- Это выдающийся специалист.
- И в чем он специализируется?
- В том, что у тебя болит. Самолет завтра.
Предположив, что речь идет о человеке, который знает все о наркомании, я согласился, и мы полетели в Бостон.
Оказалось, что этот парень - тот ещё сукин сын. Он был лучшим из лучших. Работал в университете при медицинском центре St. Elizabeth’s и на стенах его кабинета висело больше дипломов, чем у меня золотых дисков.
- Ну, хорошо, мистер Озборн! – говорит он. – Станьте посередине комнаты и медленно подойдите ко мне.
- Зачем?
- Просто сделай это – прошипела Шарон.
- Ну, ладно.
Подхожу к нему, мне удается это сделать без видимых зигзагов, поскольку, вроде бы, не пил в тот день. Почти.
Потом я должен был следить глазами за его пальцем, который движется вверх-вниз, влево-вправо. Я задумался, какая, на хер, связь с наркоманией? Но это еще не все. Приседаю на одной ноге, поднимаю какие-то тяжести и бегаю по кругу с закрытыми глазами.
Прямо как на физре.
- Хм, хорошо – говорит светило. – Абсолютно точно у вас нет рассеянного склероза.
“Что он, бля…?”
- Я никогда не думал, что у меня рассеяный склероз – пробормотал я.
- Болезни Паркинсона тоже не наблюдается.
- Про Паркинсона я тоже никогда не думал.
- Тем не менее, – продолжает врач – у вас наблюдаются некоторые симптомы, которые соответствуют этим болезням и определить диагноз весьма трудно. Могу сказать только то, что на данный момент вы абсолютно здоровы.
- Чего???
Я смотрю на Шарон, которая, потупив взгляд, выдавила из себя:
- Не хотела тебе говорить, Оззи – и мне кажется, что она с трудом сдерживает слезы. - После того, как ты несколько раз прошел обследования, врачи сказали мне, что есть повод для беспокойства. Поэтому мы здесь.
|
|
Оказалось, что всё это началось полгода назад. Врачи в Лос-Анжелесе были уверены, что у меня болезнь Паркинсона или рассеянный склероз, и мы должны были полететь аж в Бостон, чтобы проконсультироваться со специалистом. И даже если он ничего не нашел, от самих слов “Паркинсон” и “рассеянный склероз” я запаниковал. Хуже всего, если бы я действительно болел одним или другим, то знал бы уже, откуда взялась эта сраная дрожь в руках. Поэтому мы решили проконсультироваться у другого специалиста.
Доктор порекомендовал нам своего знакомого, который руководил исследовательским центром при Оксфордском университете. И мы поехали туда. Врач проделал со мной то же самое, что и его коллега, поставил тот же диагноз: я был здоров.
- Если закрыть глаза на вашу наркотическую и алкогольную зависимость, вы являете собой образец здоровья, мистер Озборн. Как врач, советую вам с сегодняшнего дня начать жить как нормальный человек.
Поэтому, я решил закончить карьеру. В 1992 году отправился на гастроли в поддержку “No More Tears”. Мы ее называли “No More Tours” (No More Tears – “перестань плакать”, “No More Tours” – “завязывай с концертами”). Это значит: конец, точка, спёкся Оззи. Я колесил с концертами по всему миру уже двадцать пять лет, довольно много. Вертелся как белка в колесе: альбом, гастроли, альбом, гастроли, альбом, гастроли, альбом, гастроли. Покупал дом а и никогда в них, на хрен, не жил. Именно так выглядит жизнь пролетария: такое впечатление, что он ни на минуту не может расстаться с работой. Но после визита к врачу в Бостоне я подумал: “Зачем я это делаю? Я могу уже не работать, бабла хватает”.
|
|
Когда мы вернулись в Англию, Шарон вдруг говорит:
- Не сходи с ума, я купила новый дом.
- Где?
- Называется Welders House. В деревне Джорданс в Бекингемшире.
- До паба далеко?
- Это деревня квакеров, Оззи
И это был вовсе не прикол. Наверное, ни один дом в Англии не находится так далеко от паба, как Welders House. Я на самом деле разозлился на Шарон, когда мы его купили, и не разговаривал с ней с полгода, потому что сам дом был в плачевном состоянии. Сказать, что дом был полуразрушен, значит, ничего не сказать. Мы должны были снять дом в Джеррард Кросс и ждать год до окончания ремонта. Даже сегодня я считаю, что Welders House и в подмётки не годится Beel House. Но изнутри оба выглядят замечательно. Говорят, Бенджамин Дизраэли, премьер эпохи королевы Виктории, построил его и подарил своей дочери на свадьбу. Во время второй мировой войны здесь был дом отдыха для офицеров. Когда же на него положила глаз Шарон, дом принадлежал парню, который занимался спецэффектами в “Звездных войнах”.
В конце концов, я простил Шарон, потому что когда мы въехали туда, это была сказка. Погода в то лето стояла отличная, у меня было много земли - более ста гектаров - и я мог с утра до ночи гонять на квадроциклах и ни о чем не беспокоиться. Что касается здоровья, то я чувствовал себя намного лучше. Перестал переживать по поводу рассеянного склероза и болезни Паркинсона. Просто думал: “Ну, заболею, и заболею”.
Но как только мне стало лучше, я начал скучать, просто подыхал от скуки. Частенько вспоминал отца, который ушел на пенсию раньше срока и сразу же после работы в саду попал в больницу. Я думал так же о счетах за ремонт, вознаграждении для людей из менеджерской фирмы и о том, что бабло, необходимое для того, чтобы эта махина постоянно крутилась, бралась исключиельно из моих сбережений. А потом подумал: “Как можно уйти на пенсию в возрасте сорока шести лет?”. Я же не работал на дядю, я работал на себя.
|
|
Впрочем, то, чем я зарабатываю на жизнь, трудно назвать работой. И даже если это работа, то самая лучшая, бля, на земле, однозначно.
Однажды просыпаюсь, делаю себе чай и говорю Шарон, как бы нехотя:
- Можешь организовать мне концерт в этом году на каком-нибудь фестивале в Америке?
- О чём это ты, Оззи?
- Я хотел бы сыграть концерт. Вернуться на сцену.
- Ты уверен?
- Я скоро свихнусь от скуки, Шарон.
- Хорошо. Если ты говоришь серьезно, я позвоню людям.
Она связалась с организаторами Лоллапалузы. Ей сказали идти в жопу. “Оззи Озборн? Это же, бля, динозавр!” Примерно так сформулировали.
Можете себе представить, как Шарон взялась за дело. Через несколько дней говорит:
- Да пошли они! Мы сделаем свой фестиваль, хрен с ними!
- Подожди-ка, Шарон – я ей в ответ. – Что это значит: “Сделаем свой фестиваль”?
- Наймем какой-то зал и сделаем это сами. А Лоллапалуза сама пусть идет в жопу!
- Дороговато получится.
- Не хочу тебя обманывать, Оззи, даже очень дорого. Но в жизни нужно рисковать.
- В порядке, но прежде чем ты начнешь арендовать стадионы налево-направо, сперва попробуем, хорошо? Начнём скромно, как с “Blizzard of Ozz”. Если идея выгорит, тогда и перейдём на б о льшие площадки.
- Ты гляди, какой бизнесмен нашелся!
- Как собираешься назвать фестиваль?
- Оззфест.
Как только она сказала это, я думал только об одном: Beerfest. Офигенное, точное название.
И так всё началось. Замысел был таков: взять весь “неформат” - все группы, которым не давали выступать, собрать их в кучу и предоставить публике. Мы и не надеялись, что всё пройдет гладко, но у этих групп не было выбора. В шоу-бизнесе дошло до того, что организаторы заставляли молодых артистов выкупать все билеты за свои деньги, а потом - хоть раздавайте их даром, хоть продавайте. Говённая идея. ”Black Sabbath” в начале своего пути с такой херней не сталкивался. В противном случае, мы бы никогда не вырвались из Астона. Откуда бы взялись на это деньги?
Через год, в 1996-ом, мы уже были готовы. И сделали всё именно так, как и предполагалось. Начали скромно, в двух городах Финикс и Лос-Анжелес, в рамках тура в поддержку альбома “Ozzmosis” – тура, который мы неофициально называли “Retirement Sucks Tour”(Пенсия – отстой!). Лучше и быть не могло. Фестиваль с самого начала был офигенным.
Как только он закончился, Шарон подходит ко мне и говорит:
- Угадай, какая группа была бы самой лучшей рекламой для Оззфеста’97?
- Какая?
- “Black Sabbath”.
- Чего?! Ты прикалываешься? По-моему, там же остался только Тони. А их последняя пластинка даже не попала в хит-парады.
- Я имею в виду настоящий “Black Sabbath”: тебя, Тони, Гизера и Билла. Снова вместе спустя восемнадцать лет.
- Ну, хорошо.
- Самое время, Оззи. Топор войны зарыт. Раз и навсегда.
Со времён Live Aid я разговаривал с Тони может раза два. Хотя в 1992 году, под конец тура “No More Tears”, можно сказать, мы сыграли совместный концерт в Orange County. Уже не помню, кто первым позвонил, я ему или он мне, во всяком случае, когда речь зашла о нашем воссоединении, у нас состоялось несколько “важных” телефонных разговоров. Во время одного из них, я наконец-то спросил его, почему меня выгнали. Тони сказал мне то, что я и раньше знал: за то, что я “поливал” группу дерьмом в прессе, а моё пьянство стало неуправляемым. Но я впервые их понял. Знаете, я не утверждаю, что я согласился с ними, но, определенно, их понял. А впрочем, мне грех жаловаться, где бы я был сейчас, если бы Тони не дал мне тогда пинка под зад.
Тем летом мы поехали вместе на гастроли.
Не сразу удалось собрать оригинальный состав. Был только я, Тони и Гизер, а Билла на барабанах заменял Майк Бордин из “Faith No More”. Правда, не знаю, почему Билл не выступал с нами на первых концертах, вроде бы, у него было много проблем со здоровьем, среди прочего, агорафобия (страх перед открытым пространством), а может, мы просто хотели избавить его от стрессов. Однако, под конец года, он сыграл с нами два концерта в выставочном центре Бирмингема. Это был просто отпад! Несмотря на то, что я всегда исполнял вещи “Саббат”, лучше всего они получаются, когда мы играем их в старом составе. Даже сейчас мурашки пробегают по коже, когда слушаю записи тех концертов – мы их издали через год под названием “Reunion”. Мы ничего не переписывали, ровным счетом ничего. В смысле звука, альбом идеально передает атмосферу тех двух концертов.
Все прошло гладко, и мы решили записать первую совместную пластинку со времени выхода “Never Say Die” в 1978 году. Мы отправились в “Rockfield Studios” в Южном Уэльсе – туда, откуда я ушел из группы двадцать лет тому назад.
Вначале все шло как по маслу. Мы записали две дополнительные вещи для “Reunion”: “Psycho Man” и “Selling My Soul”. А потом начались старые штучки. По-крайней мере, мне так казалось.
- Оззи! – говорит Билл, когда мы закончили первую репетицию. – Можешь мне помассировать руку? Что-то побаливает.
“Ага, начинается” – думаю я.
- Я не шучу, Оззи. Ай, моя рука!
Я закатил глаза и вышел из комнаты, а в это время во двор заезжает скорая с включенной мигалкой.Резко останавливается у центрального входа, из неё выскакивают четыре врача и влетают в студию. Через минуту выносят Билла на носилках. Я по-прежнему считаю, что это прикол. Перед этим мы безжалостно издевались над Биллом и его хворями, нам казалось, что парень хочет отыграться. Я даже был впечатлен, как он всё подстроил. Тони тоже думал, что это шутка. Когда приехала скорая, он собственно собирался пойти погулять. Посмотрел на неё и сказал:
- Это, наверное, за Биллом.
Знаете, Билл всегда был паникёром. Однажды, помню,ещё в те времена, я пришёл к нему домой и услышал:
- О, привет, Оззи! Угадай, что случилось? Я только вышел из комы.
- То есть как: из комы? Это же почти смерть. Ты же знаешь об этом, Билл, правда?
- Я знаю только, что пошел спать в пятницу, а сегодня вторник и я только что проснулся. Выходит, был в коме, так что ли?
- Нет. Ты просто перебрал с таблетками, выдул до фиг и ща сидра и проспал три дня подряд, балбес!
Но в этот раз, как оказалось, Билл не прикалывался. Больная рука была первым признаком острого сердечного приступа. Его родители умерли от болезней сердца, соответственно, у него это было наследственное. Он лежал целую вечность в больнице и даже когда его выпустили, ещё целый год не мог ничего делать. И мы снова были вынуждены выступать без него, что нас чрезвычайно смущало. Когда, наконец, он поправился, мы опять попробовали поработать в студии. Только на этот раз, у нас ничего не клеилось.
Пресса ворчала, что новую пластинку не получилось записать из-за моего эгоизма, но, положа руку на сердце, я сомневаюсь, что именно в этом заключалась проблема. Просто я изменился. Все мы изменились. Я уже не был тем бесшабашным вокалистом, который постоянно пропадал в пабе, но по первому сигналу готов приехать в студию и спеть, главное чтобы Тони придумал новый рифф. Всё было уже не так. Кроме того, моя сольная карьера длилась намного дольше, чем карьера в “Black Sabbath”. И если уж совсем начистоту, то трезвость не оказывала положительного воздействия на творческие способности, хоть я и оставался наркоманом. Я мигом поскакал к доктору в Монмоут и попросил прописать мне валиум. К тому же, я ежедневно принимал около двадцати пяти таблеток викодина – благодаря запасам, которые я сделал в Америке. Мне было нужно что-то, не важно что, главное успокоиться. Люди связывали огромные надежды с нашей пластинкой. Но если она окажется хуже предыдущих, какой смысл её записывать? Во всяком случае, я так считал.
Поэтому альбом никогда не появился.
Я снова был Лос Анжелесе, в съёмном доме в Малибу, когда зазвонил телефон. Звонил Норман, муж моей сестры.
“О, чёрт! – подумал я. – Наверняка, плохие новости”.
Я был прав.
- Это ты, Джон? – говорит Норман. – Речь идет о твоей матери. Ей нездоровится. Ты должен приехать домой и повидаться с ней.
- Сейчас?
- Да. Мне жаль, Джон, но врачи говорят, что дела плохи.
Прошло одиннадцать лет с тех пор, как мы разругались из-за её войны с газетами, и я редко виделся с мамой, но мы пошли на мировую, хотя и сделали это по телефону. Конечно, теперь я жалею, что не проводил с ней больше времени, ведь она не облегчала мнежизнь постоянными разговорами о деньгах. Наверное, нужно было давать ей больше денег. Но я всегда считал, что сколько бы у меня не было бабла – и оно когда-нибудь кончится.
Сразу же после звонка Нормана я вылетел в Англию со своим ассистентом Тони. Потом мы поехали в Manor Hospital в Волсолле, где она лечилась.
Маме было тогда восемьдесят семь лет, и уже была больна. У нее был сахарный диабет, почечная недостаточность, а сердечко уже еле тянуло. Она знала, что ее время пришло. Не припоминаю, чтобы мама когда-либо ходила в церковь, а тут вдруг стала очень религиозной. Когда я был у нее, она каждую минуту молилась. Мама воспитывалась в католической семье, наверное, решила наверстать упущенное, прежде чем предстанет перед высшим судом. Но вроде бы она не была испугана и не мучалась – а даже, если и так, то по ней не скажешь. Первым делом я спросил:
- Что у тебя болит, мама? Или ты бодришься, чтобы не расстраивать меня?
- Нет, дорогой, со мной всё в порядке. А ты всегда был трусишкой, с малых лет.
Я остался на несколько дней. Мама сидела на кровати и часами говорила со мной, ее рука была подключена к шумному и пикающему аппарату для диализа. Мне она казалась здоровой и я начал задумываться, к чему весь этот переполох. За день до моего отъезда мама просит меня, чтобы я подсел к ней поближе, мол, хочет спросить что-то важное.
Наклоняюсь над ней, сам не знаю, чего ожидать.
- Джон! – спрашивает она. – А это правда?
- Что, мама?
- Правда, что ты миллионер?
- Но, бл… - я осекся. Моя мама умирает, и я просто сказал: - Я не хотел бы об этом разговаривать.
- Да ладно, Джон, скажи. Ну, пожа-а-а-луйста!
- Ну, хорошо, да!
Она улыбается, глаза блестят как у школьницы. Я думаю: “Ну, наконец-то, порадовал её”.
А она развивает тему:
- Скажи мне, Джон, а ты мульти-мульти-мульти-мульти-мультимиллионер?
- Но, мама! – говорю я. – Давай не будем об этом!
- Но я хочу знать!
Вздыхаю и говорю:
- Ну, хорошо, да.
На её лице появляется широкая улыбка. С одной стороны, думаю: “Неужели для неё это так важно?”. И в то же время, я понимаю, как много лет мы не общались так близко.
Ну, и смеюсь. Она тоже смеётся.
- Ну и как оно? – спрашивает она и хохочет.
- Могло быть и хуже, мама, могло быть и хуже.
Мы попрощались, и вместе с Тони я полетел обратно в Калифорнию. Сразу после посадки должен был выступить в “Universal Amphitheatre” вместе с “Black Sabbath”. Помню немногое, потому что я не мог сосредоточиться. Постоянно думал о матери и о том, как она меня спрашивала, не миллионер ли я. После концерта я вернулся домой в Малибу. Открываю дверь, слышу телефонный звонок.
- Джон! – говорит мне Норман. – Мама умерла…
Как же я тогда плакал, чувак! Все плакал и плакал, и не мог остановиться.
Было 8 апреля 2001 года. Всего два дня после нашего разговора в больнице.
Сам не знаю, почему я так тяжело это пережил. Одну вещь я усвоил за все эти годы: я плохо переношу смерть других людей. Дело не в страхе - это нормально, мы все когда-нибудь умрем – но я постоянно задумываюсь, почему существует один или два способа появиться на этот свет и, блин, целая куча вариантов, чтобы его покинуть. Хотя моя мама умерла легко. Норман рассказал, что она уснула вечером и уже не проснулась.
Я не отважился поехать на похороны. Особенно после того, что случилось на похоронах отца. Кроме того, я не хотел быть в центре событий для прессы, а, там - наверняка оказался бы. Люди хотели бы сфотографироваться со мной возле костёла. Я же хотел, чтобы моя мама отошла в мир иной спокойно, без суеты, связанной с моим появлением. В этой жизни я доставил ей достаточно огорчений и не хотел сделать хуже. Поэтому на похороны не поехал.
И я по-прежнему считаю, что это было правильное решение. Хотя бы потому, что у меня остались такие трогательные последние воспоминания о маме. Четко вижу её, лежащей на больничной кровати, она улыбается мне, спрашивает, каково это быть “мульти-мульти-мульти-мульти-
мультимиллионером”, а я отвечаю: “Могло быть и хуже, мама, могло быть и хуже”.
Снова мёртвый
Впервые мы пустили домой телекамеры в 1997 году – в том самом, в котором объединился “Black Sabbath”. Мы снимали дом в Беверли Хиллз, в котором раньше жили Дон Джонсон и Мелани Гриффит. Я держался от “бухла” подальше (ну, почти всегда), но продолжал “выуживать” таблетки у всех врачей, которые были склонны выписать мне рецепт. К тому же, курил как паровоз. В основном, сигары. Считал вполне нормальным закурить длиннющую “кубиночку”, когда ложился спать в девять часов. Я спрашивал у Шарон:
- Ты не против?
Она отрывала глаза от журнала и отвечала:
- Да, не обращай на меня внимания.
Мне кажется, что ребята с телевидения обычно не верили тому, что они видели. Помню, в первый же день ко мне подходит продюсер и спрашивает:
- И что, у вас всегда так происходит?
- Как так?
- Как в сериале.
- В сериале?
- Я имею в виду сыгранность – объясняет он. – Ты входишь в одни двери, собака выходит в другие. Потом дочь удивляется: “Почему эта собака так ходит?”. А ты: “Потому, что у неё четыре лапы”. Она выбегает, надувшись, следующая сцена. Трудно написать такой сценарий.
- Видишь ли, мы и не особо-то стараемся, чтобы было смешно.
- Знаю, именно поэтому и смешно.
- В моей семье случаются разные вещи – говорю я. – Но ведь в каждой семье что-то происходит, правда?
- Ну, не совсем.
Компания “September Films” выпустила документальный фильм - “Ozzy Osbourne Uncut”(“ Оззи Озборн без цензуры”) - такое дали название; в Британии его показал “Channel Five”, а в Америке – “Travel Channel”. Зрители сходили по нему с ума. В год премьеры “Пятерка” повторяла его снова и снова. Думаю, что люди не могли понять, как это так, мы изо дня в день боремся с такой же занудной хренотенью, что и другие семьи. Да, я безбашенный рокер, который отгрыз голову летучей мыши и отлил на Аламо, но у меня также есть сын, который любит сбивать настройки в телевизоре. И когда я делаю себе чашку чая, выкладываю ноги на стол и хочу посмотреть какую-нибудь передачу на историческом канале, ничего не могу с этой фигней поделать. Подобные вещи просто не помещаются у них в голове. Наверное, навыдумывали себе, что если меня не арестовали за распитие в общественном месте, значит, я живу в пещере, свисаю с потолка вверх ногами и пью змеиную кровь. А я напоминал скорее клоуна Коко(Coco The Clown – герой американских мультфильмов): прихожу домой после работы, смываю грим, снимаю красный нос и становлюсь отцом.
Документальный фильм получил “Золотую Розу” на фестивале телефильмов в Монтрё в Швейцарии и все вдруг захотели делать из нас звезд экрана. Лично мне никогда не нравилось выступать по телеку. Мне кажется, что я выгляжу неестественно. Вдобавок, не умею читать сценарий, а когда вижу себя на экране, я впадаю в панику. Но Шарон была довольна и мы подписали контракт с MTV на участие в съемках одной серии “Cribs” (в русской версии - По домам”), то есть в сериале, который был улучшеной американской версией “Through the Keyhole ”(“В замочную скважину” – игра на британском ТВ, в которой участники должны отгадать какой знаменитости принадлежит дом, предварительно показанный в сюжете). В то время мы давно уже не жили в доме Дона Джонсона, потому что я “наскрёб” больше шести “лимонов” на другой дом в том же районе, на Доэни 513. Мы переехали туда насовсем, а в Вэлдерс Хаус наведывались только когда бывали в Англии по делам или навещали родных.
И люди снова сходили с ума. Эта серия “Cribs” быстро стала классикой жанра. Вот так, постепенно, дошло до того, что MTV предложило нам создание своего собственного шоу.
Не спрашивайте меня о цифрах, это епархия Шарон. Если же речь идёт обо мне, то однажды утром я проснулся и обнаружил, что мы снимаем нечто под названием “The Osbournes”(в русской версии - “Семейка Озборнов”). Я был рад за Шарон, поскольку ей нравился хаос в доме. К тому же она любила “светиться” на телевидении. В открытую говорила: “Я - телешлюха”. Если было можно, она бы работала вместо настроечной таблицы на экране.
Скажу вам честно, я надеялся, что материал попадет на полку, а не в эфир.
Прежде, чем мы дали свое согласие, за несколько дней до начала съемок, состоялся семейный совет. Мы хотели знать, не против ли наши дети. Часто слышу, как люди говорят: “Как они могли обречь своих детей на такую популярность?”. Но мы не имели понятия, насколько популярным станет на MTV наше маленькое шоу. А, кроме того, наши дети c самого рождения привыкли к шоу-бизнесу. Эйми поехала с нами на гастроли, когда ей не было и года. Келли была из тех девочек, которые стоят перед “джамбо джетом” и поют пассажирам колядку про маленького ослика. А Джек сидел у меня на плечах, когда я выходил петь на бис. Для них это было в порядке вещей.
Поэтому мы не удивились, когда Джек и Келли проголосовали за участие в программе.
Эйми считала иначе. С самого начала она не хотела иметь с этим ничего общего.
Мы отнеслись к её решению с уважением. Эйми предпочла остаться в тени, а мы никогда не заставляли её делать то, что ей было не по душе. Поэтому я объявил всем троим:
- Послушайте, если решитесь в этом участвовать, это как карусель в луна-парке. Вы не сможете её остановить.
Джек и Келли поняли, о чем речь. Или, по-крайней мере, так сказали. Буду с вами откровенен: сомневаюсь, что кто-либо из нас по-настоящему понимал, что из этого получится.
А в это время Эйми приняла решение:
- Веселитесь, ребята, а я отваливаю.
Ну и хитрюга, эта Эйми! Поймите меня правильно: я не утверждаю, что мы, бездумно поставили свои подписи под контрактом, потому что во многом “Семейка Озборнов” оставила удивительные впечатления. Но я ни за какие коврижки бы в это не впутался, если бы знал, что меня ожидает. Хера с два, чувак! Я согласился, в основном, потому что предвидел крах этого предприятия. И даже если бы этого не случилось, я думал, что всё закончится максимум на двух сериях. Американское телевидение - довольно брутальная вещь. Грызня и “подставы” вне эфира - в порядке вещей и переходят все границы. Рок-н-ролл по сравнению с этим – сраное недоразумение. А так происходит потому, что редкое шоу завоевывает популярность. Я был убежден, что “Семейку Озборнов” тоже ожидает провал.
Нашей первой большой ошибкой было то, что мы пустили их с камерами к себе в дом. Обычно, практически каждый кадр, который мы видим на телеэкране, записан в студии. Потом подбирают готовый фон, например, улица, бар - неважно, главное, чтобы мы думали, что материал снимался на натуре. Однако никто раньше не делал такого шоу, как “Семейка Озборнов” и MTV импровизировало на месте.
Первым делом они разместили свой офис у нас в гараже. Я называл его Форт Апачи (пост американской кавалерии в вестерне Джона Форда 1948г), он мне напоминал командный пункт. Поставили там мониторы, поделили пространство на маленькие кабинки, повесили огромную доску, где фиксировали всё, что было нами запланировано на ближайшие дни. Насколько я знаю, в Форте Апачи никто не спал. Они так распределили смены, что на КП постоянно находились техники, операторы, продюсеры. Я находился под впечатлением, как спецы из MTV продумали логистику. Были в этом настолько хороши, что могли бы напасть на какую-то страну.
Первые две недели, признаю, в общем, забавно было ходить среди стольких новых людей. Причем настолько классных, что через время мы стали чем-то вроде семьи. Но позже я только и думал, сколько это еще продлится. Знаете, если бы спустя несколько недель съемок в 2001 году мне сказали по секрету, что это всё растянется на три года, я бы отстрелил себе яйца, лишь бы вырваться оттуда. Но кто мог это предвидеть, туды её в качель?
И никто из нас этого не предвидел.
Сперва у съемочной группы была легкая жизнь, потому что мой распорядок дня был весьма специфичен. Каждое утро, хоть камни с неба, я просыпался, делал себе кофе, готовил немного свежевыжатого сока и в течение часа тренировался в спортзале. Было достаточно поставить в нескольких местах неподвижные камеры и снимать всё как есть. Но некоторое время спустя, камеры начали появляться в каждом углу нашего дома, и я почувствовал себя как Штирлиц под колпаком у Мюллера.
- Так! Хватит! – взбунтовался я в конце концов. – Мне нужен схрон, оазис спокойствия, или я сойду с ума.
Поэтому мне выделили одну комнату, где я мог почесать яйца, выдавить прыщ, “взбодрить егорку” и не опасаться за то, что всё это увидят по телеку. Должны же быть какие-то границы подглядывания.
Однажды, сижу я в своем схроне, потягиваю косячок, спокойненько провожу досмотр своего мужского хозяйства и вдруг чувствую себя как-то не в своей тарелке. Сперва подумал: “Это стресс от камер так сводит меня с ума, старая добрая паранойя возвращается”. И обшарил всю комнату. А там, в углу, под журналами стоит маленькая шпионская камера. Я разозлился и кричу:
- На хер такой оазис спокойствия, если вы поставили туда грёбаную телекамеру!?
- Не волнуйся, Оззи, она ничего не записывает. Мы просто хотим знать, где ты находишься.
- Херня! – говорю. – Убирайте её отсюда!
- А как мы узнаем, где ты?
- Если двери закрыты, это значит я там!
Шоу впервые пошло в эфир во вторник вечером 5 марта 2002 года. А в среду утром у меня было такое впечатление, будто я оказался на другой планете. Только что был динозавром, которого организаторы Лоллапалузы послали в задницу, а мгновенье спустя уже мчался ракетой через стратосферу с первой космической скоростью (Warp factor ten - максимальная, теоретически невозможная, скорость космического корабля в мире “Стар Трека”). Скажу честно, что до “Семейки Озборнов” я не отдавал себе отчета в могуществе телевидения. Если вы выступаете в Америке в хитовой программе, вас ожидает слава, какую вы не можете даже представить. Такой популярности не удостоится ни один киноактер, ни один политик и, особенно, бывший вокалист “Black Sabbath”.
Не могу сказать, что я хоть раз сел и посмотрел шоу от начала и до конца. Но по отрывкам понял, что съёмочная команда справилась с заданием на отлично, а ведь им нужно было просеять тысячи часов записанного материала. Гениальной была уже заставка шоу, где Пат Бун своим шелковым голосом выдавал джазовую версию “Crazy Train”. Люблю, когда люди смешивают разные музыкальные стили, для этого нужны мозги. А самое смешное, что я и Пат Бун какое-то время были соседями на Беверли Драйв. Это милейший парень и хоть он принадлежит к конфессии вновь обращенных христиан, но никогда нас не “грузил”.
Нам сразу стало понятно, что “Семейка Озборнов”- это круто, но только через несколько дней до нас дошло - насколько круто. На следующие выходные, к примеру, мы отправились с Шарон погулять на ярмарке в парке Беверли Хиллз, как мы делали уже не раз. Но буквально спустя секунду, после того как мы вышли из машины, я вижу, как девушка оборачивается, вскрикивает, подбегает с мобильником и говорит:
- Оззи! Оззи! Можно с вами сфотографироваться?
- Конечно.
Тут же оборачиваются другие люди, они тоже кричат, в результате чего оборачиваются следующие и эти тоже кричат. Проходит три секунды, а мне уже кажется, что тысячи людей кричат и каждый хочетсраную фотку.
Ко всему прочему, за нами тащилась еще и съмочная группа MTV.
Ужас какой-то, чувак! Я не то, чтобы жаловался, потому что благодаря “Семейке Озборнов” у меня появилась совершенно новая аудитория, но всё это смахивало битломанию под ЛСД. Я не мог в это поверить, тем более понять. Никогда прежде не был я такой знаменитостью, даже и близко не был. Потому и свалил в Англию немного проветриться. Но там то же самое. Только я вышел из самолета в аэропорту Хитроу, как меня встретила стена фотовспышек и тысячи людей, которые кричали: