— Вам нужен четвертый, — сказал он. — Ростом около пяти футов двух дюймов.
Мужчины пробежались взглядами друг по другу.
— Во мне пять футов два дюйма, — раздался голос откуда-то с краю.
Это был дедушка Мэтью.
— Вы уверены? — с сомнением спросил священник
— Пусть хотя бы это я для него сделаю, — сказал дедушка Мэтью.
— Ну что ж… Если вы уверены.
Мы были в бешенстве. Уж лучше бы смотрели, как гроб Мэтью несут наши отцы и какой-нибудь чужак, чем нести его вместе с дедушкой Мэтью.
Выпустив руку Миранды (в другую мирандину руку вцепилась бабушка), дедушка Мэтью подошел к катафалку.
Гробовщики вьщвинули гроб из катафалка. Он плавно скатился по колесикам из серой резины, очень похожим на те, что мы видели на столике с инструментами в отделении патологии. Я вспомнил плавно выдвигающийся ящик, в котором лежал Мэтью, когда мы видели его в последний раз.
Мы подняли на плечи нашего друга. Я стоял впереди справа, Пол от меня слева; дедушка Мэтью за мной, а с другой стороны — Питер.
Гроб оказался тяжелее, чем я ожидал, и угол быстро впился мне в ключицу. Не самым твердым шагом мы двинулись по Кладбищенскому проходу, а потом свернули на Гравийную дорогу.
Первая часть церемонии предполагалась в церкви. Мы медленно пронесли гроб по проходу и поставили перед алтарем на деревянную раму.
— Спасибо, мальчики, — сказал священник, а затем принялся врать о Боге и, что еще хуже, о Мэтью.
Казалось, он говорит не о нашем друге, а о каком-то совершенно незнакомом человеке: идеальном мальчугане, который вообще-то никогда не существовал, а был придуман комитетом из взрослых и старых пердунов. Викарий обозвал Мэтью добрым, нежным, внимательным и счастливо улыбающимся (что бы это значило?). Он сказал, что в нашей памяти он останется увлеченно играющим с железной дорогой. Потом наврал, что наша директриса (миссис Грассмир тоже туда приплелась) считала его одним из самых способных учеников в школе. (Мы-то не сомневались, что до его смерти директриса вряд ли вообще знала, кто такой Мэтью. Пару раз его вызывали к ней в кабинет — за прогулы. И еще однажды она наорала на него, чтобы он не носился по коридорам. В годовом табеле она обычно писала: «Старается, но можно лучше». Такое она строчила всем, кого знать не знала. Мэтью учился так себе, был одним из последних почти по всем предметам, за исключением разве что труда.) Затем викарий выдал, что Мэтью во всем проявлял глубокую религиозность. Я подумал, входит ли в это «все» вранье насчет болезни — ради того, чтобы не ходить в воскресную школу? Закруглился священник словами о том, что Мэтью отправился в лучший мир. И, оглядываясь вокруг, я не мог с этим не согласиться. Он первым туда добрался, хотя все мы ходили по грани.
Во время службы Пол, Питер и я корчили друг другу жуткие хари, закатывали глаза, высовывали язык и кашляли. Тоска, ничем не лучше школьного собрания.
Когда с болтовней в церкви покончили, мы подняли гроб и понесли его обратно на улицу.
Могилу для Мэтью выкопали в дальнем углу кладбища, где новенькие надгробия стояли плотными и прямыми шеренгами.
Неся гроб, я все злился из-за дедушки Мэтью, который испортил нам всю особенность момента.
В воздухе висела душная влага. Мы вспотели. Я видел, что мой отец, шагавший рядом с дедушкой Мэтью, готов заменить его, если старик вдруг скопытится. Гроб качался из стороны в сторону, точно колченогий стол. Колебания происходили вдоль диагонали между Полом и дедушкой Мэтью.
Старик опять наврал. Он здорово недотягивал до пяти футов двух дюймов.
Я подумал о Миранде, которая шла непосредственно за нами. Мне хотелось знать, куда упирается ее взгляд — в гравий или в наши спины. Когда узнает, что сделали ее бабушка с дедушкой (точнее, не сделали), она тоже пожелает им смерти.
Мы шли медленно и плавно — как настоящие солдаты, и только дедушка Мэтью шагал не в ногу.
Добравшись до могилы, мы, следуя указаниям, поставили гроб на какие-то ленты защитного цвета.
Тут нам пришлось склонить головы и помолиться. Я смотрел в грязную дыру, которая станет последним укрытием Мэтью, и вспоминал, как мы похоронили Пола (правда, живого) всего несколько месяцев назад. Я был уверен, что Пол думает об этом же. Мы все знали, что умереть вполне мог любой из нас. Мир явно желал расправиться с нами. И только Команда могла нас спасти. А потому мой долг заключался в том, чтобы защитить Команду. Но когда молитва закончилась и я оторвал взгляд от могилы, я понял, что призван защитить не только Команду. Она стояла прямо напротив меня, по другую сторону могилы брата. Она громко рыдала, а утешала ее бабушка — человек, больше всего виновный в ее слезах. Если бы только Миранда знала, подумал я, она бы с отвращением отпрянула прочь.
Я снова заглянул в яму, не желая поддаваться очарованию девчачьих слез. Кладбище и так тонуло в дожде. Но я не позволю затопить себя. Отец говорил мне, что мужчина имеет право лить слезы только в случае смерти соратника. А еще он говорил мне, что надо быть храбрым, и я понял, что он наблюдает за мной, наблюдает, насколько доблестно я себя веду.
Я поднял глаза. Миранда, несмотря на слезы, все-таки храбрая и очень красивая. Щеки у нее были гладкие, розовые и блестели от слез, а с носа свисала белая сопля, которую эта ненавистная старуха подцепила платком. Когда мы были совсем мелюзгой и Мэтью падал с велосипеда, проигрывал схватку или слишком сильно хохотал, я пару раз видел на его лице вот такие же слезы. Почему, почему мы так глупо лишились всего?
Мысленно я пообещал Миранде, стоявшей возле смолистой сосновой крышки гроба своего брата: мы защитим тебя. И всякий, кто покусится на твой покой и твою безопасность, будет уничтожен. Отныне это главная военная цель Команды. Но ты об этом никогда не узнаешь.
Викарий, которого я не слушал, замолчал.
Наши отцы вышли вперед и принялись опускать гроб в могилу. Следом они уронили ленты защитного цвета.
Затем пришел черед заключительной части: земля к земле, прах к праху.
А потом все закончилось.
Глава седьмая
ПОЛ
Твоя мама входит
В двери.
Что стряслось?
Повернувшись, я смотрю
На лицо ее во тьме.
И я вижу, точно в сне,
Дочери глаза.
Ведь она входила
Раньше в эту дверь.
И лицо ее сияло,
Голосок звенел — капель.
Встречаемся в Базовом лагере № 2. Инструктаж. Проводит Эндрю. Одиннадцать ноль-ноль. Два дня после похорон Мэтью. Дождь. Сильный.
Вчера родители оставили меня дома. Эндрю с Питером заехали на великах, но мать их прогнала. Она наврала им. Сказала, что я заболел. (Родители все еще пытаются меня расколоть. Не выйдет, гады.) Я подошел к кухонной двери. Эндрю меня увидел. Он посмотрел мне в глаза. Я посмотрел ему в глаза. Он просек, что я хочу сказать.
Инструктаж Мы в форме: армейские куртки, саперные рубашки, военные брюки, черные башмаки.
Эндрю рассказал нам про то, что сделали дедушка и бабушка Мэтью.
— Гады, — сказал я.
Во Флэтхилле живет женщина, у ее сына паралич, настоящий паралич. Мы иногда наблюдаем, как она толкает его инвалидную коляску. Ей нравится его слабость. Для нее он всегда будет младенцем. Иногда мы встречаемся с ним взглядом и понимаем, что ему до смерти охота вскочить и убежать с нами. Но матери нравится, что он никогда не сможет бегать.
Взрослым нравится, когда мы слабые. Всем, кроме отца Эндрю. Они хотят, чтобы мы вели себя прилично. Но больше всего они хотят, чтобы мы были как они.
Я слушаю Эндрю. Он произносит длинную речь, очень убедительную речь. О Мэтью. О смерти Мэтью. О глупой смерти Мэтью. Он рассказывает, о чем проболтался доктор. Затем он говорит, что мы должны сделать с бабушкой и дедушкой Мэтью. Он выдвигает аргументы. Объясняет, почему наш долг — отомстить за Мэтью. Почему только мы можем защитить Миранду. Он подталкивает Питера к нужному заключению, а потом высказывает его. Без обиняков.
Питер колеблется.
— Убить их? — говорит он. — Но это же убийство.
— Нет, не убийство, — говорит Эндрю. — Это месть.
Я соглашаюсь.
— Но нас поймают, — говорит Питер.
— Какая разница? — говорит Эндрю.
— Нет, нас не поймают, — говорю я. — Всех сразу не поймают. Если мы будем начеку.
— Мы должны защитить Миранду, — говорит Эндрю. — И мы должны защитить себя.
— Мне домой пора, — говорит Питер. Он выглядит испуганным.
— Подожди, — говорит Эндрю. — Я все объясню.
— Нет, — говорит Питер. — Я боюсь, я не буду этого делать.
— Никто ничего делать не собирается, — говорю я.
— Собираемся, — говорит Эндрю.
— Никто не собирается делать ничего такого, за что его можно осудить, — говорю я, пытаясь прояснить нашу позицию.
— Нас поймают и посадят в тюрьму, — говорит Питер.
Он встает. Его лицо — одна большая нахмуренность.
— Мэтью мертв, — говорит он, — поэтому нет смысла. Мы ничего не сможем сделать.
Я направляюсь к Аварийному выходу и отодвигаю железный лист. Питер лезет наружу.
— Хватай его, — приказывает Эндрю.
Я хватаю Питера за ноги.
Эндрю хватает Питера за руки.
— Ты никуда не уйдешь, — говорит Эндрю.
Питер перестает вырываться. Он знает, что это бессмысленно.
— Мы тебя отпустим, если ты пообещаешь никому не говорить, что мы задумали.
— Обещаю, — говорит Питер.
— Но если ты захочешь вернуться в Команду, тебе придется нам помочь.
Питер молчит.
— Для этого и существует Команда, и всегда существовала, просто мы об этом не знали. Убили твоего лучшего друга, а ты говоришь, что ничего не будешь делать. Может, он вовсе не был твоим лучшим другом?
— Был, — перебивает Питер.
— Это просто еще одна тайная операция, — говорю я. — Мы слишком умны, чтобы нас поймали. Никто никогда не узнает, если только мы сами не скажем.
Эндрю дергается, когда я говорю «тайная». Он жаждет чего-то более масштабного. Более драматичного.
— Характер операции еще предстоит определить, — говорит он. — Но уже сейчас следует начать подготовку. Все силы, брошенные на месть отцу Пола, нужно передислоцировать на новое, более важное направление.
Он смотрит на меня и спрашивает:
— Согласен?
— Согласен, — без колебаний отвечаю я. — Считаю, что нужно, не теряя времени, произвести разведку местности.
Питер тычет в песок сломанной палкой.
— Я хочу быть в Команде, — ноет он. — Я веду Архивы. Я спас их от пожара.
— И ты всегда будешь героем, — подтверждает Эндрю. — Но, возможно, нам понадобится другой пожар. Посильнее пожар.
— Нет, — говорю я.
— Что?
— Пожар — плохая идея.
— Ты предлагаешь сжечь их дом? — испуганно спрашивает Питер.
— Вместе с ними, — подтверждает Эндрю. — Пусть почувствуют, что это такое, когда тебя охватывает пламя, как Мэтью пусть почувствуют. — Эндрю злобно смотрит на меня. — Вожак здесь я. Если я решаю, что будет пожар, значит, будет пожар.
— Глупо, — возражаю я. — Они сразу просекут, что это мы.
Эндрю набрасывается на меня еще до того, как успевает заорать:
— Не смей обзывать меня дураком!
Он пытается вцепиться мне в горло. Но я отбиваю его нападение. Тогда он хватает меня за рукава. Он хочет сбить меня с ног. И он все орет
— Не смей называть меня глупым!
Через некоторое время его крики и вправду начинают звучать глупо.
Это исторический момент. Мы деремся за то, кому быть Вожаком Команды. Мы молотим руками и ногами. Каждому из нас нужна победа. Немедленная победа.
Но это неправильная драка. Я выбрал для нее неправильный момент. Эндрю сильнее меня. Если мы будем драться сейчас, он меня одолеет. Это тактическая ошибка. Ему плевать на боль. Мне — нет. Это мой отец виноват. Он не научил меня терпеть боль. Мой отец во всем виноват.
Меня спасло то, что Питер решил удрать под шумок.
Мы видели, как он вылезает. Мы позволили ему вылезти.
Нам потребовалось лишь несколько секунд, чтобы понять — Питера нужно догнать.
Он знал наш план. Нельзя, чтобы он кому-то рассказал о нем. А именно это и может сделать с планом такой слабак, как Питер. Провалить его заранее. Эндрю это знает, и я это знаю. Мы не хотим сидеть в тюрьме. По крайней мере, до того как осуществим свою месть. А Питер представляет опасность. Он может проболтаться. Он слабое звено.
Эндрю отпускает меня, а я отпускаю его.
У Питера фора.
Эндрю первым выбрался из ямы. Подметки его ботинок, мелькающие передо мной, поднимают небольшие ураганчики песка.
Мы несемся на северо-восток, в направлении вершины холма.
— Вон! — кричит Эндрю и машет рукой в сторону Мемориала жертвам войны.
Питер немного притормозил, чтобы распахнуть тяжелые деревянные ворота.
Мы летим вперед.
Из всей Команды Питер самый быстрый бегун. На соревнованиях с соседней школой он даже бежал четыреста ярдов и пришел третьим.
Но сейчас он бежит не ради спортивной победы и не ради похвалы физрука. (Мистер Спейт — самый гнусный препод после мистера Бутчера.) Он бежит от страха.
А мы бежим не потому, что сейчас урок физкультуры и нас накажут, если мы не будем бежать. Мы бежим, чтобы не дать Питеру уничтожить.
Нашу жизнь.
Все.
Кроме того, от Базового лагеря № 2 до дома Питера гораздо больше четырехсот ярдов. Раза в четыре. Или еще больше.
А Питер слишком резво начал. Он в дикой панике.
А вот мы нет. Мы умеем рассчитывать силы. Мы настоящие бегуны. Как олимпийцы.
Длинные дистанции лучше получаются у Эндрю.
Наверное, потому, что он очень упертый и никогда не сдается.
Я спец по бегу по пересеченной местности. Особенно по Утеснику. У меня свои приемы, секретные приемы. Например, я ставлю ногу на песок в промежутки между кочками вереска. А еще держусь поближе к стволам серебристых берез.
Мы уже у конца Аллеи, Питер несется впереди — ярдах в ста.
Я первым проскакиваю через ворота Мемориала, но Эндрю держится за мной вплотную.
Я знаю, что мы поймаем Питера то того, как впереди покажется его дом.
Питер оглядывается, видит нас, чуть не спотыкается, ускоряется и бежит, бежит.
Мы точно знаем, о чем он думает. Питер до смерти боится, что ему вломят. Мы его друзья. И очень скоро мы с ним встретимся, даже если сейчас он убежит. Где-нибудь на улице подкараулим. Или в школе перехватим. И он прикидывает, когда мы вломим ему сильнее — сейчас или потом? Он знает, что для нас главное — не разболтать о нашем плане. И он думает, что будет, если он остановится и пообещает молчать. Отпустим мы его или накидаем? Но он не знает ответа. Он не знает, что ему делать.
Мы бежим между деревьями, с каждой секундой приближаясь к Питеру.
Питер принимает решение. Питер останавливается.
Лучше рискнуть сейчас. Чем прятаться неделю, не выходить из дома, а затем получить от нас по роже в школьной уборной.
Мы окружаем его.
— Пожалуйста, — задыхается Питер. — Я никому не скажу.
Я вижу, что Эндрю хочет сделать Питеру больно, как его отец сделал бы больно ему самому. Питер не подчинился. И потому должен быть наказан. Питера следует проучить, чтобы у него пропало желание не подчиняться. Мы все задыхаемся. Нам трудно говорить.
— Вы можете мне доверять, — сопит Питер.
— Можем? — спрашивает Эндрю и делает глубокий вдох. — Можем?
Питер кивает и сглатывает.
У меня такое чувство, словно я сейчас блевану своими кишками. Во рту вкус недавно поставленной пломбы. Голова гудит от пульсирующей крови.
Эндрю зевает, затем делает еще два глубоких вдоха.
Я знаю: чтобы стать Вожаком, мне надо заручиться поддержкой Питера. Если ему сейчас вмазать, он это надолго запомнит. И тогда может предпочесть Эндрю. Питер ненадежный союзник, и его нелегко прищучить. Но если я буду бить его не так сильно, как Эндрю, то он перейдет на мою сторону.
Питер смотрит на меня, затем на Эндрю, затем снова на меня. Он пытается угадать, что мы задумали. Он считает, что мы уже все решили. Я жду, пока Питер отвернется, но Эндрю смотрит на меня. Я киваю. Он видит, что я хочу сказать. Он понимает. И тут же бьет Питера прямо в губы. Питер закрывает лицо руками. Он горбится, как напуганная девчонка, он топчется на месте. Эндрю противно. Он хочет, чтобы Питер ответил. Он почти требует этого. И потому бьет его еще раз. Питер не отвечает. Эндрю дважды прицельно вмазывает Питеру по почкам. Питер падает.
Эндрю так зол, что даже не замечает, что я не участвую в избиении. Зато это замечает Питер. Даже валяясь в грязи, этот изнеженный трус знает, кто его ударил и сколько раз, а кто не ударил.
Эндрю этого не сечет. Он думает, что победил. Но я уже знаю, что теперь все мое. Словно я уже стал Вожаком и приказал Эндрю проучить Питера.
Эндрю сделал то, что мне нужно.
— Встань, — приказывает Эндрю.
Я хочу помочь Питеру подняться. Тактическая ошибка.
— Пусть сам встанет, — говорит Эндрю.
Питеру требуется время. Мимо проходит тетка с дурацкой псиной, злобно смотрит на нас. (Не так она будет пялиться на нас, когда мы спасем ее от вторжения русских. Она будет плакать и повторять: «спасибо-спасибо-спасибо».) Она поняла, что мы бьем Питера, но ничего не сделала. Только посмотрела злобно.
— Я никому не скажу, — повторяет Питер.
Из нас троих только он еще не перевел дух.
— Если скажешь, — говорит Эндрю, — я тебя из-под земли достану и убью.
Он легонько пихает Питера.
— И не пытайся убежать. От меня не убежишь.
— Знаю, — говорит Питер слабым голосом.
Я замечаю, что дождь почти перестал. Над Утесником облака такого же угольного цвета, что и наши школьные куртки. Вдоль Аллеи приближается полоса дождя. Очень драматичный момент.
— Теперь все по-настоящему, — говорит Эндрю. — Я не позволю мелюзге вроде тебя все испортить.
И тут я понимаю, что Питер спекся.
Но у Эндрю хватает ума не позволить мне довести Питера до дома. Мы сопровождаем его оба. Питер молчит. Я посматриваю на него и надеюсь, что дождь смоет следы слез.
Мы наблюдаем, как он входит в дверь.
Мы знаем, что он сделает, как только окажется дома. Он поднимется к себе в спальню, сядет на кровать, выпьет апельсинового сока и будет читать книгу про динозавров.
Мы с Эндрю переглядываемся; наши светлые волосы потемнели от дождя. Мы знаем, о чем думает каждый из нас. Мы читаем мысли друг друга. Мы думаем о мести. Эндрю знает больше фактов и знает их подольше меня, но я вижу глубже и вижу то, что плавает в самой глубине. Эндрю хочет отомстить быстро. Сделать что-нибудь тривиальное. Пожар. А мне хочется идеальной мести. Причем мести, которая сойдет нам с рук. В этом главное отличие между нами.
— До свидания, — говорим мы.
Домой мы бежим каждый своей дорогой. Я спрашиваю себя, что Эндрю замышляет. Я знаю, он тоже спрашивает себя, что замышляю я.
Следующие несколько дней мы встречаемся, но ничего не обсуждаем. Думаем мы только об одном. Каждый из нас думает сам по себе, и все же он не самостоятелен в своих раздумьях.
Нам нравится жить среди взрослых, во взрослом мире. Все остальные учатся в школе.
Некоторые взрослые спрашивают, почему мы не в школе, и, если они при этом возмущенно кривятся, мы выкладываем, почему.
Потому что на прошлой неделе умер наш лучший друг.
Мы не считаем, что предаем Мэтью, дразня его смертью взрослых. Мы знаем, он бы сказал нам, что хочет именно этого, — если бы сумел.
Когда кто-то наконец нарушил молчание, оказалось, что сделал это Питер — к изумлению остальных. Это очень странно. Прежде Питер трусил. И Питер удивляет нас не последний раз.
День не дождливый, но ветреный. Мы приехали на велосипедах к Форту Деревá. Причем мы выбрали путь через Холм, а не по Костыльной улице.
Мы сидим вокруг маленького костра. Сырые ветки трещат и чадят черным дымом.
Питер говорит громко и внятно.
— Я вот думаю, — говорит он. — И еще читаю.
Эндрю уже скучно.
— Книги, — говорит он. — Что можно узнать из книг?
— Что, Питер? — спрашиваю я.
— Вы знаете мою любимую книгу.
Он лезет в ранец
— Про динозавров? — спрашиваю я.
Питер улыбается, он доволен. Но вообще-то мы оба знаем. Просто Эндрю не говорит. В руках Питера появляется книга в синей обложке. Он сохранил даже суперобложку, всю в трещинах. Он хранит ее отдельно, в ящике стола, она сплошь заклеена скотчем. Книгу про динозавров Питер всюду таскает с собой. Даже когда едет на каникулы.
Питер откидывает обложку, и я вижу, что на первой странице перечислены все места, где он побывал: Корнуолл, Девон, Суффолк и снова Корнуолл.
Питер читает название так, словно это самая важная в мире вещь.
— «Смерть динозавров: научное исследование и объяснение» доктора Тедди Шокросса, ЧКГО (член Королевского геофафического общества). С размышлениями об эволюции. Тридцать вклеек
Эндрю говорит:
— Мы всё об этом знаем.
То, что Эндрю называет «помешательством на динозаврах», прошло у него много лет назад. К динозаврам он потерял интерес, как только отец помог ему собрать все карточки из коробок с чайными пакетиками «Пи-Джи-типс».
В младших классах Питеру так хотелось заполучить бронтозавров Эндрю, что он даже поэтому напросился в Команду. (Тогда она еще не называлась Командой.)
— Нет, вы только послушайте, — говорит Питер. Его пальцы ищут нужную страницу. — «Одним из динозавров, хуже всего приспособленных к изменившемуся климату, был бронтозавр. Это крупное, неуклюжее животное, длина которого порой превышала сорок футов, а вес — тридцать тонн, большую часть жизни проводило, наполовину погрузившись в воду. Его любимой средой обитания были болота, весьма распространенные в юрский период. Обладая длинной изогнутой шеей, увенчанной, как у дельфина, дыхалом (на голове), бронтозавр мог при необходимости почти полностью скрываться под водой. Этот прием был особенно удобен, когда требовалось избежать встречи с ужасным тиранозавром (см. следующую главу). Питание бронтозавра состояло в основном из растительной пищи: ползучая водная растительность и листья деревьев, растущих у воды. По некоторым признакам можно предположить, что у бронтозавpa, как и у жирафа, длинная шея возникла для того, чтобы он мог доставать до более высоких листьев и до более глубоких водорослей. Возможно, самой примечательной чертой бронтозавра, помимо необъятных размеров (ни одно животное сходного веса не ходило по земле ни до, ни после), была его непроходимая тупость. Имея тело настоящего титана, он располагал мозгом, размер которого не превышал обычного цыпленка. Кроме того, к его недостаткам следует отнести и рудиментарно развитую нервную систему».
На некоторых словах Питер запинается.
— «Недавние научные исследования показали, что нервные импульсы необычайно медленно передавались в организме бронтозавра: если отрубить ему самый кончик хвоста, это неуклюжее животное не будет ничего чувствовать еще целых три минуты».
Я видел, что Эндрю изнывает от скуки до такой степени, что готов силой заткнуть Питера. Но мне вовсе не было скучно: я понимал, что Питер хочет сказать. Я даже предвидел, что он скажет под конец.
— «С учетом столь серьезного недостатка — тупости, не имеющей аналогов у других существ, — вряд ли можно удивляться, что бронтозавру, после катастрофических событий, описанных в главе 10, было суждено вымереть одному из первых. Когда земля затряслась, воды отступили, температура повысилась, небо потемнело, выжили лишь самые мелкие животные, сумевшие приспособиться. Медлительность и размеры сделали бронтозавра символом целого рода невозможных животных. Единственное существующее ныне животное, которое может сравниться с бронтозавром и ему подобными, — это синий кит. Возможно, они тоже когда-нибудь заплатят эволюционную цену за свои гигантские размеры, сочетающиеся с крошечным интеллектом. Великолепный скелет бронтозавра выставлен для всеобщего обозрения в Большом вестибюле Музея естественной истории в Лондоне. Смотреть на него можно только с благоговейным ужасом. Требуется большое воображение, чтобы поверить, будто такие гиганты действительно существовали. При этом условия их вымирания были те же самыми, что и причины доминирования Homo erectus и, в конечном счете, Homo sapiens, то есть нас».
Когда Питер замолкает, Эндрю минуту ждет, затем говорит:
— Если бы мы скучали по школе, мы были бы сейчас там.
— Есть еще один отрывок, — говорит Питер. — Дайте мне его прочесть, и тогда я все объясню.
Эндрю достает из костра палку и пристально рассматривает оранжевое пламя.
— Ладно. Но только не слишком долго.
Питер находит еще одну страницу, почти в самом конце книги. Голос его звучит гулко и громко, отражаясь от стволов деревьев:
— «Итак, мы видим, каким образом происходит эволюция. Дарвин определил ее как «выживание наиболее приспособленных». Те организмы, которые утратили способность меняться, приспосабливаясь к новым условиям, неизбежно и быстро вымирают. Катастрофа, в чем бы она ни заключалась, обусловила гибель динозавров. Но мы не должны скорбеть по их кончине. Вымирание не просто характерно для Природы, это сама Природа. Ибо без исчезновения нет обновления. Без упадка не бывает прогресса. Без смерти — жизни. Без гибели динозавров не возникла бы сама человеческая раса. Дарвиновская теория эволюции, возможно, величайшее открытие величайшего века открытий, — это модель, с помощью которой можно понять сегодняшний мир. Если мы хотим выжить, мы должны постараться, чтобы именно мы, а не какое-то другое создание были наиболее приспособленными».
Питер закрывает книгу. Он смотрит на Эндрю, пытаясь угадать его реакцию. Я тоже.
Тем, кто не знает Эндрю, может показаться, будто он тычет палкой в костер от скуки.
Но мы с Питером знаем Эндрю лучше всех на свете и видим, что с ним происходит на самом деле. Эндрю всегда такой скучный, когда глубоко задумывается или принимает тяжелейшие решения. Он морщит лоб. Губы поджаты. Одно веко слегка подергивается.
А еще через миг его рот кривится, съезжает на одну сторону. Раз. Другой. Он делает быстрый вдох, затем с шумом выпускает воздух. Звук такой, словно пернула утка. Потом губы Эндрю обмякают, и он «пердит» уже погромче И наконец он харкает в костер, в самую его сердцевину.
— Они динозавры, — говорит он. — А мы катастрофа.
— Именно, — говорит Питер. — Я знал, что ты поймешь. Как я раньше этого не замечал, просто не знаю. Как только я понял, мне все показалось таким очевидным. Они — динозавры, мы — катастрофа.
— Нет, — говорю я. — Мы не катастрофа. Мы хомо сапиенс. Мы — это те, кто выживет. Если мы катастрофа, тогда для нас нет будущего. Мы должны быть теми, кто выживет.
— Но мы все согласны, — Эндрю смотрит на костер, — что динозавры должны умереть.
— Да, — говорю я.
Питер по-прежнему колеблется.
— Почему ты хочешь, чтобы они жили? — спрашивает Эндрю.
— Он и так скоро умрет, — говорит Питер.
— Недостаточно скоро, — возражает Эндрю.
— У него Большое Ры. Нам не нужно его убивать. А когда он умрет, она тоже умрет. Так всегда бывает.
— Мы хотим, чтобы они не просто умерли, — объясняет Эндрю. — Мы хотим, чтобы их убили мы. И в самую последнюю минуту они должны знать, что умирают из-за Мэтью, из-за того, что с ним сделали.
— Да. — Питер все-таки уступает. — Я ненавижу динозавров. Даже самая ужасная вещь для них не слишком ужасна.
— Не беспокойся. С ними случатся самые ужасные вещи.
Мы знаем, что уже поздно. Мы слишком задержались. Влетит от родителей. Но уходить не хочется.
На следующий день я захожу к Питеру раньше обычного. Четверть десятого утра.
Потолок в холле по-прежнему весь в копоти. Отец и мать Питера на работе. У меня две сигареты, которые я стащил из материной сумки.
— Здесь нельзя курить, — говорит Питер. — Они взбесятся, если застукают.
— Тогда пошли куда-нибудь еще.
— Я думал, мы встречаемся в Базовом лагере № 1, чтобы все обсудить.
Питер прав. Именно так мы договорились вчера. Но я хочу с ним поговорить. Без Эндрю. Мне нужно быть в нем уверенным.
— Только в десять ноль-ноль, — напоминаю я. — Пошли на зады.
За домом Питера большое поле. Там растет крапива.
Тропинка между высокими жалящими стеблями выводит к упавшему дереву. Сюда мы всегда ходим, чтобы тайком покурить.
— Ладно, — соглашается Питер и плетется за мной.
Для начала мне хочется сказать Питеру что-то приятное.
— Ты вчера здорово выдал, — говорю я. — Просто класс.
— Ну, в каком-то смысле я уже некоторое время шел к этой идее.
— Но как ты ее подал… У тебя хватило смелости продолжать, когда Эндрю тебя перебил.
— Я считал, что должен как минимум дойти до конца.
— А ведь поначалу он совсем не сек.
— Он просто обдумывал последствия.
Я понимаю, что взял слишком быстрый темп.
— Разумеется, — говорю я. — Но ты-то все эти последствия понимал уже в самом начале.
— Ну… — отвечает Питер.
Всегда такой скромный.
— И я уверен, тебе известно, что вымирание — это постепенный процесс.