Николас жил с отцом, у них были очень хорошие теплые отношения. Это все, что осталось у Идена от семьи.
В апреле 1950 года отец и сын в сопровождении личного парламентского секретаря Идена и его супруги отправились в Канны на отдых. Их пригласил к себе на виллу друг Антони ‑ разведчик, подполковник Алан Пальмер. Настроение у Идена было подавленное, душа не лежала даже к любимому теннису и плаванию.
К этому времени Иден возбудил в суде дело о разводе, 8 июня 1950 г. суд принял решение развести супругов. Слушание дела заняло пять минут. Беатрис не прислала своего представителя, и Иден был единственным свидетелем со своей стороны.
Как только приговор был оглашен, Иден поспешно покинул помещение суда, спасаясь от назойливых корреспондентов.
В Нью‑Йорке журналисты атаковали квартиру Беатрис, но и от нее узнали немногое. Корреспонденту "Дейли миррор" миссис Иден вновь повторила: "Я никогда не обладала данными, чтобы быть супругой политического деятеля". Биографы Идена толкуют это замечание "как намек, что она не считает его полностью ответственным за разрыв их брака". "Мы с Иденом остались добрыми друзьями, ‑ сказала Беатрис, ‑ и я в высшей степени восхищаюсь им как политическим деятелем". Во время бесед с корреспондентами она желала своему бывшему мужу всяческих успехов, и никто не брал под сомнение искренность ее пожеланий.
"Миссис Иден, ‑ пишет Деннис Бардене, ‑ жила с подругой в маленькой квартире, заполненной ее собственными картинами. Как и ее бывший муж, Беатрис ‑ увлеченный и талантливый художник; в конце 1950 года состоялась выставка ее ландшафтов и натюрмортов, написанных маслом".
|
|
Во второй половине 1950 года Беатрис прилетела в Англию, чтобы встретиться с сыном, призванным для отбывания воинской повинности. Здесь она подверглась новым атакам со стороны корреспондентов. Она отрицала, что собирается вновь выйти замуж. Разговоры на эту тему возникли потому, что распространился слух, будто Беатрис подумывает о браке с врачом‑гинекологом Робертом Ходжесом, которого она встретила в 1948 году на Бермудских островах. Он служил до этого в американских войсках в Италии и имел чин майора. Ходжесу уже перевалило за пятьдесят, он был хорошим пианистом, очень любил живопись и, состоя в штате крупного нью‑йоркского госпиталя, имел большую частную медицинскую практику. Разговоры о возможности его брака с Беатрис пошли после того, как друзья увидели в квартире Ходжеса ее портрет в полный рост.
Имела хождение и другая версия. Утверждают, что на пути Беатрис встретился некий С. Д. Джексон, американец, выполнявший поручения и государственного департамента, и стратегических служб США. Возникла любовь. Это и явилось причиной ухода Беатрис от Идена.
Посторонним судить об этом очень трудно. Мотивы подобных событий могут быть ясны, да и то далеко не всегда и не полностью, лишь их непосредственным участникам. Как бы там ни было в действительности, сыграла ли тут роль нестандартная причина, выдвигавшаяся Беатрис, или самая обычная, сугубо человеческая, о которой шептались в лондонских гостиных, ‑ Идену от этого было не легче.
Нужно отметить, однако, что благодаря выдержке, проявленной обеими сторонами в трудной ситуации, распад семьи не оказал отрицательного влияния на общественное положение Идена. Сказалось, вероятно, и то, что он был не виновной, а страдающей стороной. Биографы толкуют этот эпизод в жизни Идена нейтрально.
|
|
Иден всегда любил путешествовать, и теперь, когда официальные дипломатические вояжи прекратились, он продолжал много бывать за границей. Его обычно сопровождал сын; они очень сблизились после ухода матери, "оба питали страсть к путешествиям, обоим нравились необычные пейзажи и звуки, оба любили играть в теннис и пить джин с ромом".
В 1948 году Иден совершил поездку в Иран, где, несмотря на то что являлся теперь юридически частным лицом, был принят полуофициально и подчеркнуто внимательно. Чувствуя, что положение Англо‑иранской нефтяной компании (АИИК), полностью принадлежавшей Англии и монопольно распоряжавшейся иранской нефтью, непрочно, Иден обстоятельно знакомился на месте с ее деятельностью, осматривал нефтедобывающие районы в Хузистане и огромный нефтеперерабатывающий завод в Абадане. И везде беседовал с иранцами на их языке. Утверждают, что он бегло говорил по‑персидски, сохранив и усовершенствовав знание этого языка, приобретенное в университете.
Нефтяные районы были предметом интереса Идена во всей дальнейшей поездке. Из Ирана он проследовал на Бахрейнские острова, где был встречен в высшей степени радушно. Шейх подарил гостю старинный арабский меч, богато отделанный золотом и жемчугом, и набор дорогих арабских одежд.
С Бахрейна путешественники направились в Саудовскую Аравию и приятно отдыхали в качестве гостей короля Ибн‑Сауда в его столице Риаде. В честь Идена устраивались пышные банкеты в восточном стиле. На одном из них было подано 12 баранов и два верблюжонка. Эта экзотика нравилась отцу и, конечно, производила сильное впечатление на сына.
|
|
И здесь Иден получил богатые дары. Король презентовал ему золотые часы и кинжал, украшенный драгоценными камнями. По обычаям Востока английский гость спросил, что король хотел бы получить в качестве ответного подарка. Ибн‑Сауд высказал желание иметь спортивное ружье. В Лондоне Идену пришлось уплатить за это ружье 220 ф. ст.
По возвращении путешественников в Англию сотрудники таможни оказались в затруднительном положении: взимать пошлину с полученных Иденом подарков или нет? Речь могла идти о крупной сумме. Иден не впервые привозил такие подарки с Ближнего Востока. В годы войны король Саудовской Аравии во время встречи с Черчиллем и Иденом преподнес им шкатулку, наполненную драгоценностями. Но английское казначейство тут же наложило на этот дар руку, заявив, что это "официальный презент", являющийся собственностью английского правительства. В ответ королю за счет государства была послана автомашина "роллс‑ройс". Прецедент был для Идена не очень ободряющий. Но теперь, в 1948 году, все обошлось. Таможенные власти пропустили подарки Идена беспошлинно на том основании, что это "церемониальные преподношения главы иностранного государства". Он сохранил эти дары как свою собственность.
На следующий год Иден совершил длительную поездку по странам Британского содружества. Маршрут совпадал с маршрутом его путешествия, совершенного за четверть века до этого в качестве специального корреспондента газеты "Йоркшир пост". Двадцать пять лет ‑ большой срок. За это время Иден сделал карьеру политического деятеля, завоевав известность не только в Англии и Британском содружестве наций, но и за их пределами. Иден был убежденным империалистом и свою верность имперско‑колониалистским идеалам подчеркивал тем, что по‑прежнему употреблял термин "империя" там, где он давно уже официально был заменен другими, не столь определенными и менее задевающими достоинство находящихся под эгидой Англии народов, ‑ такими как Британское содружество наций или просто Содружество.
Послевоенные годы принесли с собой не только перемену названий в британской колониальной империи. Это был период ее распада под ударами национально‑освободительной революции. В 1947 ‑ 1948 годах завоевали независимость находившиеся под английским господством народы Азии. На путь самостоятельного развития встали Индия, Пакистан, Цейлон, Бирма. Было ясно, что вскоре аналогичная судьба ожидает английские владения на Ближнем Востоке.
Такова была ситуация, когда Иден отправлялся в свое турне. То был далеко не туризм. Он хотел на месте убедиться, сохранится ли Содружество в трансформированном виде. Это было крайне важно установить, ибо в те годы английские правящие круги считали, что Англия сможет остаться великой державой, лишь опираясь на Содружество; без этой опоры она превратится во второразрядное государство.
Иден посетил Канаду, затем Новую Зеландию и Австралию, а на обратном пути побывал в Малайе, Индии и Пакистане. За 70 дней он покрыл расстояние в 40 тыс. миль. Как крупный государственный деятель (хотя и временно оставшийся не у дел) Иден был принят руководителями этих государств, много выступал на крупных митингах, собраниях, приемах‑. Конечно, посещал колоритные базары, любовался экзотическими пейзажами.
Выступления Идена, в которых он по возвращении в Англию суммировал впечатления от своей поездки, являют собой образец политического лицемерия. *Я с радостью открыл, ‑ говорил он, ‑ что узы, связывающие Британское содружество, ныне более прочны, чем четверть века тому назад. Самое сильное впечатление от всей моей поездки ‑ наше не бросающееся в глаза единство". И это говорилось после того, как британской колониальной администрации пришлось убраться из Индии, Пакистана, Цейлона и Бирмы; в условиях, когда народ Малайи вел ожесточенную вооруженную борьбу против колонизаторов; когда Австралия и Новая Зеландия ориентировались уже не на Англию, а на Соединенные Штаты; когда американский капитал неудержимо вторгался в страны Содружества и ослаблял их экономические связи с Лондоном; когда в связи с беспомощностью, проявленной Англией в годы второй мировой войны на Тихом океане и в Азии, ее престиж в этих районах упал до самого низкого уровня.
Темп политической жизни после второй мировой войны значительно ускорился, одно событие быстро сменялось другим, более быстрой стала реакция общественного мнения на происходящие изменения. В 1945 году казалось, что наступил период устойчивого господства лейбористской партии в политической жизни страны, что консерваторы надолго переведены на запасные позиции, но прошло два‑три года, и ситуация изменилась.
Теперь становилось ясно, что поражение на парламентских выборах обернулось для Идена и для его партии благом. Консерваторы смогли избежать исторической ответственности за сумму крайне реакционных и контрреволюционных мероприятий, осуществленных Англией в первые послевоенные годы. В период, когда английское лейбористское правительство Эттли ‑ Бевина поднимало знамя антисоветизма и вместе с империалистами США лихорадочно сколачивало антикоммунистический фронт, консерваторы и их лидеры ‑ Черчилль и Иден сидели на скамьях оппозиции и видимого участия в политике правительства не принимали.
Тогда‑то и обнаружилась мудрость и предусмотрительность английской буржуазии, десятилетиями работавшей над подкупом, приручением и разложением верхушки рабочего класса. Она создала условия, породившие правых лидеров лейбористской партии, материально и морально заинтересованных в сохранении капиталистического строя и все еще прочно державших в своих руках политическую организацию английских рабочих ‑ лейбористскую партию и мощные профсоюзы. То, что в 1945 году правые лейбористы были на коне и смогли сформировать правительство, явилось огромным выигрышем для английского империализма. В бурные послевоенные годы сами консерваторы не смогли бы сделать и десятой доли того, что сделали для сохранения английского империализма правые лейбористы.
Правительство Эттли состояло из безусловно способных, энергичных деятелей, прошедших школу управления государственными делами у Черчилля, в коалиционное правительство которого они входили с мая 1940 по май 1945 года. "Многие из членов нового правительства, ‑ пишет Макмиллан, ‑ играли видную роль в правительстве Черчилля и разделяли опасения, которые начали обуревать его в последние годы войны". Конечная часть фразы весьма многозначительна ‑ она свидетельствует, что правые лидеры лейбористов так же, как консерваторы страшились роста международного влияния СССР. Черчилль и его сподвижники воспитали своих лейбористских коллег не только в духе полной приверженности английскому империализму, но и безграничной ненависти к социалистической и национально‑освободительной революции, к Советскому Союзу. Именно об этом свидетельствует вся последующая государственная деятельность членов правительства Эттли.
Черчилль одобрил все сделанные Эттли назначения, за исключением одного. Вернее, он сделал так, что Эттли, собиравшийся поручить министерство иностранных дел Хью Дальтону, отказался от этого намерения и назначил министром иностранных дел Эрнеста Бевина, как хотели Черчилль и Иден. Все это происходило в глубокой тайне, рядовой англичанин так и не узнал, что консерваторы "помогли" Эттли в формировании лейбористского правительства. Лишь позднее из солидных мемуаров и исторических монографий тайное стало явным, но широкая английская публика эти издания читает мало.
На первый взгляд, выбор Черчилля выглядит странным. И Дальтон, и Бевин были членами его правительства военного времени. Дальтон происходил из аристократической среды, получил образование в привилегированных учебных заведениях, хорошо знал международные отношения, был эрудированным политиком. Бевин же имел общеобразовательную подготовку в объеме четырех классов начальной школы и сделал карьеру как профсоюзный чиновник и босс, начинавший (как это часто бывает в Англии) с левых позиций и вскоре переместившийся на крайне правое крыло в руководстве лейбористской партией и профсоюзов. Исходя из интересов консерваторов, Черчилль оказался безусловно прав, предпочтя Бевина Дальтону. Гораздо выгоднее было, чтобы внешнеполитическую борьбу за интересы английского империализма возглавлял выходец из рабочих‑докеров, а не рафинированный буржуазный интеллигент, хотя и состоящий в лейбористской партии. К тому же Бевин обладал большим упорством и волей; было ясно, что его внешнеполитическая линия будет полностью совпадать с позицией консерваторов, да и по части враждебности к СССР он, пожалуй, был более устойчив, чем Дальтон.
У Идена установились отношения тесного, хотя зачастую и скрытого от глаз общественности сотрудничества с Бевином. Уже в тот день, когда бывший министр посетил Букингемский дворец, чтобы вернуть королю печать министерства, состоялась его встреча со своим преемником, который прибыл туда же, чтобы получить эту печать из рук короля. Они наспех обсудили ход конференции в Берлине, и Иден снабдил лейбористского коллегу рекомендациями по поводу того, как противостоять советским предложениям ‑ по польскому вопросу 6. "Бевин выслушал, ‑ пишет он в своих мемуарах, ‑ и сказал, что сделает все, что сможет".
"Эрнест Бевин и я, ‑ вспоминает Иден, ‑ оставались добрыми друзьями на протяжении тех лет, когда мы были членами военного кабинета, и часто вместе обсуждали международные проблемы. В то время у меня были с ним более тесные отношения, чем с кем‑либо из его партии, и наша дружба продолжалась до самой его смерти". Иден сообщает, что он был полностью согласен с целями политики, которую проводил Бевин, и с тем, что он предпринимал. Единомышленники часто встречались. Бевин обычно приглашал Идена в свою комнату в здании палаты общин, и они в неофициальном порядке обсуждали проблемы внешней политики. В парламентских дебатах Иден обычно выступал вслед за Бевином и поддерживал его. Он бы "поддерживал его еще больше, ‑ признается Иден, ‑ если бы не опасался причинить ему этим неприятности". Речь идет о том, что лейбористская общественность могла бы использовать похвалы, исходящие от консервативного экс‑министра, для критики Бевина.
С самого начала деятельности лейбористского правительства было очевидно, что Бевин действует так, как действовал бы на его месте Иден. Оливер Стэнли, крупный консервативный деятель, министр финансов в "теневом кабинете", однажды, выступая в парламенте, так выразился об этой преемственности во внешней политике. Во время избирательной кампании, сказал он, лейбористы "провозглашали с трибун, что их избрание в парламент поведет к созданию нового мира... И вот мы уже две недели живем в новом мире, и в этом новом мире все еще звучат иногда знакомые речи... Министр иностранных дел своей великолепной речью, произнесенной в понедельник и одобренной всеми депутатами палаты общин, заставил меня задуматься, не погружается ли он в свое свободное время в чтение блестящей старой пьесы "Как важно быть Антони"" 7.
Бевин и Иден публично рассыпались в комплиментах друг другу и демонстрировали взаимные симпатии. В августе 1945 года после одного из выступлений Бевина поднялся Иден и с большой похвалой отозвался о речи, "достойной его достопочтенного друга". Обращение "мой достопочтенный друг" употребляется в парламенте только в отношении своего коллеги по партии. Поэтому Иден предварительно испросил разрешения обратиться таким образом к лейбористу. Так стирались грани между партиями, делавшими в сфере внешней политики одно и то же дело.
Бевин, разумеется, в долгу не оставался. Выступая на приеме в "Дорчестер‑отель", где он был почетным гостем и где Иден председательствовал, новый министр выразил желание заменить официальное обращение к своему предшественнику ‑ "г‑н председатель" дружеским "собрат тред‑юнионист". Далее он подчеркнул, что считает большой честью и удовольствием то, что ему пришлось работать вместе с "моим старым другом Антони Иденом".
Что это ‑ обычная вежливость? Скорее выражение единства целей и помыслов. Откуда у лейбориста Бевина взгляды, так совпадающие с воззрениями консерватора Идена? В общем плане их роднило одинаковое отрицательное отношение к революционным процессам, происходившим в мире. Что же касается конкретных вопросов внешней политики, то убеждения и позиция Бевина формировались аппаратом Форин оффис, и прежде всего тихим, но упорным и настойчивым постоянным заместителем министра Александром Кадоганом, а в последние годы ‑ его преемником Ормом Сарджентом. Эти люди писали все речи для Бевина.
Макмиллан, позднее возглавлявший Форин оффис, рассказывает в своих воспоминаниях: "В Форин оффис существует практика.., предусматривающая, что для министра на случай общих дебатов должен быть подготовлен большой, тщательно разработанный, но несколько сухой документ, составленный в высшей степени точным канцелярским стилем и более похожий на меморандум, чем на парламентскую речь. Бевин зачитывал это от самого начала до самого конца, спотыкаясь на трудных словах, но мужественно продираясь вперед, зачастую не обращая внимания на смысл и пунктуацию".
Бевин возглавлял внешнеполитическое ведомство до 9 марта 1951 г., когда ему пришлось подать в отставку. Через пять недель он скончался. Его преемником стал лейборист Моррисон. 25 июля 1951 г. Макмиллан записал в дневнике: "Долгие и довольно‑таки нудные дебаты по внешней политике. Герберт Моррисон зачитал такую же... речь, какие ребята из Форин оффис обычно писали для Эрнеста Бевина".
Неудивительно, что в годы оппозиции Иден не обнаружил большого рвения в полемике с лейбористами. Газета "Стар" писала: "От Идена ожидали примера в наступательной борьбе, но, кажется, он обнаруживает очень немного энтузиазма в роли саботажника номер один".
В те годы главные события в жизни консервативной партии проходили вне стен парламента. Иден принимал в них, так сказать, руководящее участие, но главной движущей силой была небольшая группа сравнительно молодых консервативных деятелей, сверстников и коллег Идена. Ведущая роль в ней принадлежала лорду Вултону и Батлеру. Из поражения консерваторов на последних выборах члены группы сделали практический вывод ‑ партию нужно радикально перестроить в организационном и идеологическом отношениях с тем, чтобы в будущем она была в состоянии бороться с лейбористами за голоса избирателей. Мир быстро изменялся, трансформировались положение страны и возникавшие перед ней проблемы. Избиратель тоже изменился ‑ он стал глубже разбираться в политических делах. Ко всем этим изменениям и надлежало приспособить партию.
Организационная перестройка осуществлялась под руководством Вултона. Удивительным путем пришел он к решению этой задачи. Вултон в правительстве Черчилля занимал пост министра продовольствия, но консерватором не был. Он считал себя независимым и придерживался ограниченно либеральных взглядов. В консервативную партию Вултон вступил в день, когда стало известно о ее разгроме на выборах. И тут же взялся за ее организационную перестройку. В 1946 году он стал официальным председателем партии.
"Вултон, ‑ пишет Макмиллан, ‑ был не только крупнейшим организатором, но и лучшим продавцом, какого я когда‑либо знал". К реорганизации партии Вултон и подошел как истый бизнесмен ‑ ее надлежало так перестроить, чтобы она могла "всучить" избирателю консервативный товар, чтобы избиратель отдал свой голос за консерваторов. Разумеется, и товар следовало по возможности приспособить ко вкусам потребителя, во всяком случае консервативное содержание надлежало подать в привлекательной упаковке.
Вултон занялся подыскиванием нового названия партии, чтобы парировать преимущество лейбористов, именующих свою партию социалистической. Он хотел нажать ее партией единства. Консервативная партия, пишет Вултон, должна была "выражать единство Империи, единство короны, правительства и народа и исходить из идеи того.., что мы питаем к классовым конфликтам почти такое же отвращение, как к неопределенному интернационализму... или к чуждым нам доктринам марксистского социализма или русского коммунизма". Здесь мы находим и стремление сохранить старый имперский колониализм и монархию, и отрицание классовой борьбы, и безоговорочную враждебность пролетарскому интернационализму, социализму и коммунизму.
Особые усилия прилагались, чтобы изобразить консерваторов партией, представляющей интересы не какого‑то одного класса, а всей нации, включая и трудящихся. Изменен был порядок подбора кандидатов для проведения в парламент. Если ранее местные консервативные организации выдвигали тех деятелей, которые готовы были внести максимально крупные суммы на дела организации (иногда до 1000 ф. ст. в год), то теперь кандидат должен был внести в избирательный фонд не более 25 ф. ст. в год, а член парламента ‑ не более 50 ф. ст. в год. Все избирательные расходы должны были покрываться отныне из фондов партии.
Были приняты энергичные меры по укреплению местных партийных организаций. С одной стороны, на постоянную работу зачислялись специальные агенты, которых хорошо вознаграждали, включая пенсии. С другой ‑ было резко расширено привлечение активистов на общественных началах, выступающих в роли постоянно действующих пропагандистов партии. Центр тяжести в повседневной агитации был перенесен с массовых мероприятий: митингов, собраний, ярмарок и т. п. ‑ на индивидуальную работу с каждым избирателем. Эта работа проходила в квартире избирателя. "Техника, которую впоследствии назвали "Операция стук в дверь", ‑ пишет Макмиллан, ‑ стала основой нового подхода консерваторов к избирателям". Стук партийного представителя в дверь избирателя систематически раздавался по всей Англии, и основная масса избирателей стала регулярно получать порцию консервативной пропаганды от ставшего им знакомым человека, ведущего с ними задушевную беседу. С учетом психологии среднего англичанина Вултон организовал продажу консервативного товара по той же схеме, как продаются агентами‑распространителями холодильники и стиральные машины. Политика и внешне стала бизнесом, но это было сделано так, чтобы такая мысль не могла прийти в голову английскому избирателю.
Перестройка потребовала огромных средств, и Вултон их нашел. Он объявил, что нужен 1 млн. ф. ст., и монополии внесли эту сумму в фонд консервативной партии.
Новое название партии консерваторы не приняли, но программу в духе, намеченном Вултоном, разработали весьма тщательно. Здесь руководство принял на себя Батлер. Макмиллан, активно участвовавший в этой работе, так определяет ее цель: "Сформировать и популяризировать новую политику, основанную в действительности на старых принципах, но приспособленную к новым, изменяющимся условиям". В 1945 году широкий избиратель на основании самоочевидных фактов из деятельности консервативных правительств 30 ‑ 40‑х годов составил себе определенное мнение о консерваторах как партии, враждебной его интересам, и забаллотировал ее. Теперь партийные боссы трудились над тем, чтобы сбить с толку этого избирателя, навязать ему новое представление о консервативной партии, а в действительности выдать старый товар за новый. Творцы "нового образа" партии неизменно подчеркивают их верность старым, уходящим еще в XIX век принципам консерватизма. "Существовало общее согласие, ‑ пишет Макмиллан, ‑ что эти принципы должны быть провозглашены вновь и еще более твердо. В то же время некоторые считали, что нас должно удовлетворять блестящее изложение их в речи Дизраэли в Хрустальном дворце в 1872 году, когда он заявил, что у партии тори есть три великие цели: "Обеспечить сохранение наших институтов, поддерживать Империю и улучшать условия существования народа". В широком плане это были прекрасные цели; последняя казалась особенно впечатляющей в современных условиях. Но в действительности они были недостаточны 70 лет спустя". Итак, прежние империалистические цели партии тори хороши, но теперь они уже недостаточны (заметьте ‑ не устарели, а недостаточны), и их нужно чем‑то пополнить. Чем же?
Один из влиятельнейших людей в партии маркиз Солсбери в личном письме Макмиллану сформулировал линии, по которым должна разрабатываться новая программа консерваторов. "Слишком многие консерваторы склоняются в негативную сторону, против социалистов (то есть лейбористов. ‑ В. Т.). Сегодня этого недостаточно. Величайшая опасность ныне заключается в апатии рядовых членов консервативной партии. Их взор изо дня в день приковывается к социализму. Единственное, что можно этому противопоставить, ‑ альтернативная прогрессивная политика".
Какова же эта "прогрессивная" политика? Солсбери замечает, что он видит "будущее в распространении капитализма. Порок капиталистической системы представляется мне не в том, что имеется слишком много капиталистов, а в том, что их слишком мало. Мы хотим, чтобы большее количество людей владело собственными домами, обрабатывало свои собственные фермы, участвовало в контроле над предприятиями, где они работают". Это были далеко не новые идеи. Их смысл сводился к тому, чтобы материально заинтересовать в существовании капитализма возможно более широкие слои, и прежде всего верхушку рабочего класса, господствующую в лейбористской партии и профсоюзах. Именно поэтому "‑.комитет Батлера", вырабатывавший политику консервативной партии по рабочему вопросу, много консультировался не только с представителями бизнеса, но и с лидерами тред‑юнионов.
В результате на свет появился важный программный документ консерваторов, так называемая Промышленная хартия. В ней старые принципы консерватизма были ловко замаскированы новыми положениями, продиктованными как соображениями борьбы против революционного движения и конфронтации с социализмом, так и требованиями развивающегося и углубляющегося государственно‑монополистического капитализма. По‑прежнему высказываясь в поддержку свободы частного предпринимательства и учитывая, что в стране проводилась национализация ряда отраслей экономики и осуществлялся известный контроль государства в этой сфере, консерваторы заявляли себя сторонниками смешанной экономики, в которой бы действовали и капитализм, и коллективизм. Промышленная хартия провозглашала (явно лицемерно) решимость тори устранить безработицу, улучшить систему социального обслуживания, сохранить контроль над рядом участков экономической жизни в руках государства, поддерживая в то же время, где только можно, частную инициативу.
Авторы Промышленной хартии старались сделать ее максимально общей и избегали конкретных предложений. Важны, утверждали они, не детали, а "общий тон и настроение" документа. Дело, однако, было в другом. Многое из включенного в хартию, особенно в части, касающейся положения рабочих, лидеры консерваторов не собирались выполнять и старались дать по возможности меньше оснований для обвинений их в будущем в политическом лицемерии.
Естественно, буржуазная пресса постаралась разрекламировать "новый образ" тори. Журнал "Спектейтор" утверждал, что теперь‑то уж устранен "последний предлог, чтобы квалифицировать консервативную партию в ее нынешнем виде как реакционную".
Следует признать, что вся сумма мер и усилий по "обработке" английского избирателя вскоре принесла консерваторам положительные результаты. Правда, этому способствовало наличие в политике правящей лейбористской партии сильных реакционных тенденций.
Позиция Идена в вопросах внутренней политики была совершенно определенной и далеко не оригинальной. В консервативных верхах царило полное согласие в одобрении проведенной реорганизации партии. Иден, Макмиллан, Батлер и Солсбери, по существу, думали одинаково относительно целей и задач, сформулированных в ее программных документах. Об этом свидетельствуют как их речи того времени, так и опубликованные впоследствии документы и воспоминания.
В сентябре 1947 года Иден издал сборник своих речей под заглавием "Свобода и порядок". Заглавие он придумал сам. (Кстати говоря, сборник произвел более чем скромное впечатление; как заметил один критик, до появления этой книги он никак не предполагал, что можно "так много наговорить и так мало сказать".) В речах Макмиллана тоже подчеркивалось, что консерваторы "хотят такого решения современных проблем, которое обеспечило бы как свободу, так и порядок". Это не было общим местом в речах консервативных лидеров. В условиях бурных революционных перемен, происходивших в мире, главной целью консервативной партии действительно было сохранение свободы ‑ буржуазной свободы, свободы экономического, политического и идеологического произвола и разбоя монополий, и порядка ‑ буржуазного порядка, то есть капиталистической социальной системы.