Было далеко за полночь – наверное, три или четыре утра – и только мы двое бодрствовали. Шарон спала в задней части автобуса. Руди и Томми кемарили на двухъярусных кроватях вместе с некоторыми членами нашей команды, которые путешествовали с нами. Среди них была Рэйчел Янгблад, пожилая негритянка, которая занималась нашим гардеробом, прическами и макияжем.
Я удивился, что они вообще уснули, потому что автобус тарахтел и скрипел так, будто хотел рассыпаться на мелкие запчасти. Мы должны были проехать 1125 километров от Ноксвилла до Орландо и водила гнал как бешеный. Помню, как я смотрел в окно на огни фар легковушек и грузовиков, летящих в противоположном направлении, и думал: ”В любую минуту у нас отвалятся колеса”. Понятия не имел, что у водителя полный нос “кокса”. И узнал об этом только после вскрытия.
Знаете ли, тогда я вообще плохо соображал. Я был “заряжен” алкоголем, “коксом” и всей той хернёй, которую вливал в себя двадцать четыре часа в сутки.
Но точно помню: я не хотел, чтобыРэнди уходил от нас.
- Как ты можешь сейчас уйти? – спрашиваю его. – Все только начинается, чувак! Шарон говорит, что “Diary of a Madman” разойдется еще лучше чем “Blizzard”. По всему миру продается до фига наших пластинок. Завтра вечером играем вместе с “Foreigner”!
Рэнди пожимает плечами и говорит:
- Я хочу поступить в университет и получить диплом.
- Ты что, с ума сошел? – говорю. – Бля, через несколько лет у тебя будет свой собственный универ!
Ну, хотя бы сейчас улыбнулся.
- Послушай! – продолжаю я. – Ты просто сильно устал. Может, немного отдохнешь, сделай маленький перерыв.
- Тоже самое я мог бы сказать и тебе, Оззи.
- Что ты имеешь в виду?
- Это уже четвертая бутылка джина за последние сутки.
|
|
- Поднимаю себе настроение.
- Оззи, зачем ты столько пьешь? В чем прикол?
Правильный ответ на этот вопрос звучал бы так: ”Потому что я алкоголик. Я легко становлюсь зависимым. Что бы я ни делал, я отдаюсь этому всецело”. Но тогда я еще всего не знал.
Я знал только то, что я хочу пить. Поэтому посмотрел на него пустым взглядом.
- Знаешь, это тебя когда-нибудь погубит – говорит Рэнди. – И очень скоро.
- Спокойной ночи, Рэнди – отвечаю я, осушая стакан. - Иду баиньки.
Несколько часов спустя открываю глаза. Уже светает. Возле меня в халате лежит Шарон. Чувство такое, будто моя башка залита до краев каким-то токсичным дерьмом.
Не могу понять, почему я проснулся так рано. После джина должен проспать, по крайней мере, часов до двух.
И вдруг слышу этот звук. Напоминает рев двигателя на больших оборотах. Я подумал, что мы обгоняем фуру.
БББББББББРРРРР-РММММММММММБББББББРРРММММММ…
Этот непонятный грохот, казалось, удалялся от автобуса, но потом неожиданно возвращался вновь и становился еще сильнее.
БББББББББРРРРР-РММММММММММБББББББРРРММММММ…
- Шарон! – ору я. – Блядь, что это за зв…
И ударяюсь лбом об изголовье кровати. Вылетают все стекла из окон. Чувствуется запах бензина.
На минуту у меня потемнело в глазах. А потом я смотрю в круглое окошко слева. Вижу копоть и кричащих людей, которые закрывают лица руками. Я вскакиваю с кровати – голый, только в старых испачканных трусах – и с трудом открываю двери спальни. Всё усыпано осколками стекла, в потолке что-то вырвало огромную дыру. Теперь вижу, что автобус согнут пополам.
|
|
Первое, что приходит мне в голову - водитель не справился с управлением и мы попали в аварию. В нос ударил едкий запах дыма и топлива, я закашлялся.
В мозгах промелькнуло лишь: ”Огонь и бензин! Твою мать!”
- Все на хер из автобуса! – ору я. – Сейчас взорвется! Сейчас взорвется!
Паника. Ватные ноги. Шарон кричит.
Я еще не отошел после джина, у меня трещит башка и болят глаза. Ищу аварийный выход, но его нет. Бегу к открытым дверям в передней части автобуса и тащу за собой Шарон. Ищу взглядом остальных, но их кровати пусты. Куда они, на хер, подевались?! И где, бля, Рэнди?
Выпрыгиваю из автобуса и приземляюсь на траву.
Трава?
В тот момент я подумал, что это сон.
Где дорога? Где машины? Думал, увижу искорёженное железо, кровь, катящиеся колпаки. А мы стоим посреди поля в окружении роскошных резиденций как укокаиновых баронов. Вижу знак, на нем написано: “Flying Baron Estates”. Возле одного из домов - шар огня, будто снимают фильм про Джеймса Бонда. Это оттуда валит дым. Повсюду разбросаны какие-то останки и что-то что выглядит как…
О, Боже! Я чуть не блеванул, когда увидел это дерьмо. Мне следовало бы отвернуться.
Если не принимать во внимание дым, денек выдался погожим, но было раннее утро, и туман еще полностью не рассеялся.
- Где мы? Что случилось? – постоянно спрашиваю я. Никогда в жизни не чувствовал себя таким разъёбанно-потерянным. Это хуже, чем самые противные “галлюны” после “кислоты”. Вдруг вижу посадочную полосу и ангар. Неподалеку от ангара женщина, одетая в жокейские причиндалы, выгуливает лошадь, как будто ничего не случилось, как будто такая херня происходит каждый день!
|
|
Думаю: ”Это какой-то кошмар, я сплю, этого не может быть”.
Стою как в трансе, когда Дон Эйри, наш клавишник, подбегает к автобусу, вытаскивает откуда-то маленький огнетушитель, выскакивает обратно и направляет в сторону огня.
Огнетушитель только булькнул и оттуда что-то еле-еле потекло.
В это время Шарон пробует сосчитать наших, но все разбежались по полю. Указывают на горящее пламя, вопят и плачут.
Замечаю в эпицентре огня остатки гаража. Кажется, что в середине сто я т две машины. Что-то, очевидно, врезалось в гараж.
И что бы это ни было, оно еще и вспороло крышу нашего автобуса и поломало половину растущих позади деревьев.
Шарон подходит к Дону (мы называли его “El- Doom-O” (doom – несчастье, катастрофа), потому что он всегда ожидал худшего) и верещит:
- Что случилось!? Говори, блин, что случилось!? – Но Дон сидит, скрючившись и ничего не говорит, тогда Шарон оборачивается к шотландцу Джейку Данкану – тур - менеджеру. И поскольку он тоже не в состоянии что-либо сказать, она снимает туфельку и начинает бить его по голове.
- Где Рэнди и Рэйчел? Где Рэнди и Рэйчел?
Но Джейк только показывает на пламя.
- Я не понимаю – говорит Шарон. – Я ничего не понимаю!
Я тоже ничего не понял. Потому что никто не сказал мне: ”Кстати, Оззи, по дороге в Орландо, мы остановимся на стоянке для автобусов в Лизбурге, чтобы починить кондиционер”. Никто не сказал: “И кстати, Оззи, стоянка находится на территории фешенебельного посёлка со взлетной полосой”. Никто мне не сказал: ”Ах да, и ещё, твой водила, который так траванулся “коксом”, что целую ночь не сомкнул глаз, оказывается ещё и пилот, правда, с просроченной медсправкой, без ведома хозяина собирается одолжить у того самолет. Пока ты сладко спишь, он возьмет на борт гитариста и стилистку, чтобы совершить обзорную экскурсию. А потом, на бреющем полете врежется в автобус”.
Никто ничего подобного мне не сказал.
Вдруг вспыхивает дом, стоящий возле гаража, я без раздумий бегу, все еще хмельной и в одних трусах, чтобы проверить, а вдруг там кто-нибудь есть. Стучусь в дверь, жду не больше двух секунд и влетаю вовнутрь.
А в кухне пожилой человек делает себе кофе. Он почти свалился с кресла, завидев меня.
- Ты кто такой, бля? – спрашивает. – Пошел вон из моего дома!
- Пожар! – кричу я. – Вали отсюда! Быстро!
Дядька, видать, был полным придурком. Берет метлу, которая стояла в углу, и пытается меня выгнать.
- Прочь из моего дома, засранец! Пшёл вон!
- Твой блядский дом сгорит щас нахер!
- Пшёл прочь отсюда, щёрт фазьми!
- Этот дом…
Вдруг до меня доходит, что этот старикан глухой как пень. И если бы вся планета взорвалась, он всё равно бы этого не услышал. Наверняка, не услышал ни одного слова, которые верещал ему какой-то длинноволосый, долбанутый англичанин в трусах. Я уже не знал, что делать; ринулся через кухню в сторону гаражных дверей. Когда открыл их, сила огня была так велика, что двери чуть не сорвало с петель.
После увиденного старый пердун уже не кричал, чтобы я убирался из его дома.
Все подробности того, что случилось этим утром, мы узнали значительно позже. Водителя автобуса звали Эндрю Си Эйкок. Шесть лет назад он попал в авиакатострофу в Объединенных Арабских Эмиратах, в которой разбился вертолет. Потом работал на “Calhoun Twins” - музыкантов кантри, чья транспортная фирма оказывала услуги по перевозке нашей команды. Когда мы остановились для ремонта кондиционера на стоянке для автобусов, Эйкок решил еще раз попытать счастья и полетать на самолете. Взял без разрешения летательный аппарат своего приятеля.
Первыми с ним поднялись в воздух Дон и Джейк. Все было в порядке: никаких проблем при взлете и посадке. Потом подошла очередь Рейчел и Рэнди. На одной фотографии видно, как они стоят вместе возле самолета, прямо перед взлетом. Улыбаются. Я видел это фото только раз и больше не мог на него смотреть. Говорят, Рэйчел согласилась лететь только когда Эйкок пообещал, что не “выкинет” в воздухе никаких номеров. Если он обещал ей подобные вещи, то был долбаным вруном и нафаршированным “коксом” безумцем: все на земле видели, как он два или три раза пролетал прямо над автобусом, прежде чем крыло вырвало кусок крыши в нескольких сантиметрах от того места, где спали я и Шарон. Но самым безумным в этом было то, что даже спустя тридцать лет заставляет меня задуматься. В то время Эйкок переживал болезненный развод с женой. Когда самолет разбился, она стояла возле автобуса. Видимо, он повстречал жену на одном из наших концертов и предложил подбросить ее домой.
Он должен был подвезти домой женщину, с которой разводился?
Тогда ходило много кривотолков о том, что он, быть может, хотел убить ее, но кто об этом теперь может знать наверняка? Во всяком случае, он летел так низко, что даже если бы ему удалось избежать столкновения с автобусом, то наверняка взрезался бы в деревья, растущие позади.
Дон все это видел, как на ладони.
Я сочувствовал ему, потому что он стал очевидцем ужасного зрелища. Когда крыло зацепилось за крышу, Рэнди и Рэйчел вылетели через лобовое стекло, так мне сказали. Потом самолет, уже без крыла, ударился в дерево, упал на гараж и взорвался. Пожар был такой сильный, что полицейские идентифицировали останки на основании стоматологических карточек.
Даже сегодня мне больно думать и говорить об этом.
Если бы я не спал, то, как пить дать, сидел бы в этом долбаном самолете. Зная себя, сидел бы бухой на крыле, пробовал делать стойки на руках или сальто назад. Но я до сих пор не могу поверить в то, что Рэнди поддался на уговоры.
Он ненавидел самолеты.
За несколько недель до этого мы сидели в баре в Чикаго: сделали десятидневный перерыв в турне и Рэнди интересовался, сколько займет переезд на машине из Нью-Йорка в Джорджию, где у нас будет следующий концерт. Я спросил его, какого чёрта тащиться туда на машине, если уже давно изобрели самолеты. Оказалось, что несколько дней назад самолет “Air Florida” разбился на мосту в Вашингтоне и он был этим напуган. Тогда погибло семьдесят восемь человек. А значит, Рэнди был не из тех, кто хотел бы участвовать в клоунаде на борту сраной четырехместной херовины, коль скоро боялся сесть даже в большой самолет известной авиакомпании.
В то утро творились, бля, какие-то необъяснимые, странные вещи, потому что Рэйчел тоже не любила самолеты. У нее были проблемы с сердцем, и я сомневаюсь, что ей была нужна эта грёбаная воздушная акробатика. Люди часто говорят: “Ах да! Это типичные долбаные рок-звезды. У них сносит крышу”. Еще раз повторяю: Рэйчел было далеко за пятьдесят и у нее было слабое сердце, а Рэнди был уравновешенным человеком и боялся летать. Все это выглядело довольно подозрительно.
Когда приехали пожарные машины, огонь уже догорел. Рэнди погиб. Погибла Рэйчел. В конце концов, я накинул что-то на себя и взял пиво из раскуроченного холодильника в автобусе. Никак не мог прийти в себя. Шарон носилась в поисках телефона. Хотела позвонить отцу. Приехали копы. Старые добрые парни. Но по отношению ко мне они были настроены не слишком дружественно.
- Оззи Оз-Бёрн, не так ли? – спрашивают. – Тот самый придурок, который поедает летучих мышей?
Мы остановились в Лизбурге в какой-то дыре под названием “Hilco Inn”, где укрылись от журналистов на то время, пока полиция делала свое дело. Нам надо было позвонить матери Рэнди и Грэйс - лучшей подруге Рэйчел. Просто ужас!
Мы уже хотели сваливать из Лизбурга, но были вынуждены дождаться окончания бумажной волокиты. Все находились в полной прострации. Буквально минуту назад было все чудесно, и вдруг – такой роковой поворот судьбы.
- Слушай! – сказал я тогда Шарон. – Это, наверное, знак, чтобы я забросил рок-н-ролл и занялся чем-нибудь другим.
Я переживал абсолютное психологическое и физическое потрясение. Мне даже вызвали врача, чтобы вколоть успокоительное. Шарон чувствовала себя не лучше. Бедняжка была в ужасном состоянии. Единственное, что нас утешило - это послание от “AC/DC”: “Если можем вам чем-то помочь, дайте знать”. Они придали нам силы, и я буду им за это благодарен до конца дней. Друзья познаются в беде. На самом деле, парни из “AC/DC” хорошо осознавали, какие испытания свалились на нашу голову, потому что только два года назад умер от алкогольного отравления их вокалист Бон Скотт. Трагедия в том, что он тоже был слишком молод.
На следующий день утром я позвонил своей сестре Джин. От нее узнал, что когда моя мама ехала в автобусе, увидела на полке с газетами заголовок: “ОЗЗИ ОЗБОРН. СМЕРТЬ В АВИАКАТАСТРОФЕ”. Бедная мама чуть не сошла с ума. Позднее в тот же день, я приехал в этот поселок вместе с шурином Рэнди. Наш автобус, изогнутый в виде бумеранга, все еще стоял возле разрушенного гаража. Среди пепла и обломков лежал целым обрывок футболки “Gibson”, в которую был одет Рэнди в момент гибели. Уцелел только логотип, больше ничего. Я не мог в это поверить, все было так сюрреалистично.
А в это время перед отелем сновали какие-то подростки. Я заметил, что некоторые из них носили рекламные джемперы с надписью “Diary of a Madman”, и я спросил Шарон:
- Мы же не продавали эти вещи, не так ли?
Когда она сказала “нет”, я подошел к пареньку и спрашиваю:
- Откуда у тебя эта вещь?
- Эта? Нашел там, в автобусе.
Мне просто “разнесло” от злости. Я чуть не оторвал ему башку.
Наконец-то бумажные дела были улажены (в организме Рэнди не обнаружено никаких наркотиков, только никотин) и копы разрешили нам уехать. Мне показалось, что они сделали это с облегчением.
На протяжении одной недели мы должны были побывать на двух похоронах, что повергло в депрессию всех, но особенно Шарон, которая сильно переживала. Только много лет спустя она смогла спокойно слушать пластинку “Diary of a Madman”.
Церемония прощания с Рэнди состоялась в Первой Лютеранской Церкви в Бербанке. Я был среди тех, кто нес гроб. Повсюду вокруг алтаря стояли большие фотографии Рэнди. Помню, как подумал тогда, ведь еще несколько дней назад, я сидел рядом с ним в автобусе и говорил, что он сошел с ума, если хочет поступать в университет. Мне было очень плохо.Рэнди был одним из лучших людей, которых я знал в своей жизни. И меня, пожалуй, мучили угрызения совести, ведь он был бы жив, если бы не играл в моей группе. Не знаю, как смогла пережить похороны мать Рэнди, наверное, она была исключительной женщиной. Ведь умер ее любимый сын. Делорес развелась с мужем и дети были для нее всем. А Рэнди на самом деле её очень любил, всем сердцем – просто обожал. Годы спустя, всякий раз, когда я и Шарон встречались с Делорес, мы чувствовали себя ужасно. Ну, что мы могли ей сказать? Потерять ребенка при таких обстоятельствах – это, наверняка, самый страшный кошмар для родителей. После панихиды колонна автомобилей отправилась из Бербанка в Сан Бернардино - примерно час езды. Рэнди был похоронен на кладбище Mountain View, где покоились его дедушка и бабушка. Я поклялся, что каждый год в день смерти буду присылать цветы. И свое обещание сдержал – в отличие от большинства прочих обещаний. Позже я никогда уже не был на его могиле. Хотя и собираюсь однажды выбраться туда, прежде чем мы встретимся с ним на том свете.
На похоронах Рэйчел было примерно то же самое. Церемония прощания проходила в евангелистской церкви где-то в южной части Лос-Анжелеса. Рэйчел была известной личностью в этом приходе. Во время панихиды все пели госпел, падали на колени и кричали:
- Господь любит тебя, Рэйчел!
А я себе думал: “Что это за херня?!” Оказывается, что афроамериканские похороны - это радостное событие, никто там не печалится.
На следующей неделе я был приглашен на телешоу Дэвида Леттермана. Все это было как одно сплошное недоразумение! Как только я уселся, и музыка перестала играть, Дэйв говорит:
- Сразу перейдем к делу, Оззи. Я слышал, ты откусил голову…
Я не верю, что до этого дойдет.
- Не будем об этом – говорю я, но уже слишком поздно.
Дэйв всю передачу был со мной мил, относился ко мне с пониманием, но я был не в настроении пересказывать истории про летучих мышей. Я по- прежнему пребывал в шоке и все еще переживал эти похороны.
В конце интервью Дэйв сказал:
- Я знаю, что ты недавно пережил трагедию в личной жизни и на работе. Откровенно говоря, я удивлен, что ты согласился прийти в нашу студию, ценю это и знаю, что ты захочешь коротко прокомментировать ситуацию.
- Я могу только сказать, что потерял двух самых прекрасных людей в моей жизни – и стараюсь скрыть дрожь в голосе. – Но меня это не остановит, потому что я играю рок-н-ролл для людей, а я их люблю и не собираюсь делать ничего иного. Буду продолжать выступления, потому что этого хотел бы Рэнди, как, впрочем, и Рэйчел, а, значит, я не остановлюсь, потому что рок-н-ролл не убъёшь!
Это звучит немного пафосно, наверное, потому что я был бухой “в дребодан”. Только благодаря этому мог еще как-то функционировать.
На самом деле, я не был так уверен, что рок-н-ролл не убъёшь.
- Это все не для меня – повторял я Шарон. – Давай с этим “завязывать”.
Но она слышать об этом не хотела.
- Мы ни с чем не “завязываем”. Это твое будущее, Оззи. Ничто нас не остановит.
Если бы Шарон не подбадривала меня такими речами, я никогда бы больше не вышел на сцену.
Понятия не имею, кто начал обзванивать людей в поисках нового гитариста. Шарон пребывала в депрессии, была абсолютно разбита, может это фирма ее отца устроила все, вернее, филиал в Лос-Анжелесе. Поиск стал для нас приятным занятием, помогал нам отвлечься от пережитого. Помню, однажды, позвонил Майклу Шенкеру, немцу, который играл с “UFO”. Он ответил согласием, типа: окажу тебе эту услугу, но я хотел бы летать на частном самолете. Вдобавок, дай мне то, дай мне это. А я ему:
- Зачем ставить мне условия прямо сейчас? Сыграй со мной концерт, тогда и поговорим.
А он опять за свое: мне нужно то, ага, и еще это. Поэтому я, в конце концов, говорю:
- Знаешь что? Пошел ты в жопу!
У него что-то не так с головой, у этого Шенкера, и я не держу зла на него.
Первым к нам присоединился Берни Тормэ, высокий, светловолосый ирландец, который раньше играл в группе Иэна Гиллана. Берни был в заведомо проигрышной ситуации, пытаясь заменить Рэнди, но делал все, что мог. Его забросили на слишком глубокую воду, но, несмотря на это, на нескольких концертах он показал высокий класс, прежде чем ушел от нас, чтобы записать альбом со своей собственной группой. Потом мы взяли Брэда Джиллиса из “Night Ranger”. Тот уже дотянул с нами до конца гастролей.
Правда, я поражаюсь, как мы смогли отыграть все эти концерты после смерти Рэнди. Ведь мы же все пребывали в состоянии шока. Но думаю, что лучше выступать, чем сидеть дома и думать о двух прекрасных людях, которых мы потеряли и которых нам никогда не вернуть.
Через несколько недель после смерти Рэнди, я попросил Шарон выйти за меня замуж:
- Если мы должны вынести из этих гастролей хоть что-то хорошее, пусть это будет наша свадьба.
Она согласилась, я одел ей колечко на палец, и мы назначили день свадьбы.
Потом водяра выветрилась из моей башки, и я передумал.
После всего, что было с Телмой, я боялся пережить это снова. Но потом мне удалось победить страх. Я любил Шарон и знал, что мне больше никто не нужен. Ну и через несколько недель, снова сделал ей предложение.
- Ты выйдешь за меня? - спрашиваю я.
- Пошел на хер!
- Ну, пожалуйста…
- Нет.
- Ну, пожалуйста…
- Ну, ладно, так и быть.
Это растянулось на долгие месяцы. У нас было больше помолвок, чем гостей на свадьбе у нормальных людей. За исключением первого раза, чаще всего передумывала Шарон. Однажды, когда мы ехали на встречу в Лос-Анжелесе, она выбросила кольцо в окно, потому что вчера я не ночевал дома. Я пошёл купить второе, но напился и потерял его, о чем узнал только когда уже стоял на одном колене. В сложившейся ситуации, у меня не было никаких шансов.
Пару дней спустя купил еще одно колечко, и мы снова обручились. Но когда я возвращался домой после очередного суточного загула и мой путь пролегал через кладбище, я заприметил свежую могилку, а на ней лежит букет цветов. Красивые цветы, клянусь. Стырил их и, по возвращении домой, подарил Шарон. Она чуть не расплакалась, так ее растрогал мой презент.
Вдруг всхлипывает и говорит:
- Ах, Оззи! Ты даже написал мне открыточку. Как это мило с твоей стороны.
Я призадумался: какая открытка? Не помню, не писал я никакой открытки.
Но было уже поздно. Шарон открывает конверт и вынимает открытку. А там написано: “Вечная память нашему дорогому Гарри”.
И вот еще одно кольцо вылетает на хер за окно. Не обошлось и без фингала у меня под глазом.
В общем и целом, я делал ей предложения семнадцать раз. Путь домой можно было найти легко, он был вымощен из выброшенных ею колец. И я не скупал их по дешевке. Хотя под конец выбирал те, что подешевле, это правда.
Когда я наконец-то подписал документ – хер его знает, как он назывется – который официально подтвердил мой развод с Телмой, Шарон назначила дату свадьбы – 4 июля, чтобы я никогда не пропустил годовщины.
- Хорошо, что хоть не первое мая – говорю.
- Почему?
- Этот день выбрала Телма, чтобы я никогда не забыл об этом событии.
С тех пор, как у нас с Шарон стало все серьезно, она конкретно взялась искоренять мою склонность к кокаину. Алкоголь ей не мешал, а вот “кокс” - забудь. Дело осложнял и тот факт, что придурок - водила, из-за которого погибли Рэнди и Рэйчел, был под “коксом”.
Всегда, когда я вдыхал “снежок”, она устраивала мне головомойку, пока, в конце концов, я не начал его прятать. Что породило еще большие проблемы.
Однажды, когда мы жили в одном из бунгало в доме Говарда Хьюза, я купил у дилера “восьмерочку”, то есть одну восьмую унции кокаина (около 3,5 гр).
- Этот “товар” даст тебе “по шарам” – нахваливал он.
Как только я вернулся в дом, сразу же направился в библиотеку и спрятал полиэтиленовый пакетик в книжке с твердой обложкой. ”Третья полка снизу, шестая книга слева” – повторял я, чтобы не забыть. Я планировал заначить там “кокс” на особый случай, но в ту ночь меня давила страшная депрессуха и я решил маленько нюхнуть. Дождался, пока Шарон уснет, вышел на цыпочках из комнаты, стал у шкафа, отсчитал три полки и шесть книжек и открыл обложку. Кокаина нет. Блядь!
А может это была шестая полка снизу и третья книга слева?
Опять ничего.
Ну, я выскальзываю из домика и стучу в окно комнаты, где живет Томми.
- Пст! – шепчу.- Эй, Томми! Ты спишь, старичок? Не могу найти этот сраный “кокс”!
И в ту же секунду у меня за спиной раздается какой-то скрип. Это Шарон открыла окно в нашей комнате.
- А ты случайно не это ищешь, долбаный наркоман?! – кричит она и высыпает “кокс” на листок бумаги.
- Шарон! – говорю я. – Не волнуйся, не делай глу…
А она… Фух! - и весь кокаин сдула в сад.
Я не успел “одуплиться”, а тут, откуда не возьмись, из конуры вприпрыжку выбегает любимец Шарон – датский дог и начинает слизывать “снежок” с травы, будто ничего вкуснее в жизни не пробовал. Я подумал: “Ну, всё - капец”. И вдруг: бах! – хвост встает колом, и псина делает огромную кучу. В жизни не видел большей. Он обгадил весь фонтан во дворе. А потом его понесло. Датский дог - та еще псина, пока бежал, кое-что испортил: перевернул горшки с цветами, наделал вмятин в машинах, затоптал цветники. Носился три дня и три ночи, высунув язык, с хвостом, торчащим как антенна.
Прежде, чем “кокс” перестал действовать, отвечаю, пес похудел почти на два килограмма.
После этого случая его постоянно тянуло на старый добрый порошок.
Он искал любую возможность, только бы его нюхнуть.
Мы сыграли свадьбу на Гавайях, по дороге на концерт в Японии. Скромная церемония состоялась на острове Мауи. Дон Арден появился, но только потому, что Шарон должна была подписать какие-то бумаги. Приехали моя мама и сестра Джин. Шафером был Томми. Самое смешное то, что в Америке нужно сделать анализ крови, чтобы получить разрешение на свадьбу. Я бы вовсе не удивился, если бы парень из лаборатории позвал меня и сказал: ”Мистер Озборн, в вашем алкоголе мы обнаружили следы крови”.
На свадьбе спиртное лилось рекой, я уже молчу о семи бутылках “Хеннесси” в свадебном торте. Если бы вас заставили дунуть в трубочку после одного такого кусочка, вы бы отправились за решетку. А я, вдобавок, курил какую-то забойную травку. Дилер называл ее ”Мауи-Вауи”.
Мальчишник был фарсом. Я так нахерачился в отеле, что ничего не помню. На одной фотке лежу в ауте, когда все собираются выходить. Классика жанра, бля. А первая брачная ночь - это была та еще драма. Я не смог дойти до комнаты, чтобы исполнить супружеский долг. В пять утра управляющий отеля позвонил Шарон в номер и сказал:
- Вы не могли бы забрать своего мужа? Он уснул в коридоре и мешает горничным.
Вскоре после того, как я чуть не обоссал своего будущего тестя, он перестал называть меня Оззи. Вместо этого звал меня “Овощем”. Например: “Пошел на хер, Овощ!”, или “Чтоб ты сдох, Овощ!”, или “Убирайся на хер из моего дома, Овощ!” Я понимаю, что парень был расстроен – никому не понравится, когда его поливают мочой – но я считал, что он слегка перегибает палку.
Откровенно говоря, это все - цветочки по сравнению с тем, как он разговаривал с Шарон. Даже не представляю себе, чтобы родной отец так мог костерить, а Шарон как-то все это терпела. Она была невероятно терпеливой. Или просто закалённой в боях. В большинстве случаев, расстраивался я. Сидел и задавал себе вопрос: как нормальный человек может выдумать такие глупости, мало того, обложить ими свою родную дочь. А это были самые гнусные слова, которые только можно выловить с самого дна помойного ведра.
А потом, вдруг, ни с того, ни с сего, они снова становились друзьями.
В таких условиях Шарон воспитывалась и потому была такой непробиваемой. Я нуждался в таком человеке, который будет мне противостоять. Но одно дело противостоять мне и совсем другое – своему отцу.
В конце концов, то, что произошло между ними, было ужасно. В то время, я постоянно пребывал в алкогольно-наркотическом ауте и, соответственно, не знал точно, что к чему, впрочем, не мое это дело распространяться на эту тему. Наверняка, Шарон узнала о том, что у Дона есть любовница младше ее. Когда мы расставались с “Jet Records”, Дон страшно рассердился, и мы должны были заплатить ему полтора миллиона долларов, чтобы выкупить у него мой контракт и чтобы он не довел нас до банкротства судебными исками. Между ними постоянно вспыхивали ссоры, которые стали невыносимыми. В итоге они перестали разговаривать друг с другом, и это молчание продлилось практически двадцать лет.
Для нас во всем этом был один плюс. Мы влезли по уши в долги и выкупили все мои контракты, благодаря чему, никто более не навязывал нам свои условия. Помню, как Шарон пошла на встречу с людьми из “Essex Music” и сказала:
- Хорошо, сколько я вам должна заплатить, чтобы вы от нас отстали? И так нашему плодотворному сотрудничеству - конец, потому что мы не будем плясать под вашу дудку. Назовите сумму и мы заплатим.
Через неделю я стал правообладателем своих песен.
А в это время Дон, даже если и считал меня овощем, с самого начала пытался заполучить назад мой контракт, который Шарон вырвала из его лап. Чаще всего он пытался развалить наш брак. Если мой тесть хотел кому-нибудь подложить свинью, он мог быть хитрой бестией. Например, когда мы остановились с Шарон в “Beverly Hills Hotel” и для форсу взяли напрокат белый “Роллс - Ройс Корниш”, чтобы покататься на нем по городу. Потом я нажрался, из-за чего мы вдрызг разругались с Шарон, она тотчас “свалила”, сказав, что возвращается в Англию. Буквально через две минуты после того, как за ней закрылись двери, звонит телефон.
- Я хотел бы поговорить с тобой, Ово… э… Оззи – говорит Дон. – Это срочно.
Когда сейчас думаю об этом, мне кажется, что Дон перед отелем поставил своего человека, который поджидал, когда Шарон уедет на “Роллсе” без меня. А как же еще он узнал бы о том, что я остался один? Мне не хотелось говорить с ним, но я не мог ему отказать. Типок был отвратительный. Поговаривают, что он держал в столе заряженный пистолет.
Дон приехал ко мне и начал рассказывать о моей жене самые гнусные вещи, какие только можно себе представить. Я никогда не слышал ничего более омерзительного. То, что он говорил, не мог сказать человек. А ведь он говорил о родной дочери.