал мопсу пульс, во изъявление пущего усердия зажмурив для достоверности глаза. При словах Киры он открыл глаза с ласковой и радостной улыбкой, из которой должно было явствовать, что все в порядке. Однако при этом он сбился со счета, с трудом установленный ритм был потерян, и надо было начинать сначала. Смерив наконец пульс, Бокуан полез пальцем собаке в пасть, чтобы посмотреть горло, сам тоже слегка приоткрыв рот и протяжно выводя: «А–а–а».
– Как со стулом? – спросил он, взглянув на Киру.
– Со стулом? – улыбнулся тот в ответ и позвал сидевшего в соседней комнате Татию Мацубару.
– Татию, справься, как там дела со стулом у собачки? Теплый ли?
– Э–э, извольте минутку обождать, – сказал Татию и пошел выяснять у слуги, приставленного ухаживать за больным мопсом.
– Да ничего особенного, ваша светлость, ответил он, возвращаясь. – Просили передать, чтобы не беспокоились.
– Вот как? Но все ж таки…
– Значит, все ж таки всему причиной эта рана. Еще немного помучается, а дня через три, может, и пойдет на поправку. Повязку ему я просил менять почаще. Эх, и как же это он так? Наверное, страдает, бедняжка…
Бокуан, откинув одеяльце на постели, еще раз осмотрел рану в паху у мопса.
– Кто–то нарочно его ранил. Так вот с улицы и вернулся, подволакивая лапу, – ответил Кира с угрюмым выражением лица.
Ему казалось, что со времени злополучной стычки с князем Асано общественное мнение быстро стало меняться не в его пользу – участились случаи проявления враждебности и отчужденности. Рана собаки, возможно, звено той же цепи: бедный песик накануне вечером отправился погулять – и вот кто–то его прибил.
– Просто вопиющее бесчинство! – заметил Бокуан. – Вы, ваша светлость, пытались разузнать, кто это сделал?
– Да нет пока…
– Уж позвольте, я наведу справки и вам сообщу. Этого негодяя надо примерно наказать, чтобы прочим неповадно было. На что посягнул! Нет, после такого преступления безнаказанным он не останется, наглец!
Казалось, Бокуан был возмущен до глубины души. После того как Татию доложил в подробностях о стуле несчастной псины, Бокуан позвал слугу, который внес роскошный ларец с медицинскими принадлежностями. Весь ларец состоял из множества выдвижных ящичков–пеналов. Если выдвинуть верхние ящички, в них можно было обнаружить ступку, маленький пестик, ложечку–мерку для лекарств, скальпель, шило и другие инструменты, нарядно блестевшие на бархатных подушечках. Во втором ряду ящичков были аккуратно разложены всевозможные лекарства, завернутые в бумажные пакетики. Ларец нисколько не отличался от тех, которые предназначались для настоящих врачей, пользующих не животных, а людей.
Под заинтересованным взглядом Киры собачий лекарь споро свернул шесть фунтиков лекарства, а под конец извлек из самого нижнего глубокого ящика флакон с какой–то жидкостью, попросил у Татию воды и приготовил коричневого цвета микстуру.
– Вот, – сказал он, – эти порошки принимать до еды, а микстуру после еды. Тут порция на два дня. Извольте ей лекарство засунуть в пасть, сжать и так подержать, чтобы не выплюнула. Думаю, если будет принимать лекарство регулярно, то уже через день, глядишь, и поправится.
Все присутствовавшие заметили, что собака со своей подстилки печально и укоризненно глядит на Бокуана, напыщенно излагающего свои рекомендации. Татию, видя, что господин с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться, сам почувствовал, что его душит хохот. Однако Кира, овладев собой, с серьезным видом обернулся к Татию:
– Послушай–ка, там, кажется, у Тисаки кошка упала в горячую ванну и оттого простудилась, так?
– Да–с, так точно.
Пару дней назад Татию при посещении усадьбы Хёбу Тисаки сам оказался свидетелем ужасного переполоха, когда кошка упала в воду. Крышка ванны оказалась приоткрытой, и игравшая на ней кошка провалилась в нагретый чан. Хозяин, который души не чаял в своей любимице, вытащил несчастную, вытер, закутал в одеяло и долго сушил у очага.
Пока Кодзукэноскэ наблюдал, как Бокуан священнодействует у своего ларца, на лице его появилось выражение, говорящее о том, что церемониймейстер что–то задумал.
– А что, любезный, не посмотришь ли ты одну кошку? – поинтересовался он.
– Немного могу… Хотя, наверное, по кошкам есть и лучше специалисты, но я иногда провожу осмотр, когда просят…
– Что ж, это очень кстати. Видишь ли, у сына моего в усадьбе командор обожает кошек. Татию, сколько, ты говоришь, у него кошек–то?
– Ровно семьдесят четыре.
– Семьдесят четыре! – повторил Кира, и его усохшая физиономия растянулась в усмешке. – Совершенно верно. Он там переживает, что одна простудилась… А что, Татию, я думаю, надо бы отправить нам к нему нашего лекаря – пусть посмотрит.
– Что ж, благое дело изволите предлагать. А вы уж, господин лекарь, не почтите за труд.
– Ну что вы! Я всегда готов, если требуется… Это о ком же речь?
– Фамилия его Тисака. Он командор, предводитель дружины клана Уэсуги. Ты к нему наведайся, любезный, да скажи, что, мол, пришел по просьбе Киры осмотреть больную.
– Слушаюсь! – промолвил Бокуан, польщенный оказанным доверием.
Велев Татию проводить лекаря до места, Кира вернулся к себе в покои с чувством глубокого удовлетворения – и не только потому, что за жизнь мопса теперь можно было не волноваться. Собак он вообще не слишком любил и держал у себя эту псину только потому, что сам сёгун и все его ближнее окружение, следуя моде, заводили себе питомцев. Больше всего он был рад тому, что вовремя сообразил послать лекаря к Тисаке, от которого зависело теперь его благополучие.
Хёбу Тисака оставался для Киры темной личностью. Глава рода Уэсуги доводился ему, Кире, родным сыном, но командор клановой дружины Хёбу Тисака приходился ему как бы деверем, так что обращаться с ним как с подчиненным было непросто. А тут еще разнеслись слухи, что ронины из Ако замышляют отомстить за господина и готовят на него покушение. В поисках убежища от злокозненных ронинов оставалось уповать только на мощь клана Уэсуги.
В могущественном клане Уэсуги, получающем от сёгуна ежегодное довольствие в сто пятьдесят тысяч коку риса, наберется немало отважных воинов. Если только они встанут стеной на защиту Киры, никакая месть ронинов ему не страшна, и о том надлежало просить только командора Тисаку. Кодзукэноскэ давно уже понял, что без Тисаки ему не обойтись, и все искал удобного случая для сближения. Однако командор был себе на уме, и никогда нельзя было с уверенностью сказать, что он предпримет.
Когда он, Кира, напрямик обратился к нему с просьбой, Тисака отвечал, что, мол, беспокоиться не о чем, но что–то он притом не договаривал. После того разговора у Киры на душе кошки скребли. Странный тип… Сказал, что тут проси – не проси… – а фразы так и не закончил. Еще он сказал, что после передачи замка ронины из Ако разбрелись по всей стране. Вот и получается, что теперь неизвестно, где и когда они могут его настигнуть…
А лекарь для осмотра кошки подвернулся кстати! Зная, что Тисака просто помешан на кошках, он не сомневался, что таким жестом сможет снискать расположение командора. Как бы ни был человек скрытен и отчужден, все равно у него есть свои человеческие слабости, надо только их нащупать и правильно ими воспользоваться – на том свет стоит. К примеру, у Тисаки кошки и есть такая слабость, – рассуждал про себя Кира.
Хёбу Тисака сидел в гостиной напротив Осэн, которая недавно вернулась из Ако.
– Да, на совесть потрудились, на совесть… – приговаривал он время от времени, слушая долгий рассказ.
– Да что уж! Так ничего полезного и не сделали… – смущенно заметила Осэн.
– Не скажите! Хоть наш план и провалился, но вернулись вы без потерь – никто даже не ранен. Это уже немало. Тяжеленько вам там пришлось! Ну, об этом мы еще поговорим. Вскоре будут еще кое–какие поручения. Однако ж, пока нет никаких вестей от наших молодцев из Ако, можете расслабиться и отдыхать.
Расспрашивал Хёбу благожелательно, и в целом отчет явно прошел неплохо.
– Небось, жарко было в пути–то? Вишь, как рано лето настало в этом году. Вон уж и сезон дождей начался… – промолвил Хёбу, указывая на сад, и неторопливо поднося ко рту трубку. Сад уже зеленел пышной листвой. В комнату падали зеленоватые отсветы пышного убранства ветвей, напоенного густым и крепким, как хорошее сакэ, сияньем весеннего заката.
– Как ваша кошечка? – поинтересовалась Осэн, разворачивая на коленях лежавший рядом бумажный сверток.
Лицо Хёбу просветлело.
– Бедовая! Недавно свалилась в купальный чан. Я думал, простудится после этого, но нет, ничего. Она ж маленькая сама… Прыгнула на бортик чана, запустила туда лапу, уцепилась когтями, крышку сдвинула – и бултыхнулась на самое дно. Я даже испугался. К счастью, вода уже остыла.
Изобразив на лице удивление и радость, Осэн вынула что–то из свертка, сунула в бумажный пакет и положила перед собеседником.
– Это для вашей кошечки. То, что обещала.
– О–о! Актинидия? Вот спасибо! Ну, умница, право, не забыла про кошечку!
Хёбу поспешно открыл пакет и заглянул внутрь. Пакет был набит сушеными плодами древесной лианы–актинидии. Порошок из этих ягод можно было купить в Эдо, но сами плоды водились только в западных провинциях. По словам Хёбу, его любимице натуральные плоды нравились куда больше, чем порошок – потому и попросил Осэн на обратном пути прихватить кошке гостинцы.
Из–за угла появился стражник и прошел по коридору в гостиную. Присев на колени в почтительной позе и уперев руки в пол, он сказал:
– Осмелюсь доложить. От его милости Киры прибыл лекарь Маруока Бокуан для осмотра кошки.
– Вот как? – сдвинул брови Хёбу, – Что ж, проведи его.
– Есть! – ответил стражник и уже собрался идти, но Хёбу окликнул его:
– Постой–ка!
В глазах хитроумного командора мелькнула лукавая улыбка.
– Скажи–ка, что хозяина сейчас нет дома. А затем… Обернувшись назад, Хёбу протянул руку, вытащил откуда–то из–под настила расписную лакированную коробочку для курительных благовоний, высыпал из нее содержимое на листок бумаги, а в коробочку положил одну сушеную ягоду актинидии.
– Поди–ка покажи эту ягоду господину доктору и спроси у него, что это за плод такой. Скажи мол, очень просили все про нее уточнить, – с серьезным видом приказал Хёбу.
Осэн, которая сразу поняла смысл затеянного розыгрыша, едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться.
Хёбу, сам улыбаясь, сделал ей знак глазами, показывая, что смеяться негоже.
– Нехорошо с вашей стороны! – заметила она.
– Отчего же? Он ведь, поди, и не таких еще ценных кошек лечит, – невозмутимо возразил Хёбу.
– Вот, видите ли, стали мы тут проветривать, глядь – а на полке коробочка стоит. Какая–то ягода тут, кажется… – пояснил слуга, с преувеличенным уважением протягивая коробочку из–под благовоний.
Почтительно приняв коробочку, Бокуан снял крышку и заглянул внутрь.
– Гм… – озадаченно проронил он. Откуда было собачьему лекарю знать, что это любимое кошачье лакомство, сушеная актинидия!
Однако Бокуан, хоть и не догадывался, с чем имеет дело, ни в коем случае не хотел лишиться авторитета и доверия к своим медицинским познаниям. С умным видом склонив голову, похожую на ершик для взбивания чая, он наморщил лоб, весь уйдя в раздумья. Взяв коробочку пальцами, поднес ее к носу, понюхал, но сумел уловить только запах застарелой пыли.
– Это… это…
– Что?
– Очень редкостный плод!
– Да чем же он редкостный? Что это?
– Это растение, скажу я вам, в наших края встречается весьма редко. Лишь иногда можно его найти в одной потаенной лощине далеко в горах, в краю Кисо. Название у сего растения весьма сложное, а в просторечии именуется оно… да, именуется оно дерево качи.
– Значит, дерево качи?
– Совершенно верно, – вымолвил Бокуан, обливаясь холодным потом.
Однако собеседник как будто бы слушал его с интересом. Бокуану казалось, что название «качи» для дерева звучит совсем неплохо. Про себя он решил, что удачно выпутался из сложной ситуации.
– И что же, из этих ягод делают какое–нибудь лекарство?
– Да нет, ни на что они не годятся, просто редкое растение, – отвечал Бокуан, мечтая, чтобы беседа поскорее окончилась.
Стражник поблагодарил и, взяв коробочку, откланялся.
Рассказ о «дереве качи» заставил Хёбу, с лица которого обычно никогда не сходило скептическое выражение, покатиться со смеху.
– Что за негодный лекарь! – приговаривал он, хохоча. – Как такому доверить больную кошку?! Никогда ведь и не узнаешь, какой дрянью он ее напоит. Нет, мы ему мнимую больную подложим. Ты поди–ка выбери из приблудных кошек самую жирную, чтобы каждому сразу было видно, что она здорова. Передай ему, что это и есть та самая, у которой простуда. Любой шарлатан и то сразу, небось, скажет, что она скоро поправится. Я–то сам к нему выходить не собираюсь. Ты скажи, мол, срочно вызвали по делу, только что ушел. Потом проводи его честь по чести. Ха–ха–ха!
Хёбу явно был доволен. Широко улыбаясь, он стал набивать трубку.
– Вот шляются же такие типы! И как только не стыдно! – смеялась Осэн, не в силах остановиться. – Однако похоже, что его светлость Кира очень надеется на вас, не так ли?
Хёбу сразу же помрачнел и некоторое время медлил с ответом.