«В зрелой словесности, - пишет Пушкин, - приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному» (Пушкин 1974: V 80-81). Сопротивление романтизма замкнутости и космополитизму жёстких классических норм, избытку неукоснительных правил и утончённой, вялой литературной технике; подъём национального самосознания и чувства; руссоистское очарование стихией сельской жизни, якобы естественной и неиспорченной в своей основе; наконец, революционный энтузиазм по отношению к народу и к его чаяниям и творческим способностям - всё это предпосылки фольклорных тенденций в европейской литературе пушкинского времени.
Ещё более сложную и значительную роль играло устное народное творчество в России. В самом деле, сравнительно недавно до рассматриваемой эпохи литература и устное творчество различались не столько как два вида искусства, сколько чисто функционально: в соответствии со средневековой традицией письменное слово служило преимущественно задачами церкви, а устное народное слово использовалось в светской поэзии, и дело обстояло именно так даже в высших слоях общества.
В 18 веке наметилась тенденция к секуляризации русской книги, а фольклор постепенно становился исключительной принадлежностью низших общественных слоёв; однако жизнь русского поместного дворянства, которая долгое время оставалась решающим фактором в русской литературе, была столь глубоко погружена в крепостную народную стихию, что соответствующие художественные стимулы сохранили силу. Эти факторы проявляются особенно ярко в низших литературных жанрах, которые в меньшей степени ограничивались и контролировались социальной цензурой, и среди русских писателей 18 и 19 столетий почти не было тех, которые не испытали бы в своём творчестве влияния фольклорной традиции. Постепенно наряду с фольклорными формами развивались столь же зрелые литературные формы, но даже в 30-х годах Пушкин так высказывался по поводу отечественной художественной прозы: «… надо бы сделать, чтоб выучиться говорить по-русски и не в сказке… Да нет, трудно, нельзя ещё!..» (Даль 1974: 224).
В пушкинских произведениях и биографии обнаруживаются многочисленные свидетельства его прекрасной осведомлённости в области разнообразных форм народной поэзии - лирических и эпических форм, печен и сказок, народного юмора и причитаний, обрядовых представлений и пословиц. Всю жизнь он хранил в памяти песни и сказки его старой няни, он любил слушать народных певцов и сказителей в наследственных поместьях - Михайловском и Болдине - и в частых своих странствиях по России. Он восхищался образцами русского фольклора и рассказывал о них в обществе, внимательно читал сборники произведений фольклора, записывал народные сказки и песни, даже готовил сборник русских исторических песен и подробное исследование по фольклору; в его сочинениях разбросано множество цитат, реминисценций и эпиграфов почти из всех жанров народной поэзии. Наконец, особое место в его поэтическом наследии занимают произведения с осознанным отпечатком народного творчества.
В первой опубликованной поэме Пушкина «Руслан и Людмила» (1820) консервативные критики его времени обнаружили элементы русской «мужицкой» эпической поэзии, «незаконно» перенесённые в сферу высокой литературы, а в прологе, который поэт написал для второго издания поэмы (1828), он отнёс её к области народных сказок. Однако общий стиль «Руслана и Людмилы» взят у Вольтера и Ариосто, а её фольклорный колорит носит поверхностный характер; фактически он сводится к «сельскому» бурлеску и к ряду «древнерусских» имён и атрибутов. Пушкинские подражания формам народной поэзии относятся к годам ссылки в Михайловском, откуда осенью 1826г., получив высочайшее прощение, Пушкин привозит в Москву свои «Песни о Стеньке Разине». Их образец обнаруживается в разбойничьих песнях, которые из всего богатства русской народной поэзии привлекали поэта в наибольшей степени и наиболее продолжительное время и которое оставили столь яркие следы в поэме молодого Пушкина «Братья разбойники», а также в более поздних прозаических работах о Пугачёве. Образы мятежных разбойников составляли довольно рискованную тему для Пушкина и его друзей-декабристов. В мотивах песен 1826г. прослеживаются черты письменных памятников и образное богатство фольклорной лирики, в то же время в них под оболочкой фольклора объединяются сокровенные темы жизни поэта данного периода: безжалостное расставание с ушедшей любовью («Где муки, где любовь» - из стихотворения 1826г «Под небом голубым страны моей родной» (Пушкин 1999: 131), вызывающая отвращение тягостная необходимость соглашения с царём, мечты о побеге за границу на корабле. И, наконец, «в этих песнях Пушкин впервые обратился к стиху русской народной песни с его постоянным числом ударных слогов в строке и неустойчивым числом безударных слогов в интервалах между ударными» (Якобсон 1987: 207). Вскоре (в 1828г.) он вновь обращается к этой форме в ряде незавершённых, явно предварительных поэтических набросков.
Исследования показывают, что вторая половина 20-х годов знаменует начало периода в жизни, мировоззрении и творчестве Пушкина - периода, который со всей отчётливостью определился в начале 20-х годов. Если герой пушкинской лирики и ранее постепенно утрачивал своё ведущее, центральное место, то для этого последнего периода особенно характерно дальнейшее сокрытие авторского «я»: лирика в собственном смысле отступает на задний план, на смену лирически окрашенной поэме приходит повесть, в которой личность рассказчика завуалирована; автор скрывает себя, выпуская произведения анонимно, либо выдаёт себя за бесхитростного переводчика или излагателя, или даже просто за издателя чьих-либо записок и рассказов. Исторический характер прозы усиливает отдалённость автора от её содержания, подчёркивает его неучастие в действии. Стихотворная форма ранее производила впечатление индивидуальной речи поэта; в данный же период последняя уступает место либо прозе, либо стихотворной форме сугубо заимствованного происхождения; формы, ориентированные на античные и фольклорные образцы, занимают значительное место в пушкинской поэзии 30-х годов. Так, в этот период возникает цикл пушкинских сказок.
Ограничивается ли поэт подражанием образцам отечественной народной поэзии? Отнюдь нет. Пушкинская техника - это техника коллажа. Точно так же, как начальный монолог француза Альбера в драме «Скупой рыцарь», которую Пушкин выдавал за перевод отдельных сцен из английской пьесы, фактически развивает содержание русской пословицы, персонажи пушкинских сказок, непременно заимствованные из западных источников - из сказок братьев Гримм, Ирвинга, Галлана, - представлены преимущественно в русском фольклорном обличье. Здесь, конечно, нельзя говорить лишь о поверхностном знакомстве поэта с местной фольклорной традицией, поскольку именно Пушкин подсказал Жуковскому и ориентирующемуся на фольклор сказочнику Далю темы русских сказок. И точно так же он предложил Гоголю темы его самых известных произведений, при том что сам создал в высшей степени оригинальную пьесу, отталкиваясь от трагедии Вильсона: он любил сводить вместе разнородные и далёкие элементы. Так, слегка подретушировав фабулу «Легенды об арабском звездочёте» Ирвинга, которая полупародийно имитирует сочинение в духе восточной сказки, он волшебным образом создал чисто русскую сказку о золотом петушке, которая в то же время наполнена внутренней пушкинской символикой. В «Песнях западных славян» его отклик на сербскую эпическую поэзию связан с мистификацией П.Мериме и с формальными приёмами поэтики и ритмики русского фольклора; на основе аналогичных приёмов, двух-трёх знакомых ему чешских имён и русифицированной немецкой оперы он создаёт эпическое произведение будто бы чешского происхождения о Яныше королевиче, которое насыщено личным жизненным опытом поэта-супруга. В пушкинском фольклорном эпическом произведении печенного характера непременно осуществляется транспозиция и перестройка исходных компонентов, и весьма примечателен тот факт, что наиболее художественно оформленная и законченная из русских фольклорных форм - былина - в творчестве Пушкина остаётся без отклика, несмотря на его восторженную оценку, и что неоднократные попытки в этом направлении (1822, 1833) заходили в тупик с самого начала. Былина представляет собой готовую русскую поэтическую форму, и именно поэтому Пушкин предпочитает преобразовывать в русский стих сербское сочинение или даже русскую сказку, в которых он предугадывает потенциальное стихотворное произведение.
«Сказка о золотом петушке» - последнее и наиболее важное звено в пушкинской трилогии волшебных сказок из жизни царей (1831-1834). Первые подступы к этому циклу относятся к 1822г. - кишинёвскому периоду ссылки поэта, и среди них обнаруживается и план сказки о царе Салтане, и гротескная фривольная сказка «Царь Никита». Последняя восходит к западному литературному образцу, окрашивая его богатыми русскими фольклорными атрибутами, в числе которых стихотворный размер - четырёхстопный хорей, заимствованный для этой сказки из написанных в фольклорном духе баллад Жуковского; эта сказка остаётся абсолютно чуждой тем эпическим произведениям Пушкина, которые не испытали воздействия фольклора. Эти же черты характеризуют и всю сказочную трилогию 30-х годов, и иронический привкус резвой кишинёвской шутки отзывается гротеском в последней из сказок этой трилогии.
В том случае, если тема сказка относится к средним слоям общества, ориентации на фольклорные формы у Пушкина нет и на передний план выступает его основной размер - ямб. Этот жанр представлен у Пушкина стихотворением «Гусар» (1833), написанном в стиле народной украинской баллады и имеющем в качестве источника рассказ О.Сомова в фольклорном духе, и балладой «Жених» (1825), тема которой заимствована из сказки братьев Гримм, переработанной Пушкиным в Михайловском в балладное стихотворение со строфикой, восходящей к Бюргеру.
Пушкинские сказки из крестьянской жизни составляют совершенно особую группу. Они задуманы, по-видимому, в начале 30-х годов и имеют своим источником материал фольклора - либо западного происхождения, как «Сказка о рыбаке и рыбке», либо, в противоположность упомянутым выше циклам, исключительно из русских народных преданий, которые поэт узнавал или из чужих записей, как в случае зачина сказки о медведихе, или непосредственно от народа: «Сказка о попе и работнике его Балде» является модификацией сказки, записанной поэтом в Михайловском. Во всех этих сказках Пушкин подчёркивает элементы социальной сатиры, и ни одна из них не написана традиционным литературным размером. Здесь мы находим стих подлинно фольклорного характера, в котором виден явный отказ от силлабической схемы и, в частности, от четырёхстопного хорея, условного признака «фольклорности». В «сказке о рыбаке и рыбке» это музыкальный стих, родственный ритмам пушкинских сочинений о Разине и в особенности размерам его эпических «Песен западных славян»; речитативный стих с ещё более свободной схемой безударных слогов звучит в сказке о медведихе, а «Сказка о попе и работнике его Балде» написана стихом народных обрядовых речей, в которых значительная свобода стиховой структуры сочетается с чёткими рифмами и энергично подчёркивается ритмико-интонационное членение фразы. «Опыт Пушкина в области литературной обработки такого стиха поражал многих читателей и критиков своим своеобразием, и до сих пор в некоторых русских исследованиях ошибочно говорится о «рифмованной прозе» пушкинской сказки. Смелое введение поэтом в литературу злободневных, острых социальных тем и стихотворной формы, резко противоречащей литературной традиции, создавало впечатление стойкого подражания поэта фольклорным образцам» (Якобсон 1987: 209).
В 30-е годы Пушкин прозорливо осознавал, что будущий русский поэт обратится к отечественному стиху и возвысит его до статуса национального стиха. Развитие современной русской поэзии идёт именно по этому пути, и в 20в. стих фольклорного характера появляется уже «не только в народной сказке»: в поэзии русских символистов звучит его музыкальный вариант, а Владимир Маяковский положил принципы разговорных форм в основу широкого ритмического обновления стиха.
Особенно велика по своей важности синтезирующая и реформатская роль Пушкина в области русской поэзии. Творческие искания Пушкина в области лирики исходили прежде всего из новаторских принципов поэта, направленных против отживающих эстетических норм и ранее традиционных стилей. Стремление Пушкина к поэтической свободе особенно последовательно сказалось в его отношении к жанрам лирики.
Пушкин-лирик не мог пройти мимо и народной песенной поэзии. Выступая в литературе как основоположник нового национального этапа её развития, он понимал, что песенная поэзия должна иметь глубокие народные основы. С этим была связана в целом проблема народности русской культуры, которая обсуждалась в ряде общественных и литературных дискуссий первой половины 19 века. Решая, по какому пути должна пойти русская литература, Пушкин уже во время южной ссылки в заметке «О французской словесности» (1822) отдавал предпочтение идее национальной самобытности. Считая недопустимым «подражать» французской словесности, он писал: «Не решу, какой словесности отдать предпочтение, но есть у нас свой язык; смелее! - обычаи, история, песни и сказки - и проч.» (Пушкин 1974: VII 527).
Пушкин едко высмеивал «народность», которая состояла для одних в «ботвинье», а для других в «красных рубашках» или в выборе предметов «из отечественной истории», в «словах», т.е. только в языке, в стиле и т.д. Этому чисто внешнему пониманию народности Пушкин в своей заметке «О народности литературы» противопоставил выражение народного самосознания, национальной идеологии и психологии, что, с его точки зрения. Было неизмеримо важнее «красных рубашек». Это понятие он определил следующим образом: «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу» (Пушкин 1974: VII 39-40).
Концепция народности, созданная Пушкиным на основе передового мировоззрения, нашла отражение во всей его творческой работе. Только в свете этой концепции становится понятным идейное и художественное своеобразие Пушкина по сравнению со многими поэтами его времени. Прежде всего он решительно отказывался от какого-либо неоправданного внешнего подражания тематике или стилю народных песен, что было так характерно для многих поэтов-песенников прошлого и настоящего. В стихотворениях Пушкина на народно-песенные темы нельзя найти использования ни первых строк, ни ритмов, ни «голосов» каких-либо народных песен. Своё особое отношение Пушкин имел и к авторизованным русским песням, почти не обращаясь к художественной практике современных поэтов. Пушкина отличало от предшественников и современных ему поэтов-песенников и то, что в творческом преломлении народной поэзии он шёл не от установившейся литературной песенной традиции, а от подлинных народных песен. Будучи весьма осведомлённым в отношении народного песенного репертуара своего времени, он широко вводил в свои произведения именно такие народные песни. Уже лицейская баллада Пушкина «Казак» имела подлинно народный источник. В стихотворении «Зимний вечер» он цитирует начало двух народных песен, услышанных им от няни:
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла. (Пушкин 1974: VII 217).
Обе эти песни относились к самому старинному традиционному стилю народных песен. Этому стремлению - изучать народный песенный мир только «по подлинникам» Пушкин был верен всю свою творческую жизнь. Недаром Белинский писал о том, что он «настоящим образом вник в дух народной поэзии» (Белинский 1959: VII 366).
Идя по пути систематического познания народного поэтического творчества, Пушкин намного опередил всех современных ему поэтов-песенников тем, что изучал народные песни не избирательно, как они, а во всём их многообразии. Если авторы «русских песен» в прошлом преимущественно опирались только на народные любовные песни, то Пушкин в своём творчестве так или иначе использовал самые различные народные песенные жанры: исторические, свадебные, календарные, любовные, семейные, шуточные, разбойничьи, ямщицкие, тюремные и т.д. В отличие от всех поэтов-песенников своего времени Пушкин стремился всю жизнь вести и записи песен из уст народа.
Хорошо зная поэтический стиль народных песен, Пушкин не раз ставил перед собой трудную творческую задачу - наиболее полного приближения к нему. В таком «творческом состязании» с народом он обычно добивался очень значительных результатов, недостижимых для других поэтов его времени. Ряд песен, созданных Пушкиным, почти невозможно отличить от подлинно народных. Однако, глубоко любя народные песни и, как никто другой, проникая в их смысл и стиль, Пушкин при создании новых произведений предпочитал не повторять народ, а идти своим собственным путём. В песнях с подлинными народными мотивами, занимавшими важное место в его крупных поэтических произведениях, он лишь старался передать неродную культуру и по-своему раскрывал образ народа - например, в песнях «Девицы-красавицы» («Евгений Онегин»), «По камушкам, по жёлтому песочку» («Русалка») и т.д. Во многих случаях, создавая стихотворения на народно-песенные темы, он даже не пытался придать им «народный колорит», очевидно, признавая невозможность и ненужность такого соперничества с народными «подлинниками».