В комнате и впрямь снова стало темно и душно.
– Осторожно, сударыня, не споткнитесь. Будем спускаться, – сказал, конфузясь и робея в глубине души, Сёдзаэмон, последовав за девушкой в полной темноте на почтительном расстоянии.
Он подождал, пока Сати, поскрипывая ступеньками, сошла вниз по лестнице, и только после этого спустился сам. Когда они вышли из темного дома на улицу, глазам стало больно от хлынувшего сквозь зеленую листву солнечного света. Сати была еще более неразговорчива, чем тогда, когда они сюда пришли, и настроение у нее, судя по всему, вдруг резко упало. Сёдзаэмону тоже казалось, будто он что–то оставил в этом доме, чего ему теперь остро не хватает, и он тоже подавленно молчал. Сейчас он собирался пойти обратно к квартальному голове, чтобы оговорить квартплату и все прочие вопросы касательно съема.
Эдоские ронины, сгруппировавшиеся вокруг Ясубэя Хорибэ и Гумбэя Такады, выходили из себя от нетерпения и досады. Для них не было ничего на свете превыше мести. Почти каждый день они собирались вместе обсудить дела и перемывали кости своему командору, который, похоже, не намеревался ничего предпринимать, жил себе в свое удовольствие на природе. Что им в такой ситуации делать, они не представляли, и день изо дня болезненно ощущали свою полную неприкаянность.
Из нескольких писем, пришедших от Кураноскэ, следовало, что командор сейчас более всего озабочен тем, как сохранить остатки рода Асано, для чего он и прилагает все усилия к восстановлению правопреемства князя Даигаку. Очевидно, лишь покончив с этими делами и узнав о результатах, каковы бы они ни были, Кураноскэ собирался перейти к осуществлению планов мести, дабы восстановить поруганную честь покойного господина. В его расчеты входило восстановление как самого клана, так и доброго имени сюзерена.
Ясубэй и его друзья такой постановкой вопроса были недовольны. Почему сразу не попытаться отомстить негодяю? Князь Даигаку, хоть, бесспорно, и доводится покойному господину младшим братом, но представляет другой княжеский дом. Пусть даже командору и удастся уладить дела с его правопреемством, нам–то от того что толку? Такие половинчатые меры все равно не могут воскресить клан в его былом величии. Как бы ни пекся покойный господин о роде Асано и клане, более всего он должен был бы жаждать смыть бесчестье, но это по–прежнему остается неосуществимо. Не время сейчас заниматься вопросами сохранения клана и родового имени. Когда господин был жив, мы как могли служили ему, были его «руками и ногами». Но и сейчас ничего не изменилось, мы все те же. Бесчестье господина остается и нашим бесчестьем. Враг нашего господина остается нашим врагом. Что может быть для нас превыше мести?!
Каждый раз, когда ронины собирались вместе, из всех их разговоров следовал лишь такой непреложный вывод. Более ничто для них не существовало. Было достаточно тяжело каждый день говорить об одном и том же, чтобы затем разойтись ни с чем. Лишь жажда мести разгоралась в их сердцах все сильнее, причиняя всем мучения. «Может быть, лучше пока переждать, не собираться так часто?» – предлагали некоторые, но другие с ними не соглашались и настаивали на ежедневных сходках, чтобы не угас, не впал в небрежение воинский дух. Эти бесполезные прения были чреваты немалой опасностью – стоило только кому–нибудь одному в чем–то не согласиться с остальными, как атмосфера угрожающе накалялась. Были и такие, что, устав от ожидания, вдруг исчезали, уходили в неизвестном направлении, не предупредив товарищей. То, чего опасались Ясубэй и Гумбэй, постепенно стало обретать зримые формы.
– Что ж поделаешь, – говорил Хэйдзаэмон Окуда, – люди есть люди. Лучше всего было бы ударить сразу, пока у всех еще душа горит. А когда столько выжидаешь, само собой, некоторые начинают разбегаться.
Все это посланец из Эдо пытался объяснить Кураноскэ, навестив его в Ямасине. Кураноскэ с улыбкой отвечал:
– Что ж, думать только о мести, может, и неплохо, да ведь и любой босяк безродный, ежели разозлится как следует, может полезть в драку и много чего наворотить… Только разве такая храбрость не удел тех, что во хмелю готовы лезть на рожон, браться за дело, которое на трезвую голову им нипочем не осилить? Разве нам это надо?
Видя, что лицо гостя залилось краской, Кураноскэ миролюбиво продолжал:
– Если мы хотим заполучить только голову Кодзукэноскэ Киры, то здесь, возможно, и один кто–нибудь мог бы справиться. Даже наоборот, пожалуй, одному действовать легче. Ведь противник–то – придворный вельможа–когэ, то есть личность, от воинских искусств весьма далекая, да к тому же старик, то есть легкая добыча, не так ли? Пусть даже его охраняют самураи из дома Уэсуги, но человек ведь так уязвим… Если поискать хорошенько, всегда можно найти щелку, чтобы к нему подобраться. Стоит только поручить это какому–нибудь хорошо обученному ниндзя, и дело будет сделано. Мы же с вами не о том радеем. Хоть клан наш и уничтожен, хоть дружину и разбросало по свету, но мы должны собрать тех, что остались, и, действуя как единый отряд, ударить по врагу, повинному в гибели нашего господина. Дело трудное, но важное. В том и состоит сейчас наша задача. И в отряде нашем каждый должен быть настоящим воином, истинным самураем. Объединяющим началом нашего отряда должен стать не минутный порыв, не всплеск нахлынувшего чувства. Мы все должны проникнуться сознанием значимости того, что мы собираемся совершить. И для себя, и для всех остальных я вижу в том радение во имя святого дела. Кто хочет отколоться, бежать, пусть бегут. Когда намываешь золото, надо сначала просеять песок. Песок уйдет, останется чистое золото. Так я полагаю и потому в будущее смотрю с надеждой и уверенностью. В клане Ако найдется достаточно настоящих самураев.
Слова Кураноскэ были переданы ронинам в Эдо, и те постарались притушить на время сжигавшее их всепоглощающее пламя. Из далекой горной Ямасины на них словно повеяло освежающим прохладным ветром.
– А ведь молодец все–таки наш командор! – улыбнулся Ясубэй, покачав головой, но тут же добавил:
– И при всем при том лучше бы нам ударить пораньше! Все молодые самураи были того же мнения. Согласно кивая, они дружно и весело рассмеялись.
Прохладный павильон
Кодзукэноскэ Кира порядком подрастерял былую спесь и выглядел сейчас отнюдь не столь неприступно, как прежде. Хотя он старался не обнаруживать этого на людях, но день ото дня его грызло ужасное беспокойство. То в случайной тени на перегородке–фусуми ему мерещился спрятавшийся убийца, то казалось, что у человека, на которого он только что взглянул, за пазухой кинжал. Бесконечные страхи преследовали его и, уйдя в отставку, он почти перестал выходить на улицу. Подыскивая новых челядинцев, он взял за правило не принимать на службу никого, кроме выходцев из своего родного края, Микавы.
Усадьба Киры находилась у моста Гофуку, рядом с замком. Теперь, когда он ушел со своего поста, жить в таком престижном и дорогостоящем месте не имело, с точки зрения здравого смысла, никаких оснований. Резонней было бы эту усадьбу передать властям, а самому попросить взамен что–нибудь другое. Однако сам Кира отнюдь не собирался на такое пойти. Сейчас он жил в Маруноути, то есть внутри передовых замковых укреплений. На ночь стража перекрывала все входы и выходы, так что проникнуть внутрь и приблизиться к усадьбе было непросто. Однако если бы даже ронинам из Ако и удалось обмануть бдительную стражу, они рисковали навлечь на себя тягчайшее обвинение, вторгшись на территорию сёгунского замка. У Киры было такое ощущение, будто сама высочайшая власть его охраняет, и потому свое жилье он считал надежным убежищем. Если бы он отсюда съехал и переселился куда–то в другое место, то разом лишился бы всех этих преимуществ. В своей усадьбе он намеревался жить и далее, переезжать никуда не желал, хотя, оставаясь на прежнем месте, он уже ловил на себе косые взгляды членов Совета старейшин, да и в народе шли о нем нехорошие толки, что давно уже доставляло Кире немало треволнений.
Однажды он отправился с визитом к Цунанори Уэсуги и заодно решил узнать мнение главы клана о ситуации, в которой оказался его отец.
– Вот, подумываю, не сдать ли мне усадьбу да не перебраться ли куда–нибудь еще… А ты что скажешь?
– Я тоже об этом думал, – ответствовал Цунанори. – Может быть, вам, отец, уже давно стоило обратиться с этим к его высочеству?…
– Видишь ли, я было собирался, да ведь неизвестно, где мне выделят другую усадьбу вместо этой… Не дай бог, еще велят разместиться где–нибудь неподалеку от старшего судебного исполнителя, на выселках. Стар я становлюсь, немощен и телом, и духом – мне бы жилье поближе к родному дитяти… Да только едва ли так получится, как мне бы хотелось…
Общаясь с Цунанори, лукавый сановник всегда смирял свой строптивый нрав, прикидывался слабым и недужным старцем, стараясь пробудить в сыне сочувствие и жалость.
Так случилось и на сей раз.
– Что ж, батюшка, если вам нужен приют на старости лет, можете поселиться и у меня в усадьбе, пожалуйста, не стесняйтесь.
– Правда? Вот бы хорошо–то. Тут бы я и впрямь отдыхал душой на склоне лет. Довольно я уж пожил в свете, хватит с меня. Мне ведь много ли надо? Чайком побаловаться да пятистишье иногда сложить, только и всего. Постыла мне вся эта светская суета. Вон голова–то уж вся седая, а заботам да хлопотам все нет конца…
– Да вы, батюшка, уж доверьте мне все ваши заботы и хлопоты.
– Ох, едва ли такое возможно, – деланно засмеялся Кодзукэноскэ. – Вот ведь взять хоть этих разбойников из дома Асано. Неужто они всерьез считают, что я их главный враг? Ну не дурни ли, а? Только не зря ведь говорится, что страшнее дурака никого нет на свете. Вот и я от того страдаю. Ведь ежели я из замка в городскую усадьбу перееду, то уж точно ночью спокойно спать не смогу. Ха–ха–ха–ха.
В устах старца эти речи звучали жалобно и умильно.
Цунанори тоже улыбнулся. Ему не нравилась трусливая нота, прозвучавшая в шутливых излияниях, но и презирать отца за это он не мог.
– Нет, отец, отчего же? Наоборот, если вы переедете из замка, мне будет удобнее вас опекать. В случае чего вы всегда сможете рассчитывать на мою поддержку, а пока вы на территории замка, мне вам помочь затруднительно, – сказал он со смехом, будто в шутку.
– Да уж… Ха–ха–ха–ха, – поддержал его Кира, но в глазах у него таилась нешуточная тревога. – Тут ты, конечно, прав, но пока такой необходимо™ вроде нет… Конечно, ежели я и перееду из замка, но буду тут с тобой рядышком, то и беспокоиться не о чем. Небось и этот их командор, предводитель вассалов дома Асано, на такую дерзость не решится… Ну, спасибо! Ты уж порадей за отца–то, сынок. Мне бы ведь только приют на старости лет, да, только и всего–то – приют на старости лет! Ха–ха–ха…
Цунанори тоже засмеялся. Посреди разговора Кира внезапно вспомнил, что давно не появлялся у Янагисавы и подумал, что надо непременно нанести визит.
Двор усадьбы Ёсиясу Янагисавы выглядел необычно. Дело в том, что предприимчивый делец Микуния стараниями Ёсиясу получил крупный подряд на строительные работы в замке, а в знак благодарности он лично решил спроектировать какое–нибудь редкостное сооружение и преподнести в дар своему покровителю. Микуния долго ломал голову, чем же именно отблагодарить Ёсиясу, пока не узнал, что царедворец увлекается изучением карты звездного неба и недавно даже приобрел небесный глобус. Всем встречным и поперечным он с увлечением рассказывал о том, что в нынешнем году темных пятен на солнце прибавилось, и значит, надо ждать засухи. Прослышав о том, Микуния и решил построить для Янагисавы такой павильон, о котором прежние поколения и не слыхивали.
Здание представляло собой не слишком большой по размеру великолепный павильон в китайском стиле в форме ступы, стены которой окружали вырытый посредине прудик. Чтобы войти внутрь, нужно было спуститься по гранитным ступеням и перейти через мостик с перилами, возле которого надменно поглядывали друг на друга два каменных китайских льва. Крытая черепицей кровля была оформлена в стиле «иримоя» – четырехскатный нижний ярус переходил в двускатный верхний. Строение было одноэтажное, но с высоким потолком. По стенам вились резные узоры орнамента. Находясь в павильоне, можно было любоваться садом и наслаждаться прохладным ветерком, проникающим в помещение со всех четырех сторон.
Снаружи Микуния расположил камни по причудливой схеме вдоль кромки обрыва и засадил землю мхом. Непрестанно журчала вода в ручье, падая с утеса. Растущая рядом ива, что перекликалась звучанием имени «янаги» с фамилией хозяина, шелестела листвой и шуршала, задевая ветвями стреху. Пол в павильоне был выложен темными глянцевыми каменными плитами, которые влажно и прохладно поблескивали гладкой поверхностью. Солнечный свет проникал лишь через фрамугу, подсвечивая пятицветный цветок родового герба на деревянном решетчатом потолке и пригревая верхушки покрытых красным лаком декоративных колонн. В тенистом павильоне искрились лишь блики, скользящие по шелковистой глади мелкого прозрачного водоема с песчаным дном, в котором отражалась зеленая листва ивы.
Когда строительные работы были окончены и настал день торжественного открытия павильона, Микуния предусмотрительно отправил гонца в Нагасаки и выписал на церемонию китайских музыкантов, которые должны были развлекать гостей классической музыкой эпохи Мин. Кроме того, он пригласил своих девиц с загородной виллы в Мукодзиме, заставил их сделать прически на китайский манер, поменять кимоно и обувь на китайские наряды и в таком виде обносить гостей вином и закусками.
Янагисава был безмерно доволен. «Пожалуй, нынешнее лето, не чета прошлому, будет чересчур прохладным!» – смеялся он.
По астрономическим прогнозам Ёсиясу, лето обещало быть жарким – потому–то сулящий прохладу павильон его особенно ублажил.
Когда Кира явился в усадьбу Янагисавы с визитом, ему сказали, что хозяин в своих новых покоях. Пройдя туда, он застал Ёсиясу лежащим в просторном китайском халате на кушетке под сенью расшитого жемчугом тростникового занавеса. Неохотно оторвавшись от кушетки и воззрившись на гостя с недоумением, Ёсиясу пригласил его присесть, достал доску для игры в облавные шашки–сёгц и приказал служанке принести чаю. Не только искусным резным орнаментом и зрелищем прозрачных вод меж скал, осененных зеленью дерев, можно было наслаждаться в павильоне. Гостиная, утопавшая в прохладном полумраке, казалось, была погружена на дно озера. Когда хозяин сделал несколько шагов, шурша полами халата по полу, его шаги отозвались эхом где–то под потолком.
Во время беседы акустика павильона слегка приглушала плаксивый голос Киры. Ёсиясу, лениво обмахиваясь опахалом, слушал гостя, и на губах его блуждала улыбка, а глаза, как у мальчишки, весело поблескивали.
Кира решил, что момент выбран удачный, и в непринужденном тоне завел разговор о своих проблемах. Годы уже преклонные, лишних забот он себе не желает. Хорошо бы на старости лет найти приют где–нибудь неподалеку, да и заняться воспитанием приемного сына, Сахёэ. Поведав о своих планах, он сказал, что не прочь отдать нынешнюю свою резиденцию у моста Гофуку в обмен на другую усадьбу.
Слушая Киру, Ёсиясу вспоминал другого человека, с которым он недавно разговаривал и который незадолго перед тем сидел на том же самом месте. А именно своего ученого вассала Дзиродаю Хосои, который советовал ему держать Кодзукэноскэ на дистанции и ни в какие переговоры по поводу дальнейших его планов и намерений не вступать.
Скрестив руки на груди, так что широкие рукава халата сошлись воедино, Ёсиясу невольно нахмурился и сказал:
– Что ж, пожалуй. А насчет вашей усадьбы взамен старой я уж позабочусь, как смогу.
Было не вполне понятно, насколько такой ответ благожелателен по отношению к просителю. Если бы Янагисава сказал что–нибудь вроде «Рано вам пока приют на старость присматривать», это означало бы намек на то, что его еще могут пригласить вернуться на службу, но хозяин, как видно, до подобной любезности не снизошел. Хотя пожелание исходило как будто бы от него самого, Кодзукэноскэ был совершенно убит столь холодным приемом.
Обессилено рассмеявшись, он продолжал:
– Да уж, очень вас прошу. И вот еще что… Тут в последнее время обо мне ходят всякие разнотолки…
– В связи с делом князя Асано? – быстро переспросил Ёсиясу с ноткой неприязни в голосе. Всякий раз, когда ему напоминали об этом деле, временщик испытывал уколы совести. Он хорошо помнил, как самолично дал Кире индульгенцию перед тем, как все произошло, сказав «делайте с ним, что хотите»… Но он ведь тогда не рассчитывал, что дело может дойти до кровавой стычки в Сосновой галерее – просто хотел немного потрепать нервы князю Асано с его старомодными представлениями о самурайской чести. Он и сейчас считал, что «деревенский даймё» того заслуживал. Однако то, как буквально Кира истолковал его разрешение, было просто свинством. И так уж он, Ёсиясу, стараясь оставаться в тени, тогда выгородил церемониймейстера и позволил ему уйти от наказания. Разве этого благодеяния не достаточно? Если Кодзукэноскэ просит сверх того еще о чем–то, так по крайней мере хоть поблагодарил бы за прошлые милости!
Если Ёсиясу дело представлялось в таком свете, то Кира этих тонкостей не улавливал и не думал ни о чем подобном. Занимало его в данный момент только одно: то, что переехав из дворца, он станет более уязвим для заговорщиков, вынашивающих планы мести, а значит, опасность для его жизни возрастет.
Задумался и Ёсиясу. Дзиродаю Хосои говорил, что после того злосчастного происшествия общественное мнение симпатизирует князю Асано, ставшему в этом деле жертвой, намекая на то, что князь повел себя благородно и проявил твердость духа, достойную истинного самурая. Ученый муж также убеждал его в том, что он, Ёсиясу, сумевший стать истинным лидером нового века, сейчас должен немного выждать и ничего не предпринимать. Сам Ёсиясу тоже считал, что, даже если бы он и не думал, что Кира перегнул палку, в любом случае ему не следовало бы из соображений личной выгоды и благополучия держаться только за краешек сёгунского паланкина и безрассудно пренебрегать общественным мнением. Правда, в глубине души он чувствовал, что в действительности вся эта оппозиция, все эти движения протеста, стихийно возникающие в народе, его раздражают. Предпочтительно, чтобы толки о мести, которую затевают вассалы дома Асано, остались на уровне слухов. Однако допустим, что все это реальность. Тогда, если взглянуть на все в масштабе страны глазами государственного мужа, можно сказать наверняка, что дело очень непростое. Ведь это означает неподчинение верховной власти, а в таком случае под угрозой оказывается весь порядок, созданный трудами нынешней династии сёгунов, и тем самым все устои государственного устройства будут разрушены, общество будет вновь ввергнуто в пучину междоусобных распрей, как было прежде, до воссоединения страны под эгидой династии Токугава. Опять–таки, если кто–то возьмется за оружие для разрешения споров, это будет означать отход от раз и навсегда заданных правил и норм, а в таком случае где гарантии, что не сдвинутся краеугольные камни всего общественного строя, основанного на Великом Мире, ради создания которого не жалели сил многие славные мужи и он сам, Ёсиясу Янагисава?
Все эти соображения серьезно беспокоили и удручали всесильного сановника.
– Ну, – заметил он со смехом, обращаясь к Кире, как если бы речь шла о чем–то очень забавном, – я думаю, все это пустые слухи.
– По–моему, вам не о чем особо беспокоиться. Какой–то жалкий клан с доходом всего в пятьдесят тысяч коку… Эти вассалы деревенского даймё… Ведь если б они на что–то решились, это был бы настоящий бунт! Нет, едва ли такое возможно. Однако ж самураев у них в клане предостаточно… Если даже только двое–трое из них задумают недоброе… Отчего бы им до вас и не добраться?…
– Вы полагаете, такое возможно? – с трепетом осведомился Кира.
– Конечно! – внушительно и твердо ответил Ёсиясу. – Если заговорщики для осуществления своих целей вступят в сговор, создадут какую–то организацию, власти, разумеется, этого так не оставят и примут соответствующие меры. Впрочем, едва ли то этого дойдет, так что не стоит слишком волноваться. Я думаю, не стоит…
Слова Янагисавы звучали утешительно. Безжизненное усохшее лицо Киры немного посветлело и обрело цвет. В глубине души он не мог не порадоваться, что посетил сегодня своего высокого покровителя. Все–таки он недооценивал Янагисаву! Напрасно он злился из–за невнимания патрона – то были скоропалительные и безосновательные выводы.
Сам Ёсиясу меж тем размышлял о последствиях. Ведь если ронины из Ако действительно вынашивают планы мести, то общественное мнение может неожиданным образом оказать влияние на его собственное окружение, на его карьеру, что внушало серьезные опасения… Резким движением он приподнялся на кушетке, и Кира заметил, как глаза патрона грозно сверкнули под нахмуренными бровями. Встав со своего ложа, Ёсиясу принялся безмолвно ходить по комнате из угла в угол, и шаги эхом отдавались под потолком. Его лицо, которое в минуты приятного времяпрепровождения обычно выглядело гладким и моложавым, теперь – возможно, из–за того, что павильон полнился зеленоватыми бликами, отражающими листву, – казалось серым и одутловатым.
– Что ни говори, слишком много усилий было положено на то, чтобы установить порядок в стране, добиться всеобщего мира и согласия… – пробормотал себе под нос Янагисава. – Мы продвинулись так далеко – неужели сейчас споткнемся о какое–то ничтожное препятствие? Нет, мы должны двигаться дальше в том же направлении, это совершенно естественно. Правда, многие закоснели в старых предрассудках, так что с ними еще придется работать… У меня есть свои твердые убеждения. Если, к примеру, по какому–то поводу случилась неурядица и нашлись такие, что, не вняв высочайшей воле, захотят силой оружия отстаивать свою позицию, мы им этого не позволим! Если только зайдет речь о подобном, мы должны пресечь всякое поползновение в зародыше!
Такая постановка вопроса вполне устраивала Киру. Теперь он был готов передать властям свою усадьбу, поскольку переезд, по–видимому, сулил скорее выигрыш, чем проигрыш. Решив, что на сегодня просьб довольно, он, не касаясь более этой скользкой темы, рассыпался в благодарностях и вскоре откланялся.
Проводив посетителя, Ёсиясу, все еще во власти тревожных дум, снова разлегся на кушетке. В павильон, как тень, проскользнула молоденькая служанка, поставила новую благовонную свечку в курительницу и уже собралась поспешно удалиться, когда ее настиг окрик Ёсиясу:
– Что, Дзиродаю уже ушел?
– Да, изволили уйти.
– Так, – сказал Ёсиясу, понимаясь с кушетки, – позови–ка сюда Гондаю.
Проследив рассеянным взглядом за служанкой, переходившей через каменный мостик, на который падал одинокий солнечный луч, Ёсиясу вновь погрузился в раздумья.
Прежде всего немедленно надо было принять меры к тому, чтобы выяснить, насколько правдивы слухи о готовящейся мести. Исходя из результатов надо будет решить, обрушиться ли на смутьянов силой верховной власти или же утихомирить их другим способом. В любом случае нельзя допустить, чтобы месть свершилась. Однако, если проводить расследование официально, оно может вызвать нежелательную реакцию, так что потом хлопот не оберешься. Оставалось поручить это дело верным людям, которые смогут все разведать окольными путями, зайти, так сказать, «с изнанки». Разумеется, у Ёсиясу на такой случай всегда числились в резерве несколько знатоков своего дела, которым можно было довериться. Надо было лишь выбрать кого–то из них.
Два самурая
Сударь, простите великодушно! Каюсь! Виноват! – твердил, переменившись в лице, квартальный надзиратель Тогуро по кличке Китайский лев, совсем как в прошлый раз, когда, охотясь за китайцем Уховерткой, вдруг попался в лапы самому Пауку Дзиндзюро. Обращался он при этом к сидевшему напротив на возвышении смуглому мужчине лет тридцати с небольшим, весьма приятной наружности и в щегольском самурайском облачении. Самурай, судя по всему прожигатель жизни и повеса, сидел небрежно откинувшись, скрестив ноги, покусывал зубочистку и с усмешкой созерцал Тогуро.
– Ладно уж, – снисходительно ответствовал он…
– Ох, маху я дал! Я, сударь, как выпью малость, так прямо удержаться не могу. Ну, вот меня и понесло… – с убитым видом объяснял Тогуро, покаянно обводя взором беспорядочно громоздящиеся после буйной попойки груды чарок, плошек и тарелочек.
Самурай, сам сильно под хмельком, только пожал плечами и рассмеялся.
– Чего тут так убиваться? Ведь твой–то кошелек не пострадает! – заметил самурай. – Ага! Можно ведь пойти и забрать у них денежки! И говорить ничего не надо – сами знают, что закон нарушили!
– Ну, вроде того…
– Да ты, брат, совсем очумел! Нельзя же быть таким трусом! При таком подходе ничего ты не добьешься! Хорошо же, я тебе сейчас покажу! Умолкни и иди за мной!
– Ох, сударь, не могу я, не пойду! – твердил Тогуро, в смятении воздевая руки.
– Да уж, если только узнают, повяжут тебя за милую душу, – рассмеялся самурай, подтрунивая над Тогуро. – Послушай, Китайский лев, я ж с тобой сам пойду, Синноскэ Аидзава. У меня, брат, в кошельке ветер свищет. Никаких нечистых на руку чиновников я не побоюсь. А не послушают меня, сами места своего лишатся!
– Да это вы спьяну, сударь!
– Спьяну? Не болтай глупостей! Всего–то выпили чуть–чуть…
– Да ведь, сударь… Вы–то, сударь, человек самого Янагисавы – а он птицу на лету остановит… Может, вам, сударь, и все сойдет с рук, а мне, человеку бедному, ничтожному, за все и отвечать… Ох, не могу я, сударь!
– Вот ведь нюня! Ладно, скажи, чтоб подавали счет. Сколько там набежало?
– Да ведь как же, сударь…
– Покороче! Давай, говорю!
– Так ведь…
С видом величайшего самоуничижения Тогуро хлопнул в ладоши, подзывая хозяйку. Аидзава, вытащив пухлый кошелек настоящего женского угодника и ловеласа, сполна оплатил счет.
– Благодарствую, сударь! – кланялся Тогуро.
– Ну, идем?
– Ох, сударь, трубочку изволили забыть.
– Так и знал!
Хмель, похоже, давал о себе знать. Подобрав серебряную трубку с длинным мундштуком, оба с шумом спустились по лестнице и вышли на улицу. Когда хозяйка пришла убрать остатки ночного пиршества, под подушкой, на которой сидел Аидзава, она обнаружила закатившуюся туда игральную кость.
Сочтя, что находка является все–таки забытой вещью, хозяйка подняла кубик и уже хотела было бежать вслед за гостем, но вовремя спохватилась, решив, что от такой услуги гость, пожалуй, еще сконфузится.
– Ох, сударь! – послышался со двора голос Тогуро. – Нам это… вроде не туда!
– Не лезь не в свое дело! Говорят тебе, иди за мной! – ответствовал Аидзава.
– Не могу я! Не пойду! Ну, пожалуйста, сударь, отпустите меня!
Аидзава, не обращая внимания на слезные мольбы Китайского льва, преспокойно шел по улице, и Тогуро, за неимением выбора, трусил за ним, шмыгая носом и приговаривая:
– Сударь, помилосердствуйте!..
Город был погружен во тьму, и ясная летняя луна висела над крышами.
– Ну, как хочешь – можешь возвращаться, – бросил Аидзава. – Я и один схожу. Только все равно, когда буду с ними разговаривать, скажу, что слышал все от Китайского льва.
– Да?!
– А как же! Ну, идешь или нет?
– Ох, беда! Ведь ежели что, мне за все отдуваться…
– Да ладно тебе! Мы что, прилюдно, что ли, во всеуслышание? Говорят тебе, там у них деньжищ немерено! Вот что, сделаем так. Ты иди с парадного входа, постучись – пусть всполошится. Скажешь «Дело! Срочное дело к вам!» – и ладно.
– Так ведь он, хозяин дома–то, он ведь голос мой хорошо знает…
– Ну, голос изменить можно – пропищи там как–нибудь.
– Ох!
– Давай, давай! Всего–то дел – только постучать в дверь! Валяй! А я тем временем зайду с черного хода… Как только двери начнут открывать, можешь смываться. Тогда иди сразу ко мне домой, разожги огонь в очаге и жди меня. Я тебя не заставляю попусту из шкуры вон лезть. А долю свою ты все равно получишь. Ежели все так, как ты говоришь, они сегодня вечером точно должны были там собраться.
– Ну да.
– Ага, Исэя из квартала Татибана, Тацудая из Курамаэ и другие. Ставки–то у них там не то что наши – и выигрывают, и проигрывают, должно быть, огромные деньжищи. Я раньше–то не знал, а как услышал, думаю, да разве можно такое упускать?!
Аидзава явно был в приподнятом настроении.
За разговором они незаметно дошли до моста Судзикаи, который упирался в улицу с правой стороны. Не встретив никого по пути, они прошли еще два–три квартала и остановились возле моста Идзуми. По левую сторону виднелись ворота большого подворья, выходящего на лодочную стоянку за дощатой оградой. На навесе ворот поблескивали под луной вылущенные раковины устриц.
– Где тут черный ход? – спросил Аидзава, понизив голос. Тогуро показал на узкий проход между домами чуть подальше того места, где они стояли.
– Хорошо. Ты подожди, пока я туда зайду, и действуй!
– А потом, значит, идти к вам домой и там вас ожидать?
– Ну да.
Аидзава вытащил из–за пазухи кисет, достал трубку и, сунув ее в рукав, слегка высунул серебряный чубук, который тускло блеснул в лунном свете.
– Ну как? Похоже на дзиттэ, как у сыщика?
Китайский лев рассмеялся с обреченным видом.
Аидзава нырнул в узкий проулок, ведущий вверх по склону вдоль ограды усадьбы. Пройдя совсем немного, он вскоре обнаружил калитку, выводящую на пустырь. Калитка легко подалась при нажатии, и перед ночным гостем открылся хорошо ухоженный сад, освещенный луной. Крадучись он двинулся дальше, вглубь сада.