I
Огромный белоголовый орел был неограниченным повелителем горы и озера — высокой, суровой, увенчанной гранитом, одинокой горной вершины, и глубокой — такой же суровой и пустынной — площади воды, растянувшейся у подножья горы. Когда пирога Хорнера неслась с головокружительной быстротой вниз по безумно бурлящему водопаду и словно облегченно переводила дух, выплывая в спокойные воды озера, охотник клал весло на край лодки и поднимал кверху пытливый взгляд. Сначала его острые, дальнозоркие серые глаза скользили по синему небу, отыскивая медленно кружащиеся в лазури широкие, неподвижные крылья. И если бездонная синева не была омрачена ни единым пятнышком — взгляд Хорнера переносился сразу же на сухую сосну, которая одиноко стояла на обнаженном и растрескавшемся уступе горы, известном под именем Ольд Болди. Здесь глаза его находили то, что искали. Огромная птица неподвижно и важно сидела здесь, глядя не мигающими глазами прямо на солнце.
Предоставил пирогу воле волн и ветра, покуривая трубку и отдыхая после долгой битвы с быстринами реки, Хорнер продолжал наблюдать за орлом, пока, наконец, огромный дикий простор и одиночество не овладевали его мыслями и не начинали давить его. И тогда отдаленный резкий крик, смутный, но грозный, доносился до него с верхушки сосны, и, срываясь с распростертыми крыльями со своего насеста, орел или взмывал в пустыни неба или могучими взмахами несся над густыми вершинами сосен в какое-нибудь скалистое ущелье, скрывавшее его гнездо.
Но однажды, когда Хорнер спустился по реке и остановился, по обыкновению, чтобы посмотреть на огромную птицу, — он тщетно осматривал небо и горные уступы. Наконец, он отказался от поисков и поплыл вниз по озеру, чувствуя, что ему чего-то недостает. Необозримая пустыня словно потеряла часть своего великолепия. Однако, немного спустя, охотник услышал над самой головой шелест и свист широких крыльев, рассекающих воздух, и, подняв глаза, увидел орла, пролетавшего у него над головой так низко, что Хорнер мог уловить жестокий, немигающий взгляд его золотых с черным глаз, смотревших вниз на охотника с загадочным вызовом. Хорнер заметил даже особенность, которой раньше не наблюдал ни у одного орла. У этого орла была полоска почти черных перьев как раз над левым глазом, точно тяжелая, свирепая бровь.
В своих крепких когтях орел держал большую сверкающую озерную форель, вероятно отнятую у ястреба-рыболова. Хорнер мог рассмотреть каждое перо на крыльях орла, когда ветер со свистом прорывался сквозь их упругую ткань. Сильными взмахами крыльев, совершенно не похожими на его обычное спокойное парение, орел постепенно поднимался по кругу, пролетел над уступом горы, миновал похожую на сторожевую башню сосну и исчез за краем расселины, которая показалась охотнику простой царапиной на лице горы.
— Так вот где его гнездо! — пробормотал он про себя. И, вспомнив холодный вызов желтых глаз птицы, он внезапно решил, что ему очень хочется видеть орлиное гнездо. Времени у него было достаточно. Он повернул пирогу к берегу, вытащил ее из воды, спрятал в кусты и пошел назад, по направлению к Ольд Болди.
Подъем был очень труден; сплошная путаница нагроможденных обломков скал и поваленных древесных стволов, окутанных беззвучной мглою елового леса, преграждала путь. Хорнер — опытный лесной охотник — подвигался вперед так медленно, и неподвижная духота в воздухе так тяготила его нетерпеливую натуру, что он начал уже было думать, — не лучше ли отказаться от рискованного и бесполезного предприятия. Внезапно он столкнулся лицом к лицу с отвесной, неприступной скалистой стеной. Эта грубая преграда пробудила его упорство и заставила приложить все усилия, чтобы достичь цели. Он припомнил вызов, который его живое воображение прочитало в пристальном взгляде орла.
Что ж! Вызов этот он принял. Никакая скала не остановит его!.. Если окажется невозможным перелезть через нее, он обойдет ее, но гнездо он найдет во что бы то ни стало!
С упрямым блеском в глазах Хорнер начал пробивать себе путь вдоль подножья скалы вправо. К своему великому удовольствию он, наконец, убедился, что поднялся довольно высоко и вышел из лесного мрака. Когда он смотрел через древесные вершины, легкий ветерок освежил его влажный лоб, и он пошел дальше с новыми силами. Подъем стал более пологим, и почва под ногами более устойчивой; здесь можно было подвигаться вперед уже гораздо быстрей. Стальное зеркало озера, вставленное в черно-синее море еловых верхушек, расстилалось уже под ним. Он обогнул угол, и здесь, поднимаясь, быть может, на добрых тридцать метров, над его головой, кормой корабля гиганта, прорезал воздух выдающийся уступ, увенчанный сухой сосной, — тот уступ и та сосна, на которых он привык видеть орла. И лишь только он остановился, точно зачарованный глядя на сосну, раздался шелест огромных крыльев; внезапно показался и сам орел; он сидел, вытянувшись на своем высоком насесте, и смотрел, как показалось Хорнеру, прямо на солнце.
Когда Хорнер снова стал карабкаться вверх, огромная птица повернула голову и посмотрела на него насмешливым неподвижным взглядом, не выказывавшим ни страха ни удивления.
Решив, что гнездо должно находиться где-нибудь в поле зрения его хозяина, сидящего на своей сторожевой башне, Хорнер употребил все усилия, чтобы добраться до высохшей сосны. С бесконечным трудом, заполучив значительное количество синяков и царапин на руках и ногах, ему удалось перебраться через неровную расселину, которая одной своей частью отделяла выдающуюся скалистую площадку от главной площади скалы. Затем с огромным усилием и упорством он вполз по усеянному острыми обломками склону, пока под его ногами не раскрылась пропасть, в которую нервному человеку было бы опасно заглянуть. Чувствуя, что если он нескромно оглянется назад, его постигнет страшная участь, — Хорнер карабкался вверх с торопливостью, в которой теперь уже было что-то лихорадочное. Ему начало уже казаться, что ирония, почудившаяся ему в неподвижном взгляде орла, быть может, имеет достаточное основание.
И только когда Хорнер преодолел кручу и, задыхающийся, но торжествующий, добрался до подножия сосны — орел зашевелился. Развернув крылья, с медлительной небрежностью, — точно не боязнь, но отвращение к этому непрошенному посетителю заставили его покинуть свой обычный пост, — он плавно и величественно пронесся над пропастью и затем широкой спиралью поднялся к своему недоступному наблюдательному пункту среди небесной лазури. Опершись спиной о побелевший и шероховатый ствол сосны, Хорнер в течение нескольких минут наблюдал за его величественным полетом, отдыхая от тяжелого подъема и глубоко вдыхая прохладный, бодрящий воздух. Затем обернулся и стал рассматривать склон горы.
Там перед ним, ничем не скрытое, виднелось оно это гнездо, ради которого он взобрался так высоко. Гнездо было всего в ста шагах от него. И, однако, при первом взгляде оно казалось совершенно недостижимым. Расселина, отделявшая карниз, на котором оно приютилось, от скалистого уступа с сосной, имела не больше пяти-шести метров ширины, но дно ее, очевидно, скрывалось где-то в самых недрах горы. Перейти в этом месте, повидимому, было невозможно, но Хорнер знал, что нет на свете такого препятствия, которого невозможно было бы обойти, если человек ищет этого пути с достаточной энергией и упорством.
Продолжая поиски тропы к орлиному гнезду, Хорнер шаг за шагом пробирался вперед. Он обогнул внешний склон уступа, опустился по каменистому скату и перешел по узкой и жуткой «седловине», которая привела его к новому углу скалы, выступающему к югу. Цепляясь концами ног и одной рукой и обтирая влажный лоб рукавом, он посмотрел вверх и увидел всю высь горы, отвесную и грозную, вздымающуюся к небу высоко над ним.
Но Хорнеру эта грозная и суровая гора совершенно не показалась страшной.
— Так, так! — воскликнул он с довольной улыбкой. — Я все-таки обошел эту расселину, клянусь честью, я ее обошел...
Теперь перед ним раскрылся почти угнетающе-неограниченный вид на лежавший внизу мир; зато с места, на котором он находился, он мог видеть лишь клочок горы, непосредственно вздымавшийся над ним. Врожденная сообразительность и опыт, однако, подсказали ему, что стоит лишь пройти немного вверх по избранному пути, чтобы затем, как только это окажется возможным, завернуть влево и сверху спуститься к гнезду. По пути он решил, что возвратиться ему надо будет по другой стороне горы, — по какой угодно стороне, только не по той, которую он избрал для подъема.
Эти последние пятьдесят метров показались Хорнеру километром; наконец, по его расчету, он поднялся достаточно высоко. В то же время он почувствовал, что склон становится отложе. Направляясь влево, он добрался до узкого карниза, вдоль которого стал легко пробираться боком, цепляясь руками за шероховатости скал. Немного дальше карниз расширялся в тропинку, по которой он мог пройти почти с удобством; широкая пустыня, темно-зеленая и перерезанная серебряными нитями ручьев и рек, расстилалась далеко под ним гигантским амфитеатром. Это была та же самая пустыня, которую он так хорошо знал в деталях, но никогда еще не видел в целом, и это зрелище заставило его простоять несколько секунд в каком-то благоговейном оцепенении. Когда он оторвал взгляд от величественной картины, взглянув случайно под ноги, там на расстоянии каких-нибудь трех-четырех метров лежала цель всех его стремлений — гнездо.
Со стороны архитектуры это гнездо ничем похвастаться не могло, — казалось, будто воз хвороста, коры и грубой травы попросту вывернули кое-как на узкий карниз. Его основа была так плотно втиснута в трещины скалы, стены так искусно сплетены, что самая свирепая буря, налетавшая с бешеной силой на эту горную высь, была бессильна против него. Это было прочное жилище, способное устоять против слепой ярости стихии.
Полувытянувшись в гнезде, сидели два взрослые орленка. Оперение их казалось уже настолько окрепшим, что Хорнер недоумевал — почему они не улетели при его приближении. Он не знал, что период беспомощности у этих птенцов длится еще тогда, когда они на вид уже так же велики и сильны, как их родители. Хорнера удивило также, что птенцы по цвету совершенно не походили на родителей: с головы до пят их покрывали черные перья, вместо ярко-коричневых на груди, спине и крыльях, и белоснежных — на голове, шее и хвосте.
По мере того как Хорнер наблюдал птенцов, он медленно проникался сознанием, что тайна редкого «черного орла» раскрылась перед ним. Он видел как-то раз черного орла, тяжело летевшего над самыми верхушками деревьев, и вообразил, что сделал новое открытие. Теперь же он дошел до справедливого заключения, что это попросту молодой орел в своем первом оперении.
Все время, пока Хорнер смотрел на орлят, они тоже не спускали глаз с него, наблюдая за ним немигающими желтыми глазами из-под плоских свирепых бровей; наполовину приподняв уже огромные крылья, они, казалось, были вполне готовы дать отпор всякой нескромной попытке, которую мог позволить себе смелый пришелец.
Хорнер лежал вниз лицом на своем карнизе и изучал отвесную скалу, видневшуюся под ним, чтобы попытаться найти путь к следующему карнизу. Он не составил себе никакого определенного плана относительно того, что он сделает, попав туда. Быть может, если предприятие это окажется возможным, он унесет с собой одного из птенцов и попытается приручить его. Во всяком случае он надеялся при помощи более близких наблюдений пополнить свое довольно недостаточное знание нравов орлов.
В следующую же минуту оказалось, что надежде этой суждено осуществиться. Осторожно спускаясь через край карниза, ощупью отыскивая трещины и шероховатости, которые могли бы послужить опорой для ноги, он внезапно услышал громкое хлопанье могучих крыльев, которые как бы грозили ему. Твердый конец крыла задел его так сильно, что он выпустил из рук карниз. С криком испуга, заставившим орла отлететь в сторону, он сорвался со скалы, испытал мгновения падения и попал прямо в гнездо.
И только гнездо это спасло Хорнера от моментальной смерти. Прочное и эластичное, оно задержало его падение, но в то же время эластичность его отбросила охотника назад, и он покатился дальше вниз, по крутому скату, под карнизом, разбиваясь о бесчисленные камни. В ушах его звучал дикий крик орлов, а в сердце пробудилось болезненное сознание, что залитый солнцем мир, падающий и кувыркающийся перед его помутневшим взглядом, — последнее, что он видит в этой жизни. И вдруг, к его невыразимому удивлению, он ударился обо что-то и задержался; отчаянным усилием он ухватился за куст, исцарапавший его лицо, и остался лежать неподвижно. В ту же минуту барахтающаяся масса перьев и свирепых когтей опустилась на него, но сейчас же снова сползла с необычайной поспешностью, издавая хриплые крики. Падая, Хорнер задел одного из маленьких орлят, сбросил его с гнезда и потащил за собой на этот нижний карниз, который дал ему такое своевременное убежище.
Так пролежал он, вероятно, несколько минут, отчаянно цепляясь за куст и смотря прямо вверх. Там он увидел обоих родителей-орлов, которые в волнении кружились над ним, не спуская с него глаз; видел он также край немного попорченного падением гнезда, свесившегося над краем карниза, приблизительно в десяти метрах над ним. Наконец, к нему вернулось полное сознание, и он осторожно повернул голову, чтобы посмотреть, можно ли оставить куст, не рискуя свалиться в бездну. Он чувствовал страшную боль во всем теле, но, несмотря на это, громко рассмеялся, убедившись, что куст, за который он так отчаянно цеплялся, рос в маленьком углублении на широком уступе, с которого он ни в коем случае не свалился бы. При странном, непонятном им звуке человеческого смеха орлы прекратили свой клекот на несколько минут и поднялись немного повыше.
С огромным трудом и страданием Хорнер принял сидячее положение и попытался определить, насколько серьезны полученные им повреждения. Одна нога оказалась совершенно беспомощной. Он тщательно ощупал ее и пришел к заключению, что она не сломана; однако в данное время это было слабым утешением, — стать на нее все равно было невозможно, и малейшее движение причиняло нестерпимую боль. Левая рука и плечо тоже были, казалось, совершенно лишним бременем, и Хорнер недоумевал — как может поместиться столько ссадин, царапин и вывихов на одном человеческом теле, не превышающем обычного роста. Однако, убедившись, к немалому своему облегчению, что кости его целы, он крепко стиснул зубы и оглянулся по сторонам, желая точно определить свое положение.
II
Выступ, на котором он нашел себе убежище, повидимому, был совершенно отрезан от всего мира; он имел приблизительно пятнадцать-двадцать метров длины и сливался отвесной стеною с обоих концов. Ширина его достигала десяти метров, и на его довольно плоской поверхности, в скалистых углублениях, накопилась земля. Две или три темно-зеленых елочки, выросшие из занесенных ветром семян, стройная серебристая березка, несколько клочков истрепанной ветром травы и кустики колокольчиков — синих как раскинувшееся над головой ясное небо — смягчали пустынность этой, маленькой, висящей в воздухе, площадки. В одном месте, с задней стороны, полоска яркой зелени и влажные пятна на скале указывали место, где крошечный ключ бил из трещины скалы, поддерживая живым и свежим этот маленький оазис на граните.
В дальнем углу площадки сидел молодой орел, упавший вместе с Хорнером, и смотрел на него со злобным страхом. Охотник заметил с невольным состраданием, что даже птица, несмотря на свои крылья, пострадала до известной степени во время падения; одно из ее черных крыльев лежало не так гладко, как другое. Он надеялся, что оно не сломано. Когда он смутно раздумывал об этом вопросе, его боль настолько истощила его, что он снова опустился на землю и лежал смотря вверх на орлов, которые все еще взволнованно кружились над гнездом.
Под влиянием слабости — полудремоты, полуобморока — глаза его сомкнулись. Когда он снова раскрыл их, солнце далеко ушло на запад; площадка теперь скрывалась в тени. Теперь голова Хорнера была совершенно свежа; первою мыслью его было снова вернуться в свою пирогу. Со страшно болезненным усилием он дотащился до края площадки и заглянул вниз. В этом месте спуск шел почти отвесно, приблизительно на тридцать метров. Даже обладая всей своей обычной силой и ловкостью, он нашел бы эту задачу достаточно трудной. В теперешнем состоянии он с таким же успехом мог бы попросту броситься головой вниз.
Однако, все еще сохраняя остатки мужества, Хорнер медленно протащился к другому концу выступа, где сидел молодой орел, продолжавший зорко наблюдать за ним. Когда он приблизился, птица подняла крылья, точно собираясь переброситься через край и довериться стихии, покорять которую она еще не научилась. Но одно крыло упало, точно перешибленное, и охотник понял, что всякая попытка в этом направлении будет роковой. Злобно раскрыв клюв, орленок запрыгал к другому концу площадки. Но в эту минуту Хорнеру было не до птиц. Он смотрел вниз с кручи, смутно сознавая, что этот выступ, оказавшийся убежищем для него, теперь был его тюрьмою и грозил в будущем стать его могилой.
Откинувшись назад к скале и скрипя зубами от боли, он пытался сосредоточить все свое внимание на представившейся ему задаче.
Неужели ему суждено умереть от голода и жажды на этой уединенной высоте, прежде чем он оправится достаточно, чтобы иметь силы спуститься вниз? Эта мысль пробудила в нем всю его настойчивость и энергию. Он, во что бы то ни стало, останется в живых — вот и все. Он непременно выздоровеет, и тогда спуститься вниз будет делом возможным!
Решив этот вопрос, он перестал думать о нем и обратил все свои мысли на изобретение способов и средств осуществить свое намерение. Ведь, в конце концов, тут все же был хоть этот крошечный ключ, тонкой струйкой выбегавший из скалы! Итак, жажды нечего было бояться. Еда? Выступ этот не был голым куском скалы! Здесь была трава и корни трав и кустов. При достаточной силе воли человек мог поддержать жизнь и этим. А в виде последнего средства у него еще был молодой орленок! Но эта мысль казалась ему далеко не привлекательной, и он смотрел на своего товарища по заключению, сидевшего на другом конце выступа, скорее сочувственным, чем жадным взглядом.
— А ведь тяжело было бы, товарищ, если бы, в конце концов, мне пришлось съесть тебя, — пробормотал он с кривой улыбкой. — Мы оба попали впросак, и, насколько хватит сил, я буду тебе добрым соседом!
Пока он так раздумывал, огромная тень проскользнула над его головой, и, подняв глаза, он увидел, что один из орлов низко парит над площадкой. Это был его старый знакомый, огромный орел. Он нес большую рыбу в когтях и, видно, хотел накормить своего пленного детеныша, но вместе с тем не решался приблизиться к этому загадочному созданию —человеку, который умудрился пробраться в его воздушное жилище, точно на крыльях.
Хорнер лежал неподвижно, как камень, наблюдая из-под полузакрытых век. Видя так близко возле себя пищу, молодой орел широко раскрыл клюв и издал нетерпеливый клекот: орлица-мать, более крупная, но вместе с тем и более дикая и недоверчивая, чем ее сын, кружилась в выси с громким, предостерегающим криком. Наконец, не будучи дольше в силах противиться призывам детеныша, орлица спустилась к нему, бросила рыбу прямо на него и улетела торопливыми взмахами крыльев, выдававших ее нервность.
Когда молодой орел с жадностью набросился на свой обед, раздирая его на клочья и глотая обрывки, Хорнер облегченно вздохнул.
— Вот тут-то я и составлю тебе конкуренцию, дружище! Когда я нагуляю аппетит для такого рода провизии, я потребую свою долю, если ты ничего против этого не имеешь.
Придя к подобному заключению, Хорнер сразу почувствовал ужас при мысли, что пленник может скоро оправиться настолько, что у него хватит сил улететь. Это была мысль, которая сразу пробудила в нем тревогу. В кармане у него всегда был пучок крепкой веревки и немного проволоки — часть снаряжения настоящего лесного жителя. Хорнер решил поймать молодого орла и прочно привязать его к кусту.
Первым его побуждением было сейчас же выполнить это намерение. Несмотря на страшную боль, он умудрился стащить с себя тяжелую шерстяную охотничью рубашку, которую он намеревался употребить как тореадор употребляет свой плащ, чтобы опутать опасное оружие противника. Затем дотащился до другого конца площадки и попытался загнать пленника в угол. Но проделать это достаточно быстро ему не удалось. С хлопанием крыльев и клекотом птица увернулась от него, и он понял, что лучше отложить намерение до следующего дня.
Доползши обратно до своего логовища, в кусты, он опустился на землю в полном изнеможении. Наступивший с солнечным закатом резкий холод предупредил его о необходимости одеться. Он собрал все силы, чтобы приняться за выполнение трудной и болезненной процедуры надевания рубашки.
В течение ночи ему удалось проспать несколько часов, хотя неудобство твердого ложа усиливало боль во всем его теле. На самом рассвете он увидел орла-отца, который на этот раз уже более смело прилетел покормить детеныша. После его отлета Хорнер попытался сдвинуться с места, но почувствовал, что совершенно беспомощен: ночной холод и твердое ложе заставили все его члены окоченеть. И лишь когда солнце поднялось достаточно высоко, чтобы хорошенько прогреть охотника, и он усердно растер руки и ноги, — лишь, тогда снова получил возможность двигаться. Тогда он опять снял рубашку и принялся ловить возмущенную птицу, которую избрал себе «в кормилицы».
При каждом движении Хорнер испытывал такую же сильную боль, как и накануне. Однако сил у него прибавилось, и вернулась обычная сообразительность. Прежде чем начать охоту, он отрезал полоску от своей рубашки, чтобы обмотать ею ноги молодого орла и таким образом привязать его, не изрезав веревкой. Птица вдруг стала необыкновенно ценной для него.
Очень осторожно двигался он по направлению к своей добыче, тащась боком по краю карниза, чтобы как можно лучше преградить путь орлу. Когда он приблизился, птица повернулась к нему с широко открытым огромным клювом и грозно-приподнятым здоровым крылом. Сжимая фланелевую рубашку, Хорнер осторожно подкрадывался, настолько поглощенный охотой, что почти позабыл о боли в безжизненно волочащейся за ним ноге. Орленок ждал его недвижимый, весь насторожившись, и свирепые глаза его сверкали холодным блеском стекла.
Наконец, слабая дрожь и колебание тела птицы и легкое движение перьев предупредили опытный глаз Хорнера, что она собирается отскочить в сторону. В ту же секунду он бросил рубашку, придерживая ее за рукав. По счастливой случайности, на которую он совершенно не рассчитывал, она раскрылась, летя по воздуху, и опустилась прямо на шею и больное крыло орленка, ослепляя его и стесняя движения. С глухим клекотом он подпрыгнул в воздух, широко расправив когти и яростно нанося удары во все стороны, но в следующую же секунду Хорнер схватил Орленка за второе крыло, стащил вниз и навалился на него, чтобы сковать эти опасные когти. Он почувствовал, как они вонзились в его больную ногу, но она болела так сильно, что немногим больше или меньше страдания для охотника ничего уже не значило.
Через несколько секунд его пленник был уже совершенно беспомощен, и Хорнер потащил его к крепкому кусту, росшему посредине террасы. Здесь без особых дальнейших хлопот он обмотал лапу орла полоской фланели, отрезанной от рубахи, а поверх нее — проволокой, к концу которой привязал длинную, в несколько аршин, ссученную веревку.
Когда он закончил это дело и собирался развязать стянутую вокруг птицы рубашку, ему пришло вдруг в голову: какое счастье для него было, что в это время поблизости не оказалось орлов-родителей, которые непременно вступились бы за своего детеныша. Тогда он посмотрел вверх и увидел темную фигуру, падающую с небесной синевы точно стрела.
Хорнер едва успел броситься на спину, поднять руки, чтобы защитить лицо, и здоровую ногу — чтобы отбиться от нападения, когда свист, произведенный этим молниеносным спуском, раздался у него над ушами. Он невольно полузакрыл глаза. Но нападения не последовало; лишь сильный порыв ветра обдал его лицо. Не осмеливаясь вступить в борьбу с готовым к отбитию атаки неприятелем, орел распустил крылья, когда находился всего в нескольких метрах от площадки, и снова взмыл кверху, где и повис, смотря вниз, с громким клекотом. Хорнер заметил, что это орлица, и вызывающе погрозил кулаком. Будь это его старый знакомый и противник — орел, он, наверно, не отделался бы так легко.
Озадаченная орлица-мать опустилась на край гнезда и села рядом с другим птенцом. Тогда, зорко наблюдая за нею, Хорнер ловко развернул рубашку и откинулся назад как раз вовремя, чтобы избежать удара когтей возмущенного пленника. Этот последний сперва несколько раз сильно потянул веревку, яростно размахивая крылом, затем пытался перекусить проволоку и, наконец, повидимому, внезапно решил, что подобные тщетные попытки недостойны его. Тогда он сел неподвижно, точно скала, и уставился немигающим взглядом на своего тюремщика.
Прошло, вероятно, с час времени после этого; солнце обливало площадку горячими лучами, а Хорнер, утолив жажду у источника, довольно неуспешно пытался обмануть голод кореньями трав. Тогда снова появился орел, тяжело летевший с противоположного конца озера. В его когтях висела утка.
— Отлично! — пробормотал Хорнер про себя. — Я всегда предпочитал дичь рыбе.
Подлетев ближе, орел, повидимому, заметил, что что-то изменилось в положении дел на площадке: он медленно кружил над нею в течение нескольких минут, издавая резкий вопросительный крик. Но призыв детеныша заставил его спуститься, и он сбросил ему свою добычу. Не успел он улететь, как Хорнер подполз к месту, где молодой орел уже рвал на клочки дичь. Озлобленная и голодная птица попыталась бороться за свои права, но последняя стычка с ее непобедимым покорителем лишила ее уверенности. Мрачно запрыгал орленок в сторону, насколько пустила его веревка, а Хорнер подобрал истерзанную добычу. Но к этому времени у него уже пропал всякий аппетит. Сырое мясо возбуждало в нем отвращение. Бросив утку назад ее законному владельцу, он с усилием снова принялся отыскивать корни трав.
После этого орел стал аккуратно прилетать каждые три-четыре часа с кормом для пленника. Иногда это была рыба — форель, карп или серебристый лещ, иногда — утка или куропатка, иногда — кролик или мускусная крыса. Добычу эту неизменно приносил самец с мрачной черной полосой на одной стороне своей белой головы. Хорнер поставил себе правилом сейчас же отнимать добычу и затем уже самому бросать ее орленку. Мысль о сыром мясе была ему страшно противна. Наконец, к вечеру третьего дня своего плена он открыл, что отвращение в нем возбуждает теперь уже не сырое мясо, а корни трав. Рассматривая прекрасную озерную форель, он вспомнил, что читал, будто сырая рыба — великолепная пища при некоторых условиях. Наверно, данные условия были самыми подходящими! Хотя и с некоторой брезгливостью, он, тем не менее, умудрился съесть столько рыбы, что для орла остались только голова и хвост.
— Ничего, товарищ! — сказал он серьезно. — На следующий раз я поделюсь с тобой по совести; но ведь должен же ты сознаться, что последнее время получал гораздо больше, чем свою часть.
Но птица была так оскорблена, что долгое время не хотела и смотреть на эти остатки, и решилась съесть их лишь тогда, когда Хорнер не смотрел на нее.
После этого Хорнер уже без особого отвращения питался обедами своего товарища по плену, безразлично — состоял ли этот обед из рыбы, птицы или мяса. Разнообразя стол ледяной водой источника и листочками или корешками, он настолько подкреплял свои силы, что стал довольно быстро поправляться. Старый орел так привык к его присутствию, что спускался к своему детенышу на скалу и только грозил охотнику прежним холодно-вызывающим взглядом. Хорнеру частенько приходилось спугивать его, чтобы спасти свою долю обеда от прожорливого орленка. Зато орлица оставалась все такой же недоверчивой и протестующей. Часто с верхней площадки, где она посвящала себя уходу за вторым птенцом, она кричала ему яростные угрозы, изливая свое негодование, но приблизиться к Хорнеру она никогда не решалась.
Неделя прошла, когда Хорнер решил, что уже достаточно здоров, чтобы попытаться спуститься. Его рука и плечо почти зажила, но нога, несмотря на почти непрестанное растирание, оставалась беспомощной. Она ни на секунду не могла выдержать его тяжести. Первая попытка опуститься показала ему, что он не должен спешить. Прошло еще около недели, прежде чем он убедился, что может без особого риска вверять свою жизнь ужасной круче. Затем он подумал об орленке, своем невольном и оскорбленном спасителе. После упорной борьбы, следы которой остались на его ногах и руках и оставались в течение нескольких месяцев, он снова поймал птицу и стал осматривать поврежденное крыло. Оно не было сломано, и Хорнер убедился, что орленок будет в состоянии прекрасно летать через некоторое время, — может быть, так же скоро, как и его более счастливый брат, оставшийся в гнезде.
Успокоившись на этот счет, он развязал все путы и отпрянул назад, чтобы избежать ударов клюва и когтей неукротимого орленка. Но, удивленный внезапной свободой, молодой орел сердито запрыгал на дальний конец площадки. Надев снова рубашку, Хорнер начал спускаться с горы, на которую он так опрометчиво взобрался две недели назад. Спускаясь через край площадки, он посмотрел вверх и увидел старого орла, медленно кружащегося над ним с прежним вызовом в немигающих золотых глазах.
— Место осталось за тобой! — сказал Хорнер, сделав прощальный жест рукой невозмутимой птице. — Но ты благороден, и я очень благодарен тебе за твое любезное гостеприимство.
Было раннее утро, когда Хорнер начал спускаться с горы; но, когда он достиг озера и бросился на землю возле своей пироги, совершенно изученный усталостью и нервным напряжением, уже настали сумерки...
В течение всей своей жизни Хорнер не мог вспомнить об этом ужасном спуске без содрогания. Еще три дня провел он у озера, собираясь с силами и мужеством, прежде чем ехать вниз по пустынной реке к ближайшему поселению. И много раз в день посылал он приветственные знаки кверху этой большой белоголовой равнодушной птице, которая кружилась в далекой синеве, или смотрела на солнце со своего высокого сторожевого поста на сосне.
III
Два или три года спустя Хорнеру пришлось побывать в большом городе на расстоянии многих сотен километров от седой вершины Ольд Болди. Он привез с собой на выставку коллекцию пирог, лыж и других типичных изделий жителей лесов. В первое же свободное утро он почти машинально направился к похожему на лес зоопарку, в котором жили в плену дикие изгнанники пустыни, непримиримые чужеземцы в мехах и перьях, на которых толпа любовалась через железные решетки.
Он прошел мимо нескольких клеток с животными, которые нисколько не заинтересовали его, и внезапно натолкнулся на ограду, в которой был старый лось-самец, две самки и годовой теленок. Теленок имел неуклюжий вид и, повидимому, был совершенно доволен окружающей его обстановкой. Лосихи были поблекшие, с потертой шерстью, но хорошо упитаны. Хорнер скользнул по ним равнодушным взглядом. Зато самец — великолепный, черноплечий, большеголовый экземпляр с новыми рогами, только что пробивающимися из его массивного лба — возбудил в нем живейшее участие.
Величественное, мрачное животное, стоя среди своей семьи, высоко выдавалось над нею и, повидимому, совершенно не замечало ее. Олень высоко поднял длинную, чуткую морду, чтобы уловить холодный ветерок, тянувшийся с севера, и Хорнеру показалось, что его полузакрытые глаза видели не решетку его тюрьмы, но прохладную черно-зеленую чащу еловых лесов севера, седые травы обвеваемых ветром пустынь, широкие листья водяных лилий, плавающие на тихих заливах, широкие, окаймленные низкими берегами, воды озера, отливающие алыми бликами под лучами заката…
— Какой срам держать такое великолепное существо запертым в таком отвратительном курятнике!
И он двинулся дальше, чувствуя, будто и сам он сидит в тюрьме, и в душе его сразу пробудилась тоска по запаху хвойных лесов.
В подобном настроении Хорнер очутился вдруг против большой клетки с куполообразной крышей, в которой содержались орлы и коршуны. Это было сильно обветшалое, грязное помещение с воткнутой в него парой сухих, жалкого вида, деревьев, которые должны были убедить пленников, что они свободны. Хорнер бросил на все это мимолетный взгляд, затем поторопился дальше, озлобленный видом этих сильнокрылых воздушных искателей приключений, обреченных на такую однообразную и скучную жизнь. Но, дойдя до дальнего конца клетки, он остановился, и сердце его болезненно сжалось. Он вдруг увидел большего белоголового орла, который сидел прямо и недвижно на сухой ветке, возле самой решетки, и смотрел пристально через нее прямо на солнце.
— Чорт возьми! Да ведь это невозможно! На свете есть миллионы лысых орлов! — недовольным тоном пробормотал Хорнер.
К нему была обращена правая сторона головы птицы, и сторона эта была совершенно белоснежна. Кроме того, конечно, как говорка сам себе Хорнер, было бы верхом безумия предполагать, что этот серьезный, неподвижный пленник, смотрящий через решетку на солнце, мог быть его старым другом с голой скалы. И тем не менее что-то подсказывало охотнику, что это именно так. Если бы только птица повернула голову!
Хорнер вложил два пальца в рот и свистнул так резко, что все присутствующее посмотрели на него с упреком, а полисмен подошел, чтобы удостовериться — не взывает ли кто к нему о помощи. Но Хорнер не замечал всеобщего внимания, обращенного на него. В ответ на его резкий призыв орел медленно и спокойно повернул голову и пронзительно взглянул ему в глаза. Да, над левым глазом виднелась знакомая черная полоса, и на него обратился тот же взгляд, полный невозмутимого вызова.
Хорнер был готов расплакаться от жалости и тоски по своему лесу. Эти бесконечно долгие дни на горе, полные безумного страдания, ослепительного солнечного света, бурных порывистых ветров и одиночества... Дни, в течение которых большая спокойная птица сохраняла ему жизнь... Неудержимая лавина воспоминаний мгновенно пронеслась в его сознании.
— Эх, старый товарищ! — пробормотал он, склоняясь через перила насколько возможно дальше. — Ну, и попал же ты в историю! Хотелось бы мне знать, кто сыграл с тобой эту штуку. Но не тоскуй, я тебя отсюда выручу, если бы даже мне на это пришлось затратить заработок целого года! Вот подожди немножко — и увидишь!
И, крепко сжав зубы, он вышел из сада.
Решение Хорнера было твердо, но ему и не снилось, сколько ему предстоит всяких хлопот и затруднений. Сперва его озадачили простым, но неопровержимым заявлением, что животные содержатся в саду вовсе не для продажи. И в этот вечер ему пришлось лечь спать, полному ярости и огорчения по поводу не сбывшихся ожиданий. Однако во время своих попыток уговорить администрацию зоопарка продать орла он рассказал часть своей истории. История эта показалась интересной, и ее передали председателю общества, ведающего зоопарком. На этого человека — искреннего, увлекающегося натуралиста — история Хорнера произвела сильное впечатление, и — раньше чем охотник успел решить вопрос: следует ли ему еще раз попытаться выкупить своего пленного друга или попросту ограбить зоопарк — он получил записку с приглашением притти для переговоров в контору зоопарка.
Это свидание имело прекрасные результаты: Хорнер вышел из конторы сияющий, убежденный наконец, что не только в глуши, но и в городе можно найти и ум и сердце. Общество обязало охотника заменить пленника другим экземпляром этого же вида; в кармане у него лежал приказ о немедленной передаче орла в его руки.
Теперь уже практичному лесному жителю не предстояло никаких затруднений. Он полюбовался тем, как сторож птич