Дрожащим голосом Фурудатэ продолжал читать:
— «Статья третья. Тамаё Нономия должна избрать в мужья либо Киё Инугами, либо Такэ Инугами, либо Томо Инугами в течение трех месяцев со дня оглашения этого завещания. В случае, если тот, кого она изберет, откажется жениться на ней, он потеряет все права на мое состояние. Стало быть, если Киё, Такэ и Томо все откажутся жениться на Тамаё или все трое умрут раньше нее, Тамаё будет освобождена от условия, изложенного в статье второй, и будет вольна выйти за любого, за кого пожелает».
Атмосфера в комнате все больше накалялась. Тамаё, белая как простыня, низко опустила голову, но дрожащие плечи выдавали ее крайнее напряжение. Взгляды, бросаемые в ее сторону, становились все более откровенными и злобными. Если бы взглядом можно было убить, Тамаё умерла бы на месте.
В этой густой грозной атмосфере дрожащий, но звучный голос Фурудатэ продолжал чтение, точно выводил песнь, вызывающую злых духов из глубин преисподней.
— «Статья четвертая. В случае, если Тамаё Нономия лишится права унаследовать топор, цитру и хризантемы или если она умрет до или в течение трех месяцев после дня оглашения этого завещания, все деловые предприятия, которыми я владею, должны перейти к Киё Инугами. Такэ Инугами и Томо Инугами будут помогать Киё в управлении делами на тех же должностях, которые ныне занимают их отцы. Остальная часть моего состояния должна быть разделена Фондом Инугами поровну на пять частей, с тем чтобы по одной части было отдано Киё, Такэ и Томо, а две оставшиеся части были отданы Сизуме Аонума, сыну Кикуно Аонума. При этом каждый, получивший долю в моем наследстве, должен внести двадцать процентов этой доли в Фонд Инугами».
Сизума Аонума, сын Кикуно Аонума? Киндаити скривился — еще два новых имени. Но его удивление нельзя было сравнить с потрясением, испытанным остальными, для кого новость оказалась сокрушительной. Все побледнели, едва Фурудатэ произнес эти имена. Но сильней всего это ударило по Мацуко, Такэко и Умэко, у которых был такой пришибленный вид, будто на них обрушилась сила, способная в своей ярости свалить их с ног в самом буквальном смысле.
Но через некоторое время они обменялись взглядами, в которых читалась ненависть — ненависть, не уступающая той, что закипела в них, когда они узнали, что все наследует Тамаё.
Кто этот Сизума Аонума? Киндаити многажды и самым внимательным образом прочел «Биографию Сахэя Инугами», но ни разу не встретил этого имени. Сизума, сын Кикуно Аонума, — чем таким он был связан с Сахэем, что удостоился столь баснословной щедрости? И еще, почему Мацуко, Такэко и Умэко загорелись ненавистью, услышав это имя? Просто ли их разъярило, что кто-то посягает на часть богатства их сыновей? Нет, Киндаити был уверен, что этому есть более глубокая причина.
Киндаити сидел и рассматривал лица клана Инугами со смесью сильнейшего интереса и любопытства, а Фурудатэ тем временем откашлялся и продолжил чтение завещания:
— «Статья пятая. Фонд Инугами сделает все возможное, чтобы обнаружить Сизуму Аонума в течение трех месяцев со дня оглашения этого завещания. Если окажется невозможным обнаружить его за это время или если поиски подтвердят его смерть, вся доля моего состояния, которую он должен был бы получить, будет пожертвована Фонду Инугами. Если Сизума Аонума не будет найден живым в пределах Японии, но при этом обнаружится вероятность, что он живет за границей, указанная сумма должна храниться Фондом Инугами в течение трех лет со дня оглашения этого завещания. В случае, если Сизума Аонума вернется в Японию в течение этого времени, его доля будет передана ему; если же он не вернется, его доля перейдет Фонду Инугами».
В комнате все стихло; это была опасная немота. От злобы, которой была напоена эта мертвая тишина, кровь застыла в жилах Киндаити.
После паузы Фурудатэ продолжил:
— «Статья шестая. Если Тамаё Нономия утратит право унаследовать топор, цитру и хризантемы, или если она умрет раньше или в течение трех месяцев с даты оглашения этого завещания, и если Киё, Такэ или Томо также умрут, вся моя собственность и все предприятия, которыми я владею, должны управляться следующим образом.
Первое. Если Киё умрет, все предприятия, которыми я владею, должны перейти к Такэ и Томо на равных правах. Они будут обладать равной властью вести дела и согласовывать усилия для дальнейшего их развития. Доля оставшегося моего состояния, которая должна перейти к Киё, перейдет к Сизуме Аонума.
Второе. Если или Такэ, или Томо умрут, освободившаяся доля также перейдет к Сизуме Аонума. Если же все трое моих внуков умрут, доля, которую должны были получить покойные, перейдет к Сизуме Аонума. Эта доля будет управляться, как обозначено в статье пятой, в зависимости от того, жив или умер Сизума. Однако если Киё, Такэ и Томо все умрут, обе части моего состояния и все предприятия, которыми я владею, перейдут к Сизуме Аонума вместе с тремя реликвиями, то есть топором, цитрой и хризантемами».
Завещание Сахэя в действительности намного длиннее, точно трактат, исследующий все возможные комбинации смерти и выживания пятерых людей, названных в завещании — Тамаё, трех двоюродных братьев — Киё, Такэ и Томо и человека по имени Сизума Аонума. Опущу дальнейшие повторения, потому что это слишком утомительно и отвлекает от сути. Удовлетворимся главным — почти абсолютное преимущество положения Тамаё сразу же поняли все.
Совершенно невероятно, чтобы Тамаё, в расцвете лет и здоровая, могла умереть в течение ближайших трех месяцев. А в результате — только ей предстоит решить, кто именно унаследует все состояние и дела Инугами. Другими словами, судьбы Киё, Такэ и Томо зависели от ее решения.
Кроме власти, данной Тамаё, другая примечательная сторона завещания была связана с именем Сизума Аонума, потому что всякому, внимательно изучившему завещание, стало бы ясно, что он занимает второе место после Тамаё. Киё, Такэ и Томо могут получить часть дедова наследства независимо от Тамаё только при условии, что она утратит свои права или умрет; но если это случится, в игру тут же вступит этот самый Сизума.
Конечно, он не сможет принимать участия в делах Инугами, но при разделе состояния его доля будет в два раза больше, чем доля каждого из троих. Больше того, если Сизума умрет, Киё и оба его кузена ничего не выиграют, зато, если случится противоположное, то есть если либо Киё, Такэ или Томо умрут, доля каждого из умерших перейдет прямиком в карман Сизуме. И того больше — если Тамаё и все три кузена умрут, тогда все — все состояние Инугами и все его предприятия — перейдут к этому таинственному человеку по имени Сизума Аонума.
Короче говоря, в соответствии с условиями завещания, все состояние Сахэя и его предприятия будут сперва под контролем Тамаё, а потом — если до этого дойдет — могут полностью перейти Сизуме. По этой схеме получалось, что ни Киё, ни Такэ, ни Томо не имели ни малейшей возможности получить в единоличное владение собственность и предприятия клана Инугами. Даже если один из них выживет, а все остальные, включая Тамаё и Сизуму, умрут, он все равно не получит все состояние семьи, поскольку доля Сизумы будет отдана Фонду Инугами.
Какое странное завещание! Злое проклятье, а не завещание! Теперь Киндаити понял, почему Фурудатэ боялся, как бы оно не вовлекло членов клана в распрю, в семейную междоусобицу.
В здравом ли уме Сахэй писал это завещание? Если да, то почему он так холоден к своим кровным внукам и при этом так добр к Тамаё, даже если она и потомок почитаемого им благодетеля, да и к этому незнакомцу Сизуме Аонума тоже? Нет, не только к трем внукам Сахэй выказал пренебрежение завещанием: с их матерями и отцами он посчитался еще меньше — по сути, полностью обошел их. Мацуко, Такэко и Умэко — родные дочери Сахэя остались совершенно ни с чем.
Всем известно, что при жизни Сахэй не благоволил к своим дочерям, но чтобы его неблаговоление достигло такой степени… Киндаити, охваченный неописуемым ужасом, сидел и вглядывался в их лица.
Мертвая, противоестественная маска не позволяла Киндаити увидеть лицо Киё, но сила потрясения, которое тот испытал, очевидна: плечи дрожат, руки, лежащие на коленях, дико, как в лихорадке, дергаются и пот начал просачиваться из-под его маски, стекая по подбородку на шею.
Квадратный Такэ уставился в одну точку на полу, широко раскрыв изумленные глаза. Даже этот надменный кичливый человек, похоже, ошеломлен необычным завещанием своего деда. Лицо его тоже мокро от пота.
Томо, хитрец и лицемер, напротив, все время дергается. Качает ногой — со стороны смотреть на это очень неприятно — и перебегает глазами, заглядывая в лица остальных. Однако взгляд его, как магнит, притягивает Тамаё, тонкие губы изгибаются в легкой улыбке, выражающей и надежду, и опасения.
Саёко, младшая сестра Такэ, сидит, сосредоточив все свое внимание на Томо. Затаив дыхание, вся напружинившись, она следит за хитрыми маневрами своего кузена, посылая ему безмолвные мольбы и призывы. Но вот, не получив отклика и видя, как он вновь и вновь пялится на Тамаё, она закусила губу и грустно опустила глаза.
Мацуко, Такэко и Умэко — воплощенная ярость. Такое впечатление, что они сейчас лопнут от переполнившего их темного чувства — чувства ненависти, без сомнения, к покойному Сахэю. Однако, вспомнив, что объекта их ненависти больше не существует, они перенаправили всю свою злобу на Тамаё. Какие гневные взгляды мечут они на бедную девушку!
На первый взгляд может показаться, что Тораноскэ, муж Такэко, держит себя в руках, но его и без того багровое лицо еще больше побагровело и залоснилось от скрытого бешенства. Вид у него такой, словно его вот-вот хватит удар. Он мечет злобные взгляды, как отравленные копья, во всех, кроме собственной жены и детей.
У Кокити, мужа Умэко, глаза — как у бездомной собаки, которую били и мучили всю жизнь. Явно поджав хвост, он нервно и трусливо заглядывает в лица присутствующих. Ну да, а чуть копни, и под поверхностью обнаружится вероломная сущность, от которой нелегко избавиться. Он ненавидит всех, кроме своего сына Томо. Он даже на жену смотрит с неприязнью.
Наконец, Тамаё. Вот на нее, когда оглашение завещания наконец закончилось, стоило посмотреть. Пока Фурудатэ перебирал статьи одну за другой, она постепенно взяла себя в руки, и к тому времени, когда он кончил, была все еще бледна, но ни в коем случае не испугана и не возбуждена. Тамаё сидела совершенно спокойно, безмолвна и одинока, как прекрасная глиняная статуэтка. Неужели она не замечает взглядов ненависти, которыми клан Инугами осыпает ее, как стрелами? Она сидит, безмолвная и спокойная, но в ее глазах сияет странный свет, словно, погрузившись в транс, она видит сон.
Вдруг кто-то закричал:
— Не верю! Не верю! Подделка!
Киндаити удивился — кто бы это мог быть? Это была старшая дочь Сахэя, Мацуко.
— Нет! Нет! Это не настоящее завещание отца. Кто-то… кто-то… — Она перевела дыхание. — Это чей-то заговор, чтобы украсть состояние Инугами. Это очевидная фальшивка! — Ее резкий голос наполнил комнату.
Брови у Фурудатэ задергались, он закашлялся, одновременно что-то мямля. Но, быстро взяв себя в руки, вынул носовой платок, утер рот и произнес подчеркнуто спокойным, увещевающим тоном:
— Госпожа Мацуко, я тоже не могу не пожелать, чтобы это завещание оказалось фальшивым. А также, если оно и отражает истинные желания господина Инугами, чтобы в нем обнаружились какие-то формальные промахи и ошибки, которые сделали бы его по закону недействительным. Но, госпожа Мацуко, — нет, позвольте мне объяснить это не только госпоже Мацуко, но и всем вам, — это завещание совершенно подлинное и полностью удовлетворяет всем законным требованиям. Если у кого-то из вас имеются какие-либо возражения против этого завещания и он намерен оспорить его через суд, это ваше дело. Но хочу заметить, вы, скорее всего, проиграете дело. Это завещание совершенно обязательно для исполнения. Что бы вы ни говорили, но смыслу этого завещания должно следовать буквально и его указания выполнить полностью.
Фурудатэ втолковывал это медленно, отчетливо выговаривая каждое слово и переводя взгляд с одного члена семьи на другого, начав с маски Киё. Наконец взгляд его добрался до Киндаити. Прочитав в глазах Фурудатэ смущение, тревогу, страх и больше того — безмолвную мольбу, Киндаити слегка кивнул. Потом, еще раз посмотрев на руки адвоката, стиснувшие документ, он почувствовал невыразимый ужас. Ему почудилось, будто сквозь страницы завещания проступает кровь.
Фамильное древо
— Итак?.. — Слово, словно длинная капля, скопившаяся на краю крыши, одинокое и безрадостное, сорвалось с губ Киндаити.
— Итак?.. — повторил чуть погодя Фурудатэ, точно так же беспомощно, мрачно и уныло.
И снова оба молчали, глядя на великолепную виллу Инугами над озером, и быстро надвигающиеся осенние сумерки окрашивали огромное поместье в теплые коричневые тона. Однако Фурудатэ эти горные сумерки скорее всего представлялись черной вуалью зла, которая постепенно окутывает окрестность, — Киндаити заметил, что ноги адвоката мелко дрожат.
Наверное, поднялся ветер, потому что мелкая зыбь пробежала и рассыпалась по поверхности озера. Фурудатэ, как всякий человек, только что переживший кризис, отдался на волю усталости. Казалось, еще немного, и он полностью утратит способность что-либо соображать.
— Итак?.. — повторил он унылым, механическим голосом.
После чтения завещания они, откланявшись, покинули дом Инугами. На душе у них было невыносимо тяжело от той безнадежной, неумолимой враждебности, которую породило завещание, и оба, молча и совершенно не задумываясь, направили свои шаги к «Трактиру Насу». Потом, оказавшись в номере Киндаити, уселись в плетеные кресла на балконе и долго сидели так, не говоря ни слова.
С губ Киндаити свешивалась сигарета, давным-давно погасшая, а он, очевидно, даже не понимал, что ее надо бы раскурить заново. Наконец, швырнув сигарету в пепельницу и скрипнув креслом, он подался вперед.
— Итак, господин Фурудатэ, что вы обо всем этом думаете? Вы огласили завещание, и теперь ваш долг исполнен. Больше нечего скрывать, так что, пожалуйста, расскажите мне о завещании все, чего не могли сказать прежде.
Фурудатэ ответил Киндаити мрачным, почти испуганным взглядом.
— Господин Киндаити, вы совершенно правы. Теперь больше нет нужды что-либо таить. Но с чего мне начать?
— Давайте продолжим с того, на чем мы остановились, — ответил Киндаити тихим, но твердым голосом. — С того, о чем мы говорили в этой комнате прежде, чем вы отправились на виллу Инугами. Господин Фурудатэ, вы подозреваете, что это Тамаё подкупила господина Вакабаяси и тайком прочла завещание, да?
Фурудатэ вздрогнул, словно кто-то коснулся болезненного нерва, но тут же возразил еле слышно:
— Почему вы так говорите? Нет, у меня не было ни малейшего представления о том, кто подкупил Вакабаяси или кто прочел завещание. Я даже не уверен, что это вообще было.
— Послушайте, господин Фурудатэ, теперь уже поздно отказываться от собственных слов. Не думаете же вы, что все эти происшествия с Тамаё в самом деле могут быть случайностью? Разумеется, вы так не думаете…
— Вот именно. — Фурудатэ, по-видимому, удалось собраться с силами. — Именно это я имел в виду. Разве так называемые случайности не доказывают, что не Тамаё подкупила Вакабаяси? Значит, можно предположить, что кто-то другой подкупил Вакабаяси и прочел завещание.
Киндаити многозначительно улыбнулся.
— Предположим, что так. Но тогда почему именно Тамаё столько раз попадала в опасные положения и с ней произошло столько происшествий, каждое из которых вполне могло завершиться ее гибелью?
— Потому что кто-то, прочитавший завещание, пытался убить ее. В конце концов, Тамаё — как колючка в теле клана Инугами. Пока она жива, именно она будет решать, кто унаследует семейное состояние.
— Но если это так, то почему же ни одна из попыток не увенчалась успехом? Гадюка в спальне, испорченные тормоза и третий случай на днях, с лодкой, — все покушения на ее жизнь не удаются. Почему преступник не сделает свое дело получше?
Фурудатэ уставился на Киндаити диким взглядом, расширив ноздри, лоб его взмок от пота. Наконец он прошептал хриплым голосом:
— Господин Киндаити, я вас не понимаю. О чем вы…
Киндаити медленно покачал головой.
— Все вы понимаете, господин Фурудатэ. Вы понимаете, но отрицаете это. Я знаю, что вы тоже должны были прийти к выводу, что человек, который бросил гадюку в спальню, человек, который испортил тормоза, человек, который пробуравил дыру в лодке и заткнул ее замазкой — не кто иной, как сама Тамаё.
— Но для чего? Зачем ей все это?
— Чтобы подготовить почву для будущих событий.
— Будущих событий?
— Тройного убийства Киё, Такэ и Томо.
Фурудатэ вспотел еще сильнее, пот сбегал со лба по щекам многочисленными ручейками. Даже не пытаясь вытереть лицо, он вцепился обеими руками в плетеное кресло, словно чтобы не выпрыгнуть из него.
— Тройное убийство Киё, Такэ и Томо? Кто, по-вашему, собирается убить их? И как все это связано с несчастными случаями с Тамаё?
— Выслушайте меня спокойно, господин Фурудатэ. Тамаё подарили огромное состояние. Ей завещали громадную власть. Но к этому добавлено некое условие: она должна выйти за Киё, Такэ или Томо — то есть если все трое не умрут или не откажутся на ней жениться. Последняя возможность, конечно, совершенно невероятна. Тамаё на редкость красива, и, больше того, тот, кто женится на ней, обретет огромное состояние и власть клана Инугами — нужно быть сумасшедшим или дураком, чтобы отказаться от такого брака. Уже сегодня, в той комнате, где мы все сидели, я собственными глазами видел, как Томо прямо-таки рванулся к Тамаё. Значит…
— Значит? — отозвался Фурудатэ. Он словно бросил вызов Киндаити.
— Значит — что будет, если Тамаё не нравятся все трое? Или если у нее есть другой возлюбленный? Давайте предположим, что Тамаё не хочет выходить ни за кого из этих троих, но, конечно, она не хочет потерять и состояние Инугами. А ведь Тамаё ничего не получит, если эти трое не умрут. Итак, она решает убить их, одного за другим, и подстроила все эти несчастные случаи, чтобы сыграть роль еще одной предполагаемой жертвы, когда убийства действительно произойдут.
— Господин Киндаити… — Фурудатэ дышал часто, словно поперхнулся красной горячей массой. Наконец возмущенно выговорил: — Вы ужасный человек. Как можно держать такие страшные мысли в голове? Неужели все люди вашей профессии столь подозрительны?
Киндаити грустно улыбнулся и покачал головой.
— Это не подозрительность. Я просто рассматриваю вероятность такого сценария. С тем же успехом мы можем рассмотреть вероятность противоположного. Скажем, странные происшествия с Тамаё на самом деле не являются притворством или обманом с ее стороны, но кто-то действительно пытается убить ее. В таком случае, кто является преступником и что он или она задумал?
— Хорошо, — повторил Фурудатэ, — кто же в таком случае является преступником?
— В таком случае все трое мужчин — Киё, Такэ и Томо — попадают под подозрение. Иначе говоря, если один из них не уверен, что сможет заполучить Тамаё, станет ли он сидеть сложа руки и спокойно наблюдать, как Тамаё выбирает мужа из двух остальных? Как только Тамаё станет женой одного, двое полностью лишатся наследства Инугами. Вот и выходит: убить Тамаё значит получить по крайней мере хоть какие-то деньги.
— Вы страшный человек, господин Киндаити. Страшный. Однако все это лишь фантазия. Только в романах человек может быть столь хладнокровен.
— Нет. Этот человек, он или она, уже показал свое хладнокровье. Вспомните, кто-то ведь преспокойно убрал господина Вакабаяси. Кстати, если мы продолжим рассматривать сценарий, о котором я говорю, то не только Киё, Такэ и Томо подпадают под подозрение, но также их родители и даже сестра Такэ. Добившись того, чтобы их сын или брат наверняка получил долю в наследстве, они сами тоже получают долю. И тогда встает вопрос: у кого из них была такая возможность — подбросить гадюку в спальню Тамаё, испортить ее машину и пробуравить лодку? Имеются ли у вас какие-нибудь соображения на этот счет, господин Фурудатэ?
Фурудатэ снова с ужасом и в полном смятении уставился на Киндаити.
— Так, господин Фурудатэ, я вижу, у вас в голове вертится имя. Кто это?
— Нет-нет, не знаю. А у кого была такая возможность? Она была у всех.
— У всех?
— Да, за исключением Киё, который только что вернулся. Господин Киндаити, все члены семьи ежемесячно собирались здесь, в Насу, чтоб совершать поминальный обряд по Сахэю. Разумеется, они приезжали не для того, чтобы почтить старика. Они приезжали сюда раз в месяц потому, что хотели выяснить, что собираются делать другие, и потому, что никто из них не желает потерпеть поражение. А происшествия с Тамаё всегда случались, когда они были здесь. На этот раз тоже…
Киндаити присвистнул и энергично почесал в затылке.
— Это д-действительно очень интересное д-дело, г-господин Фурудатэ. Кто бы ни был этот злоумышленник, загадку он загадал нам непростую.
Киндаити задумался, отчаянно ероша волосы, отчего шевелюра его совсем встала дыбом. Наконец, вспомнив о присутствии Фурудатэ, он повернулся к адвокату, который изумленно взирал на него, и робко улыбнулся.
— Пожалуйста, простите меня, — засмеялся он. — Это у меня такая привычка, когда я волнуюсь. Надеюсь, вы не обиделись. В общем, как я уже сказал, мы рассматриваем две вероятности — вероятность того, что странные происшествия с Тамаё являются инсценировками, и вероятность, что они не являются таковыми. Кстати, если последняя верна, тогда есть еще один серьезный подозреваемый. А вот был ли у него шанс прочесть завещание, это другой вопрос.
— Кто это?
— Сизума Аонума.
Фурудатэ тихонько ахнул.
— Оставим в стороне вопрос, был ли у него такой шанс или нет, но он больше, чем все остальные, может желать смерти Тамаё. Если она не умрет, он вообще исключается из этой схемы наследования. У него нет возможности заставить Тамаё отвергнуть внуков Сахэя, значит, он должен убить ее, если он хочет получить свою долю. А если после этого умрут все трое внуков, он получает все — все состояние Сахэя и бизнес. Господин Фурудатэ, — с ударением сказал Киндаити, — кто такой Сизума Аонума? Какое отношение он имеет к Сахэю? И почему Сахэй так к нему благоволил?
Фурудатэ глубоко вздохнул. Вытерев липкий лоб носовым платком, он уныло покивал головой.
— Сизума Аонума был причиной того, что в последние годы на сердце у Сахэя было столько горечи и боли. Неудивительно, что тот отвел Сизуме столь важную роль в завещании. Сизума — это… — Слова словно застряли в горле у Фурудатэ. Потом, откашлявшись, он пробормотал, почти запинаясь: — Сизума — это незаконный сын Сахэя.
Киндаити удивленно выгнул брови.
— Сын?
— Да. Единственный сын.
— Но тогда почему?.. Я имею в виду, что о нем нет ни малейшего упоминания в «Биографии».
— Разумеется. Написать об этом — значило бы выставить напоказ то, что сделали Мацуко, Такэко и Умэко — их жестокий неприглядный поступок. — Фурудатэ начал свой рассказ бесстрастным голосом, словно читая по памяти: — Сахэю было уже за пятьдесят, когда он впервые в жизни полюбил. До того у него было три любовницы, которые родили Мацуко, Такэко и Умэко, но ни к одной из них он не испытывал серьезного чувства. Он просто держал их при себе, чтобы удовлетворять свои телесные потребности. Но потом, когда ему перевалило за пятьдесят, он впервые в жизни глубоко полюбил женщину. Ее звали Кикуно Аонума, и она работала на шелковой фабрике Инугами. Говорят, она была даже моложе Мацуко. Спустя некоторое время Кикуно забеременела, отчего три дочери Сахэя впали в панику. Поскольку они были от разных матерей, они никогда, даже в детстве, не были близки. Наоборот, они постоянно враждовали и воевали друг с другом, как самые заклятые враги. Но в данном случае они объединились и направили все свои силы против Кикуно — слишком их огорчила ее беременность.
— Почему? Какое им дело до ее беременности?
Фурудатэ слегка улыбнулся.
— Разве это не очевидно? Что, если у Кикуно будет мальчик? Сахэй был совершенно опьянен ею, и если бы она подарила ему сына, которого он всегда хотел, он мог вступить с ней в законный брак. И тогда мальчик отобрал бы у них все состояние Инугами.
— Понятно. — Киндаити поборол подступающую дрожь. Он кивнул медленно и серьезно.
— Поэтому три дочери заключили союз и начали травить Кикуно, мучить ее, и делали это со всей яростью и жестокостью самым неподобающим образом. В конце концов Кикуно не выдержала. Она решила, что, если так будет продолжаться, эти трое замучат ее до смерти. И она ушла. Мацуко, Такэко и Умэко возликовали, но потом, после ухода Кикуно, выяснилось, что Сахэй передал ей три реликвии Инугами: топор, цитру и хризантемы.
— Да, я хотел спросить об этом. Что это за топор, цитра и хризантемы?
— С вашего разрешения, об этом чуть позже. В завещании говорится, что эти реликвии Инугами означают право на получение наследства. Сестры узнали, что Сахэй отдал их Кикуно и сказал ей, что, если у нее родится сын, она может вернуться с этими реликвиями и предъявить свои права. Неудивительно, что сестры впали в еще большую панику. Узнав, что Кикуно действительно благополучно родила мальчика, они не смогли совладать со своей яростью и, точно демоны из преисподней, бросились к ней. Кикуно еще не оправилась после родов, а они заставили ее подписать заявление, что Сахэй не был отцом ребенка. Потом, отобрав три реликвии, победоносно вернулись домой. Вот почему в последние годы с Мацуко, Такэко и Умэко Сахэй был холоден как лед.
Киндаити вспомнил злобные лица трех женщин. А представив себе, какими они были в молодости, когда у них было еще больше злобы и сил, он почувствовал, как по спине побежали мурашки.
— Понятно. Что случилось с Кикуно и ребенком?
— Ну, эти ужасные события, конечно же, произвели на Кикуно сильнейшее впечатление. Она подписала это заявление, но кто знает, как еще ей могут навредить? И вот она взяла ребенка, Сизуму, и исчезла бесследно. Даже теперь мы понятия не имеем, где мать и сын. Если Сизума жив, ему должно быть двадцать девять, столько же, сколько Киё.
Фурудатэ кончил свой рассказ и тяжко вздохнул.
Смутная мысль мелькнула в голове Киндаити. А что, если завещание Сахэя с самого начала писалось с ужасающим умыслом? Не нарочно ли старик сотворил такое странное завещание, чтобы вызвать разлад между Мацуко, Такэко и Умэко — кровавую вражду, которая будет длиться годы и годы? Киндаити обдумывал услышанное, подавленный тяжкими мыслями, но в конце концов, вынув ручку и бумагу, начал набрасывать фамильное древо Инугами. Долго он сидел, глядя на эту схему, словно в ней можно было отыскать разгадку.
Итак, вот что стало отправной точкой ряда загадочных убийств, произошедших в клане Инугами. Занавес поднялся, начался первый акт этой кровавой трагедии.
Таинственная обезьяна
Необычное завещание Сахэя быстро стало горячей темой для алчных журналистов. Благодаря усилиям некоего агентства новостей вся страна узнала из газет о содержании завещания и непримиримой вражде, которую оно породило в семье. Разумеется, центральные ежедневники не уделяли большого места столь частному делу, зато страницы всех без исключения второ- и третьеразрядных газетенок были заполнены сенсационными, лживыми и тенденциозными материалами на эту тему. В результате вопрос о наследовании состояния Сахэя Инугами перестал быть местной проблемой, но разросся до масштабов общенациональных. Всякий, кого хоть что-то интересовало, с любопытством следил за развитием событий, и все гадали, кого же эта Тамаё Нономия выберет в мужья. А многие даже бились об заклад и делали ставки на того или другого.
Между тем вилла Инугами, оказавшись в центре всенародного внимания, по-прежнему безмолвная, как будто вымершая, стояла у озера Насу. Такэко и Умэко с их семьями все еще оставались там, но с Мацуко и Киё почти не общались. И все они, когда случалось им встретиться на нейтральной территории, пытались понять, что на уме у других. В доме назревало четыре тайфуна, при этом связанных между собой сложнейшим переплетением интересов — Мацуко с Киё, семья Такэко, семья Умэко и Тамаё. Невозможно представить себе, в каком ужасном положении оказалась Тамаё. Мацуко, Такэко, Умэко с их семьями ненавидели друг друга как заклятые враги и, несмотря на это, были едины в своей ненависти к Тамаё. Но никто из них не выказывал этих чувств в открытую. Кинжалы ревности таились в душах трех сестер, но что касается Тамаё, с ней они были — сплошная лесть и улыбки. Их страшно злила сама необходимость осыпать эту молодую сироту лживыми похвалами, и от этого их ненависть к ней удваивалась.
Само собой разумеется, что, науськанные своими родителями, Такэ и Томо ежедневно являлись к Тамаё с изъявлениями своего ей почтения. Такэ — воплощенное чванство — с самого начала демонстрировал полную уверенность в себе и не рассыпался в явно лживых комплиментах, зато хитрец и пролаза Томо вилял, как собака, хвостом — того и гляди, отвалится. Он бегал вокруг Тамаё, засиживался допоздна и вежливо скулил, стараясь снискать ее расположение.
А Тамаё была великолепна. Хотя всем своим существом она чувствовала ненависть семьи, и проклятия, посылаемые на ее голову, ощущались ею, как разряды электрического тока, все же это ее словно бы не касалось. Она оставалась изящной и благородной, и ее отношение к самоуверенному Такэ и к изворотливому Томо после оглашения завещания почти или даже вовсе не изменилось, разве что теперь она никогда не забывала держать Макаку поблизости, когда кто-то из них посещал ее в ее комнатах.
Тамаё не чуралась и Киё с его маской. Поскольку он по собственному почину никогда не приходил навестить ее, она время от времени заходила в его комнату, и встречи эти, по слухам, были необычайно странными. И опять-таки Тамаё в таких случаях сопровождал Макака. Да и Киё, принимая Тамаё, никогда не бывал один, всякий раз рядом с ним оказывалась его мать. Таким образом, встречи Киё и Тамаё всегда проходили в присутствии Мацуко и Макаки. Это, разумеется, не способствовало беседе, и то и дело наступало неловкое молчание.
Киё, очевидно понимая, насколько он отвратителен в своей злобной маске, по большей части отмалчивался. Говорила Тамаё. Но когда в ее словах звучал хотя бы намек на вопрос или они касались прошлого Киё, Мацуко тут же вмешивалась и отвечала за сына, ловко и ненавязчиво переводя разговор на другую тему. И всякий раз Тамаё явно бледнела и порой вздрагивала.
Так она и жила в одном доме с Такэ и Томо, которые жаждали поскорей заручиться ее любовью, и только присутствие Макаки спасало ее от беды. Самым простым и быстрым способом овладеть Тамаё было, если понадобится, насилие — оба этих человека имели достаточно подлости, чтобы решиться и на такое. Не раз они готовы были сделать ей похотливые предложения. Останавливало их только присутствие Макаки. Попытайся кто-нибудь из них совершить что-либо неподобающее, безобразный великан, без сомнения, сломал бы ему шею.
— Вы хотите кое-что узнать о Макаке? — Так Фурудатэ начал рассказ об этом таинственном человеке. — Это, разумеется, не настоящее его имя. Вы сами видели, внешне он совершенная обезьяна, вот его и прозвали так, когда он был еще мальчишкой. Прозвище прилипло к нему и стало его настоящим именем. Я и сам уже не помню, как его зовут по-настоящему. Он осиротел в раннем детстве, и мать Тамаё из жалости взяла его на воспитание. Да, они с Тамаё росли вместе с очень раннего возраста. И когда родители Тамаё умерли, а Сахэй взял ее в дом Инугами, Макака пришел с ней. У него не все в порядке с головой, но он слепо предан Тамаё и служит ей с абсолютной преданностью. Он готов на все, чего бы она ни попросила. Если она прикажет ему убить, он сделает это с радостью.
Последние слова сорвались с губ Фурудатэ, похоже, нечаянно. Он просто хотел подчеркнуть, насколько Макака предан Тамаё. Но едва они были произнесены, как и говоривший и слушающий, словно их нежданно разбудили, подняли глаза и посмотрели друг на друга.
Фурудатэ, явно сожалея о сказанном, неловко кашлянул, а Киндаити, желая его успокоить, переменил тему разговора.
— Кстати, я слышал, что именно Макака ухаживает за хризантемами в поместье Инугами.
— О да, вы их видели? Этот человек, может, и не слишком умен, но что касается выращивания хризантем — тут он замечательно талантлив. Отец Тамаё, жрец в святилище Насу, обучил его этому делу — а хризантемы почитаются реликвией не только в святилище Насу, но и в клане Инугами. Помните: топор, цитра и хризантемы?
— Пожалуйста, расскажите, что за история связана с тремя этими предметами? Имеют ли они отношение к святилищу Насу?
— Да. Топорик ёки, которым колют дрова; цитра кото о тринадцати струнах; и хризантема кику. Изначально это были три священных предмета святилища Насу. Понимаете, если произнести эти слова слитно, получается — ёкикотокику — «пришли благие вести». Сколько помню, так звучал семейный девиз Кикугоро, известного актера Театра кабуки. Однако уверен, что реликвии святилища Насу не имеют никакого отношения к Театру кабуки или актерству. Дайни Нономия — благодетель Сахэя и дед Тамаё, как вам известно, — решил, что это словосочетание благоприятно, и заказал кузнецу выковать золотой топор, цитру и хризантему, сделав их священными реликвиями святилища. А уже потом, когда Сахэй открыл свое дело, Дайни подарил их ему, а с ними и сам девиз в знак благопожелания. Так они стали наследными реликвиями клана Инугами.
— И где они теперь?
— Хранятся в Фонде Инугами. В конце концов, когда Тамаё выйдет замуж за Киё, Такэ или Томо, реликвии перейдут к ее мужу. А сами реликвии — это маленькие золотые миниатюрки, размером чуть больше пяди каждая.
Фурудатэ продолжал, хмурясь:
— Так оно и есть — топор, цитра и хризантемы изначально принадлежали Дайни, и мне кажется, я понимаю, почему старик Инугами пожелал, чтобы по его смерти они вернулись к потомку Дайни. Однако все чрезвычайно усложнилось — теперь весь капитал и вся недвижимость Инугами связаны с этими предметами. Поневоле задаешься вопросом, благие ли вести оставил по себе Сахэй? — со вздохом пробормотал Фурудатэ.
Киндаити, раздумывая, проговорил:
— Понятно. Значит, есть звукосочетание топор — цитра — хризантемы — ёкикотокику, — а сами вещицы ничего не значат, лишь символизируют право наследования богатств Инугами.
— Вот именно. Реликвии позолочены, но это всего лишь накладное золото, так что стоят они совсем недорого. Значимость их в том, что они собой олицетворяют, — закивал головой Фурудатэ.
Однако теперь, оглядываясь назад, мы понимаем, что вывод этот был очень далек от истины, потому что топор-цитра-хризантемы — ёкикотокику — сами эти слова впоследствии потрясут их своим ужасающим смыслом.
Ёкикотокику. Этот благоприятный девиз действительно помогал клану Инугами, пока Сахэй был жив. Защищал ли он его по-прежнему своей силой теперь, когда старик умер? Нет, оглядываясь на все, что произошло, мы можем сказать, что он больше не защищал, но, напротив, теперь стал проклятием клана Инугами. Но даже наш проницательный Киндаити совершенно не сознавал этого, по крайней мере пока ряд кошмарных происшествий постепенно не открыл ему глаза.
— Кстати, какова вероятность того, что вы отыщете Сизуму Аонума?
— Не знаю. Еще до оглашения завещания я приказал искать его по всей стране, но пока что никаких следов мы не нашли. Даже если он благополучно вырос, кто же может знать, пережил ли он войну, которая только что закончилась?
Возможно, демоны преисподней были в проказливом настроении, но внезапно Киндаити поразила необыкновенная мысль. Смущенный явной смехотворностью своей идеи, он все же не мог выбросить ее из головы.
— Господин Фурудатэ, вы сказали, что Макака сирота, да? И одного возраста с Сизумой. Хорошо ли известна истори<