I. За решеткою железной
Он сидел на самом высоком сучке под сквозным куполом своей высокой просторной клетки. Этот сучок отходил от засохшего древесного ствола, возвышавшегося посреди клетки, и совсем не был похож на ту большую, протянувшуюся со скалы над морем ветку огромной сосны, на которой он привык сидеть в своей родной стране по ту сторону океана.
Он сидел, втянув в слегка приподнятые темные крылья белоснежную, гладкую, блестящую голову. Его немигающие черные с желтизной глаза, блестящие и твердые как стекло, смотрели из-под нависших бровей с пронзительным и гневным вопросом, так непохожим на их обычное выражение неукротимого отчаяния.
Этот глупый человеческий мир за прутьями его клетки, ненавистный, глазеющий любопытный мир, который он всегда старался не замечать, предпочитая пристально смотреть на солнце или созерцать глубь небес над головой, — как этот мир изменился со вчерашнего дня! Не было уже любопытной, крикливой толпы. Даже высокие здания из красного кирпича и серовато-белого камня за решеткой парка исчезли; он видел, как они, медленно наклоняясь, падали вниз или внезапно с шумом взлетали на воздух, выбрасывая столбы серого и оранжевого дыма и багрового пламени.
То здесь, то там он видел стремительно бегущих людей. Другие люди лежали совсем тихо; их растянувшиеся неподвижные фигуры виднелись и на коротко подстриженной траве, и на белых асфальтовых тротуарах, и на развороченной мостовой.
Он знал, что эти неподвижные фигуры были люди и что эти люди были мертвы, и это наполняло его сердце торжеством. Люди были его враги, его тюремщики.
Когда-то ровный, зеленый дерн вокруг его клетки теперь весь был изрыт глубокими желтовато-бурыми ямами. Он заметил, что эти ямы всегда следовали за ужасным грохотом, за столбом сине-багрового пламени и бурого дыма, и появление их всегда сопровождалось дождем камней, кусков земли и твердых обломков, которые иногда со злобным жужжаньем залетали к нему в клетку. В этих твердых обломках таилась страшная сила. Он знал это, потому что один из этих обломков попал в его товарища по плену, золотистого альпийского орла, и тот лежал теперь мертвый на засыпанном полу клетки кучей окровавленных перьев. Часть из прутьев его собственной клетки была пробита и разломана.
Воздух кругом был наполнен треском и бешеным ревом, который заставлял его крепче сжимать железными когтями сук, на котором он сидел. Посреди маленького пруда, в пятнадцати метрах от его клетки, столпилось восемь или десять, перепуганных уток и красноклювых водяных курочек, — все, что осталось от целой стаи водяных птиц, еще недавно наполнявших пруд своим гоготаньем.
Эта маленькая группа все время была в движении: те из птиц, которые были снаружи, стремились пробиться в середину, а захватившие местечко в середине пытались сохранить свои места. Однако вскоре они опять оказывались оттесненными кнаружи и снова пытались с бешеной торопливостью повторить свой маневр.
Пристальный взор орла с невыразимым презрением смотрел на эту глупую панику. С таким же гневом глядел он и на трех сухопарых журавлей, которые не так давно еще столь горделиво-медленно прохаживались среди остальных, более мелких птиц, отгоняя их от своего корма. Теперь они, толкаясь и опустив головы, забились в густой лавровый кустарник позади клетки, и их длинные ноги вздрагивали при каждом взрыве.
Среди всей этой суматохи и носившейся кругом смерти один орел не испытывал страха. Все это только возбуждало его. Когда осколок гранаты пролетал над его головой, он даже не шевелился, а глаза его продолжали, не мигая, смотреть перед собой. Шум, треск и ужасное сотрясение воздуха, казалось, успокаивали его давнишнюю тоску по свободе и родным местам. Это напоминало ему ураганы, проносившиеся над его старой сосной, и грохот волн, ударявшихся о подножье утеса.
Время от времени, когда нервы его напрягались от непреодолимого возбуждения, он поднимался во весь рост, наполовину распустив крылья и вытянув вперед блестящую белоснежную шею, и издавал короткий, пронзительный крик. Затем снова садился на свою перекладину и принимался гневно созерцать разрушение города.
II. На свободе
Как раз в тот момент, когда орел сидел на полу клетки, над его головой пролетел снаряд, сорвал крышу клетки и со страшным шипеньем разорвался недалеко от нее. Орел поднял голову и несколько секунд смотрел вверх, прежде чем сообразил, что его тюрьма уже перестала быть тюрьмой.
Перед ним была свободная дорога в воздушное пространство...
Но орел не торопился. Измерив точно глазами ширину пролома, он убедился, что этот пролом был слишком мал для его широко распростертых крыльев. Он не мог подняться прямо с земли, так как слишком узкая клетка не давала ему возможности взмахнуть крыльями.
Прыгая с ветки на ветку, орел достиг верхнее сука, который все еще был в состоянии выдержать его тяжесть, несмотря на то, что был надломлен осколком снаряда.
С этого сука орел одним взмахом крыльев взлетел кверху. Но концы его крыльев ударились о края отверстия, и орла с такой силой отбросило назад, что ему лишь с большими усилиями, несколькими отчаянными взмахами крыльев, удалось восстановить равновесие и удержаться на прежнем суку.
После этого неожиданного отпора орел сидел с полминуты, пристально смотря на пролом. Он не хотел вторично терпеть неудачу. Вершина засохшего ствола несколько возвышалась над суком; прежде орел не обращал на нее никакого внимания, теперь же он начал разглядывать ее с интересом.
Он взлетел на эту вершину, с минуту раскачивался на ней, стараясь удержать равновесие, а затем снова подпрыгнул к отверстию, сделав короткий судорожный взмах только наполовину распростертыми крыльями. Прыжок почти пронес его через отверстие, но все же не настолько, чтобы можно было свободно взмахнуть крыльями. Орел судорожно выпустил кости, и ему удалось схватиться за конец сломанной перекладины клетки. С отчаяньем вцепился он в нее, борясь с естественным желанием помочь себе хлопаньем крыльев он схватился клювом за другую перекладину и повис на ней, пока ему не удалось найти опору для обеих лап. Затем медленно продвинулся вперед и очутился на свободе, по другую сторону решетки, которая так долго служила ему тюрьмой...
В это время снаряд разорвался так близко от него, что его засыпало сухой землей. Орел гневно встряхнулся, отпрыгнул в сторону и начал приводить в порядок свои перья. Он продолжал тщательно заниматься своим туалетом, как будто в двух шагах от него не было ни грохота ни смерти. И только кончив туалет, орел взмахнул крыльями и поднялся на воздух.
Он полетел к самой высокой точке, бросившейся ему в глаза, которая оказалась длинным, тонким шпилем церкви, находившейся в центре города.
Поднимаясь по косому направлению кверху, орел попал в полосу летевших снарядов, которые направлялись, конечно, не в зоологический сад, а в укрепления, расположенные на некотором расстоянии от него. Над ним, под ним, кругом него пролетали снаряды—то с шумом, то с визгом, то с оглушительным треском. Казалось невероятным, что орел пролетел через эту полосу невредимым.
Но он обладал таким сильным и всеохватывающим зрением и так быстро и безошибочно определял быстроту и расстояние, что мог без особых усилий избегать летевших снарядов, кроме, конечно, мелких, мало заметных пуль, которые случайно не оказались у него на пути.
Орла больше раздражали облака скверно пахнувших газов, которые появлялись без всякой видимой для него причины. Он поднялся еще выше, чтобы избежать этих газов, и, таким образом, очутился вне полосы летевших снарядов. Затем он полетел к церковному шпилю и опустился на верхушку флюгеря. Он достиг теперь чего желал — возвышенного места, с которого мог обозреть всю местность, прежде чем решить, в какую сторону ему лететь.
III. На шпиле собора
Со своего наблюдательного пункта орел заметил, что хотя он уже пролетел одну полосу снарядов, над ним была еще другая такая же полоса, только снаряды по ней летели в противоположном направлении и появлялись из-за линии дыма и вспыхивающих огоньков сейчас же за чертой города.
Орел решил держаться при полете прежней высоты, чтобы миновать ту и другую смертельные полосы.
К своему разочарованию, он скоро убедился, что его наблюдательный пункт не дает ему возможности обозреть всю местность так далеко, как он надеялся.
Город, в котором его держали в плену, был расположен в излучине серебристой реки, в середине долины, имевшей форму блюдца. Со всех сторон вид был ограничен полукругом холмов. В одном месте — там, откуда вылетали все эти снаряды — цепь холмов была окаймлена облачками дыма и вспыхивающих огоньков. Однако это нисколько не повлияло на выбор направления дальнейшего полета орла. Сидя на медленно-медленно вращающемся флюгере, он инстинктивно выбрал для себя это направление. Его глаза все чаще устремлялись на северо-запад. Что-то говорило ему, что там он найдет то дикое уединение, которого он так жаждал. Суровые, окутанные туманами, скалы Шотландии и Северного Уэльса манили его.
Однако, этот внутренний призыв не был еще очень силен, и орел, наслаждаясь свободой, медлил, сидя на воздушном насесте и наблюдая за бомбардировкой.
Часть города под ним сравнительно еще мало пострадала от снарядов. Но зато вся линия укреплений, казалось, превратилась в сплошной кипящий котел.
Эта картина на несколько секунд приковала к себе внимание орла. А в то время огромный снаряд ударился в шпиль, в десяти метрах ниже орла.
Взрыв почти оглушил его. Верхушка шпиля с флюгером-петухом и с цеплявшимся за него орлом начала раскачиваться в воздухе посреди удушливого облака черного дыма. Часть постройки, метров на пять ниже повреждения, была разбросана во все стороны.
Наполовину оглушенный, орел не потерял, однако, сознания и продолжал цепляться за раскачивающийся под ним шест, пока тот не начал падать.
Тогда он расправил крылья и полетел.
Масса дерева и железа рухнула вниз, обдав его облаком дыма. Однако несколько сильных взмахов крыльев вынесли орла из этого облака, и он начал подниматься круто вверх, охваченный страстной жаждой тишины и уединения, которые связывались в его памяти с высокими слоями воздуха.
Артиллерийский огонь теперь немного ослабел, и орел благополучно пролетел через верхнюю полосу летевших снарядов.