Во время своих блужданий Сёдзаэмон как–то забрел в Ямасину и все же встретился с Кураноскэ, который, по счастью, оказался дома. Войдя в ворота и миновав аллею, где кружились под ветром палые листья, он заметил по правую руку в саду хозяина, который вместе со старшим сыном Тикарой окучивал пионы. Кураноскэ, подоткнув полы кимоно, споро орудовал мотыгой, и стальное лезвие при каждом взмахе вспыхивало под лучами солнца. Тикара первым заметил посетителя и сказал отцу. Отставив в сторону мотыгу, Кураноскэ обернулся и с улыбкой размашисто зашагал навстречу гостю.
– Ну, заходите, заходите! Добро пожаловать!
Кураноскэ был босиком и потому первым делом направился к колодцу, чтобы помыть ноги. Раздался скрип колодезного ворота. Сёдзаэмон ждал, присев на веранду флигеля в саду. Он знал, что жену с детишками Кураноскэ давно отослал в родные края. Однако ему показалось, что не только от их отсутствия под сводами просторного дома царят полумрак и безмолвие.
Послышался пронзительный крик сорокопута.
– Извините, что заставил вас ждать, – сказал Кураноскэ, выходя к гостю и запахивая на ходу накидку–хаори. – Онодэра мне все рассказал. Спасибо за труды. Я собираюсь сегодня же вечером отправиться в Эдо.
– В Эдо?!
– Да. Давненько уж я там не был. Повидаюсь со всеми нашими, к могиле господина наведаюсь. Заодно и переговорю с кем надо насчет дел его светлости князя Даигаку.
Значит, командор отправляется в Эдо вовсе не для того, чтобы осуществить план мести… Рухнула страстная надежда, которую, несмотря на все сомнения, лелеял в душе Сёдзаэмон… К тому же вся эта до странности благодушная и расслабленная манера поведения Кураноскэ вызывала в нем внутреннее раздражение и протест. Сёдзаэмон не проронил ни слова.
– Проходите в дом, – предложил Кураноскэ.
– Нет, я должен сразу же откланяться, – отказался гость. Кураноскэ некоторое время хранил молчание.
– Оямада! – наконец тихо промолвил он. – Не стоит смотреть на вещи столь предвзято. Не лучше ли немного приободриться?
– Что?! Приободриться?! – невольно вспылил Сёдзаэмон, уловив при этом неодобрительный взгляд командора.
– Вот–вот, приободриться и ждать! Может быть, вы думаете, что это такое уж легкое и простое дело – вся наша затея?
В сердце Сёдзаэмона будто что–то всколыхнулось. Он только скрипнул зубами, поняв, что сейчас заплачет.
– Нет! – выкрикнул он, отвернувшись в сторону. – Мне такое в голову не приходит!
Кураноскэ молчал. Ему хотелось сказать, что это хорошо, но в то же время, может быть, и плохо. Однако он подумал, что молодой самурай, будучи в запальчивости и раздражении, все равно едва ли сумеет его понять, и теперь лишь безмолвно созерцал сад.
Ворон в лунную ночь
В этот вечер Кураноскэ, как обычно, беззаботно отправился в дом терпимости Сумидзомэ, что в Фусими, и приступил там к винопитию в окружении девиц и прислужников. Туда–то и явились Ивасэ с Аидзавой, представившиеся как Тодзюро Одагири и Сансити Камата с настоятельными просьбами допустить их пред светлые очи командора клана Ако, если славный муж соизволит снизойти до посетителей, добавив, что прежде раза два–три встречались с ним в Симабаре и других злачных местах.
Кураноскэ на это только промычал, как всегда, «Ну–ну» и велел впустить докучных гостей.
Аидзава и Ивасэ были не дураки развлечься и хорошо погулять, собутыльники из них были хоть куда. Кураноскэ не слишком беспокоился насчет того, что его собутыльники – шпионы, подосланные Янагисавой. Наоборот, его забавляло, что эта парочка предстала перед ним в столь двусмысленной ситуации, и он лишь добродушно посмеивался про себя, опорожняя чарку за чаркой.
Аидзава взялся за сямисэн и принялся наигрывать какую–то мелодию–коута, перебирая струны пальцами, без плектра.
Хотя песня могла показаться слишком уж бравурной, задушевная мелодия как нельзя лучше вписывалась в тишину осенней ночи.
«Ян–я–ян–я–я–я–я…»
Пока звучала песня, Кураноскэ, придерживая пустую чарку, легонько постукивал пальцами по колену, отбивая ритм, а когда мелодия затихла, разразился бурными похвалами.
Передав чарку Аидзаве, он сказал:
– Ну, потешили! Теперь я… Собственное сочинение.
– Да ну?! – изумились Ивасэ с Аидзавой. Подмигнув сидевшему рядом прислужнику, Кураноскэ положил сямисэн на колени и опытной рукой настроил струны.
Наконец, приготовившись начать, он слегка наклонил голову и закрыл глаза. Густой глубокий звон сямисэна огласил округу. Негромкий чарующий голос вывел:
Наш квартал любви запретной ночь преображает: Огоньки в ночи мерцают, ветер налетает. Он мечты мои уносит, листья осыпает, И цветок мечты заветной тоже опадает…
Ивасэ, который сидел с закрытыми глазами и слушал, завороженный красотой голоса, приподняв на мгновение веки, увидел, что Кураноскэ играет на сямисэне, но поет вовсе не он, а пожилой прислужник. Однако Кураноскэ презабавно дурачился, изображая, будто поет он сам, слегка покачивая при этом головой и выразительно шевеля губами.
Сямисэн вывел замысловатую каденцию, и песня продолжалась:
Тот, кто был со мною в спальне, вновь в дороге дальней.
Снова я одна на свете – нет судьбы печальней.
Я калитку приоткрыла, взглядом проводила–Он ушел и не вернется, не вернется к милой…
Ах, прическа в беспорядке, пояс развязался.
Он ушел – ушел, противный, на ночь не остался!
Кураноскэ играл мастерски, легкомысленно покачивая головой и шевеля губами, будто бы проговаривая слова – само добродушие и веселье. Да полно, действительно ли это командор клана Ако? Да возможно ли, чтобы этот человек выжидал случая отомстить за смерть сюзерена? Неужто такое может быть на уме у этого человека, который больше всего смахивает на веселого молодого гуляку из купеческой семьи, что хочет исчерпать до дна все возможные удовольствия, видит смысл жизни лишь в том, чтобы познать порочные забавы квартала любви?
Ивасэ пристально вглядывался в бывшего командора, и в глазах его горел огонек. Песня меж тем продолжалась:
Заколю прическу гребнем, гребнем из самшита. Ах, никто меня не любит, жизнь моя разбита. Слезы катятся росою, рукав увлажняя. Не видать мне в жизни счастья – доля моя злая!
Слова «доля моя злая!» прозвучали так проникновенно в сочетании с печальной каденцией сямисэна, что Кагэю Ивасэ, соглядатай всесильного Янагисавы, тронутый до глубины души тем, как эти слова отражают судьбу самого Кураноскэ, снова приоткрыл глаза и осторожно пошевелился.
Подождав, пока Кураноскэ закончит и отложит сямисэн, Ивасэ изрек:
– Благодарствую. Не могу даже выразить свои чувства. То, что вы, ваша милость, исполнили свое собственное сочинение… И так в нем натурально прозвучала сердечная горечь и тоска, что томит обитательницу «веселого дома»… Просто замечательно! Нет, в самом деле замечательно!
– Да что уж… Вот, сочинил на досуге от нечего делать. От таких похвал мне, право, неловко. Так, безделица… Называется «Провинциальная сценка»…
– Ну–ну, – заметил Ивасэ, который, похоже, основательно захмелел и уже едва не задремал, но теперь как будто бы малость взбодрился. – Вот ведь оно как, а я–то…
Тут, спохватившись и словно раскаиваясь в своей неожиданной слабости, он тревожно огляделся по сторонам.
– Вот что, ваша милость, если можно, отправьте пока всех посторонних, есть один секретный разговор… Ага!
– Что это вы, Одагири?! – недовольно ответствовал Кураноскэ. – Нечего им уходить! Повеселимся еще, пошумим маленько. Так–то оно лучше будет! Да, так–то небось лучше будет!
Кураноскэ слегка приобнял левой рукой за плечи и придержал Ивасэ, который, будто бы чересчур взбодрившись от выпитого, порывался прогнать вон девиц. Между тем другой рукой он как бы через силу поднял чарку и протянул собутыльнику:
– Ну, поехали!..
– Ага… – кивнул Ивасэ.
Рука так тряслась, что чарка перед носом у Ивасэ ходила ходуном. Ивасэ как ни чем не бывало потянулся за чаркой и охотно принял очередную порцию. При этом рука Кураноскэ так и осталась лежать у него на плече.
Видя, что буйный гость немного успокоился, девицы принялись наигрывать на сямисэне, напевая какую–то модную песенку, а две случившиеся тут же девочки стали танцевать с веерами.
Напольный фонарь в шелковом абажуре заливал душную, переполненную людьми комнату смутным желтоватым светом, мелькали белые плектры в руках у девиц, и волны расцвеченных звуков накатывали одна за другой – словно взмахивала крыльями огромная птица. Двигались в такт синие и бордовые рукава, по мановению раскрывались в воздухе веера. Кураноскэ не столько следил за танцем, сколько ловил взором перемещения и колебания цветов, рассеянно слушая песню, и, как всегда бывало с ним в такие минуты, блаженная истома с легким привкусом горечи наполняла сердце, разливалась по всему телу. При этом командор отнюдь не забывал, что собутыльник, которого он сейчас дружески приобнял, в действительности не кто иной, как вражеский лазутчик, засланный, чтобы выведать у него секреты, но все это как бы отдалилось, отошло на задний план.
Однако и лазутчик посреди шумного пира не забывал о своем задании.
– Командор! – прошептал Ивасэ, завидев прямо у себя перед глазами ухо Кураноскэ.
Тот обернулся, прихлебывая из чарки сакэ, и встретился с пытливым, до странности трезвым взором.
– Командор, вы ведь все же, наверное, поступите именно так, как мы рассчитываем?
– Ну, ясное дело! А то как же! – бросил Кураноскэ, явно только чтобы отвязаться от докучного собеседника, однако был в этом ответе некий многозначительный подтекст, отчего Ивасэ стало не по себе.
– И… и когда же? – переспросил он.
– Да вот ужо…
С этим неопределенным восклицанием Кураноскэ выпустил плечо Ивасэ, неуверенно встал и, пошатываясь, изрек:
– Нынче вечером! Ага! Нынче вечером!.. П–прошу прощенья и откланиваюсь…
Распрощавшись таким образом с опешившим от неожиданности лазутчиком, Кураноскэ раздвинул сёдзи и шагнул в коридор. Одна из девочек вышла его проводить.
Судя по всему, командор собрался по нужде. Ивасэ провожал Кураноскэ взглядом и видел, как тот неуверенно ступает по галерее, опираясь на руку девочки, а когда отвел глаза, встретился взором с Аидзавой.
Кураноскэ вышел из сада за ворота и принялся звать уличных носильщиков с паланкином. Усевшись в паланкин, девочке он наказал больше в ту комнату не возвращаться, а если потом будут спрашивать, то сказать, что, мол, отправился в Симабару. Девочка покорно кивала, стоя со сложенными перед грудью руками, спрятанными в длинные рукава кимоно. Когда паланкин тронулся, Кураноскэ, оглянувшись, видел, что она все стоит в кругу света от уличного фонаря, подвешенного к стрехе. Тоскливое чувство вдруг заполонило душу, и он подумал, что надо, заглянув по дороге к Дзюнаю Онодэре, без промедления отправляться в Эдо, куда путь лежит через пятьдесят три почтовые станции тракта Токайдо.
– Что–то пить хочется, – сказал он носильщикам, – остановитесь–ка у какого–нибудь колодца.
Молодой человек, громко хлопнув калиткой, вбежал во двор жилого дома, расположенного в глубине квартала на Пятой линии. Это был Хаято Хотта.
– А, вернулся! – приветствовал его голос из–за бумажной перегородки, который явно принадлежал Пауку Дзиндзюро.
– Начальник! – раздвигая фу сума, откликнулся Хаято с радостным оживлением, будто бы собирался поделиться важным открытием. – А наш Оиси–то отправляется в Эдо!
– Да ну?! – явно удивился Дзиндзюро и сел на постели. – Как это вы проведали, сударь?
– Да вот к тому их самурайскому старшине, за которым я приглядывал, собрались человек пять гостей, все из самураев. Я решил, что это неспроста, а тут и сам Оиси в паланкине пожаловал. Смотрю – в прихожей новые шляпы и новые соломенные сандалии лежат. Не успел я оглянуться, как они все впятером собрали пожитки, вышли из дома и отправились в путь.
– Вот как?
Лицо Дзиндзюро приобретало все более озабоченное выражение. – Неужели они?… Да нет, не может быть, чтобы они прямо сейчас на дело собрались…
– Отчего же, вполне возможно, что и так…
– Ну–ну… – хмыкнул Дзиндзюро, опуская скрещенные на груди руки. – Во всяком случае, оставлять это без внимания нельзя. Вот что, сударь, надо и нам без промедления трогаться в путь. Так мы, пожалуй, без особой спешки нагоним его где–нибудь неподалеку от Сэта.
Тотчас же оба вытащили пожитки из шкафа и принялись собираться в дорогу. Подвязывая шнурками обмотки, Дзиндзюро поднял голову, посмотрел наверх и позвал:
– Эй, господин Кин!
Вместо ответа со второго этажа донесся громкий храп.
– И здоров же спать! Пожалуй, Кинсукэ лучше оставить здесь.
– Да, пусть тут приберется после нас. С собой его брать смысла нет – вряд ли нам такой попутчик пригодится.
Это верно, – заметил Хаято, оправляя воротник кимоно, – да мы, наверное, скоро вернемся. А если нет, пошлем за ним гонца. Пока что пусть тут без нас развлекается.
Наскоро набросав письмецо Кинсукэ с объяснением, они, немедля ни минуты, выбежали из дома и припустились трусцой по дороге в сгущающемся сумраке.
Миновав Кэагэ, неподалеку от подъема Хинаока они увидели впереди довольно большую группу путников. Сердце у Хаято забилось быстрее.
– Похоже, это они и есть!
– А что, сударь, – спросил Паук, – кто–нибудь из них знает вас в лицо?
– Да нет… Если бы не этот тип, что прикидывается нищим, беспокоиться было бы не о чем…
– Пожалуй, – кивнул Дзиндзюро. Как на грех, ночь была лунная.
– Вот что, – продолжал разбойник, – надо бы нам их где–то обогнать и первыми добраться до Эдо, всех предупредить. Небось, те молодчики, что подосланы Янагисавой, еще ничего не знают?…
– Если бы знали, наверное, сейчас тоже были бы в пути, как и мы. Может быть, они где–то тут, неподалеку…
– Если только этот Нищий с ними уже не разделался. Работают они больно бестолково. Будь ты хоть трижды лазутчик, если хочешь подобраться к противнику вплотную, нужно превратиться в привидение – чтобы тебя не видно было и не слышно, а они…
Стараясь не отстать от Кураноскэ и его спутников, Паук, быстро шагая по дороге, на ходу авторитетно и уверенно излагал свою теорию. Хаято же, не теряя бдительности, то и дело оглядывался назад.
Дорога теперь пролегала под сенью пышных криптомерии.
– Нету? Куда же он подевался?!
Это Ивасэ отправился на разведку вскоре после того, как Кураноскэ с ним распрощался. Он полагал, что командор, возможно, просто свалился спьяну где–нибудь в соседней комнате, да так и остался лежать, но в номерах наверху никого не оказалось.
Ивасэ понял, что дал маху, забеспокоился и велел разыскать девочку, которая провожала Кураноскэ. Девочка сказала, что его милость нанял паланкин и отправился в Симаба–ру. Мысленно ругнув командора за этот переполох, Ивасэ все же немного успокоился. Ему было известно, что среди пьянчуг бывают такие, которые завалятся в одно место и там сидят до конца, а бывают и такие, которым непременно надо кочевать из одного заведения в другое. Ему и в голову не приходило, что Кураноскэ собирался срочно отправиться в Эдо.
– Пойдем и мы, пожалуй! – предложил он, и незадачливые шпионы, наняв паланкины, покинули суету веселого дома.
– Ну что, в это самое заведение, в Масую, что ли? – окликнул из заднего паланкина Аидзава.
– Да нет, – возразил Ивасэ. – Нет, едва ли у нас что получится. Я и так сегодня с расспросами перебрал маленько.
На том оба умолкли и, легонько покачиваясь в паланкинах, направились в сторону дома.
Что все–таки хотел сказать Кураноскэ этим своим «Ну, ясное дело!»? В затуманенной хмелем голове Ивасэ неотвязно вертелись слова командора, которые он пытался истолковать то так, то сяк. Все–таки похоже, что они решили мстить… То есть «ясное дело» в том смысле, что само собой разумеется… Только как–то больно уж неопределенно звучит… Вроде бы как от выпитого бдительность у него ослабела… Бросил–то как бы невзначай, да только Ивасэ заметил, какое в тот момент у командора было выражение на лице, словно тень набежала, поднявшись откуда–то из глубины души… Хотя, конечно, может, он только хотел, чтобы к нему не приставали с вопросами… Может, и впрямь, никакого тут скрытого смысла и нет – ляпнул просто так, чтобы отстали от него… Во всяком случае их–то Кураноскэ как будто бы ни в чем не подозревает.
Как нашептывал вакасю из Масуи, вроде замышляют месть не двое–трое – заговорщиков должно быть куда больше, так что, если бы они собрались нанести удар, то уж, наверное, прихватили бы побольше народу. Наверное, тогда их с Аидзавой тоже должны были бы предупредить – ведь, можно сказать, свои. Уж кто–нибудь да проговорился бы, что Кураноскэ Оиси, командор дружины клана Ако, собрался мстить заклятому врагу. Где–нибудь в разговоре это обязательно выплыло бы.
Погрузившись в раздумья, Ивасэ незаметно задремал.
На следующий вечер послали человека в Масую разузнать что к чему, но он вернулся с известием, что Кураноскэ со вчерашнего дня не показывался. Тут Ивасэ с Аидзавой встревожились не на шутку. Они отправились на разведку в Ямасину, но там никого не застали. В Сумидзомэ тоже, конечно, никого не оказалось.
– Черт его знает, может, он и впрямь в Эдо подался?… – предположил Ивасэ сначала вроде бы не совсем всерьез, а потом постепенно пришел к мысли, что так оно и есть.
– Ну, если уж он убыл в Эдо, то по крайней мере должен был об этом сообщить в управу в Фусими. Пойду–ка проведаю, – предложил Аидзава.
– Да уж, брат, сходи пожалуйста, спроси. Ежели он и впрямь сбежал, считай, что мы с тобой шибко опростоволосились, – согласился Ивасэ.
Аидзава уже собрался было выбежать из дому, как вдруг на пороге появился вакасю Кюбэй из Масуи.
– В странном месте, похоже, обретается его милость Оиси, – сказал он, повергнув тем самым друзей в недоумение.
Еще немного, и они бы разминулись: стоило Кюбэю на минуту задержаться, и Аидзава помчался бы в Фусими, а там узнал бы, что Кураноскэ, покинув управу, направился в Эдо. Таким образом лазутчики действительно могли все легко разведать, но злая судьба им помешала.
– И что же это за странное место? – поинтересовался Аидзава, который вернулся в комнату вместе с гостем.
– Да уж такое место… Даже не знаю, как и сказать. Одно слово – странное… – ответствовал Кюбэй, повертев рукой у виска. – Я–то сам там не бывал, но рассказывают про него такое!..
– Это что же, в веселом квартале небось?
– Да, такой тайный притон с девицами. С виду вроде обычный дом, а внутри… Там, говорят, девицы все не простые, а особо любострастные, с большими причудами и выдумками, причем туда и охочие до постельных утех придворные дамы, и замужние жены приходят развлечься!
– Значит, Оиси подался в такой вертеп?
– Говорят, что так, но наверняка утверждать не буду. Правда, он в последнее время все толковал о том, что, мол, обычные забавы ему приелись – ни интереса, мол в них нет, ни веселья. Ежели это принять во внимание… Слухи–то давно уж ходят про это заведение – вот я и решил вам сказать на всякий случай…
– И где же оно находится?
– Могу показать, если хотите.
Ивасэ, колеблясь принять решение, взглянул на Аидзаву и ухмыльнулся:
– Ну, что скажешь?
– Что ж, пойдем посмотрим. По–моему очень любопытное предложение! – с воодушевлением согласился Аидзава.
Ивасэ криво усмехнулся, давая понять, что ничего иного от Аидзавы и не ожидал, но вскоре лицо его приняло привычное суровое и неласковое выражение.
– Однако же командору едва ли понравится, если он обнаружит, что мы шли за ним следом…
– Да нет, если к нему не пристраиваться, а заявиться самим по себе, то ничего особенного. Подумаешь! Ну, застукали его тут – что уж тут такого?! Если в эдаком заведении с кем и встретишься, небось на том все разговоры и кончатся, никто болтать лишнего не будет, разве не так?
– Может и так, да что–то не очень меня туда тянет, – заметил Ивасэ, снова погрузившись в задумчивость.
– Да брось ты! Расслабься! Так–то небось лучше будет! Все равно ведь кого–нибудь придется туда послать на поиски…
– Кого например?
– Ну, например, Кюбэя. Пойдешь?
– Нет, что–то неохота мне – уклонился Кюбэй…
– Ну что ж! Может, и правда! Деньги ведь на то нам и даны – отчего не повеселиться?! Коли есть охота у человека, то ему никакие запреты нипочем! – рассмеялся Аидзава, принимая назначение.
На том они и успокоились.
Кюбэй, описав расположение пресловутого дома терпимости, удалился. Улица была занята тусклым сияньем осеннего заката. Пройдя чуть вперед по оживленному кварталу, он наткнулся на давешнего самурая в обличье Нищего, который стоял на перекрестке. Оба тотчас же свернули в боковую улочку и пошли задворками.
– Ну, как оно там? – ухмыляясь спросил самурай.
– Да я распорядился, чтобы им подставного показали.
– Подставного? – переспросил самурай, недоуменно сдвинув брови.
Ивасэ и Аидзава тем временем решили убедиться, что их подопечный действительно пребывает в том самом веселом доме. Заведение находилось в квартале Симодэра. Туда послали человека разузнать, что и как. Посланный всю ночь провел в пресловутом заведении, отрабатывая свои деньги, а когда вернулся, доложил, что осведомился у девиц и те подтвердили, что самурай Оиси в самом деле у них сейчас гуляет.
– Ты что же, даже в лицо его не видел? – спросил Ивасэ, который все еще не мог до конца успокоиться и продолжал сомневаться.
Посланный объяснил, что заведение так спланировано, чтобы посетители друг с другом не встречались и друг друга в лицо рассмотреть не могли. В каждую комнату отдельный вход из отдельного коридора, так что ничего не видать.
Аидзава возбужденно подтвердил, что для веселого дома такое вполне вероятно, а затем принялся выспрашивать у посланца обо всех запретных удовольствиях, которые тому довелось вкусить на дежурстве. Ивасэ поначалу хмуро сидел в стороне, но вскоре тоже увлекся темой и наперебой с Аидзавой стал уточнять подробности.
Так незаметно прошло два дня. Кураноскэ по–прежнему никто не видел ни в Сюмокумати, ни в Симабаре.
– Неужели он все еще в этом заведении торчит?
– Надо же! Вот так загул!
– А все–таки немного странно это, а?
– Надо бы самим сходить и удостовериться, – судили между собой незадачливые соглядатаи.
Аидзаве особенно не терпелось – он давно уже собирался подробно осмотреть заведение в Симодэре. В тот же день под вечер лазутчики, руководствуясь объяснениями давешнего посланца, отправились в Симодэру. Дом, который они искали, стоял на отшибе, в глубине темного и безлюдного проулка. Заведение размещалось в глубине обнесенного старой глинобитной оградой сада, под сенью ветвистых деревьев. По описанию все приметы сходились, но их все же одолевали сомнения и колебания: уж больно этот дом походил на богатую виллу.
– Ладно, чего там, зайдем. Если вдруг что не так… Ну, там будет видно!
С такими словами Аидзава храбро толкнул маленькую дверцу в боковой части плотно закрытых ворот, и они оказались в саду. По низу живой изгороди в темноте виднелись усыпанные цветами заросли хаги.
Вход в дом, вероятно, был не здесь, а где–то в глубине галереи. Вокруг было так темно и пустынно, что Ивасэ малость оробел.
– Думаешь, ничего? – прошептал он.
– Ничего, ничего! – приободрил приятеля Аидзава.
– Что–то слишком уж тихо и нет никого. Вон, даже света нигде не видно.
Аидзава прошел в прихожую, отгороженную старыми, грязными сёдзи, и громко окликнул хозяев. Однако ответа не было. Ивасэ приметил в стороне деревянный гонг в форме рыбы и показал приятелю. Тот без лишних церемоний ударил в гонг колотушкой. Изнутри за сёдзи показался тусклый огонек, который стал постепенно приближаться. Перегородка раздвинулась. На пороге показалась довольно миловидная женщина с короткой прической, опустилась на колени и с вежливым поклоном подозрительно осведомилась:
– Вы кто такие будете?
Ивасэ с Аидзавой переглянулись. Аидзава, собравшись с духом, сказал, что место это им рекомендовал Дзихэй Мацуя с Пятой линии, назвав имя того посланца, что здесь побывал прошлой ночью. Должно быть, этого было достаточно – женщина убедилась, что перед ней не сыщики городской управы.
– Что ж, коли так, проходите, – пригласила она гостей с легким поклоном, поднимая повыше фонарь.
Аидзава удовлетворенно оглянулся на Ивасэ, словно говоря: «Ну вот, видишь?!»
Они долго шли по тесному извилистому коридору, пока не уперлись в ступеньки. Лестница тоже была такая узкая, что рукава касались стен. Наверху была низенькая раздвижная дверь, в которую войти можно было только согнувшись в три погибели. За ней была другая двойная дверь, через которую их провели в комнатушку не больше восьми татами. Единственное окошко в комнате было затянуто вощеной бумагой. Ощущение было такое, будто находишься в сундуке – настолько комната была изолирована от окружающего мира. В одной из стен виднелись сдвижные створки. Аидзава одобрительно кивнул – там, в шкафу, по его предположениям, должны были находиться матрасы и прочие спальные принадлежности. В незатейливой нише–токонома стояла корзинка с осенними травами, а на месте свитка висел просто какой–то раскатанный белый рулон.
Недоуменно озираясь по сторонам, Ивасэ заметил, что с внутренней стороны на створке раздвижной двери есть задвижка на скобах.
– Однако же тихо как, а?… – сказал Аидзава, окидывая провожатую опытным взглядом завзятого любострастника.
Было что–то неприятное, отталкивающее в ее заостренных чертах, впалых щеках и длинной тонкой шее. Когда она улыбалась в разговоре, ее глаза прищуривались, тонкие губы растягивались в щелочку, придавая лицу странное похотливое выражение. Женщина была не первой молодости – лет двадцати трех или около того.
– Добро пожаловать! – произнесла хозяйка приветствие заученным любезным тоном, который сильно контрастировал с ее прежней неласковой манерой. Отворив дверь, она изнутри пригласила пройти в комнату и, к удивлению гостей, достав прямо из шкафа тлеющую жаровню–хибати, предложила им чаю.
Приятели поначалу не могли прийти в себя от изумления, когда из шкафа вслед за жаровней появилось еще вино и закуска, но потом догадались, что за створками «шкафа» есть еще одно помещение. Наконец оттуда появились две молоденькие девицы, и каждая подсела к одному из гостей.
– Как–то у вас тут тихо сегодня, а? Мы что же, единственные посетители? – поинтересовался Ивасэ.
– Нет, – отвечала хозяйка. – Просто у нас тут все комнаты так устроены, что ни разговоров, ни шума снаружи не слыхать.
– Да, похоже на то… А что, его милость Оиси все еще здесь?
– Здесь. Изволите с ним быть знакомы?
– Да так, приходилось раньше встречаться кое–где в увеселительных заведениях. Как встретимся, бывало, так вместе и гуляем. Он на это дело горазд!
– И где же вам доводилось гулять? – спросила хозяйка с некоторым сомнением. При этом в глазах ее, чуть покрасневших от выпитого сакэ, мелькнула лукавая улыбка.
– Ну, вСимабаре, в Сюмокутё… Да мало ли еще где! Можно сказать, нет такого веселого квартала в столице, куда бы мы не закатились.
– Вон оно что! А по тому гостю ведь и не скажешь – держится уж больно чинно…
Заявление было странное, так что Ивасэ вдруг заподозрил, уж не принимают ли здесь за Оиси кого другого. Решив все выяснить до конца, он осведомился:
– А вы уверены, что это он самый и никто иной? Тот Оиси, которого я знаю, застенчивостью уж точно не отличается!
– Да ладно тебе! Может он иногда застенчивым прикинуться, – вмешался Аидзава.
Между тем в соседнюю комнату кто–то еще зашел – послышалось шуршание отодвигаемой двери. Нехорошее предчувствие шевельнулось в душе у Ивасэ, защемило сердце. Он так и замер с чаркой у рта, уставившись горящим взором на дверь. Тем временем человек по ту сторону стенного шкафа явно собрался войти. Дверца слегка заскрипела – и стала отодвигаться. Только в этот миг до Ивасэ стал доходить смысл слов хозяйки. Отчего беспокойство его лишь усилилось.
– Кто еще там? – недоуменно пробормотал он себе под нос, а затем уже громко окликнул:
– Кто там?!
– Открывайте! – послышался ответ. – Это я, Оиси! Говорят, тут мои друзья пожаловали?
Пришелец назвался Оиси, однако голос–то доносился из–за закрытой двери, да и вообще на голос Кураноскэ был не похож. Тут и Аидзава ошеломленно признал то, о чем догадывался Ивасэ – в соседней комнате был кто–то другой.
В этот момент хозяйка отодвинула створку, и в дверях показался молодой ладный самурай.
Приятели переглянулись, потеряв на некоторое время дар речи, так что первым пришлось заговорить вновь вошедшему:
– Вот эти двое, что ли, обо мне говорили?
– Совершенно верно, – подтвердила хозяйка, которая уже уловила, что происходит нечто странное, и теперь только мерила всех троих оценивающим взглядом.
– Это ваш друг? – наконец промолвила она.
– Да нет, тот господин Оиси, о котором я спрашивал, совсем на этого не похож, – отвечал Ивасэ, опасливо поглядывая на незнакомца.
Самурай весело рассмеялся:
– Вы уж извините, милостивые государи! Мне сказали, что друзья обо мне спрашивали – вот и пришел сам, без предупреждения. Однако же ошибка вышла. Извините великодушно, что нагрянул так неожиданно, помешал вашему веселью. А зовут меня Рокубэй Оиси, и являюсь я, с вашего позволения, ронином.
Ивасэ и Аидзава, хотя и пришли в весьма скверное расположение духа, не могли не ответить на столь учтивое приветствие.