Первая книга "Сельского хозяйства" посвящена организации Хозяйства и затем преимущественно полеводству. Садоводство и виноградарство кое-где в ней мелькают, но именно только мель-Кают (главы 40 - 41-я, в которых идет речь о посадках и прививках, почти целиком списаны с Феофраста). Чувствовал ли себя Варрон в вопросах виноградарства и садоводства совсем неуверенно, не хотел ли он повторять то, что было уже изложено Скрофой, знатоком садовых культур, решить мы не можем. Мы имеем дело с фактом: Варрон лишь полеводством занялся основательно, начав с унавоживанья и окончив устройством амбаров.
Какое же представление о полевом хозяйстве выносим мы из его книги?
Оно находится отнюдь не в упадке; землевладелец весьма занят своим полем. Варрон рассчитывает на аудиторию, которая его полеводческие советы выслушает с интересом и вниманием: не будь ее, для кого стоило бы и писать? Мы видели уже хозяев, которые обдумывали, какие улучшения следует им произвести не только в саду и в винограднике, но и на поле (1.18.7-8). Усадьба обязательно включает в число построек хлебный амбар, который будет тем больше, чем больше сеют хлеба (1.11.2). Есть, правда, такие имения, в которых хлеба не хватает, но рядом с ними названы и те, где не хватает вина (1.16.2): предпочтение одной культуре перед другой обусловлено, по-видимому, местоположением имения и свойствами его почвы. Широкий размах полевого хозяйства засвидетельствован фактом следующим: сбор колосьев после жатвы или отдавали с подряда, или нанимали на эту работу поденщиков (1.53). Трудно представить себе, чтобы хозяин обращался к тому или другому способу при малой площади полевого клина. Если колосьев было мало, а рабочие дороги, то колосьев вообще не подбирали и пускали на жнивье скот. "Расход мог превысить доход", конечно, только тогда, когда требовалось большое число работников (тем более что для такой работы брали, несомненно, подростков и слабосильных пожилых людей: обе категории не принадлежали к числу высокооплачиваемых).
Мы найдем у Варрона еще ряд и прямых, и косвенных свидетельств, подтверждающих, что полевое хозяйство во времена Варрона процветало. В самом начале диалога Фунданий заявляет, что у кампанской полбы и апулийской пшеницы нет соперников (1.2.6). Из Калабрии и Апулии к морю спускаются караваны осликов, навьюченных маслом, вином и хлебом (II.6.5). Огромные стада овец, крупного рогатого скота и лошадей неизменно получают наряду с другими кормами и зерно. Невозможно представить себе, чтобы тысячи пастухов, пасших зимой скот на апулийских и калабрских пастбищах, и огромное поголовье табунов, стад и отар жили привозным зерном. У Ливия мы прочтем (XL.И.27), что в 171 г. для войска и флота закупали хлеб в Апулии и Калабрии. Плиний рассказывает о знаменитой кампанской полбяной крупе: кампанцы вели ею заморскую торговлю, и крупа эта настолько ценилась, что в Александрии занимались подделкой этой крупы (XVIII.109 - 115). Он же сообщает о кампанском севообороте (XVIII.111 и 191), о тяжеловесной клузинской "полбе" о превосходной италийской пшенице (XVIII.65 и
67). Таким образом, от II в. до н. э. и до второй половины I в. н. э. включительно мы располагаем документальными данными о том, что Италия не прекращала сеять хлеб и что виноградники и масличные сады полевого хозяйства отнюдь не вытеснили.
Рабочая сила в имении
Варрон представляет себе имение, в котором работают и свободные рабочие, π рабы. Свободных приглашают на такие работы, как сенокос, жатва, съемка винограда. Нанимаются ли они целой артелью, как мы видели это у Катона (144 - 150), или приходят и договариваются каждый сам по себе? Можно не сомневаться, что некоторые работы производились "аккордно" и артелью: хозяин "продавал" иногда таким образом мотыженье посевов (Νοn. 8.1) или сбор колосьев, оставшихся на ниве после жатвы (Варр. 1.53). Работала ли в таких случаях артель, собранная подрядчиком, как это было у Катона, или ее составляли равноправные работники, образовавшие собственное рабочее товарищество, мы сказать не можем.
О рабах Варрон говорит подробно, причем приводит выписку из Кассия относительно того, каких рабов приобретать и как с ними обращаться. Ужели опыта, который должны были завещать италийскому рабовладельцу I в. до н. э. его предки, в течение долгих веков распоряжавшиеся рабами, оказывалось мало? Или хозяину приходилось для ориентации в новой хозяйственной обстановке, когда в его ведении оказались уже не сотни, а тысячи югеров, искать совета и поддержки у карфагенских "соседей врагов"? Варрон говорит об обширных владениях - lati fundi (1.16.4), но обычная величина владений, указанная им в цифрах, это 200 югеров (III.2.15).[6] По сравнению с крестьянским клочком в югер это были, конечно, "латифундии", но для обработки такой "латифундии", по вычислениям Сазерны, хозяина опытного и не обольщавшего себя надеждой на высокую продуктивность рабского труда, требовалось всего 6-9 человек (Col. II. 12.7). До сотен, как видим, далеко, да и ни один разумный хозяин, даже в большом имении, не стал бы держать сотни людей, которых надобно кормить, поить и одевать круглый год, но которые будут полностью заняты работой только во время рабочей страды, при уборке хлеба или сена пли при съемке маслин. Почему же тогда по вопросу о рабах Варрон обратился за советом к Кассию?
Мы встретим у Варрона ссылки на него еще два раза: у него списал он классификацию навоза, где разные удобрения были размещены в зависимости от их силы (1.38), и на него сослался как на автора книги, по которой Сей учился промышленному птицеводству (III.2.13). Кассий был призываем па совет в тех случаях, когда италийский хозяин чувствовал себя или вовсе неосведомленным (организация крупной птицефермы), или жадно искал подтверждения своего опыта и его обогащения (вопросы удобрения). Смелостью ли будет предположить, что в данном случае греку пришлось дать рабовладельцам-римлянам урок некоторой человечности в обращении с рабом?
Катон, как известно, весьма заботился о том, чтобы его рабы были сыты и одеты; в еще большей мере был он озабочен и хорошим содержанием своих рабочих волов. Люди, однако, задавали хозяину задачи гораздо сложнее тех, которые надо было решать, чтобы обеспечить благосостояние волов: волам было достаточно теплого помещения и корма вдоволь, людям этого мало. Самозабвенной и преданной работы одним этим не удавалось достичь; разжиганье взаимной вражды и система доносов и слежки не приносила благих результатов; Катон вынужден был признать это сам. Первый урок "угождения" рабу был дан этим жестоким хозяином: "пахарям до известной степени угождай, чтобы они охотнее ходили за волами" (5.6). Если не собственные размышления и наблюдения, то рабские восстания учили хозяина необходимости "угождать" рабам. Греки могли оказаться тут полезными советчиками; над уроками, которые Исхомах давал своей молодой жене, стоило призадуматься.
Советы Кассия сводились по существу к двум простым, но очень эффективным положениям. Для рабовладельца раб продолжал оставаться "вещью" и теоретически он мог не делать разницы между пастухом, мулом и собакой (см. II.8.1), но практически, должен был признать в рабе человека и в собственных своих выгодах создать рабу жизнь, которая хоть в какой-то степени создавала видимость сносной жизни: пусть обзаведется семьей, хотя бы и не признаваемой юридически; пусть получит овцу или свинью, которую сможет считать своей собственностью: пусть у него будет хоть некоторое подобие своего угла, своего очага. Во-вторых, пусть он хоть немного распрямится нравственно, пусть почувствует себя человеком, к которому хозяин относится с некоторой долей внимания и уважения. Нужно, чтобы у раба была "охота к работе и благожелательность к хозяину" (1.17.7). Вспомним тот уклад, который описан у Плутарха в его биографии Катона. За то столетие, которое прошло со времени Катона, италийский рабовладелец многому выучился и о многом подумал. Учителями были не только Эвн и Спартак: учила заморенная скотина, учили виноградники, усыхающие от небрежного ухода. Уроки были жестоки н вразумительны.
Следует остановиться еще на одном совете Кассия, который он повторил вслед за Платоном (Законы, 777С) и Аристотелем (Политика, VII.9): не приобретать много рабов одной и той же народности. Совет был, бесспорно, разумен и предусмотрителен, и его почтительно повторяли и переписывали, упуская из виду, что практически и в сельском хозяйстве, и в любой мастерской он и неприменим, и бессмыслен. Представим себе, что четырнадцать рабов Катона (11.1) не понимают ни слова по-латыни и принадлежат хотя бы к пяти разным племенам, из которых каждое говорит на своем языке. Что будет делать с ними вилик? Знакомство с иностранными языками отнюдь не входило в круг знаний, которые от него требовались; объяснять жестами каждому рабу, что от него требуется, - такая сценка была бы хороша для комедии, но немыслима в обстановке делового дня. Кроме того, разноязычные рабы, живя в италийской усадьбе, слыша вокруг латинский язык, общаясь с людьми, говорившими по-латыни, очень скоро должны были усвоить запас слов, вполне достаточный для сговора о бегстве или убийстве хозяина. Показательно, что Колумелла, посвятивший не одну страницу характеристике рабов, и словом но обмолвился об их составе в смысле национальности: хозяину-практику было ясно, что мир и порядок в усадьбе поддерживается рядом разумных мер, принятых хозяином, а никак не разноплеменностью рабской фамилии. Варрон, списав Кассия, тут же опроверг его совет фактом, который знал по своему знакомству с Эпиром: эпирские рабы жили семьями, и ценились они особенно дорого именно в силу того, что родственные связи делали их более верными и привязанными к одному месту. Члены семьи были между собой связаны, конечно, крепче, чем единоплеменники, и если уж думать об опасности заговора, то многочисленная, кровно связанная семья была страшнее, чем несколько человек, объединенных единством племенного происхождения.
Варрон чрезвычайно любил всякий предмет и всякое явление, с которым ему приходилось иметь дело, разбивать на части и рубрики. Когда ему пришлось говорить о "предметах, которыми обрабатывают поля", то он разделил их на три вида: орудия говорящие (vocalia) - рабы; орудия, издающие нечленораздельные звуки (semivocalia), - волы; орудия немые (muta) - телеги (1.17.1). Деление это дало повод утверждать, что Варрон относился к рабу с глубочайшим презрением и ставил его в один ряд с домашней скотиной и сельскохозяйственным инвентарем. Если бы это было так, то Варрона можно было бы упрекнуть в полном отсутствии сознательного отношения к вопросам, которые им трактуются: на следующей странице он преподает хозяину урок человеческого обращения с рабом и рассматривает Этого последнего именно как личность с определенными душевными запросами. Недавно молодая чешская ученая Юлия Новакова дала новое и правильное объяснение этого места. Она считает, что деление "предметов, которыми обрабатывают поля", приведенное Варроном, "является лишь классификаторской игрой слов, построенной по образцу подразделения гласных на vocales, seraivocales, rnutae. Далее, анализируя термин "instrumentum", она останавливается на его техническом, агрономическом и юридическом содержании и указывает, что этот термин не является презрительным, как это следует из выражения "instrunientum litis", которое у юристов обозначает доказательный материал, включая и свидетелей, а таковыми могли быть и сенаторы" (Listy filologicke, 1953, f. 2, стр. 229-235).
Значение "Сельского хозяйства" Варрона
Мы говорили, что книга Варрона, как сельскохозяйственный трактат стоит гораздо ниже сочинений и Катона, и Колумеллы, хозяев-практиков, писавших о хозяйстве не с чужого голоса, а по собственному опыту. И тем не менее "Сельское хозяйство" Варрона имеет право на то, чтобы стоять рядом с ними: так велико значение этой книги для истории сельского хозяйства Италии. Достаточно перечислить те вопросы, которые остались бы без ответа, не будь у нас книги Варрона: без нее мы ничего бы не знали о такой важной хозяйственной отрасли, как кочевое скотоводство; характер подгородного хозяйства с его ориентировкой на римский рынок стал для нас ясным только благодаря Варрону; он же познакомил нас с возникновением подгородного птицеводства и птицефермами. Благодаря ему мы получили более правильное представление о полевом хозяйстве того времени.
Если мы знаем что-нибудь о технике полевых работ в древней Италии, то мы обязаны этим главным образом Варрону, который часто оказывается нашим единственным источником. Он разглядывал сельскохозяйственные орудия и внимательно наблюдал за сельскими работами. Его интерес к деревенским занятиям вытекал из его общего интереса к повседневной обыденной жизни своего народа. Рассказ о том, "что, где п когда делают" селяне, был естественным продолжением того отдела "Древностей римского народа", который был посвящен "людским делам" н трактовал о том, "кто, где и когда и что делает". Варрон был первым, кто описал ряд полевых орудий и кто собрал н объяснил по существу (его фантастические этимологии не идут, конечно, в счет) многие сельскохозяйственные термины. Он первый и единственный рассказал о технике италийской пахоты и объяснил термины, которыми называли разные вспашки. Его страницы донесли до нас голос деревенской трудовой Италии, ее крестьян, пастухов, всех, кто свободным или рабом трудился на ее полях н бродил по ее пастбищам. И это сделало книгу, сухую и написанную часто небрежно и рассеянно, сокровищем, цена которого не умалится, пока жив будет интерес к человеку и его труду.