Последний тому пример – Мидлсбро.
– Я не веду себя агрессивно! – рявкнул я на сестрицу. – И не обязан никого слушать. Ненавижу вас всех! И еще – знаешь, что? Я видел каток, где…
Высказаться до конца я не успел, так как в этот момент через прорезь почтового ящика на пол упало несколько писем. Джинни с готовностью вскочила из‑за стола, чтобы поднять их. Как обычно.
– Извещение от кредитной компании, макулатура, счет за телефон, опять макулатура, письмо для Джинни от друга по переписке, – комментировал старик, просматривая почту.
Я сидел, подперев ладонями подбородок, и изо всех сил старался не завыть от скуки.
– Опять какая‑то ерунда… О, каталог товаров для дома «Уикс»! Полистаю позже. Еще макулатура… А это что? «Школа Гафин для трудновоспитуемых подростков»… Письмо из Лондона?
– Из Лондона? – в один голос переспросили мамаша и Джинни.
Я поднял голову и сделал охотничью стойку. Папаша вооружился ножом для бумаг, выполненным в форме миниатюрного самурайского меча.
– Из Лондона, хм‑м… – пробурчал он.
Уважаемые мистер и миссис Банстед!
Сообщаем, что школа Гафин для трудновоспитуемых подростков имеет возможность принять вашего сына Уэйна в число учеников. Начало учебного года – 15 августа. Мы специализируемся на коррекции поведения трудных подростков и уже много лет добиваемся высоких результатов. Особо отметим, что все наши воспитатели – бывшие выпускники школы Гафин, знающие проблемы молодежи гораздо глубже, нежели преподаватели обычных школ,
– прочитал мой старикан.
Это заведение показалось мне еще гаже, чем Мидлсбро: я представил, как кучка слюнявых педиков заставляет нас изливать душу друг перед дружкой.
|
|
Наша школа – самое маленькое учреждение подобного типа в стране. Одновременно в школе обучается не более двадцати человек, что позволяет уделять больше времени и внимания каждому подростку.
Вероятно, вам предлагали места и в других учебных заведениях, однако еще раз хотим обратить ваше внимание на тот факт, что мы специализируемся на перевоспитании проблемных подростков и выбрали вашего сына из более чем пятисот кандидатур, поскольку искренне убеждены, что сможем помочь Уэйну изменить его жизнь к лучшему.
Школа Гафин финансируется из частных фондов, а также имеет поддержку со стороны государства, поэтому обучение совершенно бесплатное. Среди прочего, у нас не практикуются так называемые «скрытые» виды платежей, о необходимости которых в большинстве учебных заведений вам сообщат лишь после того, как вы запишете туда своего ребенка. С нетерпением ожидаем встречи с вами и особенно с Ушном.
С уважением, Джон Грегсон, директор.
– Что еще за скрытые платежи? – всполошилась мама. – В Мидлсбро ни о чем подобном не говорили!
– Пожалуй, я позвоню этому мистеру Грегсону, – объявил папаша и пошлепал к телефону.
– Но ведь мы уже оформили бумаги Уэйна в Мидлсбро, – напомнила родительница.
– Если местные умники решили выбить из меня лишние денежки, этот номер у них не пройдет!
– Кроме того, если Гафин – лучшая школа в стране, Уэйна стоило бы туда записать, – подала голос сестрица.
– Что? А, ну да, конечно, – согласился папаша.
– А мое мнение кого‑нибудь интересует? – наконец не выдержал я, на что последовало единодушное:
|
|
– Нет!
Маневры Грегсона
Три дня спустя я сидел перед кабинетом Джона Грегсона (верней, мистера Грегсона, как мне было велено его называть) и развязно болтал ногами, чтобы подействовать на нервы сидящей напротив секретарше, пока старый козел, в чьем доме я жил, общался с самим мистером Какашкой.
Не знаю точно, что там лепил папаша, наверняка что‑нибудь вроде: «Не стесняйтесь лупить этого засранца, мы не станем поднимать шума», а Грегсон предпринимал попытки изучить генофонд семейки Банстед с обеих сторон.
– Конфетку хочешь? – секретарша устремила на меня ледяной взгляд.
– Ага, кидайте.
– Прекрати раскачивать ногами и получишь конфету, – предложила она сделку.
– Не пойдет, – ухмыльнулся я и продолжил свою забаву, довольный тем, что сумел вызвать раздражение секретарши.
– А если я покажу тебе грудь, прекратишь?
Мои ноги замерли в воздухе.
– Чего?
Несколько секунд я молча таращился на тетеньку за столом, в то время как мой мозг проводил скоростную проверку системы на предмет исправности слуха, но прежде чем я успел что‑либо ответить, дверь в кабинет открылась, и выкатились мои предки, не переставая пожимать руку Грегсону.
– Отлично, отлично, – как заведенный, повторял отец.
– Было очень приятно познакомиться, – вторила ему мамаша.
Я, однако, в этот обмен любезностями особо не вникал, поскольку в полном смятении продолжал глазеть на секретаршу и ее бюст.
– Если вы согласитесь подождать минутку, пока я поговорю с Уэйном, мисс Говард непременно предложит вам чаю. Не так ли, мисс Говард?
Мисс Говард встала и грациозно обогнула стол, чтобы выполнить распоряжение, а Грегсон пальцем поманил меня к себе в кабинет.
|
|
– Согласен, Уэйн?
– Лично я – да, даже если вы против, – двусмысленно отозвался я, и мисс Говард одарила меня короткой улыбкой, после чего развернулась на каблуках и вышла за чайником.
Грегсон закрыл за мной дверь и жестом указал на стул напротив своего стола. Я все еще пребывал в легком шоке, поэтому занял предложенное место, не отпустив ни одной остроты.
– Ну что ж, Уэйн, – начал Грегсон, копаясь в бумагах и изображая улыбку, – для начала расскажи, как твои дела.
– Да так, ничего – уклончиво ответил я.
– Я довольно долго беседовал с твоими родителями, и мне стало ясно, что они – полные кретины.
– Что? – потрясенно переспросил я, во второй раз совершенно выбитый из колеи. – Что вы сказали?
– Ладно, не делай вид, что не понял. Сам ведь знаешь, твои папаша с мамашей – придурки. Уже через пять минут разговора мне захотелось плеснуть в них кофейной гущей.
– Что? – пискнул я ультразвуком, расслышать который могли бы только собаки.
– Да все они тут такие, но твои – просто нечто. Ужас. – Грегсон брезгливо поморщился, а потом состроил глупую рожу и прокрякал: – Мой мальчик совсем запутался, ему нужна помощь. Бедный мой ангелок! Тьфу, что за идиоты!.. Курить будешь? – Он вытащил пачку «Бенсона» и протянул мне сигарету.
– Что? Я не…
– А мамуля, пожалуй, в молодости была хорошенькой. Интересно, что она нашла в твоем папаше? Большой член, наверное. Хотя с виду старичок мелковат.
– Эй, эй, полегче, черт побери! Вы не имеете права говорить такие вещи! – В негодовании я подпрыгнул на стуле.
Грегсон расплылся в довольной улыбке.
– Итак, мы выяснили, что твои родители тебе все‑таки небезразличны и ты испытываешь к ним определенные чувства. Превосходно. – Директор затушил окурок и что‑то записал в моем личном деле.
– Ничего не понимаю. О чем это вы? – спросил я.
Напустив на себя ученый вид, Грегсон объяснил, что он просто проверял, связано ли мое поведение с желанием досадить родителям или же у меня иные мотивы.
– Если бы ты поддержал мои оскорбления в адрес отца с матерью, я бы сделал вывод, что цель всех твоих выходок – привлечь их внимание, и порекомендовал бы обратиться к услугам семейного психолога. Так как ты встал на защиту родителей, можно предположить, что причины твоего антисоциального поведения кроются в ином, и в данном случае мы сможем тебе помочь, поскольку это профильная задача нашего заведения, – закончил Грегсон, наконец‑то показав себя высоколобым педиком, которого я и ожидал увидеть. – Ну, расскажешь что‑нибудь о себе?
– Что, например?
– Например, почему ты воруешь.
– А вы почему? – Я ловко перевел игру на чужую половину поля.
– Потому что мне нравится брать вещи и не платить за них, – невозмутимо ответил директор.
Я недоверчиво фыркнул.
– А еще я люблю смываться с краденым, быть хитрее других, всегда смеяться последним.
Я понял, что этот тип – настоящий проныра, и с ним надо ухо держать востро.
– Большинство людей – простофили и дураки, которые изо дня в день, неделю за неделей таскаются на ненавистную им работу. Зачем? Прозябать в серости, неизвестности, скуке!?. Гораздо интереснее выделиться из толпы и показать всем, насколько ты крут.
– А разве это правильно? – осторожно спросил я. Судя по всему, самомнение у Грегсона было хоть куда, но пока что я решил придержать эту мысль.
– Не знаю. А ты как думаешь, это правильно?
– Что именно? То, что вы хотите всем доказать свою крутизну?
– А разве мы все не хотим того же самого?
– Ну‑у… По‑моему, чем больше будешь выставляться, тем скорее тебя сцапают, – довольно дерзко ответил я.
Грегсон покивал и добавил запись в моем деле.
– Что вы пишете? – поинтересовался я.
– Не твое дело, – буркнул он, не поднимая глаз.
– Вот именно что мое, да еще личное. И пишете вы про меня, а не про кого‑то другого.
– С чего ты взял? – Директор поднял глаза.
– У вас на столе лежит мое личное дело, и ваши записи – про меня.
Грегсон лишь хмыкнул.
– Считаешь себя умником… как там тебя зовут? Уэйн? – Он продолжил что‑то царапать.
Я сидел, совершенно сбитый с толку переменчивой реакцией директора, и размышлял, что из этого представления игра, а что – искренняя неприязнь ко мне. Наконец Грегсон закончил писать и закрыл папку. Он сунул ручку в верхний карман пиджака и откинулся в кресле, потом развернулся к окну и сквозь щели в жалюзи принялся разглядывать крошечную автостоянку.
– Куда вы смотрите? – спросил я через какое‑то время.
– Никуда, – бесстрастно ответил Грегсон.
Мы просидели в полном молчании добрых пару минут, после чего я поинтересовался, могу ли идти.
– Куда? – в свою очередь задал вопрос Грегсон.
– Ну, идти. В смысле, домой. Отсюда. Куда угодно.
– В Мидлсбро, что ли? – Только теперь он опять повернулся ко мне.
Я промолчал, предугадав очередной подвох.
– Знаешь, чем занимаются в Мидлсбро? – спросил Грегсон, поняв, что ответа от меня ему не дождаться.
Я едва заметно качнул головой.
– Муштрой. У‑у, это быстро приводит в чувство. «Налево! Направо! Встать у кроватей, говнюки!» Каждый вечер ледяной душ во дворе и брюссельская капуста на ужин, – злорадно заключил Грегсон. – Кроме того, там полно педрил. Почти все ребята, которые туда попадают, превращаются в чьих‑нибудь «подружек». А те, кто не желает присоединиться к большинству по собственной воле… делают то же самое через силу. Избежать общей участи не удается никому.
Это стало последней каплей. Не знаю каким образом, но у Грегсона получилось всего в нескольких коротких фразах материализовать самые страшные мои кошмары – особенно насчет брюссельской капусты. По спине у меня пробежал холодок, и я ощутил непреодолимое желание спрятаться под ближайшей кроватью. Должно быть, мистер Какашка все прочел по моему лицу, поскольку довольно долго наслаждался моим выражением, откинувшись на спинку кресла.
– В конце концов, там такие порядки. Правда, есть и кое‑что хорошее. Ты получишь рабочую специальность – каменщика, сборщика мусора, подметайлы – и выйдешь из стен школы добропорядочным человеком. Выпускники Мидлсбро в дальнейшем живут нормальной, серой, скучной жизнью. Не этого ли хотят для своих детей все родители? Папочка с мамочкой будут просто счастливы, если смогут рассказать соседям о своем милом мальчике, а не о том несносном хулигане, который отравляет им жизнь сейчас. В Мидлсбро выправят всех, будь уверен. И – уж извини – тебя тоже.
Блин, если Грегсон собирался довести меня до приступа неконтролируемого бешенства, он действовал в правильном направлении. Мои органы восприятия были настолько перегружены, что я едва мог вздохнуть, не говоря уж о том, чтобы выдать достойный ответ. Грегсон еще с полминуты ухмылялся, как старый педофил в палате детей‑коматозников, после чего сменил тактику.
– Сам понимаешь, Мидлсбро – это Мидлсбро. В Гафине практикуется совсем иной подход. Мы объясняем молодым людям, что такое преступление, учим их оценивать последствия своих действий, доказываем бессмысленность спонтанных, неподготовленных краж и ограблений. В основном, юными преступниками движет любопытство: получится ли улизнуть? Хватит ли у меня смелости? Хватит ли умения? Учителя в Гафине продемонстрируют тебе границы твоих возможностей, проверят отвагу и даже научат правильно воровать, однако через год, по окончании курса, тебе совсем не захочется использовать полученные умения. – Грегсон вещал так сладко, что у меня чуть не текли слюнки. – Тебя научат смотреть на мир по‑другому, а не просто промоют мозги, как в Мидлсбро. Из наших стен ты выйдешь обновленным, а не задавленным.
Я ни черта не понимал. В Гафине нас научат воровать с расчетом на то, что, покинув школу, мы не станем этого делать? Слыхали? Наверняка не обойдется без нравоучений на тему жертв и наказаний, и все же такая перспектива представлялась мне привлекательной.
– По‑вашему, этот метод помогает перевоспитать людей? – наконец выдавил я, не веря сам себе.
– Да, в отношении большинства ребят. Конечно, некоторых, самых отпетых, мы упускаем, но все равно работаем не зря. На одного закоренелого, опытного преступника приходится десять перевоспитанных подростков.
– Десять? – Я едва не поперхнулся. Статистика показалась мне удручающей.
– Да и закоренелым мы пытаемся, по крайней мере, помочь разобраться с собой. Кстати, девиз нашей школы – «Heliarnos Eto Umminas», то есть «Все в ваших руках, парни».
– И что, кому‑то это внушает доверие?
– Наши методы строго конфиденциальны, посторонним мы о них не распространяемся. Как по‑твоему, что скорее одобрят твои родители – ежедневный кросс босиком в Мидлсбро или обучение навыкам взлома в Гафине?
На этот вопрос можно было даже не отвечать. Если уж я до конца не врубился в воспитательные методы Гафина, то мой старик и подавно бы их не понял. Он до сих пор переживал, что в стране отменили обязательную воинскую повинность, хотя ненавидел каждую секунду собственной службы. Папаша просто с ума сойдет от счастья, если узнает, что мне предстоит бегать по десять кругов в любую погоду, питаться жеваной бумагой, стоять по стойке смирно перед начальством и отбиваться от педиков в казарме.
Нет уж, Гафин выглядел в моих глазах гораздо заманчивее (один преступник на десятерых перевоспитавшихся? Неплохая пропорция, но мы еще посмотрим!), поэтому шансов, что папаша меня туда отправит, не было никаких. Надо скрывать свой энтузиазм, держаться нейтральней, чем Швейцария, и ждать, пока старик сам примет решение. С другой стороны, излишне стремиться в Мидлсбро мне тоже не стоило, поскольку мамаша вроде как меня жалела и на самом деле могла бы расстараться и убедить папашу услать меня на север, так что риск загреметь туда был вполне реальным. Нет, тут следовало действовать очень тонко.
– Ну так что, Мидлсбро или Гафин? – вопросил Грегсон.
– Гафин, пожалуй, лучше, – сообщил я и на всякий случай прибавил: – Я имею в виду, в плане перевоспитания и всего такого.
– Отлично. Что ж, почитаешь кое‑какие брошюры, родители подпишут необходимые документы, и через несколько недель мы с тобой встретимся, – сказал Грегсон, перебирая на столе каждую бумажку.
Я продолжал сидеть до тех пор, пока директор не поинтересовался, в чем дело, и тогда я рассказал ему о сделке, которую мне предложила секретарша.
– Мисс Говард? – расхохотался Грегсон. – Ну да, время от времени она это делает.
– Вы хотите сказать, она не шутила? Она и вправду показала бы мне грудь?
– Вполне возможно, – рассудил Грегсон. – А как иначе она получила бы это место?
Все, я окончательно и бесповоротно выбрал Гафин.
Снова в школу
Папаша выгрузил мою сумку из багажника и плюхнул ее на асфальт. Пятнадцатое августа, восемь тридцать утра – минута, которой я так ждал. Наступил день, когда я наконец распрощаюсь со своими предками.
Мамаша беспрерывно плакала (что, кстати, и хорошо), а вот папаша за всю дорогу не промолвив ни слова, чему я весьма удивился! У этого типа по любому вопросу всегда есть собственное мнение, которое он не стесняется высказывать. Странно, с чего бы вдруг заклинило его шумовой приборчик? Может, старик не ожидал, что его так огорчит расставание с отпрыском, а может, как и я, наслаждался сдавленными рыданиями мамаши. Разлепить челюсти он соизволил только после того, как матушка заикнулась о том, разумно ли отсылать такого маленького мальчика в другой город.
– Не говори ерунды! Я был всего на пару лет старше Уэйна, когда меня призвали в армию, причем на передовую, где я мог погибнуть в бою.
– Кажется, ты говорил, что твоя часть стояла в Германии? – робко осведомилась старушка.
– Так и есть, в Мюйхен‑Гладбахе. Во время холодной войны это место можно было считать линией фронта. Если бы русские нанесли удар, отражать его пришлось бы именно нам.
– Но ведь они этого не сделали, – заметил я, почуяв неплохой шанс напоследок зацепить папашу.
– Не важно! Главное, каждый солдат был готов отразить атаку русских, хотя все знали, что нас ждет верная смерть.
– И все‑таки они не пришли, – с нажимом повторил я на тот случай, если старик не понял подначки.
Наживку он не заглотил, зато масла в огонь подлила мамаша, вспомнившая, что отец частенько рассказывал ей, как ненавидел службу.
– Нравилось мне служить, не нравилось… никто меня об этом не спрашивал. Важно, что армия сделала меня тем, кто я есть сейчас.
– Ага, старым пердуном, который только и гундит, как хреново было в армии, – подытожил я.
На крошечной парковке стояло еще с полдюжины машин, из которых вывалилось еще с полдюжины таких же раздолбаев, как я. Все мы украдкой разглядывали друг дружку. С полдюжины мамаш пытались заключить в объятия своих оболтусов, но сделать это тем утром не удалось ни одной.
– Вот тебе мелочь на телефон, – папаша вручил мне мешочек с вожделенными деньгами, четыре фунта монетками. – Будешь звонить каждую пятницу и отчитываться о своих оценках и поведении.
Поразительная тупость! С какой стати меня воткнули бы в школу для отморозков, отличайся я примерным поведением?.. Что поделаешь, таковы родители.
– До свидания, сыночек, мы будем скучать, – всхлипывала мамаша, отчего у меня прямо‑таки сводило зубы. – Звони в любое время, слышишь? – крикнула она мне вслед, но я не ответил, так как на всех парусах дул через автостоянку.
Ребят в толпе все прибывало, а я знал, что важнее всего в подобном месте – произвести первое впечатление.
Одна мамаша (слава богу, не моя) на всю стоянку проверещала своему жирному недорослю, чтобы он не забывал принимать «лекарство для желудка». Вся площадка разразилась хохотом, а сам жирняга, сгорая со стыда, злобно огрызнулся. Я тут же решил по‑легкому срубить несколько очков и посоветовал жирняге немного остыть, чтоб не обкакаться со злости.
Шанс я использовал весьма удачно: несколько одобрительных взглядов и один испепеляющий немедленно повысили мой статус. Тут, где никто еще не успел продемонстрировать свою крутизну, я вдруг оказался самым крутым. Встречайте, прибыл король Гафина.
Похожий на хорька препод в очках с позолоченной оправой и с огромными ушами‑локаторами стоял на крыльце, наблюдая, как мы торопимся спровадить предков. Он явно не собирался затягивать процедуру прощания, поскольку дунул в свисток, указал на дверь и скомандовал: «Всем зайти в класс и занять места!»
Я обвел глазами подъезжающие и отъезжающие авто и заметил, что мамаша с папашей до сих пор не убрались. Они ободряюще помахали мне, я, скрипя зубами, ответил, но это не решило проблему. Пожалуй, они так бы и торчали на стоянке до скончания веков, если бы Хорек вежливо не попросил их «освободить место для автомобилей других родителей». Не любитель долгих проводов, я не стал дожидаться, пока они уедут, и зашагал к небольшому зданию из темно‑красного кирпича, которое почти на целый год должно было заменить мне дом.
Другой препод в нелепом кургузом пиджачке, свирепой мордой напоминающий ротвейлера, велел всем пройти в классную комнату слева и рассесться за партами. Проходя мимо Ротвейлера, я искоса поймал его взгляд и – ей‑богу! – мне послышалось глухое рычание.
В классе было двадцать парт, там и сям за ними уже сидело человек шесть. Грегсон с хитрой ухмылкой восседал за учительским столом. Рядом с ним сидела секретарша, мисс Говард. Ее грудь смотрелась еще лучше, чем при нашей предыдущей встрече, и впервые в жизни я понял, что значит демонстрировать себя перед всем классом.
– Глаза поднять на меня, рты закрыть, – приказал Грегсон.
Мы повиновались. Несмотря на успех на автостоянке, я был рад какое‑то время не привлекать к себе внимания. Сами понимаете, не стоит раскрывать варежку, прежде чем выяснишь, что представляет собой остальная публика.
Прошло десять минут, в классе прибавилось еще несколько ребят, после чего стало ясно, что вроде бы ждать больше некого. Грегсон спросил мистера Фодерингея (Ротвейлера зовут мистер Фодерингей? С ума сойти!), все ли ученики прибыли, тот с недобрым прищуром проверил список и сообщил, что нет еще двоих. Чуваки за соседними партами понемногу заскучали, начали сползать, вертеться и ерзать.
Длинный, как шпала, тип с соломенной шевелюрой, сидевший справа от меня, поднял руку, однако реакции преподов не последовало. В конце концов он принялся кашлять, чтобы обратить на себя внимание Грегсона.
– Чего надо? – осведомился директор.
– А где тут у вас сортир? – задал вопрос Шпала.
– Зачем тебе?
– Как зачем? Хочу отлить.
– Не можешь потерпеть?
– А что, надо?
– Какого хр… Короче, выйдешь за дверь и прямо по коридору, – сказал Грегсон и прибавил: – Имей в виду, только сходить по нужде. Никакой наркоты до большой перемены, понял?
Класс чуть не надорвал животики, однако что‑то в манере Грегсона подсказало мне, что он не шутит.
Шпала встал и направился к двери, но Фодерингей преградил ему путь.
– Все, что в карманах, выкладывай на стол, – рыкнул Ротвейлер.
Шпала и ухом не повел. Фодерингей мгновенно сгреб его за волосы.
– Не торопись, дружок.
Завывания Шпалы наполняли комнату до тех пор, пока на учительском столе не появились: десять сигарет, зажигалка, мелочь, складной ножик, проволока, пригоршня крошек – по‑видимому, остатки шоколадного печенья – и колода карт с голыми девками.
– Он чист, – констатировал Фодерингей, отчего все ученики в классе начали недоумённо переглядываться, наморщив лбы.
Чист? Полпачки сигарет, зажигалка, нож, порнографические карты и… чист? Черт побери, что же они хотели найти? Эмбрионы с Марса?
– Нож оставь, остальное забирай, – скомандовал Фодерингей Шпале, тот переложил барахло обратно в карманы и потопал в сортир.
– Ну что ж, парни, пока мы ждем опоздавших, не худо бы повторить процедуру. Поставьте сумки у дальней стены, возвращайтесь на свои места и выверните карманы. Курево, выпивку, порнушку и даже траву можете оставить, мы конфискуем только наркотики класса А и оружие, – сообщил Грегсон.
Возмущенный ропот облетел классную комнату, и туповатый крысеныш за соседней партой пробурчал, что здесь еще страшней, чем в России.
Наркотиков класса А у меня не было (причем никогда – не мой профиль), однако я не зря посещал уроки труда: в четвертом классе я потратил целых полгода на то, чтобы тайком сделать метательные звездочки. К счастью, я предвидел вероятность шмона, поэтому надежно припрятал их под стельками кед.
– А теперь всем разуться!
Мать твою!..
– Метательные звездочки? Гм, неплохая работа, – оценил Фодерингей и положил их в кучу к остальному самодельному оружию. В итоге на столе Грегсона выросла горка из выкидных ножей, заточек, пневматических пистолетов, рогаток, коротких дубинок и нунчаков, которых хватило бы, чтобы размазать по стенке обе банды из «Вестсайдской истории». Среди прочего обнаружился и маленький пакетик с белыми таблетками, которые Фодерингей, очевидно, причислил к тому самому классу А. Судя по всему, их присутствие расстроило Грегсона сильнее, чем вид всего остального арсенала.
– Чье? – грозно спросил он. – Мистер Фодерингей, вы помните, у кого это нашли?
Ротвейлер почесал в затылке, потом выволок из‑за парты толстого, как бочка, малого, которому мамаша велела принимать «лекарство для желудка», и подтолкнул вперед.
– Они не мои, не мои! Это он положил их мне на парту, – заскулил Бочка, показывая на своего соседа с коротким ежиком рыжих волос и явными трудностями в обучении. Не успел Рыжий и рта раскрыть, как Фодерингей сгреб его за шиворот и потащил обоих к доске.
– Стукало вонючее! – злобно прошипел Рыжий Бочке, косвенно выдавая себя.
Фодерингей поставил их перед классом как раз в тот момент, когда Шпала вернулся из сортира. Грегсон взял со стола одну из самодельных дубинок и потребовал, чтобы провинившиеся развернулись к нему лицом.
– Наркоты класса А в моей школе быть не должно, ясно? Если приперло покурить травку вечером после занятий – курите сколько влезет, но я не позволю, чтобы мои ученики глотали колеса или вмазывались на уроке под партой, в то время как мы стараемся вас чему‑то научить. Усвоили?
– Да, э‑э… мистер Грегсон, – буркнул Рыжий.
Бочка опять повел себя не по‑мужски.
– Это же не мое, это его, – упорствовал он.
Его скулеж довел Грегсона до белого каления.
– Я знаю, что не твое, но доносчиков под этой крышей я тоже не потерплю! – рявкнул он и огрел Бочку дубинкой по плечу.
Рыжий тоже огреб свое, однако я заметил, что его Грегсон наказал вполовину слабее, чем стукача Бочку. Оба запрыгали, со свистом втягивая воздух и потирая плечи, а директор принялся изучать дубинку.
– Кто ее сделал? – спросил он, когда Рыжий и Бочка уселись за парту.
После только что увиденного признаваться в авторстве никто особенно не спешил. То есть, никто, кроме какого‑то тормознутого урода позади меня.
– Он. – Тормоз ткнул в меня пальцем.
Грегсон онемел от удивления.
– Ничего подобного! – запротестовал я. – Метательные звездочки сделал я, а дубинку – нет. Не знаю, чья она.
Грегсон подошел ко мне, помахивая дубинкой. Я вжался в стул, ожидая удара. Держись, они не имеют права это делать, твердил себе я. Рукоприкладство незаконно, учителям запрещается бить учеников. С другой стороны, рассудил я, Аткинсону, моему прежнему директору, ничто не помешало высечь меня, и заступников мне тоже как‑то не нашлось. Едва Грегсон начал помахивать дубинкой, я зажмурился и глубоко вдохнул, приготовившись к боли, однако ее не последовало. Тормоз, сидевший сзади меня, вдруг взвизгнул; обернувшись, я увидел, как он потирает плечо.
– Хорошая штука, – кивнул мне Грегсон и одобрительно похлопал по спине перед тем, как вернуться за свой стол.
– Итак, один раз я уже сказал и больше повторять не буду: стукачам и доносчикам в моей школе не место. Заслужили наказание – стисните зубы, как подобает мужчинам, и заслужите уважение. Покажете на кого‑нибудь пальцем или заскулите – близко познакомитесь с изделием мистера… – Грегсон пробежал глазами по журналу, – Банстеда. И прежде чем указывать нам, что мы не имеем права бить учеников, поинтересуйтесь вот у этих троих парней об их впечатлениях, и они скажут вам, что мы не только можем, но и будем применять силу. Школьных инспекторов тут нет, джентльмены, и папочка с мамочкой тоже не прибегут на помощь. Вы здесь одни, поэтому слушайте и запоминайте, что вам говорят, – закончил проповедь директор.
Усвоив из нашей первой встречи, что Грегсон – тип скользкий, я решил, так сказать, немного отстояться на якоре до тех пор, пока не выработаю собственные правила игры. Если уж на то пошло, мы приехали сюда на восемь месяцев, а не на полдня, и времени показать зубы у меня хватит.
Хорек привел в класс еще двоих: чернокожего малого в одежде размеров на восемь больше, чем надо, с выбритой на затылке картой Кройдонских трамвайных линий, и какого‑то очкарика с отсутствующим выражением лица.
– Теперь все, – сообщил Фодерингей, отметив галочкой в списке две последние фамилии. Прежде чем занять места, новоприбывшим пришлось на глазах у остальных вывернуть карманы. У обоих отвалилась челюсть, когда они узнали, что сигареты, зажигалки, карты с голыми бабами – ну как же без них (кстати, моя колода, классная голландская порнуха, лежала в сумке, я подрачивал на нее все лето) – и даже травку можно оставить себе. Наркотиков класса А у новичков не было, поэтому их признали «чистыми».
– Отличная работа. Отодрал цепочку от заглушки в ванне? – поинтересовался Грегсон.
Смущенно озираясь, Четырехглазый признался, что позаимствовал ее с дедушкиного унитаза. Все расхохотались, включая Фодерингея (если честно, от его смеха по коже бежали мурашки), и очкарик немного расслабился.
– Усаживайтесь, и начнем, – сказал Грегсон.
Трамвай и Четырехглазый заняли свободные места. Грегсон кинул мне на парту пачку бумажных листов и велел раздать. Я бегло просмотрел содержание – полтора десятка правил и инструкций, но прочесть их не успел, так как Фодерингей начал угрожающе коситься на меня. Я быстренько обошел класс и выполнил поручение. Бочка все еще потирал занемевшее плечо, Тормоз тоже, и оба злобно щерились на меня, так что я довольно ухмыльнулся. Рыжий, напротив, делал вид, что ему абсолютно не больно и что он вовсе не прочь получить еще одну порцию тумаков вкупе с хорошим ударом в челюсть, поэтому я проигнорировал легкий тычок в спину, которым он меня угостил, и раздал оставшиеся листы.