Великораса крепит оборону

 

Декабрь, 2621 г.

Биостанция «Лазурный берег»

Планета Фелиция, система Львиного Зева

 

– А хотите, я вам еще спою? – Полина лукаво покосилась на Эстерсона.

– Честно?

– Да.

– Очень хочу!

– Тогда слушайте.

 

Iz‑za ostrova na strezhen',

Na prostor rechnoj volny,

Vyplyvajut raspisnye

Sten'ki Razina chelny…

 

Вдруг синие закатные небеса с грохотом раскололись надвое.

Эстерсон инстинктивно втянул голову в плечи и из‑под ладони поглядел вверх.

Рукотворные кометы – числом не меньше двух десятков – вырвались из‑за верхушек деревьев на Необитаемом полуострове и помчались над океаном.

Это были, конечно же, флуггеры – Эстерсон слишком много лет провел в мире современных летательных аппаратов, чтобы принять ревущий звездопад за вторжение древних властителей Вселенной или огненную колесницу Илии с ангельским эскортом.

Но чьи они? Откуда? Зачем здесь?

Полина инстинктивно схватилась обеими руками за локоть Эстерсона.

– Вот так Стеньки Разина челны… – пробормотала она. Кометы тем временем удалились в сторону открытого океана. Небесный рокот стал ровнее и глуше.

– Полина, вы не ждете гостей? – тревожно спросил конструктор.

– Я – точно нет. А вы?

– Согласитесь, даже для «Дитерхази и Родригсс» это было бы жирновато.

– Выходит, это не к вам и не ко мне. Может, что‑то знают в консульстве?

Флуггеры описывали нисходящую циркуляцию воздушного торможения. Стая светящихся точек теперь плыла далеко над горизонтом.

Шум их двигателей казался отзвуком далекой‑далекой, ленивой грозы.

– Имеет ли смысл спрашивать? – пожал плечами Эстерсон. – Я толком не понял: это боевые флуггеры или транспортные. Но для обоих вариантов у меня есть объяснение. Если флуггеры транспортные – значит, это просто ваши коллеги, которые оторвали грант на… например, на масштабную геологоразведку. А если боевые – значит, это обычные учения.

– Оба варианта не выдерживают критики, – покачала головой Полина. – Не могу себе представить такого гранта, который позволил бы арендовать двадцать флуггеров. И вообще, все флуггерное сообщение Фелиции идет через крошечный космодром Вайсберг, который находится в полутора тысячах километров отсюда. От Вайсберга по всей Фелиции летают вертолетами либо используют катера и вездеходы.

– Значит, на орбите Фелиции появился авианосец и наш москитный флот решил немного пошалить в здешней атмосфере. Кстати, глядите: они снова приближаются!

– Я же сказала, что критики не выдерживают оба варианта. Фелиция – демилитаризованная зона. Можете не верить официальным документам, но поверьте мне, как старожилу: наши военные относятся к статусу Фелиции с пиететом. Ладно еще пapa‑тройка вертолетов, но армада флуггеров – совершенно невероятная гостья!

– Но должно же быть какое‑то объяснение! – Поэтому я и хочу связаться с консульством. Полина наконец отпустила локоть Эстерсона и встала. Тот, однако, остался сидеть:

– Вы идите, а я постараюсь рассмотреть их получше. Они снижаются.

Через пару минут после того, как Полина подняла над радиорубкой привязную антенну, флуггеры вновь пронеслись над головой Эстерсона.

В какой‑то момент конструктору показалось, что сейчас они зацепят раскрашенный красными и белыми полосами вытяжной аэростат. Но, конечно, флуггеры прошли выше.

Они двигались куда медленнее, чем в первый раз. Значит, успели погасить скорость и готовятся к посадке. Но где же им садиться, если, как сказала Полина, Вайсберг – единственный космодром на планете – находится на другом краю континента?!

Два клина, один за другим. В каждом – по девять машин. Наступающая темнота не помешала Эстерсону разглядеть их силуэты и определить совершенно точно: это средние транспортники с двумя двигателями и трапециевидным крылом. Не «Андромеды», а что‑то поменьше.

Может, вообще гражданские машины?

Но гражданский флот не учит своих пилотов летать в строю…

Эстерсон начал перебирать все существующие модели транспортных и пассажирских машин Объединенных Наций.

Больше всего похоже на немецкий «Грайф». Но у «Грайфа» крыло стоит под другим углом к фюзеляжу… Может, темнота и вечерняя дымка исказили силуэты? Или, может, ему повстречались «Грайфы» какой‑то неведомой, свежайшей модификации?

Пока Эстерсон судил да рядил, флуггеры пролетели еще несколько километров вдоль береговой черты, одновременно с этим все больше и больше снижаясь. Теперь сомнений не оставалось: они намерены сесть!

Но куда? Не в океан же?! Эстерсон озадаченно почесал затылок. «А почему бы и нет? Конечно же, в океан! Именно: в о‑к‑е‑а‑н! На воду! Достаточно только предположить, что флуггеры – конкордианские, и все сразу же встанет на свои места!»

Это был громкий проект пятилетней давности. Эстерсон вдруг вспомнил его отчетливо, как будто он затевался вчера. И хотя здесь, на Фелиции, он изо дня в день добросовестно старался забыть свою прежнюю биографию и карьеру конструктора, полностью стереть профессиональную память и переписать ее заново чем‑нибудь задушевным было, увы, невозможно.

Перед его мысленным взором в мельчайших подробностях предстали те дни, когда этот конкордианский проект обсуждался его коллегами на все лады.

Гидрофлуггер. Скоростной летательный аппарат, который может покинуть борт космического корабля, войти в атмосферу и сесть, в случае необходимости, на воду. Когда речь идет об обычном самолете, эта задача кажется банальной. Но когда нужно научить приводняться (и взлетать с воды!) воздушно‑космический аппарат, то есть флуггер, возникают сложнейшие технические проблемы.

Эти проблемы настолько головоломны, что, оценив связанные с проектом риски и промышленную стоимость гидрофлуггера, специалисты военного флота сказали: «А зачем, собственно? Может, обойдемся без посадок на воду?»

В Конкордии посчитали иначе. И создали единственный на всю Сферу Великорасы военно‑транспортный гидрофлуггер.

Эстерсон даже помнил, как он называется…

Как же он называется?..

Словом каким‑то таким, для шведского уха корявым…

Тут конструктор не сдержался и пустился в радостный пляс: профессиональная память все‑таки начала сдавать позиции! Он не знает, как называется эта машина!

И самое приятное: знать не желает.

Плясал Эстерсон неуклюже. Но, видимо, довольно забавно – о чем свидетельствовал смешок Полины.

Она только что вышла из радиорубки с консульским телефаксом на свернувшемся в свиток отрезе полимерной бумаги.

– Роло, вы – один из самых странных людей, каких мне доводилось встречать в своей жизни, – сказала Полина.

– Это плохо? – смущенно улыбнулся Эстерсон.

– Нет.

– Связались с консульством?

– Да – не то к счастью, не то к сожалению. Вы никогда не догадаетесь, кто к нам пожаловал.

– Уже догадался. Это Клон.

– Откуда вы знаете?!

– Вы, кажется, все никак не привыкнете, что я настоящий космический конструктор. Я узнал в этих грохочущих ящиках у нас над головой плод многолетних мучений моих конкордианских коллег. Так что же пишет консульство?

– Да вот, полюбуйтесь.

Эстерсон принял бумагу, оказавшуюся на ощупь холодной и скользкой, как рыба.

Сообщение было отпечатано на семи стандартных языках Объединенных Наций. Чтобы не возиться со сканером «Сигурда» (который капризничал после купаний под здешними дождями), Эстерсон отыскал между китайским и хинди вариант текста на немецком и с горем пополам прочел:

 

Статус: публичный

Отправитель: консул Вильгельм Стабборн, колония Вайсберг

ВСЕМ, КОГО ЭТО КАСАЕТСЯ

В соответствии с Договором о Совместном Укреплении Обороны от 4 ноября 2621 года вооруженным силам Конкордии разрешено создать маневренную базу флота на планете Фелиция (пп. 7 и 9.4 Договора).

При этом статус Фелиции как демилитаризованной зоны сохраняется повсеместно, за исключением акватории залива Бабушкин Башмак и ста двадцати кв. км прилежащей к нему суши (см. карту в Приложении 4 Договора).

Соблюдение интересов граждан Объединенных Наций и разумного местного населения Фелиции гарантировано повсеместно на территории демилитаризованной зоны (п. 11.2 Договора).

Прошу отнестись к конкордианским военнослужащим как к союзникам, призванным защитить наши совместные интересы в данном секторе Галактики и обеспечить оборону Сферы Великорасы в случае агрессивных действий вероятных противников.

 

– Слава тебе, господи, – облегченно вздохнул Эстерсон. – А я уж грешным делом подумал: война.

– Я тоже, – мрачно сказала Полина.

– Ну так радоваться надо!

– Радоваться нечему. То есть спасибо, конечно, что не война. Но в том, что у нас под боком будет хозяйничать военщина я ничего хорошего не вижу.

– Как‑нибудь образуется. Клоны – народ дисциплинированный. И о моей скромной персоне они не знают ровным счетом ничего компрометирующего. Признаться, для меня было бы куда хуже, если б здесь решил строить базу наш родной флот.

– О себе вы никогда не забудете подумать, – сказала Полина с горечью в голосе. – А о сирхах, которые живут на холмах над заливом? Об океанских городах моих подопечных? Вообще, Фелицию вам не жалко?

Эстерсон покраснел.

– Извините, Полина… Вы правы. Я привык рассуждать, как форменная свинья. Меня не учили другому, понимаете? Но я стараюсь научиться.

– Видно, плохо стараетесь… Впрочем, и вы меня тоже извините. Мне, наверное, не понять, что это такое – все время жить в страхе перед своими бывшими работодателями.

– Eto nemnozhko hrenovo, – сказал Эстерсон по‑русски. Полина не сдержала улыбки.

Они помолчали.

– Ну что, пошли ужинать? – предложил конструктор.

– Пойдемте. Кстати, Роло, вы не могли бы лечь сегодня со мной?

– Простите?..

– Я поставлю вам раскладушку в гостиной. Там вполне просторно. Мне будет спокойнее, если мы будем спать под одной крышей.

– Вы боитесь?

Полина немного помедлила с ответом, потом нарочито твердо ответила:

– За вас. Начинается местная солнечная зима. Я не хочу, чтобы вы простудились.

Было тепло и безветренно. Маленькая ложь Полины растрогала Эстерсона. Но конструктор не нашелся, как выразить ту сложную гамму чувств – благодарность, нежность, дружескую иронию, – которую вызвала в нем эта русская женщина, хотевшая во всем казаться сильной и независимой амазонкой.

Издалека донесся нарастающий гул.

Не было смысла комментировать друг для друга очевидное: флуггеры высадили рекогносцировочный отряд и возвращаются на орбиту за подкреплением.

До залива Бабушкин Башмак, где клоны, если верить дипломатическим витийствам, взялись крепить оборону Великорасы, по прямой было семнадцать километров.

По мнению Эстерсона – достаточно далеко, чтобы не обращать на новых соседей ни малейшего внимания.

По мнению Полины – достаточно близко, чтобы новые соседи рано или поздно сунули свой длинный нос в их дела.

Вывод, который сделала Полина, был по‑женски парадоксален: надо устроить генеральную уборку и заготовить вдоволь деликатесов. Ведь в любой момент можно ждать гостей! И какими бы ни были их намерения, добрыми или злыми, как бы она сама ни относилась к клонам – плохо или очень плохо, – долг хозяйки обязывал.

Теперь у них с Эстерсоном прибавилось работы. Надо было наконец‑то вычистить авгиевы конюшни заброшенных бассейнов, подновить все дорожки и клумбы, убрать песчаные заносы вдоль обращенной к океану части забора…

Чем они и занимались – почти не разговаривая, перебрасываясь в иной день лишь десятком‑другим фраз.

Флуггеры сновали туда‑сюда круглые сутки. Правда, они изменили посадочный маршрут и заходили на Бабушкин Башмак с востока. Поэтому об их полетах можно было судить только по блужданию неприметных звездочек над горизонтом.

Зато спустя несколько дней появились вертолеты. Одна пара проходила над океаном мимо биостанции ровно в восемь десять утра по местному времени и возвращалась спустя час. Второй патруль летал вечером, перед заходом солнца.

Один вертолет всегда тащил под брюхом огромную раму металлоискателя. Другой – буксировал по волнам длинный оранжевый банан на подводных крыльях. Эстерсон предполагал, что это контейнер комплексной разведки.

Как всегда, конструктор не ошибался.

Теперь уже Эстерсон не считал, что расстояние в семнадцать километров – такой уж огромный буфер между биостанцией и клонами.

Четыре дня кряду он, заслышав рокот вертолетов, спешил укрыться где‑нибудь под крышей или под пологом леса. От греха подальше. Клоны, конечно, никак не связаны с «Дитерхази и Родригес», а все‑таки лишняя предосторожность не повредит.

Но на утро пятого дня произошло вот что.

Эстерсон, помахивая пульверизатором с серебряной краской собственного изготовления, подновлял российского орла у входа на биостанцию. Для этого ему пришлось забраться на последнюю ступеньку стремянки. А поскольку стремянка угрожающе покачивалась, склонный к перестраховке конструктор привязал и ее, и себя к арке над калиткой при помощи нейлоновой веревки.

Эстерсон так заработался, что позабыл о времени. Океан в тот день штормило. Когда конструктор наконец расслышал, что в ворчание волн вплелись новые звуки, было уже поздно: вертолеты показались из‑за мыса.

Вдобавок Эстерсона подвела чертова веревка, на которой были накручены три узла. Когда он взялся их второпях развязывать, они затянулись еще туже!

Оставалось что?

Перестать суетиться, напустить на себя беззаботный вид и трясти пульверизатором, в котором как назло закончилась краска!

Вертолеты поравнялись с биостанцией. Эстерсон поднял на них глаза. И… с ужасом обнаружил, что они зависли на месте! И не просто зависли, а повернулись к биостанции своими остекленными мордами и беззастенчиво на него пялятся.

Все время летали мимо, а тут надо же – висят! Причем если под одним, как обычно, болтается металлоискатель, то второй… не отягощен ничем. А где же оранжевый банан?

Эстерсон выругался.

После чего он, за неимением лучших альтернатив, вымученно улыбнулся и помахал вертолетам рукой.

Те будто бы только и ждали, когда обитатели базы обратят на них внимание. Одна машина – с металлоискателем – сразу же продолжила патрульный полет. А вторая, радостно рявкнув турбинами, понеслась прямо на конструктора.

Когда через пару минут Эстерсон наконец справился с проклятыми узлами на веревке, конкордианский вертолет, вздымая змеистые песчаные буранчики, уже приземлился на берегу перед биостанцией.

Полина и Эстерсон стояли в воротах станции – прямо под орлом, источающим едкий аромат свежей серебрянки.

Вдоль забора к ним вышагивал высокий офицер в безупречно подогнанной по фигуре, выглаженной, чистенькой форме. Смуглое лицо офицера светилось дружелюбной улыбкой.

В правой руке он нес ладный кейс защитного цвета. Левой – придерживал ножны парадного палаша.

– Ну и субъект, – прошептала Полина.

– Не говорите, – тоже шепотом отозвался Эстерсон. – Напомните еще раз: как меня зовут?

– Андрей. Андрей Рогожин.

– Ro‑go‑zhev?

– Да нет же. Ро‑го‑жин. Последний слог – «жин».

– Тьфу ты, ну и китайщина…

– Расслабьтесь, Роланд. Помалкивайте и предоставьте весь разговор мне.

Офицер остановился в пяти шагах от них.

– Встаньте на путь солнца! – сказал он и улыбнулся еще шире. Синхронный переводчик офицера повторил эту фразу по‑русски.

Если бы с Эстерсоном не было «Сигурда», он бы ни черта не понял. Но вставленная в ухо радиогорошина исправно нашептывала ему перевод.

«Что же, клоны загодя навели справки в консульстве и узнали, что хозяйка биостанции – русская? – встревожился Эстерсон. – Так ведь они могли выведать и насчет того, что официально она здесь живет одна!»

– Здравствуйте, – ответствовала Полина.

– Zdravstvujte, – на своем благоприобретенном русском повторил конструктор. Он решил в целях маскировки изо всех сил эксплуатировать свой куцый словарный запас и только в крайнем случае перейти на шведский.

– Капитан Вариз Мир‑Мирое, заместитель коменданта базы, – отрекомендовался офицер.

– Полина Пушкина, биолог, начальник исследовательской станции «Лазурный берег». А это мой муж, Андрей Рогожин. Инженер‑механик.

Эстерсон степенно кивнул.

– Рад встрече с благородными людьми, – сказал капитан. – Мы сразу заметили вашу станцию. И решили, что с соседями надо обязательно подружиться. У нас, в Конкордии, дружба очень ценится, – прибавил он со значением.

– Дружба ценится везде. А потому, милости прошу к нам в гости. – Полина отошла на шаг в сторону и сделала широкий пригласительный жест.

Они прошли на открытую веранду, где стоял стол, молниеносно сервированный предусмотрительной Полиной за те пять минут, пока Вариз шел от вертолета к станции. Были расставлены приборы и свежие цветы. Оставалось только отправить Эстерсона на кухню с указанием достать из холодильника закуски, засунуть в микроволновку главное блюдо и поставить чайник.

Капитан, в свою очередь, распахнул свой кейс и извлек оттуда бутылку вина, красивую жестяную коробку таинственных морепродуктов, гроздь бананов, две плитки шоколада и шикарную книгу… на русском языке!

О том, что книга именно на русском, догадаться было несложно: хватало одного взгляда на обложку, где стилизованной под арабскую вязь кириллицей было выведено…

– «Шахнаме», – прочла умница Полина вслух, чтобы понял и Эстерсон.

– О‑о‑о! – Конструктор решил отделаться самым примитивным, интернациональным возгласом восхищения.

– Да‑да, – самодовольно ухмыльнулся конкордианец. – Именно «Шахнаме» и именно на русском языке. Но время подарков еще не пришло.

– Андрей, дорогой, пора сходить на кухню, – ласково напомнила Полина.

Стоило шведу исчезнуть, как офицер, понизив голос, осведомился:

– Простите, госпожа Пушкина, может быть, это лишь мое заблуждение, но мне кажется, что ваш супруг чем‑то недоволен. Он столь немногословен…

– Ничего подобного. Он всем доволен и всему рад. Но у нас в семье, видите ли, давно установился матриархат, – с вызовом ответила Полина.

– Вот как? – изумился капитан. – А что, это какая‑то давняя традиция русского народа?

– Нет. Русский народ патриархален. Но не забывайте: я – начальник станции. А Андрей – мой подчиненный. Соответственно общение с консульством, с гостями и коллегами веду в основном я. Такова субординация.

– Прямо как в армии, – покачал головой капитан. – А ведь ваш муж с виду куда старше вас. Он не смущается своим угнетенным положением? Простите, конечно, что задаю столь откровенные вопросы – мы, пехлеваны, так воспитаны.

– Ну что вы, господин Мир‑Мирое. Я охотно отвечу вам. Но – вопросом на вопрос. Скажите, могут ли быть причины для недовольства у мужа такой женщины, как я? – и Полина полоснула офицера уверенным, вызывающим взглядом.

Мир‑Мирое покраснел и отвел глаза.

– Отлично сказано, да будет мне Аша свидетельницей, – пробормотал он. – Что ж, вы полностью удовлетворили мое любопытство… Кстати, можете называть меня просто Варизом.

Тем временем появился Эстерсон. Он безмолвно расставил на столе блюда с закусками и столь же безмолвно сел.

Вариз вскрыл коробку с морепродуктами – это оказались ни много ни мало трепанги.

Эстерсон, в свою очередь, раскупорил принесенную гостем бутылку с красным вином. Судя по добротному дизайну пробки, довольно пристойным.

Он разлил вино по бокалам.

– Я поднимаю свой бокал за дружбу, – торжественно, почти строго провозгласил Вариз. – За дружбу между нами и нашими расами. За Великую Конкордию и Объединенные Нации!

Полина с Роландом переглянулись и тоже сделали строгие лица. Оба прекрасно понимали, что в такой момент даже легкая тень ироничной улыбки может превратить корректного Вариза в опасного психа.

Чокнулись.

Выпили.

Вино оказалось сухим, что несказанно обрадовало Эстерсона. Это означало, что хмельной эффект будем самым слабым из возможных. Даже полусладкое вино на фоне здорового образа жизни последних месяцев могло сейчас быстро развязать ему язык. А оживленное общение с конкордианцем, разумеется, в его планы не входило.

– Кстати о дружбе, – сказала Полина, – Как я понимаю, вы к нам надолго?

То ли переводчик барахлил, то ли капитан оказался туповат, но ответил он о другом:

– Нет, что вы. У меня полно дел на строительстве базы. Так что я не намереваюсь злоупотреблять вашим гостеприимством больше часа.

– Вариз, я имела в виду, долго ли Конкордия намерена использовать Фелицию как военный плацдарм?

Пехлеван враз поскучнел.

– Не могу знать. Но боюсь, что долго. Будь небо над моей Родиной безоблачно, мы не стали бы, конечно, строить базы в таких глухих уголках Галактики. Увы, небо небезоблачно. Тучи сгущаются.

– И кого же вы боитесь?

– Лично я – никого не боюсь.

Взялись за еду. Принесенные Варизом трепанги были приготовлены по какому‑то диковатому рецепту и, с точки зрения землян, оказались малосъедобными: жесткими и кислыми.

Забавно, но и Вариза, похоже, трепанги в восторг не привели. Он даже не нашел нужным этого скрывать (хотя морепродукты по рецептам Родины теоретически должны были оцениваться пехлеваном только в самых превосходных степенях).

– По‑моему, этих трепангов готовили как препарат от цинги, – тяжеловесно пошутил капитан. – Сплошной витамин С.

Поскольку ситуация, как ни крути, была весьма принужденной, даже такие шутки шли на вес золота. Полина и Эстерсон рассмеялись.

Тут донесся звонок таймера микроволновки.

– Ничего, голодным вы не останетесь. Сейчас мы вас угостим чем‑то особенным, – пообещала Полина.

Эстерсон, который уже вполне освоился с ролью молчаливого мужа и идеальной домашней прислуги, сходил на кухню и вернулся с глубокой стеклянной сковородой, из‑под крышки которой рвался во все стороны пар.

– Пахнет многообещающе! – воскликнул Вариз.

– Это фирменное блюдо нашей станции, – пояснила Полина. – Акула, тушенная с грушами. Разумеется, «акула» и «груши» – термины условные. Ведь речь идет о флоре и фауне Фелиции. В действительности на сковороде лежат хищная рыба семейства бесхребтовых пирамидозубов и плоды растения из рода вечнозеленых гигантидов. Это дерево местное население называет опуром, а его плоды – пурикой.

(Кстати, пурика и была той «грушей с ёлки», которую Эстерсон в свое время нюхал на Необитаемом полуострове. Полина, переняв кулинарный опыт сирхов, научилась избавлять пурику от тошнотворного запаха и готовить из нее настоящие деликатесы.)

Лицо Вариза исказила гримаса отвращения.

– Так вы едите здешних рыб? И плоды?

– Разумеется. – Полина пожала плечами.

– И это тоже что‑то местное? – Вариз ткнул вилкой в салат, который уплетал минуту назад.

– Нет. Это капуста, лук и огурцы с нашего огорода.

– А этот сыр? Из чего он?

– Сыр я привезла из Вайсберга. Надо полагать, он сделан из обычного коровьего молока.

Вариз облегченно вздохнул.

– Может, вы и насчет акулы с грушами пошутили? – с надеждой спросил он.

– Нет. Это настоящий лазоревый пирамидозуб. Который плавает в океане, в ста шагах от нас. Он очень вкусный. Я бы ела его каждый день, если б он легко ловился. А так, все, что поймаю, я, как правило, продаю повару консула Стабборна. Он платит хорошие деньги…

– А груши? Вы сказали, у них есть название на примитивном языке местного населения? Не значит ли это, что нечистые сирхи тоже едят эти груши?

– Господин Мир‑Мирое, – в глазах Полины сверкнули молнии. – Язык местного населения не такой уж примитивный. А сирхи – чистые и добрые существа. Я попросила бы вас впредь воздержаться от расистских суждений. По крайней мере в моем присутствии.

Капитан выпрямился и расправил плечи. Ноздри его хищно раздувались. Эстерсон испугался, как бы горячий пехлеван не тяпнул Полину своим офицерским палашом.

Однако спустя полминуты Вариз погасил бурю эмоций («Как смеет эта женщина приказывать?! И кому – посланцу Великой Конкордии!»). Сказалась офицерская выучка. Он с горем пополам расслабился и, старательно контролируя свой голос, сказал:

– Извините меня. В самом деле, на сирхов можно смотреть по‑разному. Я уважаю вашу точку зрения. Однако от вашего угощения я вынужден отказаться. Традиции моего народа запрещают прикасаться к нечистой пище, которая не прошла соответствующих обрядов освящения.

– А как же капуста и сыр? – ехидно поинтересовалась Полина. – Вы уверены, что я совершила над ними соответствующие обряды?

– Не хотел бы вовлекать вас в эти тонкости, – примиряюще сказал Вариз. – Но если в двух словах, то на традиционную человеческую пищу у нас, пехлеванов, нет строгих запретов. Кроме некоторых особых случаев. А вот пища других миров – особенно та, которую употребляют аборигены, – для нас совершенно неприемлема… К дэвам эту тему! Знаете что? Давайте еще выпьем!

С этими словами Вариз ловко расплескал по бокалам остатки вина.

– Позволите мне сказать? – спросила Полина. Эстерсон и Вариз воодушевленно закивали.

– Я хотела бы поднять этот бокал за Фелицию, – сказала она, внимательно наблюдая за реакцией капитана. – За прекрасную планету, которой люди, к счастью, еще не досаждали своим навязчивым вниманием.

– Я понял вас, – многозначительно сказал Вариз. – Поверьте, госпожа Пушкина: и я, и мое начальство, и наши подчиненные – все мы пришли сюда с миром. Мы уважаем чужую жизнь – даже нечис… Извините. Я не к тому веду… – Капитан, поморщившись, потер лоб. – В общем, я поддерживаю ваш тост: за Фелицию!

Потом поговорили о станции. Полина рассказала Варизу свою историю, которую Эстерсон уже слышал. Правда, ту часть, которая касалась катастрофы, Полина дала в отредактированной версии. Согласно ей, от банкета удалось отвертеться только Полине и «мужу», то есть Эстерсону…

– Значит, вы по сей день продолжаете исследования океана Фелиции? – поинтересовался капитан.

– В меру наших сил. Не люблю громких слов, но здесь мы нашли свою вторую родину.

– Простите мне мою настырность… Но у вас, наверное, есть какие‑то специальные аппараты? Скафы, скутеры, подводные лодки?

– Увы, больше нет. Остались лишь мягкие водолазные костюмы и обычная моторная лодка.

– Скажите, а раньше, когда биостанция функционировала как большой исследовательский центр, вы, наверное, использовали стационарные подводные сооружения?

Эстерсон снова начал с интересом прислушиваться к радиогорошине «Сигурда» в своем ухе. Что за странные вопросы у этого конкордианца? К чему он клонит?

– Разумеется. У нас было несколько обитаемых модулей, которые мы размещали на дне при помощи транспортного вертолета.

– Недалеко от берега?

– Сравнительно. А почему это вас так интересует?

– Видите ли, госпожа Пушкина… Вряд ли следует делать секрет из того, что ваша научная станция волей‑неволей попадает в зону безопасности нашей базы. Поэтому‑то мы и вынуждены тревожить ваш покой вертолетными патрулями. Аппаратура патрулей засекла крупный металлический объект. Сравнительно недалеко отсюда, в километре от берега, на глубине сто двадцать метров. Технические условия не позволяют точно определить его размеры и форму. Этот объект сильно нас встревожил…

(Эстерсон подметил, что стоило только Варизу заговорить о предмете своего профессионального интереса, как темп речи офицера повысился раза в полтора. Голос его сделался резким, в нем зазвенела командирская сталь.)

– … Не исключено, что враждебные силы – предположим, чоруги – заслали сюда автоматическую разведывательную станцию. А может быть, и разведывательно‑боевую. Мы запросили специальное водолазное оборудование, но прибудет оно нескоро. Поэтому я надеялся, что на вашей станции сыщется хотя бы скаф. Нам очень хотелось бы исследовать этот подводный объект визуально. Кстати, это было бы и в ваших интересах: если мы и вправду имеем дело с устройством инопланетного происхождения, соседство с ним может представлять опасность в первую очередь для вас.

– Увы, нет ни скафа, ни подлодки. Мягкие костюмы, как вы понимаете, не позволят спуститься так глубоко. – Лицо Полины выражало искреннюю готовность помочь и столь же искреннее сожаление, что помочь‑то нечем. – Но уверяю вас, Вариз: вертолеты обнаружили один из наших подводных модулей. Когда проект официально закрыли, их не стали эвакуировать – сочли нерентабельным. Их просто списали. Так они и стоят там, на дне.

– А у вас нет карты с точным расположением модулей?

– Документацию и отчеты экспедиции увезла комиссия. Остался только наш с Андреем личный архив. В нем нет почти ничего о модулях, они были не в нашей компетенции.

– А сколько их было?

– Три. Но только один из них – металлический. Два других были изготовлены из радиопрозрачных и немагнитных материалов. Специально, чтобы не пугать местных гигантских головоногих, шестое чувство которых основано на восприятии мельчайших флюктуации магнитного поля.

– Ну что же… В таком случае не буду больше утомлять вас расспросами. Еще раз простите мою настырность. Но если вы заметите что‑то необычное… Скажем, какой‑то свет под водой, звуки, движение – я прошу вас немедленно сообщить об этом мне.

– С этими словами Вариз положил на стол перед Полиной своеобразную визитку. На ней – между прочим, на русском и немецком языках – были указаны имя, звание и должность владельца. А кроме этого – частоты персонального канала связи и позывные срочного вызова.

– Таких визиток в мои руки еще не попадало. Сохраню как сувенир.

– Надеюсь, не только как сувенир… – слащаво улыбнулся Вариз. – Кстати, ваши слова напомнили мне, что наступило время подарков!

Офицер взял в руки томик «Шахнаме», который все время беседы пролежал на краю стола и так примелькался, что Полина с Эстерсоном уже успели о нем позабыть.

– По решению Народного Дивана, – сообщил Вариз, – были заново переведены и переизданы старинные предания моего народа. Лучшие переводчики трудились над тем, чтобы все народы Объединенных Наций получили возможность узнать истоки нашей веры и нашего величия. «Шахнаме» – это сказание о славном герое Исфандияре, неутомимом борце с посланцами тьмы. Народный Диван надеется, что Объединенные Нации в скором времени узнают для себя много нового о моей Родине. Я верю, что «Шахнаме» станет ключом к пониманию между нами!

Покончив со словоблудием, Вариз с поклоном передал драгоценную книгу Полине. Та поблагодарила – насколько могла сердечно.

– Spasibo, – брякнул Эстерсон, в роли русского мужа молчаливый как рыба.

Вариз открыл рот, чтобы разразиться прощальным благодарственным словом гостеприимным хозяевам.

Да так и замер с отвисшей челюстью, глядя куда‑то мимо Эстерсона.

Глаза его остекленели.

Рука поползла вниз – к голенищу сапога.

Полина и Эстерсон обернулись.

Размахивая лапами, с самым беззаботным и одновременно хозяйским видом по двору биостанции топал сирх.

Его шерстка была покрыта зелеными и серо‑коричневыми пятнами нескольких оттенков. Это значило, что абориген только что выбрался из леса – ведь шкура сирхов, как помнил Эстерсон, обладает хамелеоновыми свойствами. «Сейчас погуляет по песочку и станет светло‑желтым», – подумал конструктор.

Только в одном месте – на боку – Эстерсон заметил у сирха нежно‑серое пятно. Шерсть в этом месте, похоже, никак не отреагировала на прогулку по лесу. Скорее всего не воспримет она и цвет песка на дорожках. Странно…

Появлению сирха Эстерсон изумился не меньше Вариза.

Несмотря на то, что аборигены Фелиции сегодня незримо присутствовали за их столом, оскверняя трапезу благочестивого пехлевана, конструктор давно уже перестал относиться к сирхам, как к данности подлунного мира.

После загадочной встречи с одиноким аборигеном на Необитаемом полуострове, Эстерсон ни разу не видел сирхов – даже издалека. Да и с Полиной у них хватало других тем для общения. Сирхов они вспоминали только пару раз – как существ, Полине знакомых, но не склонных к тесным контактам с людьми живущих по своим законам, отстраненно, будто бы в параллельной реальности.

Полину, однако, появление сирха нисколько не смутило. Она помахала рукой и выкрикнула тарабарское приветствие, из которого Эстерсон смог разобрать только нечто вроде «Кашид».

Сирх оглянулся на ее окрик. Шерсть на его лице на мгновение приобрела голубой оттенок. Он махнул лапой и, не уделив больше Полине ни грамма своего драгоценного внимания, направился прямиком к капустным грядкам.

– Да это же сирх! – воскликнул наконец сообразительный Вариз.

Он вскочил на ноги.

Плетеное кресло за его спиной опрокинулось с глухим стуком. В правой руке Вариза блеснул крошечный плоский пистолетик – извлеченный, видимо, из‑за голенища сапога.

– Не сметь! – отчаянно крикнула Полина, тоже покидая свое кресло со стремительностью пантеры.

Эстерсон, сразу же позабыв о том, что ему лучше бы помалкивать, заорал на чистейшем шведском:

– Да вы с ума сошли, Вариз! Это всего лишь сирх!

Не обратив внимания на вопль Эстерсона, Вариз, не спуская глаз с сирха, спросил у Полины:

– Вы… общаетесь с аборигенами?

– Редко. Но иногда они все‑таки приходят ко мне в гости. Немедленно уберите пистолет. Иначе я доложу о вашем поведении в консульство – и вашу бандитскую базу уберут с планеты за двадцать четыре часа!

Вариз перевел полубезумный взгляд на Полину.

– Что ж, законы гостеприимства священны, – прошипел он, нехотя отводя пистолет в сторону. – А насчет «бандитской базы»… не советую… Честное слово, госпожа Пушкина, лучше бы вам заниматься своей биологией.

Тем временем сирх, из‑за которого разгорелся весь сыр‑бор, и ухом не повел. Он присел перед самым большим капустным кочаном, оторвал от него огромный лист и, тихонько курлыкая себе под нос что‑то умиротворенное, принялся жевать.

– Так вы… кормите его… капустой?! – Смуглое лицо капитана пошло серыми пятнами.

– Я ему не нянька, а он – не мое домашнее животное. Что хочет – пусть то и ест, мне не жалко.

В заключение их беседы капитана Вариза Мир‑Мирое вытошнило капустным салатом. И неудивительно: ведь к этой капусте, возможно, прикасалось нечистое животное!

– У нас сегодня большой приемный день, – устало улыбнувшись, сказала Полина, когда взбешенный пехлеван убрался восвояси. – Давайте, Роланд, зайдем в дом за приставкой к моему переводчику и я познакомлю вас с Качхидом.

– Что‑то знакомое… А, вспомнил! Это любимое имя сирхов. Что‑то вроде «любитель качи», да?

– Вы не поэтичны. Не «любитель», а «влюбленный в качу».

– Однако ваш друг не блещет оригинальностью.

– В именах сирхов царит анархия. Вообще‑то его зовут Тан У Боцу‑Боцу. Но это имя – парадное. Сирхи обычно такие имена не используют. Да и передают их, как правило, не акустической речью, а цветовым переливом шерсти на лице. Для повседневной жизни взрослый сирх выбирает себе нечто вроде прозвища, на которое он охотно отзывается.

– Но если они почти все влюблены в качу, как же они различают друг друга по прозвищам?

– Да никак. В письменной записи они, конечно, рисуют имя полностью, логограммами. Нарисуют «Качхид Тан У Боцу‑Боцу» – и все будет ясно. А так, в жизни, они идентифицируют друг друга по запаху, по ушам, по множеству других признаков, которые мы с вами даже не заметим.

– А этого Качхида вы давно знаете?

– Уже пятый год. Когда‑то он жил в лесу недалеко от станции. Раньше мы с ним частенько виделись, гуляли вместе по берегу, собирали качу. Но за последний год я видела его только один раз. Кажется, в феврале.

– А что он делает в лесу? Сирхи ведь, кажется, раса оседлая? И живет компактными поселениями?

– Верно. Но мой Качхид – отшельник. Между прочим, он поэт и философ. Уважаемая персона среди соплеменников. Как он выражается, «его судьба – поиски Скрытой Качи».

– Да он интеллектуал!

⇐ Предыдущая19202122232425262728Следующая ⇒

Поделиться: