Мы безмолвно поделили входы: Эндрю займется № 1, а Мэтью и Питер — № 2.
Мы вынырнули на маленькую поляну, но Пола не увидели: он либо дезертировал, либо послушно ждал нас в яме. Согласно плану Эндрю быстро надвинул на отверстие последний лист гофрированного железа. А Мэтью с Питером легли на три других листа металлической крыши. Пол оказался заточен под землей. Мы пребывали в сильнейшем возбуждении. Примерно с минуту мы изо всех сил барабанили по железным листам, чтобы на Пола просыпался дождь из ржавчины и пыли. Громкий кашель подтвердит, что он находится внизу.
Пол под землей смочил носовой платок слюнями и прижал его к носу. Но, несмотря на такую предосторожность, удушливая пыль все равно проникла к его легкие. Эндрю улыбнулся. Простой план сработал идеально. Пол не мог не заточить себя: в противном случае он навсегда бы лишился нашей компании, нашей дружбы и нашего уважения. Эндрю действительно был мастером по части тактики. Зачем громоздить сложности, когда простой план срабатывает не хуже?
По кивку Эндрю мы прекратили барабанить по железу. Мы ждали — напряженно, молча, радостно.
v
Откашлявшись, Пол произнес слова, которых мы все ждали:
— Пол Юг, капрал, 019734.
Имя, звание, номер. Только это. Ничего больше. Номер начинался с нуля, который произносится как буква «о», а не «ноль», потому что у всех самых классных героев номера в фильмах начинаются с нуля. 1973 — год образования Команды, год, когда познакомились Эндрю и Мэтью в эмплвикской булочной. 4 — это единственная цифра, которая относилась непосредственно к каждому из нас. Номер был у каждого: Эндрю — 019731, Мэтью — 019732, Питер — 019733.
019731 начал допрос.
— Капрал меня слышит? — сказал он громко, но без крика.
|
|
— Пол Юг, капрал, 019734, — донеслось из-под земли.
Мы застучали по железу.
— Скажите, какие тайны вы раскрыли, находясь во вражеском лагере?
— Пол Юг, капрал, 019734.
Мы снова застучали по железу.
— У нас есть основания предполагать, что, находясь в плену, вы выдали важную оперативную информацию, надеясь выйти на свободу. Вы отрицаете это?
— Пол Юг, капрал, 019734.
Мы застучали по железу.
В том же духе допрос продолжался еще какое-то время. 019731 задавал вопрос за вопросом. 019734 отвечал одно и то же. Время от времени он отчаянно кашлял. И после каждого его ответа мы изо всех сил колотили по железным листам. Мы прекрасно знали, что это такое — быть запертым в яме, в коричнево-пыльном удушье. Через дырочки в ржавом железе пробивается свет, вырезая в пыльной тьме узкие полоски. Шум, когда бьют по крыше, стоит в яме невыносимый — словно оглушительно лают взбесившиеся псы. Всем нам был знаком этот страх быть похороненным заживо. Одного мы тогда не знали: Полу часто снится кошмар, что он просыпается в гробу. Атмосфера в Домике Егеря, где запуганный Пол сидел в заточении целый месяц, замечательно способствовала клаустрофобии. И когда его наконец выпустили, Пол надеялся на совсем иную пытку — куда более приятную, пусть и благодаря контрасту. Он осознавал, что мы не можем автоматически принять его обратно в Команду. Но он считал, что мы наказываем его за другое преступление — за то, что у него худший на свете отец. Что вообще-то и было правдой: если бы мы его изгнали, то уже никогда не приняли бы обратно. Пол вступил в Команду последним. Иногда он думал, что его приняли только затем, чтобы у Эндрю был еще один подчиненный, которого можно унижать. А еще Пол считал, что Эндрю относится к нему суровей, чем к другим. Задыхаясь, заходясь в кашле, он думал, что если бы в яме сидели Мэтью или Питер, Эндрю их бы давно уже выпустил. Больше всего на свете Полу хотелось врезать Эндрю по зубам. Он знал, что в драке один на один проиграет: Эндрю был сильнее и плевать хотел на боль. Эндрю хорошо знал, что такое боль — его отец об этом позаботился. Но Пол мечтал лишь о том, чтобы хоть раз вдарить ему кулаком. А после он примет любую кару. Он понимал, что если ему тогда отобьют все бока, то еще хорошо отделается. Особенно по сравнению с этим. А теперь еще придется возвращаться домой в грязи, с перепачканным лицом и волосами. Пол знал, что Эндрю не станет рисковать, подбив ему глаз или сломав руку, — ведь тогда его снова запрут дома. А если бы его собирались вышвырнуть из Команды, то не стали бы сейчас тратить столько усилий. Просто избили бы и ушли. Как только Пол увидел, как над ним задвигается железный потолок, он ощутил облегчение. Хороший знак. Но теперь эта грязная духота становилась невыносимой. Наконец Пол решился на притворную капитуляцию. После очередного вопроса, Эндрю он закричал:
|
|
— Выпустите меня! Выпустите! Я не могу дышать!
Наверху Мэтью и Питер переглянулись, подмигнули друг другу и посмотрели на Эндрю. Мы нес знали, что только ему решать, когда закончить допрос Пола. А Эндрю вовсе не был уверен в искренности капитуляции Пола. Он молча кивнул. Мы вновь забарабанили по железу. Пол в яме чувствовал себя все хуже и хуже. До своего вопля он вполне успешно втягивал воздух. И держал в узде клаустрофобию. До вопля Пол был уверен, что ныживет. Но, истратив весь воздух и все силы на крик, он испугался, что действительно умрет в этой яме. Перед глазами все поплыло, и он упал на мягкий песок На вопросы Эндрю он больше не отвечал. Его искренняя стойкость не помогла, как и притворная просьба. И тогда, отказавшись и от того, и от другого, он начал строить планы мести. Если он выживет, Эндрю ему заплатит. Не сразу. Пол решил отказаться от удовольствия нанести единственный удар. Не сегодня. Но когда-нибудь. Скоро. Внезапно Пол понял, как он поступит. Как ему следовало поступить давным-давно. Он отомстит Эндрю. Высшей местью отомстит. Он возглавит Команду. Непонятно только, как он этого добьется, если учесть физическое превосходство Эндрю, полное подчинение ему Питера и почти полное Мэтью. Раз или два Мэтью делился с Полом своим недовольством Эндрю.
|
|
— Если у него такой папа, — мрачно говорил Мэтью, — так он считает, будто может творить все, что захочет, да?
И все же Пол знал, что месть ему удастся. Потому что он твердо решил не позволить Худшему отцу погубить его жизнь.
Эндрю наверху прислушался к молчанию Пола и принял его за искреннюю капитуляцию. Он поднял три пальца — сигнал, означающий три минуты. Еще три минуты, и мы выпустим Пола.
Пол под землей вслушивался в легкое поскрипывание — это мы ерзали по гофрированным листам. К этому времени он уже догадался, кто где лежит. Сильнее всего бил по железу Эндрю — вон там, Питер чуть слабее — вот здесь. Наиболее отчетливое и неловкое ерзанье исходит вот отсюда — это Мэтью. Три минуты миновали для нас с разной скоростью: быстрее всего для Пола, который уже не сомневался, что худшее позади, медленнее всего для Эндрю, который боялся, не помер ли там Пол.
Когда железный потолок наконец отъехал в сторону, Пол быстро выбрался из ямы и встал по стойке «смирно». За три минуты он успел вытереть слезы и успокоиться.
Эндрю сказал:
— Надеюсь, ты понимаешь, почему мы поступим и так, 019734. Это было необходимо.
Пол ответил:
— Полностью понимаю, сэр.
Мы все обратили внимание, что Эндрю сказал «мы поступили». В этом «мы» заключалась последняя часть испытания. Поскольку в данном случае Пол не входил в «мы». Тем самым Эндрю намекнул, что на свете есть два сорта людей: которым можно доверять и которым доверять нельзя. И хотя «мы» сопровождалось прошедшим временем, Пол все равно обиделся. Его желание отомстить укрепилось. Но внешне Пол даже глазом не моргнул. Несмотря на грязь, покрывавшую его с головы до ног, держался он с достоинством — как и подобает солдату. Разрешение на возвращение в Команду было у него в кармане. Несколько мгновений Эндрю с Полом смотрели глаза в глаза. Конфликт был налицо, и никакая развязка ситуации не могла его разрешить. Эндрю оставалось лишь одержать пиррову победу.
Он так и поступил, приказав:
— Вольно, солдат.
Пол чуть обмяк, хотя руки его горели от желания ударить. Эндрю протянул ладонь. Пол пожал. Мы улыбнулись. Мы снова были друзьями, по крайней мере внешне. Но даже в этот миг всеобщего облегчения Пол не расслабился. Он едва держался на ногах — он не мог позволить себе сесть раньше нас. Он должен выглядеть здоровым и полным сил, готовым к любым учениям, какие только затеет Эндрю. Стоять было все труднее. Эндрю спрыгнул в яму и опустился на песок, будто допрос его вымотал не меньше Пола. Мэтью с Питером последовали его примеру, сели в яме кружком, оставив место для Пола. Тщательно проследив, чтобы он оказался последним, Пол спрыгнул и сел. Опасность на данный момент миновала.
vi
Эндрю не торопясь посвящал Пола в курс операций, которые мы провели в его отсутствие. Пол думал только об одном: чем раньше удастся добраться до дома, тем больше шансов проскочить незамеченным. Эндрю прекрасно видел это, а потому рассказ его длился и длился, бесконечно. Полу, который только-только получил разрешение вернуться в Команду, ничего не оставалось, как демонстрировать искреннее восхищение услышанным.
День становился все жарче. Сухие звуки, окружавшие нас, чудились шорохами подкрадывающейся гадюки. Выждав время — дабы его жест выглядел непринужденным, — Пол стянул свою рубашку цвета хаки и остался в одной майке. Руки его по локоть были серыми от грязи, тогда как остальное тело золотилось на солнце. Вокруг пуговиц под рубашку просочилось немного пыли, и по центру майки от шеи и пупка сбегал ряд грязевых ромбиков. Когда Пол думал, что мы не смотрим на него, он запускал в нос палец, выковыривая спекшуюся грязь. Волосы его, и без того густые, от пыли стали еще гуще и стояли торчком.
Эндрю говорил почти час, без единой паузы. На разные лады он растолковывал моральные принципы Команды. Он сделал несколько грубых выпадов в адрес отца Пола. Он заявил, что если бы все решали такие люди, как отец Пола, то у нас бы давно уже хозяйничал русский медведь. Они признал, что в последнее время высокие стандарты Команды несколько снизились. Он набросал план на предстоящие недели. Начинается период усиленной подготовки. Все мы, даже Пол, все еще думавший о мести, горели желанием увидеть в действии столь решительный тип руководства. Именно это получалось у Эндрю лучше всего: вытягивать Команду из трясины уныния.
— Мы выдержим! — провозгласил он. — Не трусьте! Мы станем еще сильнее!
Посреди этой эффектной фразы из носа Пола закапала кровь. Первым ее увидел Мэтью. Он толкнул Питера, привлекая его внимание. Ни Эндрю, поглощенный своей речью, ни Пол, притворяющийся жутко заинтересованным, ничего не замечали. И лишь когда Питер подтолкнул Пола и протянул платок, оба потока — кровавый и словесный — остановились. К этому времени майка Пола спереди была вся заляпана кровью.
— Спасибо, Питер, — сказал Пол, промокая кровь.
Эндрю решил, что можно и закруглиться. Пол откинулся на спину, кровь течь перестала.
— Ты как? — спросил Мэтью.
— С ним все нормально, — сказал Эндрю.
Придя в себя, Пол наконец рассказал нам о событиях последнего месяца. Он настоятельно просил как можно скорее отомстить его отцу. Эндрю заверил, что уже разрабатывает план.
— И он никогда не узнает, откуда нанесен удар, — подтвердил Мэтью.
— Но нужно немножко выждать, — сказал Эндрю. — А то он точно смекнет, что это мы.
Мы с этим согласились и решили определить дату.
Затем Эндрю несколько нестерпимых (для Пола) минут резюмировал, повторял, подтверждал и подчеркивал. Когда он наконец умолк, мы выбрались через Аварийный выход № 1.
За пределами нашего утесникового убежища воздух раскалился еще сильнее. Шагая по Кленовой аллее, мы увидели, как на школьной спортплощадке мелюзга играет во французский крикет. Нам до смерти захотелось присоединиться к ним, но мы в зародыше подавили это желание. Оказавшись на дороге, Пол сказал, что ему нужно успеть домой раньше отца. Платок Питера он по-прежнему прижимал к носу.
— Да уж понятно, — согласился Эндрю. — Но если вечером сумеешь вырваться, то мы собираемся у Питера.
Пол кивнул, развернулся и неторопливо зашагал прочь.
Но стоило оказаться за пределами видимости, как он рванул со всех ног. Свернул с асфальтовой, в выбоинах, дороги и помчался напрямик по узкой тропке между кустами.
Мчался он до самого дома.
Vii
В дом Пол проник неслышной тенью. Как и все мы, он умел замечательно таиться. Мать была на кухне, стояла у раковины. Пол беззвучно проскользнул мимо кухонной двери. Он заметил, что хотя руки у матери по локоть в мыльной воде, но посуду она вовсе не моет. Вместо этого таращится прямо перед собой — в окно, выходящее на лужайку. Полу даже почудился всхлип, но он слишком торопился в ванную, чтобы выяснять, так ли это. Без каких-либо проблем он поднялся по лестнице.
Заперев за собой дверь ванной, Пол быстро разделся. Из многочисленных карманов он вытряс припасы и снаряжение. Рывком выдернул ремень из шорт. Стянул майку. Все грязную форму: рубашек, майку, шорты и трусы — он бросил в плетеную корзину для белья. Залез в ванну и лишь тогда открыл краны.
Звук воды, шелестящей по старым свинцовым трубам, известил мать Пола о возвращении сына. Она подошла к лестнице и крикнула:
— Это ты?
— Привет, мам, — отозвался Пол.
— Молоко будешь?
— Да.
— Повидал своих друзей?
— Повидал, мам.
Она что-то еще крикнула, Пол не разобрал.
— Что?
— Я говорю, что рада!
На лестнице стало тихо.
Ванна наполнилась до середины, и Пол принялся горстями плескать воду на пыльную голову. Не открывая глаз, он протянул руку за шампунем в пластмассовом флаконе-груше. Прозрачная оранжевая жидкость сиропом полилась на ладонь. Через несколько секунд Пол превратился в водяного демона с пеной вместо головы. Куском глицеринового мыла, которое всегда покупала мать, он повозил под мышками и вокруг маленького пениса. Полу больше нравилось жирное мыло марки «Империал летер», которым он как-то мылся дома у Эндрю. Мыло было гораздо более дор.
«Дор.» означало «дорогой».
Даже сквозь бульканье крана Пол уловил тяжелую поступь матери по ступенькам. Он вдруг слегка задрожал. Мать шла в его комнату, находившуюся напротив двери в ванную.
— Я поставила тебе на стол, — крикнула она, выходя. — И еще шоколадные таблетки для желудка.
— Спасибо, мам.
Пол обратил пенис в стегозавра, одной рукой вытянув крайнюю плоть, а другой веером расправив мошонку. Он зажал крайнюю плоть и пустил струйку, кожа раздулась зрелой маковой бомбочкой. Он позволил бомбочке разорваться, и желтоватый ручеек заструился по плоскому животу.
Оба трюка показал ему Эндрю, когда Пол в последний раз ночевал в Стриженцах. И после того как Полу разрешили принимать ванну за закрытой дверью, эти фокусы стали ритуалом. Еще Эндрю зажимал крайнюю плоть между указательным и большим пальцами и заставлял ее разговаривать — жеманным ротиком. Но Полу этот трюк не понравился, и он не стал включать его в свой ритуал.
— Давай, — чирикала пиписька Эндрю. — Если я могу, ты тоже сможешь.
С тех пор Пол открыл для себя еще несколько вещей. Его пенис научился набухать и подниматься по собственному желанию. Кроме того, он умел, если хорошенько потрудиться, выделять слизь.
Двумя волнами Пол смыл мочу с живота. Прополоскал волосы. За цепочку вытянул затычку.
Выбравшись из ванны, он сдернул с сушки грубое белое полотенце.
На торцевой стене висело зеркало в человеческий рост. Пол иногда стоял перед ним голяком, спрятав пенис между ног.
Лобковый бугорок покрывал пушок редких золотистых волос. Иногда, в определенном освещении, он напоминал сахарную вату. И совсем не напоминал густую курчавость, что росла на голове. Скорее — редкие прядки под мышками.
«Вот так, — думал Пол, — я бы выглядел, если бы был девчонкой».
Полу всегда становилось не по себе от собственного девчоночьего вида. Даже золотистый пушок на лобке не спасал.
Когда ему хотелось сосредоточиться на срамных местах, он, сунув пенис между ног, садился и ладонями стягивал кожу на лобке двумя параллельными холмиками-гребнями. Он рассматривал свою рукотворную вульву и удивлялся.
Но сегодня Пол ничем подобным не занимался. (Точнее, после сегодняшнего дня Пол никогда больше этим не занимался, совсем никогда.) Вместо этого он подошел к двери и тихонько позвал:
— Мама?
Но он не ошибся — она уже спустилась на первый этаж Пол приоткрыл дверь ванной, выглянул, в два прыжка пересек лестничную площадку и шмыгнул к себе в комнату. Там он быстро достал из комода чистые майку и трусы. Пол так спешил, что натянул белье, не удосужившись как следует вытереться. Затем он взял стакан молока, на цыпочках вернулся в ванную, заперся, включил воду, вылил молоко в раковину и тщательно смыл с фаянса белые капли.
Единственную настоящую вульву Пол видел лишь однажды — у своей маленькой кузины, которую его родители как-то раз взяли с собой на пляж в Корнуолле. Эмили ненавидела купальник, так что ей разрешили разгуливать голышом. Кузен девочку пугал и интриговал, пару раз Эмили решилась подобраться к нему, чтобы показать добычу — ведерко с рыжими водорослями и крабью клешню. Пол изо всех сил пытался сосредототочиться на подношениях кузины, а не на ее промежности.
Команда неоднократно пыталась подбить Мэтью, чтобы тот раскрутил Миранду раздеться при них. Но Мэтью страшился связанного с этим унижения, Отчасти из-за Миранды, но по большей части из-за себя. Дома он постоянно видел ее наготу, и его тревожило, насколько ее тело похоже на его собственное. Мэтью не желал, чтобы эта похожесть стала достоянием остальных. Он боялся, что другие станут хуже о нем думать. Если бы Миранда полагала, что, обнажившись, сумеет проникнуть в Команду, она с охотой и готовностью позволилa бы использовать свое тело для научного исследования. Впрочем, и ее тоже снедало любопытство. Особенно в отношении Пола.
Убедившись, что следов от молока в раковине не осталось, Пол отнес стакан обратно в комнату. Делать ему было нечего, он упал на затянутую желтым покрывалом красную деревянную кровать, и его тотчас сграбастала скука. Родители свозили его в Лондон в большущий магазин и помогли выбрать то, что он хочет. Но только то, что он хотел, не продавалось в магазинах, куда его водили родители. Пол хотел, чтобы у него с потолка свисали «Спитфайры», «Харрикейны» и «Мессершмиты» — как у Эндрю. Пол хотел шкафчик с коллекцией минералов, разложенных по спичечным коробкам — как у Питера. Пол хотел противогаз, оленьи рога, чучело лисицы и латунную кровать — как у Мэтью. В большущем лондонском магазине Пол ненадолго пришел в восхищение от всей этой пластмассы и стекла, от простых форм и основных цветов. Но когда Команда впервые собралась у него, то всеобщая неловкость была очевидна. Комната Пола выглядела слишком современно: она не имела ничего общего с Войной. Они ее возненавидели. Они редко сюда приходили. Собрания Команды устраивали у других.
Пол схватил одну из желтых подушек и принялся остервенело дубасить ее. Потом перевернулся на спину и задумался, как оно все будет, когда он станет вожаком вместо Эндрю. Пол представлял, как величественно благороден он будет по отношению к подчиненным. Он воображал, как изредка станет разрешать Эндрю командовать мелкими операциями.
Viii
Пол все еще размышлял на эту тему, когда снизу его позвала мать.
— Пол, — проворковала она, — ты не можешь спуститься и помочь накрыть на стол? Пол?
«Помочь накрыть на стол» означало накрыть от начала до конца, помощь тут была ни при чем.
Пол поплелся на кухню. Навстречу ему по лестнице поднималась мать. Пол оглянулся — она вошла в ванную, но дверь за собой не заперла. Пол понял, что неприятности неизбежны.
На ужин были рыбные палочки с печеной фасолью и картофельным пюре. На столе стоял кувшинчик с соевым соусом — чтобы поливать им все подряд. На десерт были мандарины в желе.
Пол залпом выпил два стакана воды — прямо из-под крана.
Мать в ванной достала из корзины шорты, майку, рубашку. Принесла их на кухню.
Хлопнула дверь — отец Пола вернулся домой.
— Пол, — спросила мать, — откуда такая грязь? И почему на майке кровь?
— Что это? — удивился отец Пола.
Обращался он к сыну.
— Мы играли, — буркнул Пол. — У меня из носа пошла кровь. Вот и все.
Мать Пола опустилась рядом с ним на колени.
— Если тебя когда-нибудь кто-нибудь ударит, ты должен сказать мне, — сказала она.
Отец Пола пододвинул к ним стул и сел. Сейчас Пол был выше их обоих.
— Никто меня не ударил, — сказал он. — У меня пошла из носа кровь. Честно.
— Тогда откуда такая грязь на одежде? Ты уверен, что не катался по земле во время драки?
Пол молчал.
Имя, звание, номер.
— Уверен, Пол? — мягко спросил отец. — Ты можешь нам все сказать. Мы не рассердимся. Мы просто хотим знать.
— Мы ведь беспокоимся о тебе, — подхватила мать.
— Ты ведь знаешь, что мы тебя любим, — добавил отец.
Вошел в дом две минуты назад, а уже лебезит и унижается.
— Я… я упал, — сказал Пол, надеясь, что эта дополнительная подробность сделает его рассказ более убедительным.
— Тебя кто-то толкнул? — спросил отец.
— Толкнул, Пол? — повторила мать. — Толкнул?
— Я упал, — ответил Пол. — Просто упал. Отстаньте.
— Не знаю, удастся ли вывести кровь, — вздохнула мать.
— Почему бы нам не сесть за стол и не поговорить об этом? — сказал отец Пола.
Не дождутся. Сесть он, может, и сядет, но говорить не станет. Никогда.
Пол сел, скрестил руки на груди и с вызовом посмотрел на отца.
Кухонный стол был круглым. Все трое сидели на равном расстоянии друг от друга, но Полу всегда казалось, что он находится лицом к отцу, тогда как мать где-то слева.
Один день свободы, половина одного дня, и впереди опять маячит месяц тюрьмы.
Отец неуклюже попытался возобновить разговор:
— Чем ты сегодня занимался?
Пол уставился в тарелку, приготовившись к допросу.
— Мы играли.
Он был недостаточно взрослым, чтобы проигнорировать вопрос.
— Во что вы играли? — не отставал отец. Пол оторвал взгляд от тарелки.
— В войну, — сказал он. — Мы играли в Войну.
Отец Пола расстроенно зацокал, и мать посмотрела на него, картинно наморщив лоб.
— Вы во что-нибудь другое когда-нибудь играете? — спросил отец.
— Нам нравится играть в Войну.
Именно игры в войнушку отец Пола надеялся избежать. Когда Пол был совсем малышом, ему не покупали игрушечных ружей, оловянных солдатиков, самолетиков, вообще ничего интересного не покупали. Отец — как пить дать, ярый член Движения за ядерное разоружение или «Гринпис» — упорно отказывался дарить Полу на день рождения или на Рождество то, что сын просил. Мать хотя и заявляла, что она женщина независимая в мыслях и поступках, но в общем и целом соглашалась с пацифизмом мужа. Когда она сталкивалась с насилием, внутри у нее всегда что-то сжималось. Один лишь вид Пола, когда тот держал палкy, точно это автомат, доводил ее до слез. А отца Пол буквально бесил. Но из-за своих принципов он не мог выплеснуть ярость в виде откровенной агрессии или, на худой конец, дозированного насилия. А потому, как бы сильно Пол ни злил отца, его никогда не били и даже не бранили. Вместо этого его приглашали к кухонному столу, спрашивали, не хочет ли он пить, и вручали стакан молока или апельсинового сока; спрашивали, все ли нормально в школе, и совали пирог или печенье; спрашивали, не хочет ли он пригласить друзей, и говорили, что они очень его любят, а затем спрашивали, знает ли он, что делает оружие с людьми.
Вот в такие мгновения Пол ненавидел отца особенно сильно. Пол ненавидел его за отсутствие в нем силы. Если отец упорствовал, Пол заявлял, что обожает Войну. Под «обожает» подразумевалось, что он сознает все значение Войны, что это Война сделала жизнь людей, всю жизнь, такой, какая она есть. Жизнь — это Война. Жизнь — это битва. А сидеть с фальшиво-дружелюбными рожами за кухонным столом и притворяться, будто все иначе… Так может вести себя только тот, кто боится. Вот как Пол понял, что его отец — трус. Иногда он чувствовал, что отцу очень хочется ударить его. Но трусость отца была столь велика, что он не мог взглянуть в лицо даже собственной агрессивности. В таких случаях отец поворачивался к матери и стонал:
— Ну я не знаю, чем его пронять. Попробуй ты.
И за это признание в слабости Пол еще больше ненавидел отца. Все эти кухонные посиделки означали для него одно — презрение, океан презрения, пучину презрения.
— Пол, ты понимаешь, почему мы с матерью… почему мы не хотим, чтобы ты играл в игры, связанные с насилием?
Это была борьба, в которой одна из сторон боролась против самой идеи борьбы. Родители Пола, пребывая в плену политических заблуждений, боролись за лучший мир — за мир без насилия, и для этого воспитывали сына лучшим, по их мнению, методом — без насилия. А Пол, как и все остальные члены Команды, видел много дальше своего ближайшего окружения, он заглядывал во внешний мир — в мир, который и не собирался улучшаться, который если и менялся, то исключительно к худшему. Пол готовил себя к настоящей реальности, а родители обрабатывали его, готовя к реальности, которую смутно надеялись создать — если наберется достаточно людей, которые смогут достаточно успешно обработать своих детей. Нетрудно заметить, чья логика разумнее.
— Может, нам стоит переехать? — спросил отец Пола. — Пожить где-нибудь еще. Уверен, что это все его друзья.
— Но ты же видел, как сильно он скучает, когда мы не пускаем его к ним.
— Ты знаешь, что он бьет жену? — сказал отец Пола. — Мать Эндрю, он ее бьет.
— Пол, — сказала мать Пола, — почему бы тебе не подняться к себе? Сегодня я освобождаю тебя от посуды.
Пол вышел из кухни, но подниматься к себе не стал. Он подслушивал.
— Ты не должен говорить такие вещи в его присутствии, — прошептала мать.
— Почему? — спросил отец. — Может, он наконец перестанет его боготворить. Он должен знать всю правду.
Редко зависть Худшего отца к Лучшему отцу проявлялась столь открыто. Худший отец знал, что сын любит отца Эндрю гораздо сильнее, чем его. Он искренне считал, что как человек и как отец он много лучше и потому больше заслуживает любовь сына. Но добиться ее он мог, лишь став похожим на того, кого так ненавидел. Один из принципов отца Пола заключался в том, что нельзя навязывать другим свои принципы. Даже детям.
— Ты видела синяки у нее на лице? В смысле, когда он выпускает ее на улицу. Боже.
— Видела, — ответила мать Пола.
Пол вернулся на кухню.
— Я слышал, — сказал он. — Я слышал все, что ты сказал.
Отец вскочил.
— И я считаю, что это правильно, — сказал Пол. — Да, правильно, что он ее бьет.
— Нет! — крикнула мать Пола.
Отец подошел к Полу — разъяренный как никогда.
«Ударь меня, — молил Пол. — Ну пожалуйста, ударь меня».
Но отец, конечно, не ударил: он для этого был слишком слаб.
Глава четвертая
ПИТЕР
Здравствуй, свет любви прекрасный!
i
Мы сидели внутри большой зеленой короны. Когда приближаешься к ней, пешком или на велосипеде, кажется, что вся здешняя окрестность коронована. Сидя внутри короны, мы могли видеть Мидфорд. Корона покоилась, накренясь градусов на восемь, на самой высокой точке гребня Грейсэнд. На много миль вокруг она была самой большой летней драгоценностью, притягивающей взгляд. Но корона — не просто украшение монархии. В самом ее сердце мы разожгли костер. Почти прозрачный дым невидимым шлейфом стлался над верхушками деревьев. Это были дубы. Самые мощные во всем Мидфордшире. Идеальный круг из тридцати идеально одинаковых стволов, ветвей, веток и листьев. Между дубами росли деревья помельче. Роща возвышалась футов на пять над полем. Мы приходили сюда всегда, когда хотели сделать или обсудить что-то важное. Но мы не называли это место Короной. Мы называли его Фортом Деревá. Возможно, когда-то Форт Деревá был обнесен невысокой каменной стеной; но к тому времени, когда мы обнаружили его, никаких следов рукотворности не осталось. Чтобы проникнуть сюда, нужно было точно знать расположение Двери. Никак иначе пробраться в Форт Деревá было нельзя. Но внутри Форта пряталась тенистая поляна, в центре которой сейчас и пылал костер. Вокруг костра сидели мы. Дрова, которые разжег Мэтью, были сыроваты, и наш разговор поначалу окутывал серый дым, сопровождаемый энергичным потрескиванием. Мы обсуждали наши дальнейшие действия. Период усиленной подготовки, объявленный Эндрю, ничего не дал. По всей видимости, вынужденное отсутствие Пола вырвало частичку сердца из Лета и тем самым вырвало частичку сердца из Команды. Если бы Пол все время был с нами, мы бы чувствовали себя совсем иначе и занимались бы совсем иным. Во всех армиях наступает момент, когда бойцы устают от чересчур интенсивной подготовки. Войска становятся вялыми. Чтобы вырвать их из этого инертного состояния, нужны настоящие действия, настоящая опасность. Прошло уже две недели после освобождения Пола. Несмотря на кровавые брызги на одежде и последующие вопли родителей, он сумел избежать второго заточения. Мы разработали планы мести. Но осуществить их пока не могли: миновало слишком мало времени. Разрушения и смерть, что мы запланировали, слишком явно указывали на нас. Посоветовавшись с Полом, Эндрю решил, что нам требуется переждать не меньше месяца, прежде чем дать старт операции «Барсук». Операцию мы назвали так, потому что барсуки часто портят сады, а иногда даже убивают кошек В данный момент, а это был чертовски затяжной момент, мы выжидали. Неудивительно, что моральный дух Команды был столь удручающе низок