Из гостиницы «Савой», что на Рождественке, вышел человек, называющий себя Юрием Ивановичем Труновым, и спустился в переход. Он переехал вчера в «Савой» из «Балчуга», который ему надоел до чёртиков.
У Юрия Ивановича, пока он спускался по ступенькам вниз, от приятного возбуждения слегка тряслись руки. Все его заклятые враги на планете были, наконец-то, им отравлены.
— Операция «Вкусная смерть» закончилась с перевесом один к шести!.. — бормотал Юрий Иванович, покупая пачку «Марльборо».
— Что? — переспросила девушка-продавщица, отсыпав Трунову сдачу медью.
— Операция завершилась, — широко улыбнулся ей Юрий Иванович и, подмигнув, направился в сторону, противоположную «Савою».
Продавщица посмотрела вслед щуплому, в белых брюках и рубашке гражданину и выдохнула:
— Оперированный, выходит. Ну, ни одного мужика нормального на всю Москву-матушку, Вер!..
— И не говори, Наташка, — отозвалась от лотка с булками её соседка. — В центре торгуем и не телами, заметь… А мужиков нету!
— Нету, Вер!
— Где ж мужики, Наташ?.. Прямо родить не от кого!
— Ага.
В переходе заманчиво пахло булками…
Маньяк пил кофе в «Шоколаднице» и разглядывал карту Москвы. В парке Лосиный остров он был всего неделю назад. Открытый взгляд и приятное лицо с мелкими чертами никогда не привлекли бы внимания того самого Ламброзо: преступник был обычным мужчиной с малоприметной внешностью славянского типа, который, похрустывая маковым рогаликом, пил кофе и шевелил ногой.
Маньяк к тому же был невероятно счастливым человеком: то, что абсолютно все люди — божьи создания, ему никогда не приходило в голову. Решив с какого-то момента отомстить всем, кто так или иначе обделил его в этой жизни, он с каждым удавшимся отмщением лишь больше уверялся в своей правоте и безнаказанности. К сожалению, даже такая приятная вещь, как месть, подходит к концу, и перед отъездом из России маньяк принял решение посетить похороны двух последних врагов, которых он отправил в царство мрачного бога Аида буквально на днях. Поэтому, допив кофе и дожевав рогалик, он набрал номер телефона одной своей старой знакомой.
— Кто-о-о? — раздался отрывистый дамский голос с металлически скребущими нотками. — Вы ошиблись номером, здесь таких нет… Какой, Юрочка? А я вас почти забыла…
— Я, Лидия Францевна, я, дорогая… Мы же работали вместе в министерстве пушнины, помните? Как жизнь, как дети? — баритонально вывел Юрий Иванович.
— С моим сыном, Вадимом Львовичем Клушиным, всё в порядке, Юрочка!.. — проворковала дама. — А вот наши коллеги, с какими мы ходили в буфет и увлекались пирожками с творогом…
— Что, звезда моя?.. — поторопил Трунов.
— Все померли, Юрочка! — оглушительно всхлипнула дама. — Все-все-все-все…
— Да что вы такое говорите?! — тонким голосом удивился маньяк. — Я не верю! На днях я встречался с Кобылиным Виктором Николаевичем, он мне ничего такого не говорил.
— Да-а-а?.. — удивилась со своей стороны дама. — Ну, поздравляю, значит, ты последний, кто его видел, Юрик, ведь завтра похороны Кобылина! Вот, не знаю, что мне на эти похороны надеть, и сколько же мне-то жить осталось, старой клюшке, а?.. Я же старше Кобылина, не хухры-мухры, а на одиннадцать с половиной лет!
— Вы совсем не клюшка, Лидия Францевна, — перебил Клушину маньяк. — Совсем-совсем не клюшка!.. Совсем-совсем.
— А кто же я? — с робкой надеждой спросила Клушина.
— Жар-птица… Вы — жар-птица! — дважды повторил маньяк, и через миг услышал переливы металлического смеха…
ЛЕВ
Холодный и расчетливый убийца не дремал, — в милицейских сводках за вчерашний день прошла информация, что ещё два пенсионера, работавшие в период застоя в Пушпроме, скончались в результате отравления в ресторанах.
Полет фантазии отравителя — фломастером написал Лев Тимофеевич на листе бумаги, и стал анализировать последние события, итак:
1. Он представляется жертвам Юрием Труновым.
2. Его страсть — месть.
3. Все, кому он отомстил — мужчины пенсионного возраста.
4. По словам запомнивших Трунова официантов, маньяк-отравитель — худощавый молодой человек славянской внешности, или — моложавый, что совсем не одно и то же.
Если бы Лев Тимофеевич знал, что в эту минуту отравитель заходит в старое кафе на углу улицы Крайворонской, совсем недалеко от межрайонной прокуратуры, то бегом бы бросился туда. Обычно раз в неделю Лев Тимофеевич с коллегами лакомились за угловым столиком горячими пирожками с капустой и лениво наблюдали за посетителями. Именно в этом тихом месте маньяк и назначил свидание Лидии Францевне Клушиной.
— Лидочка Францевна, что вам заказать? — усадив Клушину спиной к окну, с улыбкой поинтересовался маньяк.
— Я на диете, — покачала головой мадам Клушина, чем спасла себе жизнь.
Вообще-то, отравитель не собирался подсыпать отраву в пирог своей давней знакомой мадам Клушиной, но он был очень непредсказуем в последнее время. И эта непредсказуемость выражалась, как вы догадываетесь, в удваивании каждый год среди знакомых «Юрия Трунова» количества скоропостижно скончавшихся от отравления людей.
Лев Тимофеевич в это время сидел в своём кабинете и дорисовывал схему поимки маньяка-отравителя. Было известно, что каждую из своих будущих двенадцати жертв маньяк приглашал в ресторан, позвонив по домашнему телефону и представившись бывшим коллегой из системы Пушпрома. Этим летом маньяк называл себя гражданином Швеции — «Юрием Труновым», но после проверки выяснилось, что никакого Трунова в Пушпроме никогда не было и в помине, а были — Трунков, Трунин, Трунцов, Турунский и даже один гражданин Трупс. Надо отметить, что все бывшие сотрудники Пушпрома были оповещены насчёт проделок злоумышленника ещё в прошлом году, правда, тогда он менял имена, и каждый раз представлялся по-разному. Почему же, они всё-таки проигнорировали предупреждение, и как бычки на заклание, пошли на эту встречу?
Список примет маньяка был в деле ещё с прошлого лета. Гражданин Средний, так про себя называл его Рогаткин, был среднего роста, имел короткую стрижку, носил очки и на вид был весьма молод. Скорее всего, считал Лев Тимофеевич, отравитель приехал из-за рубежа и скоро уедет из России, поэтому ориентировки с его приметами были разосланы по всем московским гостиницам, вокзалам и аэропортам, хотя в прошлом году задержать его так и не удалось! Вполне возможно, что отравитель кардинально менял внешность перед пересечением границы, например, наклеивал бороду или начинал хромать.
Тут, у Льва Тимофеевича неожиданно разболелась голова. Промучившись полчаса, следователь обнаружил в столе блистер просроченного цитрамона, опасливо проглотил две таблетки, заел их кислым яблоком, и решил съездить на квартиру Прищепского.
В ГОСТИ БЕЗ ПРИГЛАШЕНИЯ
Все, кто знаком с понятием «женская интуиция», поймут без лишних слов, почему Ирина пошла по самому простому пути и представилась журналисткой Телеканала, когда узнала по телефону голос Прищепского, которого она краем глаза видела, а так же слышала в доме Хазарова.
— Я с телевидения. У нас будет очень познавательная передача, — пытаясь навязаться в гости без приглашения, торопливо сказала она.
— Да-а-а?.. И что вам нужно от такого старика, как я, девушка? — с глумливыми нотками в голосе переспросил её душеприказчик.
— Интервью, — профессионально-ласково сообщила Ирина, сообразив, что душеприказчик, видимо, сильно подшофе.
— А вы уверены?! — дребезжащим голосом только что разбуженного скандалиста переспросил тот.
— Можно с вами сегодня увидеться? — проворковала Ирина. — Я запишу ваш адрес, если позволите? Понимаете, без вашего интервью передача просто не состоится!
— Ну, раз такое дело, я жду вас, — неожиданно протрезвевшим голосом согласился Прищепский. Волшебное слово «телевидение» открыло и эту дверь, обрадовалась Ирина.
Свернув на улицу, которая оказалась тупиковой, Ирина вдруг поняла, что заблудилась и быстро повернула обратно. Старый, в потёках жёлтой краски дом стоял в самой глубине соседнего Хвостова переулка. Ирина подошла к нему и, набравшись храбрости, вошла в чёрный проём открытого подъезда с криво висящей дверью.
Следователь Рогаткин подъехал к дому Прищепского почти одновременно с Ириной. Разница составляла не более десяти секунд, но именно она решила всё — Ирина уже звонила в дверь душеприказчика Лили Калюновски, когда Лев Тимофеевич, переглянувшись с водителем и техническим сотрудником, вылез из машины и пошёл на разведку. Через три минуты следователь снова сел в машину, открыл окно и закурил, а технический сотрудник вальяжно подошел к окнам первого этажа и, незаметно прилепил к раме одного из них, похожий на навозную муху микрофон…
Прищепский открыл дверь абсолютно неожиданно, и из квартиры на Ирину пахнуло столь тяжёлой атмосферой, что первым её желанием было повернуться, чтобы убежать, но Ирина всё-таки шагнула в прихожую, едва не наступив на встречавшую её кошку.
— Темно? Страшно? — обернулся хозяин и со смешком включил свет.
В квартире пахло нестерпимой тоской и алкоголем.
…Первым звуком, услышанным ими в наушниках, было звяканье стакана о бутылку и плеск наливаемой жидкости, потом раздалась резкая трель звонка, сердитое чертыханье, шарканье шагов и скрип открываемой двери.
— Темно?.. Страшно?.. Вы Ирина, да?.. А как меня зовут, знаете? — устало глянул на Ирину старик.
— Самсон Иваныч, — кивнула Ирина.
— Да, Самсон Иваныч Прищепский — это я, — с глумливыми нотами прокряхтел старик. — Может, чайку хотите?..
— Не откажусь, — улыбнулась Ирина, обрадованная тому, что душеприказчик оказался совсем не страшным стариком.
— Пойдёмте на кухню, — Прищепский, шаркая и оглядываясь на неё, поплёлся на кухню. — Садитесь, где хотите, — взяв чайник, буркнул он.
Ирина поглядела на паутину в углах, на старика под этой паутиной и вздохнула с видимой жалостью, что не ускользнуло от душеприказчика.
— Я никогда не был женат, — пожал опущенными плечами, похожими на сломанные крылья, Прищепский. — Ну, раньше-то здесь было чище… Лет десять назад, а теперь мне на это плевать! — хмыкнул Самсон Иваныч и махнул рукой.
— Я рада за вас, — улыбнулась Ирина. — Это на самом деле ерунда.
— Правда? — хихикнул Прищепский, сфокусировав на Ирине пьяные глаза. — Вот, дожил, и с телевидения ко мне пришли… А почему без камер, а? Ну, всё равно, спасибо вам. Так вы хотели чаю? Уже нет?.. А я всё равно вам его заварю, — упрямо и весело буркнул он.
«Что же я хочу узнать о Лиле? Впрочем, мне интересно всё, что он расскажет о ней», — подумала Ирина.
— Пойдемте в комнату, там уютней, а чайник я услышу и принесу, — неожиданно застеснялся кухонного бедлама старик.
В большой комнате на стенах висели зеркала — овальные, круглые, квадратные, похожие на тетраэдры и даже… на коврики у дверей. Три зеркала были в трещинках, словно кто-то кидался в них камешками, а от одного из зеркал осталась лишь поцарапанная рама.
— Это я раньше их собирал, — Прищепский с кряхтением опустился в кресло. — Я любил зеркала… Они старые, как видите, и все в мушках. Раньше я смотрел в них и сочинял истории о бывших владельцах, как правило, все они были с плохим концом. Садитесь, Ира. Так о чём будет телепередача?.. О нас, стареньких пессимистах?..
— О мудрости, Самсон Иваныч, — соврала Ирина.
Прищепский быстро и цепко глянул на неё. Выцветшие бархатные занавески за его спиной шевелились от сквозняка и создавали иллюзию некоей театральности.
— Сейчас заварю чай и вернусь, — вставая, пообещал старик.
— Я всю жизнь любил одну женщину… — послышался в наушниках голос Прищепского.
— А она вас любила?..
— А разве женщины могут любить? Не встречал таких… Вы пейте чай, Ира, пейте! Я ведь — вечный холостяк, если вы не знали, конечно.
— А кто она, Самсон Иваныч? Вы именно из-за нее так и не женились, да?..
— Какое теперь это имеет значение, если моя любовь умерла…
— Ваша любимая умерла?..
Долгое молчание…
— Выпьете со мной?
— Конечно, выпью…
— Вы тоже пьяница?!
— Нет, просто я тоже люблю мужчину…
— А он вас?
— Нет… Он недавно женился на другой и вряд ли догадывается о моей любви.
— Не на вас, значит?! Ха-ха-ха!.. Мне смешно, простите, Ира, но то, что любви не существует, я догадывался всегда… Любовь — это выдумка несчастных одиночек, вроде вас и меня.
— А кто всё-таки она, ваша умершая любовь?..
— Мою умершую любовь звали Лилька!.. — пьяно всхлипывая, громко и одновременно жалко захохотал Прищепский.
Недолгое молчание. Плеск разливаемой в рюмки водки…. Звон чокающихся бокалов… Тишина.
— Вы закусывайте, Ира… Берите яблочко…
— Спасибо, я не закусываю…
Протяжный вздох двух выпивших людей. Лев Тимофеевич и водитель переглянулись.
— Может сбегать, Лев Тимофеевич? — фыркнул технический сотрудник, щёлкнув пальцами под подбородком.
Рогаткин утвердительно кивнул:
— Корюшку не забудь! А водителю — ситро!..
Узкий Хвостов переулок. Перед жёлтым с потёками домом уже больше часа стояла пыльная машина-пикап без опознавательных знаков, к ней со стороны соседней улицы короткими перебежками спешила бабка из числа туземных. Прибежала, покосилась на пустую пивную тару у рулевого колеса и, подбоченясь, встала неподалёку.
— Бери тару, бабуль, — высунулся из машины Рогаткин.
— А пивком не угостите, молодые люди? — не растерялась бабка.
— Какие ж мы молодые, бабуль?.. — фыркнул Лев Тимофеевич, мимолётно глянув на свою румяную физиономию в боковое зеркало.
— А по мне, так вы все ещё мальчики! — схватив бутылки, громко сообщила бабка. — Желторотые!!! Веснушки, веснушки, у моей подружки… — и бабка, напевая, покинула территорию.
— Пошли, — Прищепский встал и оглянулся покрасневшими глазами на Ирину.
— Тут у меня спаленка, пойдем, я покажу её портрет.
Ирина, споткнувшись о порожек, зашла следом за хозяином квартиры в полутёмную душную спальню.
— Вот она, Лилька! — подвел её к стене старик.
На стене действительно висели фотография в лёгкой паутине. На ней улыбалась молодая и беременная Лиля Юльевна Калюновски, слева ей стоял белозубый и кудрявый Прищепский в мешковатом костюме, а справа хмурился уморительный горбун в мексиканском пончо.
— Есть такое греческое слово — агапэ, оно означает глубокую привязанность, — тяжело прокашлялся Прищепский. — Её нет, а я жив, вот в чём горе-то!..
— Простите, а Ева — ваша дочь, Самсон Иваныч? — вырвалось у Ирины.
— Ева?.. О, не-е-ет, если бы, — выдохнул старик и покосился на горбуна на снимке. — Она и не его дочь!
— Я, кажется, знаю этого человека. Недавно мы делали передачу о нём.
— Вы делали передачу о профессоре Жилянском? — хмыкнул Прищепский. — Куда катится мир, хотел бы я знать?..
— Не я, а Телеканал, — торопливо пояснила Ирина. — Скажите, а вы тоже работаете в НИИ мифологии и древностей, Самсон Иваныч?
— Работал, — махнув рукой, пробормотал Прищепский. — А что была за передача? О чём там хоть шла речь?..
— Про клады, которые находят сотрудники НИИ, — улыбнулась Ирина. Прищепский кивнул и поморщился.
— Я так и не поняла, да и никто, наверное, не понял, как им это удается? Вы случайно не знаете, Самсон Иваныч, в чём там суть?.. — сказав это, Ирина неожиданно поперхнулась.
Перед ней в кресле сидел пьяный, неумытый, всклокоченный старик, похожий сразу на всех одиноких и нищих стариков в мире. Он печально поглядывал на неё и жевал губами, а над ними скрипел потолком и стискивал кирпичи неуютный столетний дом, пропахший десятками поколений людей, и мрачная квартира с затоптанным полом казалась мышеловкой для двуногих.
— Я хотел бы умереть во дворце, глядя на море, — внезапно чисто и звонко сказал Прищепский. — А вы?..
— Давайте отложим нашу смерть лет на сорок? — как можно веселее ответила Ирина. — Хотите, я вам полы помою, Самсон Иваныч?
— Сидите уж, — дёрнул плечами старик. — Значит, вам интересно, как в НИИ мифологии находят клады?.. Ну, хорошо, я могу вспомнить, как это начиналось, — Прищепский взглянул на густые деревья в окне и, подобрав ноги, уселся поудобнее. — Я был в то время ещё не стар и работал учёным секретарем главного хранителя тайн Русского архива. Если что, архивная крыса Прищепский перед вами, — старик наклонил плешивую голову в шутливом полупоклоне. — Хранитель к тому времени знал столько тайн, что у него совсем не осталось волос на голове, и слегка поехала крыша. Теперь-то он помер, что немудрено, но тогда ещё был жив и плевался сарказмом направо и налево. Да, страшная, скажу я вам, забава — человеческая жизнь.
— Вам плохо, Самсон Иваныч? — забеспокоилась Ирина, глядя на побелевшего старика.
— Нет, мне отлично, — хмыкнул Прищепский. — В конце перестройки, когда уже развалился на сто кусочков Советский Союз, по Москве ходил весь оборванный, страшный на вид человек. Его кажется, только что выпустили из психушки, тогда, знаете ли, многих выпускали… И вот, он ходил и просил пять тысяч долларов везде, даже в Русский архив раз пять забрёл, и я с ним говорил, и тогда ещё понял, что этот оборванец не так прост, как кажется, и вполне возможно, отвечает за свои слова.
— А что он говорил? — тихо спросила Ирина.
— Он утверждал, что знает местоположение множества кладов, и если бы не нищета, сквозившая сквозь его рваные штаны, то догадаться, что этот человек уникум, обладающий колоссальной интуицией, не составило бы особого труда никому. Кстати, первое, что он обещал, это то, что вернёт долг через месяц. И не просто так, а с хорошими процентами.
— Фантазёр.
— Вы меня хорошо слушаете?.. — у Прищепского задрожали губы. — Он же обещал, что найдёт клад, так какой же он фантазёр?.. Так вот, насколько я помню, ему никто не верил, ведь все-все дураки в этом треклятом городе встречают человека по одёжке, а он был худ и плохо выбрит, в старом полосатом блейзере с чужого плеча и коротких брюках, а про ботинки я уж и не говорю — это было нечто ужасное!.. Знаете, такие, чуть ли не верёвкой подвязанные… Ну, вы же понимаете, надеюсь, что даже в костюме с иголочки, вряд ли кто-то даст взаймы абсолютно незнакомому субъекту, а?.. Вот он и обивал пороги различных организаций, то ли год, то ли три… — Прищепский прикрыл синей трясущейся рукой глаза и надолго замолчал.
— А как его звали?.. — устав ждать, спросила Ирина.
— Все его звали — Сумасшедший фотограф. Так и говорили, что, мол, был у вас Сумасшедший фотограф? А у нас был!.. И смеялись, — Самсон Иваныч растянул губы в страдальческой улыбке. — Самое-то затейливое, что я смеялся вместе со всеми, понимая, что Сумасшедший фотограф абсолютно нормален, и если бы у меня были деньги на тот момент, то я, не раздумывая, одолжил бы ему их, я клянусь вам, Ира!
— Неужели ни один человек так и не поверил ему? — спросила Ирина.
— Поверить и дать деньги — это не одно и то же, согласитесь, — вздохнул старик. — Ага, говорили ему, ты найдёшь клад, вернёшь нам эти несчастные пять тысяч, а остальные клады нам не покажешь?! Странные люди, их мучит жаба за ещё не найденное, представляете, Ира?.. Так он и ходил, пока не встретил Жилянского, тот, в свою очередь, в те дни бегал по Москве с идеей открытия своего НИИ древностей, — губы Прищепского мелко затряслись. — Два идиота нашли друг друга.
— Почему идиоты?.. — переспросила Ирина.
— Да, это я так, шутя, — Прищепский развел руками. — Понимаете, к старости я понял, что мир двигают именно зацикленные на своей идее идиоты. В широком смысле слова «идиоты», Ира! Идея — идиот… Ведь часто человек бегает со своей идеей, как одержимый, и со стороны кажется абсолютным идиотом, а потом, когда у него начинает получаться и он добивается воплощения своих идей, те, якобы умные, которые плевались за его спиной, сидят у своих разбитых корыт, а он — в фаворе!.. Идиот вдруг начинает жить на полную катушку, у него есть почти всё, чего он хотел, а ведь в начале своего пути он выглядел редчайшим идиотом!..
— Но не все же добиваются воплощения своих идей! — Ирина с опаской посмотрела бегающего по комнате старика.
— А я бы сказал, что все, — хихикнул Прищепский, показав жёлтые лошадиные зубы. — Все одержимые идиоты, которых я лично знал, стали уважаемыми и весьма известными людьми, а кто делал рассудительное лицо или исступлённо злословил за их спиной, до сих пор сидят в помоях собственных сплетен… Давайте выпьем за идиотов, Ира?..
— Давайте выпьем, Самсон Иваныч! — неожиданно для себя обрадовалась Ирина.
Плеск разливаемой водки… Звон чокающихся бокалов. И очень ломкая, как слюда, тишина.
Лев Тимофеевич, поправив микрофон в ухе, зевнул. Скомканный пакетик из-под «Корюшки вяленой» лежал на асфальте у самой машины и его трепало ветром, как чью-то душу, что выглядело, как некий совершенно несерьёзный сюр.
— Этого человека больше никто не видел, — услышал следователь.
— Но он, хотя бы жив, как вы считаете, Самсон Иваныч? — спросила Ирина.
— Сумасшедший фотограф?.. Думаю, жив, он же знает местоположение всех кладов! — пьяным фальцетом засмеялся старик.
— Скажите, а почему все его звали «фотографом»?..
Лев Тимофеевич прибавил звук, прошипев: «Ну, наконец-то!..»
— Да, беседа вырулила в нужное русло, — буркнул водитель.
— Тш-ш-шшш… — сделал страшное лицо Рогаткин.
— Почему звали фотографом? — переспросил Прищепский. — Ну, это очень просто на самом деле…
— Да, почему, Самсон Иваныч? — перебила Ирина. — И ещё, скажите, а вы узнали бы его, если бы снова встретили?..
— Вряд ли, наверное, он выглядит и одет значительно лучше, чем тогда, и возможно имеет охрану, не говоря уже о том, что не ездит больше ни в метро, ни на троллейбусе, — Прищепский снова надолго замолчал, опустив голову.
Ирина посмотрела в тот же угол, куда глядел старик, и увидела двух рыжих тараканов на стене, которые смотрели на них.
— Самсон Иваныч, неужели вы ему завидуете?! — вырвалось у Ирины.
— А вы бы не завидовали на моём месте? — вскинув голову, зло спросил старик. — Сама Фортуна униженно скреблась в мою дверь, а я ей не открыл, дурак-дурак-дурак…
— Самсон Иваныч, и всё-таки, как именно он собирался искать эти клады? — напомнила Ирина. — Как такое, в принципе, возможно поставить на поток?..
— Ах, да там всё просто! — махнул рукой Прищепский. — Ерунда, если знать некоторые законы физики… или метафизики? Суть розыска кладов заключалась в…
И тут от удара кулака окно распахнулось… Окно, той самой комнаты, в которой вели беседу Прищепский и его вечерняя гостья, и на створке которого висел микрофон в облике «синей навозной мухи». Из раскрытого окна показалась тощая рука Прищепского с сигаретой… Сигарета с длинным нашлёпком пепла кинематографично дымилась, но то, что произошло потом, Лев Тимофеевич не любит вспоминать до сих пор, потому что «навозная муха» с шипением отлепилась от окна и упала в траву у дома. «Мухе», видимо, этого «показалось» мало, и она, абсолютно, как живая, влетела в глубокую мышиную нору, и через несколько секунд Лев Тимофеевич услышал яростный писк рассерженной мышиной диаспоры — ему даже послышалось слово «Тель-Авив»!.. И у следователя случился незначительный шок, когда он понял, что разговора в квартире Прищепского ему более не услыхать никоим образом, а мышиного языка он не знает, потому что его не изучали во время оно в юридических ВУЗах Москвы. К сожалению, другого микрофона, который можно было бы незаметно поставить на раму окна взамен утерянного, в машине не было, а в квартире душеприказчика в это время продолжался весьма интересный диалог:
— Так вот, Сумасшедший фотограф клялся, что, будучи археологом и историком, знает расположение самых известных ненайденных кладов. Вдобавок, он утверждал, что, если ему сейчас же дадут денег, то он буквально за несколько дней усовершенствует обычный фотоаппарат, и с этим самым фотоаппаратом начнёт находить зарытые давным-давно клады, где бы они не лежали… Ну, что вы так саркастически улыбаетесь и качаете головой, Ирина?
— Согласитесь, что это необычно, — Ирина встала и выглянула в окно. — Ну, как можно поверить в такое, а?..
— Все гениальное — просто, и это не я сказал, — проворчал Прищепский. — И только одни лишь идиоты… Ну, да ладно, не буду отвлекаться, а расскажу про самую суть! Надеюсь, вы в курсе, Ира, что обычная оптика ультрафиолет сквозь себя не пропускает? Так вот, если объектив будет содержать песчинки природного кварца, который как раз пропускает ультрафиолетовые лучи, то произойдет… — Самсон Иванович хлопнул себя по лбу. — Чуть не забыл, в дальнейшем плёнка у этого фотоаппарата должна быть без желатина, который в свою очередь также не пропускает ультрафиолет. Это очень важно!.. Так вот, Сумасшедший фотограф утверждал, что если таким усовершенствованным фотоаппаратом со специальным светофильтром из песчинок природного кварца, пропускающим ультрафиолетовые лучи, целенаправленно, изо дня в день, фотографировать места, где предположительно зарыты клады — на рассвете или перед закатом, когда доля ультрафиолетовых лучей особенно велика, то на проявленных фотографиях кое-где обязательно должны запечатлеться образы прошлого, ведь пространство, в котором мы существуем — это большой накопитель голограмм всего, что было. Да будет вам известно, существует память пространства, в которой всё, что произошло, отпечатывается намертво, то есть навсегда! Хоть в это невозможно поверить, но мы с вами, Ира, останемся в памяти этой комнаты навсегда…
— Ну, теперь-то я понимаю, почему ему не верили, — пробормотала Ирина. — Но если всё так просто, то почему никто не пробует таким же образом найти, хотя бы один клад, а?..
— Да всё просто-то лишь на словах! — пробурчал Самсон Иваныч. — Ведь любое успешное дело требует приложения колоссальных усилий, и им самым серьёзным образом занимаются в настоящее время профессор Жилянский вместе с Сумасшедшим фотографом. Ежедневно квалифицированные сотрудники НИИ проводят съёмки по всей России, суммируют их результаты, а затем на место выезжают экспедиции.
— Но всё-таки, почему другие этого не делают, если всё так просто? — упрямо повторила Ирина.
— Да потому что другие заняты другим, — шмыгнул носом старик. — Давайте, если хотите, составим конкуренцию институту Жилянского, усовершенствуем фотоаппарат и будем целенаправленно ездить по старым кладбищам?.. Ну, что? Всего-то, нужен фотоаппарат с кварцевой линзой, полированной вручную по специальной технологии, плёнка без желатина, и ваше драгоценное время дважды в сутки — на закате и на рассвете. Затем нужно отсмотреть полученную информацию и приехать с лопатами, чтобы вырыть клад, а?..
— Овчинка стоит выделки? — быстро спросила Ирина.
— А вы как думаете?.. — вопросом на вопрос ответил Прищепский. — Вот именно, гражданин, я с вами говорю! — вдруг возмутился Самсон Иваныч, по пояс высунувшись в окно. — Чего это вы под моими окнами лазите? Собираете собачьи какашки, да?.. Ну, не буду вам мешать, вам там, надеюсь, комфортно?..
Под окнами Прищепского на земле сидел пунцовый следователь межрайонной прокуратуры Лев Тимофеевич Рогаткин, и сосредоточенно искал микрофон.
— Я тут ключи из окна случайно выкинул, — соврал Лев Тимофеевич, решив притвориться ветошью. — Простите, что помешал вашему досугу!..
В ответ Прищепский, шипя нечто нечленораздельное, захлопнул окно, категорически не желая дискутировать.
— Ну, что, утолил я ваше любопытство? — повернулся к своей гостье Прищепский.
— Да, спасибо, Самсон Иваныч, — Ирина приложила руку к сердцу. — Профессор Жилянский в передаче о себе ничего подобного не говорил.
— Ещё бы, — Прищепский раздраженно махнул рукой. — Я бы не назвал Жилянского хорошим человеком…
— Снова зависть, Самсон Иваныч? — подмигнула Ирина.
— А вы язва! — обиделся старик.
— Ну, какая же я язва?.. Я просто журналист Телеканала, Самсон Иваныч, — вздохнула Ирина.
— А я, знаете ли, не уверен в том, что журналисты — люди, — проворчал Прищепский. — Особенно нынешние. Что вы несете зрителю на вашем Телеканале, кроме последних сплетен, а?..
— Я никогда не кривлю душой, Самсон Иваныч и не лицемерю…
— Неужели? — издевательским тоном перебил Жилянский. — А что вы в таком случае будете рассказывать обо мне?
— Только то, что вы сами сочтете нужным, — успокоила старика Ирина. — Не придирайтесь к словам, пожалуйста, Самсон Иваныч, а лучше расскажите о своей любви. Я так поняла, Жилянский как-то повлиял на ваши отношения с Лилей Юльевной?..
— Повлиял?! Да, он просто отравил последние годы жизни Лили, — Прищепский резко взмахнул рукой, словно перечёркивая что-то невыносимое. — Но если вы сейчас же сбегаете в ларёк за водкой, то, возможно, я расскажу вам, как именно он это сделал, — усмехнулся Прищепский.
— Куда-куда сбегаю? — возмутилась Ирина. — Самсон Иваныч, вы шутите, надеюсь?..
— Как хотите, — Прищепский, не раздеваясь, упал на диван, подняв тучу пыли, и прикрыл голову газеткой. — Дверь знаете где? Не промахнитесь, когда будете выходить. Я от вас устал, да будет вам известно…
Через пять минут Лев Тимофеевич изумлённо проводил глазами вышедшую из подъезда стройную девушку… Девушки на шпильках временами приводили следователя Рогаткина в радостное возбуждение, так случилось и на этот раз. Вдобавок, Лев Тимофеевич нашёл и снова установил микрофон чуть ниже прежнего места — на той же самой оконной раме. В квартире Прищепского было тихо, и Рогаткин обрадовался, увидев, что Ирина через какое-то время вернулась, держа в руках бутылку водки. И уже через минуту в микрофоне раздался звонок, затем сердитое старческое кряхтенье, звук шагов, и знакомый плеск водки, наливаемой в стакан.
— А вы Ирина?.. — тот же сварливый старческий голос.
— Я — пас, Самсон Иваныч.
— Ну и слава богу… Ой, и закусочка! Спасибо, Ирочка, люблю шпроты, — пьяно хихикнул старик.
— А кем вы работали в НИИ, Самсон Иваныч? — спросила Ирина, когда старик выпил.
— У Жилянского? Занимался оценкой и экспертизой, — икнул старик.
— Оценкой чего, если не секрет? — уточнила Ирина.
— Понимаете, Ирина, секрета тут никакого нет — НИИ древностей, да будет вам известно, скупает у населения за символическую плату всякие, я бы сказал, древности… Сейчас этот поток обмелел, но несколько лет назад было время, когда за бесценок можно было купить кое-что ценное, особенно у стариков, которым не платили пенсии месяцами! И я занимался этим… Однажды я купил чемодан документов, прочёл всё, сопоставил факты, удивился и, так как мы с Лилей нежно дружили, честно рассказал ей о своём открытии.
— А вы ничего не нарушили при этом, Самсон Иваныч? — поинтересовалась Ирина.
— В принципе, нарушил, так как документы были уже куплены для института древностей и даже проведены через бухгалтерию, — Прищепский надул щёки и стукнул по ним ладонями. — Но для чего тогда мы живём, если не можем помочь самым близким людям, а?..
— Выходит, она узнала от вас то, чего не знала? И что это, если не секрет, конечно?..
— Это касалось её наследства, — после долгого молчания произнёс старик. — Правда, чтобы его получить, нужно было пройти, — Прищепский обрисовал несколько кривых окружностей в воздухе, — сто кругов ада… Ирина, там была такая невероятная сказочно-запутанная история, что она так и не привела ни к чему хорошему. Ну, насколько я знаю, конечно…
— Самсон Иваныч, значит, Лиля Юльевна прочла эти документы?
— Да, представьте, я передал их ей! — Прищепский махнул рукой. — Вынес из НИИ и передал. А как же отчётность, спросите вы?.. Ах, Ирина, — хмыкнул Прищепский. — Я купил ещё один чемодан со всякими дурацкими бумаженциями на свои деньги и подложил вместо этого… И если бы не мой коллега по работе, некто Завалишин, очень большой сукин сын, то Жилянский никогда не узнал бы об этом наследстве.
— Я что-то не понимаю, Самсон Иваныч, — улыбнулась старику Ирина.
— Все документы до того, как я начинал с ними работать ксерокопировал сукин сын Завалишин, и они в числе прочих попали на стол Жилянскому, — Прищепский недобро взглянул на Ирину. — Что тут непонятного?.. Ирина, я устал. Прощаемся? Целоваться будем?..
Ирина покачала головой и встала.
— Жаль, — и Прищепский, ворча себе под нос про «надоедливых, как пиявки, барышень», упал всё на тот же диван, и через несколько минут квартира наполнилась кошмарным старческим храпом со вздохами и всхлипами. Лев Тимофеевич, слушавший всю эту какофонию от и до, быстро выковырнул наушник микрофона из правого уха.
— Поехали отсюда, — увидев, как Ирина выходит из подъезда, велел он водителю.
Она снова прошла мимо него, та самая девушка — на тонких стальных шпильках и с очень стройными ногами. И Лев Тимофеевич задохнулся от восхищения…
«Отличная девочка, — подумал он. — Где-то я её уже видел… Кстати, почему она тоже интересуется стариком Прищепским?»
Ирина в это время быстро шла к метро, оглядываясь на полную луну, которая бежала по крышам за ней. «Странно, что профессор Жилянский не поделился с дочерью информацией о наследстве графа Калю, ведь она, не раздумывая, выкинула собранные с таким трудом Лилины вещи на помойку? Весьма интересно, как Жилянский мог отравить жизнь Лиле Юльевне? Шантажировал или имел виды? На Лилю Юльевну или на наследство графа Калю?.. А может быть — на всё сразу?»
Когда утром следующего дня Ирина варила для сыновей манную кашу, зазвонил телефон.
— Я вам, кажется, вчера наговорил лишнего? — без предисловия, начал разговор её вчерашний визави. — Так вот, я решительно не хочу принимать участие ни в какой телепередаче, вы слышите, Ирина?
— Вы уверены, Самсон Иваныч? — на всякий случай спросила Ирина, но про себя вздохнула с облегчением.
— Да, уверен, что я совершенно не телегеничный старик, — проворчал Прищепский. — Ирина, я хотел бы вас попросить никому не рассказывать о нашем с вами разговоре….
— Я обещаю, — быстро проговорила Ирина, накладывая сыновьям кашу, — что никому не расскажу о нашем с вами разговоре, если вы этого не хотите! Спасибо, Самсон Иваныч, было очень интересно пообщаться с вами.
— Ну да, в некотором смысле, до свидания, Ира. В общем, буду на вас надеяться, — буркнул Прищепский. — Ответная благодарность, что выслушали старика… — и положил трубку.
Ирина посмотрела на измазанных кашей сыновей, и настроение у неё сразу же улучшилось. «Что бы ни случилось, буду ли я любить, будут ли любить меня, я всегда нужна своим сыновьям», — подумала она.