Приведенная выше цепь рассуждений может быть применена и к анализу российского гендерного порядка. Именно в отношении современного российского общества при обсуждении гендерной и феминистской тематики, часто звучит тезис о нерелеватности западных дискурсов и практик. Нерелевантным считается и понятие «патриархата». Выдвигается следующий аргумент: женский вопрос у нас решен, у женщин и так слишком много власти и прав. Приведем только одну цитату А.Никонова (зам. главного редактора журнала «Огонек») из передачи «К барьеру: А. Никонов – М. Арбатова». «Какого вам еще равноправия не хватает? … Я не люблю коммунистов, но они сделали две хорошие вещи: всеобщая грамотность и окончательное решение женского вопроса. Раньше, чем Европа и Америка и т.д. Хочешь за трактор - за трактор садись. Хочешь в космос - запустим. В Верховный совет – пожалуйста… Хочешь шпалу потаскать? Вот шпала - бери, таскай»(Никонов 2005).
Российский дискурс изобилует также ностальгией по естественному гендерному порядку, утраченному в ходе насильственной модернизации советского образца. Т. Барчунова отмечает, что «...вариации на тему «естественного» порядка властных отношений многообразны, но, как правило, сводятся к трем основным сюжетам: утверждение доминирования мужчин над женщинами; манипулирование мужчинами, осуществляемое со стороны женщин; приравнивание женской эмансипации к сексуальной распущенности. … » (Барчунова 2002). Таким образом естестественный порядок видится как легитимный патриархат, предполагающий неизбежно особую «женскую власть-манипуляцию».
Такие утверждения слышны на фоне общеизвестной статистики о более низких заработках женщин, об их отсутствии в политических органах на федеральном уровне, в крупном бизнесе, среди высоко оплачиваемых финансовых работников и хай-тека. Среди руководителей органов власти и управления всех уровней женщины составляют 39 процентов, среди работодателей -35 процентов. Отношение заработной платы женщинк заработной плате мужчин составляет 64 процента (на 2003 год) (Женщины и мужчины 2004: 95, 97, 108). Другой контекст – это домашнее и сексуальное насилие, трафик, проституция и повседневный сексизм. Таким образом сохранение в нашем обществе наиболее значимых патриархатных структур в сфере экономики, политики и приватной жизни сочетается с непризнанием феминистской повестки дня.
Что это означает для нас, социологов феминистской направленности? Как мы можем интерпретировать данный феномен? Речь может идти о коллективном непризнании патриархата, необходимом для его «спасения», или, о каких- то других, более сложных процессах?
Попробуем ответить на поставленные вопросы, обратившись к контексту позднесоветского гендерного дискурса. В советском обществе государство осуществляло авторитарный проект гендерной модернизации. Наиболее модернизированной при этом становилась публичная сфера, с которой связаны ресурсы экономической независимости, в значительной степени определяющие социальный статус индивида и группы. Социальный статус женщин во многом определялся ее позицией в сфере оплачиваемого труда и в профессионально-должностной стратификации.
Однако, основным пространством так называемой «женской власти» - власти основанной на легитимном праве осуществлять заботу и вызывать страсть, оставалась более традиционалистская приватно-семейная сфера, сфера интимных отношений или катексиса. Легитимная власть или авторитет женщин в приватной сфере поддерживались советским государством, с одной стороны, инфраструктурным дефицитом, с другой, культурными нормами гендерной поляризации, с третьей. В приватной сфере женщина как мать, жена или сексуальная партнерша обладала и до сих ор обладает монополией на принятие и исполнение решений, она может подчинять своей воле зависимых других. В этой сфере осуществляются особые типы «женской власти». Именно здесь женщина черпает дополнительные ресурсы, связанные с властью так называемого сексуального объекта, вызывающего страсть и ставящего в зависимость от себя, или с властью заботы, как ответственного отношения, предполагающего контроль и подчинение близких.
Трансформация 1985-2000 годов привела к структурным изменениям гендерного порядка в России. Однако достигнутое в тоталитарную эпоху «равенство» женщины и мужчины в общественной сфере (это преимущественно уровень образования и занятости, а также экономическая независимость женщины, возникшая в результате массового вовлечения в производство – это, по словам Н. Римашевской, «то колесо российской истории, которое не только трудно, но практически невозможно безболезненно повернуть назад» (Римашевская 2002: 255).
Публичная сфера была и остается гендерно ассиметричной, женщинам систематически не хватает ресурсов для исполнения реальной легитимной власти в публичном пространстве. «Ренессанс» патриархата, возникший как социальное следствие структурных реформ (речь идет от 1990-х годах – АТ, ЕЗ), выражается в усилении неконкурентоспособности женщин на рынке труда, приводит к снижению их трудовой занятости в общественном производстве и соответственно к падению их социального статуса (Римашевская 2002: 255). Дефицит возможностей, вызванный в том числе нестабильностью и «дикостью» правил игры, восполняется непрямой властью. Непрямая власть неуловима, косвенна, она порождена патриархатом и поддерживает его. Важность данной власти в контексте российской трансформации особенно велика в связи со значимостью социального капитала (сетевых ресурсов), определяющих стратегические возможности действующих лиц. Те, кому не хватает ресурсов, определяют практики социальных взаимодействий как «подковерные игры», к которым они не допущены. Они компенсируют неопределенность правил игры «дикого капитализма» и «фиктивной демократии» мобилизацией неформальных персонифицированных отношений, что создает основания для реализации власти-манипулирования. Такая власть предполагает наличие практической компетентности, использование практического знания типа «метис». Такое знание «впечатано» в микрофизику гендерного дисплея. Так, например, женское кокетство может проявляться непроизвольно, как «естественный» дисплей, сформировавшийся в процессе гендерной социализации. Однако кокетство может служить достижению определенной цели, например, легитимации присутствия женщины в мужском сообществе в качестве псевдосексуального объекта. Особенность власти-манипулирования связана также с тем, что, будучи публично непризнаваемой и лишенной авторитета, она не предполагает публичной ответственности за результаты своей реализации.
В российском обществе (и не только в нем) манипулирование другими является эффективной стратегией. Ею пользуются как мужчины, так и женщины. Однако, в российском патриархатном дискурсе признается, что женщины «по природе своей» обладают преимуществами в использовании манипулятивных средств. Ориентация на отношения и способность к управлению ими считается необходимой чертой женской идентичности. «Настоящая женственность» предполагает внимание к другому, эмпатию, инвестиции в эмоциональную работу, осуществление заботы, способность к пониманию и поддержке. С другой стороны «настоящая женственность» предполагает сексуальную привлекательность и востребованность женщины как сексуального партнера. Ресурсы заботы и сексуальной привлекательности составляют основания власти-манипулирования, их значимость усиливается эффективностью социального капитала в трансформационном контексте. Примером осуществления такой власти является использование обаяния, эротизация и сексуализация формальных отношений, апелляция к традиционной женственности, требующей снисхождения и защиты. В условиях, когда невозможно добиться чего-то «по правилам», когда женщины оказываются структурно исключенными, они прибегают к гендерно маркированным стратегиям достижения целей. В условиях, когда женщин вытесняют из публичной сферы, они интенсифицируют ресурс «катектичного» влияния. В постсоветское время публичная эротизация женских образов расширила рамки для интерпретации сексуальной привлекательности как средства манипулирования.
Итак, в постсоветском гендерной пространстве, «женская власть-манипуляция» осуждается как власть «стервы», но признает как распространенная стратегия. Эгалитарные тенденции делают ее в некоторых ситуациях менее востребованной и менее легитимной. С другой стороны, она усиливается из-за структурной неопределенности, коммерциализации социальных отношений, недостатка демократической правовой культуры. Тенденции разрушения социально-экономического патриархата сочетаются с усилением культурного патриархата – андроцентризма. Несмотря на реальное доминирование женщин в организации семейной жизни, его характеризует дефицит легитимности. В частности, О.Здравомыслова показывает, что главенство женщины в современной московской семье готовы признать «нормальным» единицы опрошенных (Здравомыслова 2003: 101-103). Женщина в приватной сфере способна принимать решения и подчинять им окружающих. Она осуществляет практики социального контроля. Однако у такой власти не хватает авторитета и легитимности, она описывается как манипулятивная, как ненужная женщинам и притесняющая мужчин, особенно когда она выходит за пределы семьи.
Свою власть в приватной сфере женщины воспринимают как вынужденную и избыточную. При этом мужчины полагают, что женщины пользуются такой властью целенаправленно, они подавляют, исключают и репрессируют других (мужчин и детей). В современном повседневном и научно-популярном дискурсе данная тенденция выражена в категориях «стервологии» (в современных пособиях «по эксплуатации мужчины»). В российском обществе не существует конвенции по поводу гендерного порядка, дня него характерен гендерный конфликт: конфликт тенденций и конфликт интерпретаций (см. Здравомыслова О.2003). Такой конфликт выражается, в частности в том, что женщины считают свою власть вынужденной, отождествляют ее с дополнительной нагрузкой и эксплуатацией. С другой стороны, мужчины считают, что женщины добровольно и сознательно монополизируют власть в семейной сфере. Так или иначе признается избыточность власти женщин. При этом эта власть имеет низкий или даже морально неприемлемый статус, часто рассматривается как злоупотребление или обуза, особенно, когда она выходит за пределы интимной сферы.
В настоящее время наблюдается дифференциация гендерных контрактов и столкновение эгалитарных тенденций с тенденциями усиления андроцентризма. С одной стороны, в российском гендерном пространстве присутствуют сегменты эгалитарного уклада, при котором нет необходимости в манипулятивных стратегиях. С другой стороны, очевидно присутствуют традиционно организованные социальные среды, для которых характерен культурный сексизм, усиливающий значимость метиса «женской власти». По всей видимости, в основном на традиционалистские взгляды рассчитаны многочисленные пособия «по эксплуатации мужчин» и «эротическому манипулированию», пособия «как найти богатого мужа», «по стервологии» и пр. Обе обозначенные нами тенденции (традиционалистские и эгалитарные) прослеживаются в этих научно-популярных руководствах, которыми изобилует дискурсивное пространство. Смысл этих текстов реконструируется нами следующим образом. Во-первых, признается, что женщинам, чтобы добиться позиций в публичном пространстве, нужно мобилизовывать самые разнообразные ресурсы – от мудрости и профессионального опыта до способности обольщать, во-вторых, одной из стратегий достижений цели является «дрессировка» мужчин и манипуляция ими.
Итак, патриархат как система господства, предполагает определенную диалектику контроля. Структурное исключение женщин сочетается с формирование женских стратегий манипулирования. В современном российском контексте а ндроцентризм (или «культурный патриархат») воспроизводит «женскую власть» как стратегию действия и как дискурсивную конфигурацию, но дефицит ее легитимности свидетельствует о разрушении классических патриархатных структур. Мы полагаем, что власть-влияние, власть-манипулирование представляет угрозу для достижения идеала гендерного равенства. Она воспроизводит патриархатный гендерный порядок и порождается им в силу того, что существует барьер включенности женщин на равных в правила игры. С нашей точки зрения, феминистская критика должна противодействовать усилению патриархатного дискурса и «женской власти». Разрушение «скрытой власти» будет способствовать эгалитаризации гендерного порядка и росту публичной власти женщин. В этом мы согласны с Нэнси Фрезер – есть различия, с которыми нужно бороться, т.к. они является непредвиденными следствиями патриахата.
Литература
Айвазова С. Г. Патриархат // Словарь гендерных терминов. - М.: Информация ХХI век, 2002. - С. 169-171
Т.В. Барчунова. "Эгоистичный гендер", или воспроизводство гендерной
асимметрии в гендерных исследованиях. ОНС, 2002,«№ 5. С. 180- 192
Воронина О. Глоссарий по гендерным исследованиям. М. 2005 (в печати)
Гидденс Э. Устроение общества.- М.: Академ проект, 2003. – 525 с.
Гидденс Э. Социология. - М.: Эдиториал УРСС, 1999
Женщины и мужчины России 2004. – Росстат М. 2004.
Здравомыслова Е, Темкина А. 2002. Кризис маскулинности в позднесоветском дискурсе // О муже(N)ственности: Сборник статей. Сост. С.Ушакин. М.: НЛО. 2002. C. 432-451
Здравомыслова О. М. Семья и общество: гендерное измерение российской
трансформации. – М.: Едиториал УРСС, 2003 – С. 67-76.
Никонов А. 2005 К барьеру! www.regnet.ru
Райкрофт Ч. 1995 Критический словарь психоанализа. СПб.: Восточно-Европейский Институт психоанализа.
.Репина Л.П. Гендерная история: проблемы и методы исследования. // Новая и новейшая история. 1997, № 6.
Римашевская Н.М. Гендерные аспекты социально-экономической трансформации в России // Гендерный калейдоскоп /ред. М. Малышева. - М.: Academia, 2002. - С. 243-257
Скотт Дж. Гендер: полезная категория исторического анализа // Гендерные исследования. N 5. 2000. СС. 142-171
Толстой Л. Повести и рассказы 1885-1902. - М.: «Художественная литература», 1982..
Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история советской России в 1930е годы: город. - М.: РОССПЭН, 2001а
Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история советской России в 30е годы: деревня. – М.: РОССПЭН, 2001б
Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. Ad Marginem. Москва, 1999.
Connell R. Gender and Power. Society, the Person and Sexual Politics. – Polity Press. 1987.
De Certeau M. The Practice of Everyday Life. - Berkeley: Univ. of California Press, 1984
Empowerment. Влияние женщин на характер власти. Результаты исследования зарубежных проектов Фонда им. Генриха Белля. - Берлин: Фонд им. Генриха Белля. 1999. – С. 28
Fraser, N. (1997) Justice Interruptus. Critical Reflections on the ‘Postsocialist condition’. Routledge. N.Y.
Kandiyoti D. Bargaining with Patriarchy // Gender and Society. 1988 V 2. N 3. – P. 274-290
MacKinnon, C. "Difference and Dominance: On Sex Discrimination," in The Moral Foundation of Civil Rights. Ed. Robert K. Fullinwinder and Claudia Mills. Rowman and Littlefield, 1986.
Scott J. Weapons of the Weak: Everyday Forms of Peasant Resistance. New-Haven,: Yale University Press, 1985
Scott J Seeing Like a State: How Certain Schemes to Improve the Human Condition Have Failed. New Haven and London: Yale University Press, 1998).
Therborn G. Between Sex and Power. Family in the World, 1900-2000. – London & New York: Routledge. 2004..
Walby S. Patriarchy at Work. Polity Press. 1986.
Worobek Ch. Accommodation and Resistance // Russia’s Women /Ed. by B.Clements, B.Engel and Ch. Worobec. Bekeley and Los Angelos: University of California Press,. 1991. - P. 17-28
Young, I. (1990) Justice and the Politics of Difference. Princeton: Princeton University Press.
F.Parkin
что демонстрирует, например, теоретическая модель австралийского социолога Р. Коннелла
Коннелл подчеркивает, что современный гендерный порядок характеризуется построением иерархий внутри основных гендерных категорий – мужчин и женщин. Вершину такой иерархии составляет гегемонная маскулинность, доминирование которой сказывается в ограничении власти отличных от нее гендерных групп. Гендерная иерархия власти представляет собой иерархию позиций разных категорий мужчин и женщин, имеющих разные возможности и находящихся в отношениях социального неравенства.
[1] Авторы благодарят за комментарии О.Воронину, А.Золотову, Т.Клименкову, А. Магуна, Е.Мещеркину, Н. Нартову, Л.Попкову, И.Тартаковскую, Ж.Чернову, Л. Шпаковскую, С.Ушакину.
[2] Мы обсуждаем тематику «кризиса мужественности» в: Здравомыслова, Темкина 2002.
[3] Т.е. с тем измерением гендерного порядка, которое Р.Коннелл называет структурой катексиса. Катексис – неологизм, введенный переводчиками Фрейда на английский термина «besetzung», которым был обозначен «заряд психической энергии». Фрейд использовал термин как существительное – эго катексис (ego cathesis), как глагол – эмоционально заряжать объект (to cathect an object), прилагательное – катектическая верность (cathectic fidelity). Термин обозначает проявления заряда физиологической или психической энергии, импульс, аффективную установку на объект и используется в психоанализе для обозначения количества энергии, сцепленного с представлением об объекте или психической структурой (Райнкрофт 1995: 69-70). В дальнейшем этот термин использует Т.Парсонс для обозначения состояния эйфории или диз-эйфории, которое индивид (организм) испытывает по отношению к объекту, объектно-ориентированное состояние аффекта, предполагающее притягательную значимость объекта. По Коннеллу, катексис – это конфигурация эмоционально заряженных социальных отношений с другими людьми (Connell 1987:)
[4] В дальнейшем изложении мы избегаем различения тактик подчиненных и стратегий господствующих исключительно из стилистических соображений. Вместо этого мы выделяем два типа стратегий – стратегии господствующих и стратегии подчиненных.
[5] В таком же русле рассуждает о патриархате Гидденс. Анализируя институт семьи и брака, он пишет «очень часто власть в семьях принадлежит женщинам, но осуществлять свое влияние они могут преимущественно косвенным путем. Женщина стремится замаскировать всякую власть, потому что это выглядело бы как нечто незаконное» (Гидденс 1999: 374)
[6] ….Это пост-патриархтные общества (Северная Америка, Латинская Америка с некоторыми исключениями, Япония, Корея, Океания, в основном Восточная Европа и Россия), неопатриархатные общества (большинство мусульманских стран, Индия, сельские области Китая, некоторые регионы Латинской Америки) и общества промежуточного типа (Южная Азия, Южная Африка, Турция, Западная Африка).
[7] Патриархатная сделка может быть также проиллюстрирована механизмами воспроизводства дедовщины в призывной армии.
[8] Cм. например, правило «белого платка» у мусульманских народов или роль организаций «Солдатских матерей»