Джон кивнул.
– Меня зовут Иззи, – сказала она на прощание. – На самом деле это звучит как Изабель.
– Я знаю.
Откуда он мог узнать?
Джон в свою очередь тоже посмотрел на мастерскую, потом опустил взгляд на лицо Иззи.
– До вечера, – произнес он. – Будь осторожна, Изабель.
– О чем ты?..
Изабель не успела закончить вопрос, как Джон повернулся и пошел прочь, словно не слышал ее слов. Иззи хотела окликнуть его, но лишь покачала головой. Она задаст этот вопрос вечером. И еще множество других вопросов. Вряд ли она получит вразумительные ответы, но сейчас это ее не тревожило. Ее волновало совсем другое: его сходство с персонажем картины, манера поведения и странная неопределенность, сквозившая в речи. От вчерашнего испуга не осталось и следа. Безусловно, он немного странный. И растерянный. Но не опасный.
Иззи стала подниматься по ступеням, весело мурлыча себе под нос какую‑то песенку. Сегодняшний вечер обещал быть занятным.
XII
– Кто это был? – спросил Рашкин.
– Просто парень, с которым я вчера познакомилась, – ответила Иззи.
Она сняла куртку, повесила ее на гвоздь за дверью и прошла к своему мольберту, на котором была оставлена для просушки картина «Сильный духом». Да. Всё, кроме улыбки, совпадало до мельчайших подробностей.
– Но вот что странно, – продолжила Иззи. – Он выглядит совершенно так же, как и этот индеец на картине.
– Ты больше не должна с ним встречаться.
– Что?
Иззи была настолько поглощена впечатлениями от недавней встречи, а потом так внимательно сравнивала индейца на портрете с Джоном, что с самого прихода не обращала почти никакого внимания на Рашкина. Только теперь она изумленно подняла глаза и встретила его пылающий взгляд. Пропавший после утреннего разговора страх тут же вернулся, но теперь причина была не в Джоне.
|
|
– Я... Извините, – произнесла Иззи. – Я не хотела грубить.
Пока она говорила, в ее мыслях звучали слова Джона, сказанные перед расставанием: «Будь осторожна, Изабель». Но как он догадался?
Гневное выражение исчезло с лица Рашкина, но только после видимых усилий с его стороны. Теперь его взгляд был всего лишь строгим, но Иззи не могла успокоиться. Чтобы скрыть дрожь в руках, ей пришлось засунуть их и карманы.
– Помнишь, я говорил тебе об ангелах и чудовищах? – прозвучал вопрос Рашкина.
– Да, – кивнула Иззи. – Но разве это имеет отопление к моей картине?
– Это имеет отношение ко всему на свете, – сказал Рашкин. – Пойдем присядем на диван.
Он увлек девушку к окну, через которое Иззи заметила его с улицы совсем недавно. Напряжение, сковавшее шею и плечи, стало понемногу отпускать. Иззи убедилась, что Рашкин намерен всего лишь поговорить. Перед тем как сесть, она с надеждой посмотрела на тротуар, но Джон давно ушел. Рашкин, даже если и заметил ее взгляд, никак на это не отреагировал.
– Древние эллины, – заговорил он, – кроме всего прочего верили еще и в Сад Муз.
– Кто это? – спросила Иззи.
Несмотря на всё свое нежелание перебивать учителя, она хотела убедиться, что понимает, о чем он говорит. Прежде нередко случалось, что цепь рассуждений Рашкина ускользала от нее, и после разговора в голове была еще большая неразбериха, чем до его начала. Рашкин, казалось, даже не заметил, что его прервали.
– Греки. Сами они никогда не употребляли это слово. Оно пришло вместе с норманнскими завоевателями. Греки считали себя потомками Эллина, сына Девкалиона, греческого Ноя. Он управлял своим ковчегом и высадил пассажиров на горе Парнас. Таким образом они попали в самое сердце Сада Муз – обители Аполлона. Сейчас никто не может оценить правдоподобности этой древней легенды, но эллины верили, что в мире присутствуют божества, каждое из которых происходит из этого священного сада.
|
|
– Что‑то вроде рая? – предположила Иззи. Рашкин покачал головой:
– Из этого сада никого не изгоняли. Его обитатели были вольны свободно приходить и уходить, общаться с внешним миром. Мы могли бы назвать их духами, и эллины считали, что они некоторым образом управляют всеми многочисленными аспектами нашей жизни. На каждой городской улице, на каждой горе, в реке, в дереве обитает свой дух, с которым мы можем общаться. И каждое человеческое проявление тоже имеет своего покровителя среди духов.
Несмотря на небольшой запас сведений по греческой мифологии, намного уступавший познаниям Рашкина, Иззи понимала его рассуждения. Пока.
– При помощи различных искусств, – продолжал Рашкин, – древние греки могли вызывать духов. Их присутствие считалось величайшим благословением – такой вывод можно сделать из творческого наследия эллинов. Но вместе с тем духи были повинны и в самых кровопролитных войнах между греками и персами, что в итоге привело к упадку культуры. Окончательно этот процесс стал очевиден после войны против лакедемонян, тебе они, вероятно, известны как спартанцы.
Иззи кивнула в знак согласия. Она читала о Спарте, но никогда не могла согласиться с целесообразностью применения в жизни таких суровых законов.
|
|
– Падению греков предшествовала эра расцвета культуры, – продолжал Рашкин. – Во всех видах искусств от гениального творчества до торговли предметами роскоши, которая тоже была возведена в ранг искусства, наблюдалось уникальное единство вдохновения и техники. В истории человечества это встречалось не так уж часто.
– И у нас... это то же самое? – спросила Иззи.
Жизнь на Уотерхауз‑стрит, где с конца шестидесятых годов процветали различные виды творчества, навела ее на мысль о сходстве с расцветом культуры в Греции. Но Рашкин отрицательно покачал головой.
– Нет. Я сорок лет ждал встречи с человеком, который смог бы овладеть этим даром и пользоваться им. Может пройти еще сорок лет, даже больше, прежде чем найдется еще одна такая личность. Но это будет уже твоя проблема, а не моя.
– Моя проблема?
– Да, наступит время, и тебе придется передавать кому‑то полученные от меня знания.
Иззи пока не задумывалась над перспективой учить кого бы то ни было, но тем не менее она несколько нерешительно кивнула в знак согласия. Рашкин ответил ей долгим, изучающим взглядом, а потом продолжил свой рассказ:
– Теперь ты понимаешь, что мы должны соблюдать величайшую осторожность, когда при помощи нашего творчества призываем духов в этот мир.
«Совсем нет», – подумала Иззи, тряхнув головой, словно пытаясь расставить все мысли по местам.
– Простите, – произнесла она вслух. – Но я не поняла. Какое отношение имеют древние греки, или эллины, как вы их называете, и их вера к нашему творчеству?
– Они, так же как и мы, заключили соглашение с духами, – пояснил Рашкин. – Подобно эллинам, мы при помощи творчества связаны с миром духов; если их устраивает наше толкование какого‑то образа, они могут пересечь грань, отделяющую их мир от нашей реальности.
– Вы говорите о настоящих... О ком? О привидениях? О духах?
– Да, – терпеливо ответил Рашкин. – Об ангелах и чудовищах. В случае их появления в нашем мире они могут принести с собой как величайшее благо, так и абсолютное зло.
– Пожалуйста, не обижайтесь, – беспокойно произнесла Иззи.
Ее волнение настолько возросло, что во рту пересохло, и ей пришлось пару раз сглотнуть, чтобы снова заговорить.
– Но мне очень трудно поверить во всё это, – решилась признаться она.
– Когда мне в свое время объясняли эти факты, я думал точно так же.
– Прекрасно.
– Но ведь ты и сама уже чувствуешь, как в твоих картинах рождается дух, не так ли? – продолжал Рашкин. – Ты испытываешь ощущение связи с каким‑то потусторонним миром, с неведомым пространством. Попробуй для удобства считать его Садом Муз. Я знаю, что ты погружаешься в него, а возвращаясь, обладаешь большей силой в своих руках... Эта сила уже не зависит от тебя или твоей работы за мольбертом.
– Да... я ощущала нечто подобное, – осторожно согласилась Иззи.
– Тогда поверь мне и в следующем вопросе. Как только я заметил это воплощение духа, увидел, что он заговорил с тобой на дорожке под окнами мастерской, я сразу же понял, что он намерен причинить тебе вред. Не могу предсказать, что именно он предпримет. Он может попытаться сделать это сегодня или в следующем году, но наверняка постарается тебе навредить. Это я могу гарантировать.
– И что же мне теперь делать?
– Ты должна избегать его общества.
– Это то, с чего вы начали. – Рашкин кивнул:
– И еще необходимо уничтожить полотно. Он не умрет, по крайней мере сразу после этого. Но именно картина связывает его с нашим миром. Если картина исчезнет, он вернется туда, откуда пришел, и угроза исчезнет вместе с ним.
Раскрыв рот от удивления, Иззи смотрела на своего учителя. В памяти всплыл недавний сон: обожженные и обескровленные останки среди обрывков полотен, и к горлу подступила тошнота.
– Вы... вы не можете требовать этого всерьез.
– Я серьезен как никогда.
– Это исключено, – тряхнула головой Иззи. – Никогда. Я не стану уничтожать картину из‑за какой‑то безумной истории.
Она была так расстроена, что уже не боялась неконтролируемой ярости со стороны художника. Но Рашкин только понимающе кивнул, словно соглашаясь с ее точкой зрения. Это спокойствие показалось Иззи неестественным.
– Выбор за тобой, – сказал он. – Ни я, никто другой не сможет тебя заставить. Только ты должна принять решение, и только тебе дана возможность отослать духа обратно.
– Что ж, я рада, что в этом мы пришли к согласию, потому что, если вы хоть на мгновение подумали...
– Придет время, и ты вспомнишь этот разговор, – так же как и я после беседы со своим учителем, – тогда ты сделаешь то, что необходимо сделать.
– Да, этот разговор я никогда не забуду, – сказала Иззи.
– Прекрасно. Я считаю, что сегодня утром тебе не стоит браться за кисть. Наверно, для тебя будет полезнее спокойно обдумать нашу беседу где‑нибудь в другом месте.
Иззи поднялась с дивана и с тревогой оглянулась на Рашкина:
– Я... я хочу взять с собой эту картину.
– Ты вправе сама принимать решения, – ответил Рашкин, не теряя спокойствия. – Я не буду тебя останавливать. Не забывай, мне уже пришлось через это пройти: радость творчества, встреча с обитателем потустороннего мира, неверие в реальность его существования; а потом осознание опасности со стороны этих духов как для меня самого, так и для мира, так сильно мною любимого. Я должен был уничтожить полотна, чтобы отправить назад вызванных ими чудовищ. Каждый раз мое сердце разрывалось на части. Когда это произошло впервые, я чуть не опоздал и только чудом спасся от смерти и успел уничтожить картину. Мне остается только молиться, чтобы ты избежала подобной ситуации.
– Да, конечно, – произнесла Иззи. – Как вам будет угодно.
– Пойми, пожалуйста, – продолжал Рашкин. – В этом нет твоей вины. Никто не вправе упрекнуть тебя за появление подобных существ. Это может случиться с каждым из нас и в любой момент. Но поскольку только у нас есть такая способность, именно мы несем ответственность за своевременное избавление от чудовищ, появившихся в мире вследствие необдуманных действий.
Иззи кивнула головой, но не в знак согласия, а чтобы дать понять, что услышала его напутствие. Потом она подняла свой рюкзак и накинула куртку. Полотно с «Сильным духом» всё еще было влажным, но Иззи всё же сняла его с мольберта и направилась к двери.
– Завтра будем заниматься как обычно, – сказал Рашкин. – Мы больше не станем возвращаться к этой теме, пока ты сама не захочешь.
Иззи снова ограничилась кивком. Сейчас она сильно сомневалась, вернется ли когда‑нибудь в студию. Разве что в сопровождении пары крепких парней, способных защитить ее от нападок явно выжившего из ума Рашкина, пока она будет забирать оставшиеся полотна.
– Хорошо, – ответила она вслух и открыла дверь. Рашкин только печально улыбнулся.
– Будь осторожна, Изабель, – сказал он на прощание.
От этих слов по спине Иззи пробежал холодок: точно таким же предупреждением Джон напутствовал ее несколько часов назад. Она оглянулась на поникшую фигуру своего наставника, всё еще сидевшего на диване у окна, потом перевела взгляд на полотно в своих руках. Кому из них верить? Кого бояться? Несмотря на всю таинственность, Джон не казался ей опасным. А Рашкин бросался на нее с кулаками.
– Я постараюсь, – ответила она и закрыла за собой дверь.
Очень осторожно, чтобы не повредить непросохшее полотно, Иззи спустилась по лестнице.
XIII
Иззи ожидала, что при ее появлении в ресторане Джон встанет со своего места. Чувствуя легкое разочарование, она с трудом разглядела его в одной из самых дальних кабинок. Но Джон тут же поднял руку и помахал в знак приветствия, и девушка направилась вглубь помещения. Теперь на Джоне была надета еще и джинсовая куртка с фланелевой подкладкой, которая, по мнению Иззи, вряд ли могла защитить его от холода. Но всё же так было лучше, чем ходить в футболке с короткими рукавами, к тому же новая одежда явно шла ему.
– Я была не совсем уверена, что ты придешь, – сказала Иззи, усаживаясь за столик напротив Джона.
– Я всегда держу слово, – ответил он. – Мои обещания – единственная ценность, которая имеет какое‑то значение. И я не беру на себя напрасных обязательств.
– Весьма похвально, сэр, – улыбнулась Иззи.
– Это истинная правда, – заверил ее Джон и улыбнулся в ответ.
Иззи сняла свою куртку и отвернулась, чтобы повесить ее на угол кабинки, а когда повернулась обратно, обнаружила на столе десятидолларовую банкноту.
– Что это? – спросила она.
– Твои деньги. После нашей утренней встречи я нашел кое‑какую работу, и заработанного мне хватило, чтобы купить куртку.
– Это здорово. Надеюсь, ты не заплатил лишнего?
– Восемь долларов, это не много?
– Ты смеешься надо мной? – Джон качнул головой:
– Я пошел в тот магазин на Ли‑стрит, о котором ты рассказала.
– Я бы сказала, что это дешево, тебе повезло.
В ответ Джон только пожал плечами, а Иззи задалась вопросом: действительно ли его совершенно не интересуют деньги, или он просто не хочет о них говорить? Наверно, и то и другое, решила она.
– Ну, что мы будем есть? – спросила она, открывая меню.
– Я бы хотел только черный кофе, – сказал Джон. Поверх меню Иззи посмотрела ему в глаза.
– Послушай, если от твоего заработка ничего не осталось, я могла бы...
– Нет, деньги у меня еще не закончились. Просто я поздно пообедал и теперь слишком сыт, чтобы есть снова.
– Ну, если ты отказываешься...
Иззи заказала себе суп дня – из цветной капусты – и добавила к нему французское жаркое. И еще кофе со сливками и сахаром, а поскольку Джон не воспользовался поданными ему сливками, вылила и его порцию в свою чашку. В ожидании заказанных Иззи блюд они оба сидели молча, но тишина не была уютной, как с Кэти или с кем‑то еще из друзей. Иззи пока была не настолько хорошо знакома с Джоном, чтобы расслабиться в его присутствии, а тот факт, что он был поразительно похож на портрет, написанный до их первой встречи, только добавлял нервозности.
– Итак, ты – индеец, – произнесла Иззи, чтобы прервать затянувшееся молчание. Джон улыбнулся, в его темных глазах появилось веселье, и она пожалела, что открыла рот. Как ей могло прийти в голову спросить об этом? Конечно же он индеец.
– Я хотела сказать – коренной американец, – попыталась она исправить свою ошибку, но веселье в его взгляде не исчезло. – А как вы сами себя называете?
– Кикаха. На нашем языке это означает «народ». Если бы мне надо было представиться кому‑то из соплеменников, я бы сказал, что я – Мизаун Кинни‑кинник из тудема Монг.
– Ты говорил, что тебя зовут Джон.
– Это имя не хуже других подходит к данному месту.
– То есть Мизаун с языка кикаха переводится как Джон?
– Нет. Мое имя означает Чертополох на Душистом Лугу. Для моей матери роды проходили очень тяжело, но она рассказывала, что в младенчестве у меня было ангельское лицо.
«Но не теперь», – подумала Иззи. В суровых чертах его смуглого лица не сохранилось ничего от милого мальчика.
– А Монг? – продолжала она. – Это что? Ваш тотем?
– Не совсем так, – покачал головой Джон. – В переводе с языка кикаха тудем означает клан, но, думаю, можно употребить и слово «тотем» в том смысле, в котором вы его понимаете. Мой клан посвящен гагаре.
Иззи попыталась сдержать смех, но не смогла.
– Я понимаю, – улыбнулся в ответ Джон. – Большинство полагает, что тотемами могут быть орлы, волки или медведи, но в каждом существе есть что‑то хорошее, и мы гордимся принадлежностью к клану черной утки или лягушки. Или гагары.
– На самом деле, это очень красивая птица, – согласилась Иззи, познакомившаяся с этими пернатыми еще в то время, когда жила на ферме острова Рен. – А Монг – хорошее имя для нее, оно звучит не так глупо.
– Для моего народа гагара олицетворяет преданность, но никак не глупость. Но я не могу быть объективным в этом вопросе.
– Хочешь, я буду называть тебя не Джоном, а Мизауном?
– Не стоит, Джон вполне подойдет.
– Твое настоящее имя тоже звучит прекрасно.
– Так же как и Изабель.
– Но оно ничего не означает, – возразила Иззи, внезапно покраснев.
– Это не так. Твое имя происходит от Елизаветы, что означает «посвященная Богу».
Иззи недовольно поморщилась.
– Ну, если ты не религиозна, – продолжал Джон, – тогда считай, что ты связана с высшими силами, наблюдающими за нашим миром. В этом нет ничего плохого.
Иззи недовольно тряхнула головой.
– И еще имя Изабель связано с именем Иза, что означает «с железной волей».
– Грандиозно, – поразилась Иззи. – Но именно железной воли мне очень не хватает. – Разговор об именах напомнил ей о предыдущей встрече. – А откуда ты узнал, как меня зовут?
– Я кого‑то спросил, уже не помню, кого именно. Ну вот всё и объяснилось.
В этот момент официантка принесла заказ, и разговор перешел на другую тему. Иззи чувствовала себя немного неловко оттого, что она ела, а Джон только потягивал свой кофе. Но он снова заверил ее, что не голоден, и девушка успокоилась. К тому времени Иззи здорово проголодалась. За весь день она съела только булочку по пути на занятия в университет.
– О чем ты говорила вчера вечером? – спросил Джон, как только Иззи закончила есть. – О каком неподходящем времени для знакомства?
Иззи внимательно посмотрела на своего собеседника:
– Ты и в самом деле не знаешь, о чем шла речь?
Джон только покачал головой, и она рассказала ему о нападении на Рашель.
– Удивительно, что ты ничего не слышал об этом случае, – сказала она в заключение. – Все газеты писали о происшествии, и все вокруг обсуждали эту тему.
– До вчерашнего вечера меня не было в городе, – ответил Джон.
– Разве не ужасно то, что произошло с Рашель? Вот почему ты так напугал меня, когда появился из темноты. Я совершенно не видела твоего лица и не знала, что подумать.
– Это несправедливо, – произнес Джон.
В первый момент Иззи показалось, что он имеет в виду вечер их встречи, но, прежде чем она успела открыть рот, чтобы заверить, что он просто неправильно выбрал время, Джон снова заговорил:
– Самое страшное – это лишить мужчину или женщину права сделать собственный выбор. Без свободы воли мы – ничто. Рабы. Вещи, и ничего более.
– Я согласна, – сказала Иззи. – Да и кто бы мог возразить? Но...
– Но что?
– А что ты скажешь об охоте на животных? Ведь это древний обычай твоего народа. Но сами животные, будь у них выбор, не согласились бы на смерть.
– Нет, – улыбнулся Джон. – Но давным‑давно мы заключили договор с обитателями лесов. Мы берем только самое необходимое, и ничего сверх этого. И мы делаем это с уважением. Мы не боимся предстать перед духами своих жертв, когда настанет время всем вместе собраться в Эпангишимуке.
– Где‑где?
– В обители духов далеко на западе, куда все мы уходим, когда колесо нашей жизни сделает последний оборот. – В его глазах снова мелькнуло веселье, но на этот раз в нем ощущался оттенок насмешки. – Ты наверняка слышала об этом – «счастливые охотничьи угодья».
– Догадываюсь, что тебе до смерти надоели бесконечные разговоры о вашей культуре с людьми, которые ничего в ней не понимают.
– Не совсем. У нас нет исключительного права на духовную просвещенность, да и многие из наших соплеменников не придерживаются древних обычаев, но, по‑моему, наше отношение к окружающей природе может научить остальных жить в гармонии со своей землей. Не стоит забывать, что мы тоже далеки от совершенства. Наши люди медленнее представителей других народов приспосабливаются к тесным городам. Но мы не были ни кровожадными язычниками, какими нас представляли первые европейцы, пришедшие на наши земли, ни благородными дикарями. Мы были просто народом, со своими обычаями и верой, не больше, но и не меньше.
– Хотелось бы, чтобы другие люди тоже так думали, – сказала Иззи. – Тогда несчастье, постигшее Рашель, никогда бы не произошло.
– Те, кто на нее напал, получат по заслугам, – заверил ее Джон. – Это я могу тебе обещать.
В нем что‑то изменилось. Ожесточившееся лицо и угрюмые нотки, прозвучавшие в голосе, так испугали Иззи, что она едва смогла сдержать дрожь. В тот момент казалось, что Джон ее не замечает. Он устремил взгляд в невидимую даль, словно наблюдая за актом возмездия.
– Совершив преступление, – продолжал Джон, – они вступили на тропу, где кара неминуема.
Иззи хотелось, чтобы Джон как можно скорее вернулся к ней из этого устрашающего состояния. Ей совсем не нравилась темная сторона его личности, так неожиданно проявившаяся в результате их разговора. В памяти девушки всплыли слова и предостережения Рашкина, утверждавшего, что Джон является носителем зла. Но не успела она испугаться по‑настоящему, как взгляд Джона сфокусировался на ее лице, и индеец улыбнулся.
– Такова вера моего народа, – сказал он. Иззи поразилась, насколько благотворно подействовало на нее преображение Джона.
– Кстати, о вере, – заговорила она. – Рашкин, тот человек, у которого я учусь живописи, считает, что я тебя создала.
Сейчас это утверждение казалось ей забавным, и Иззи решила таким образом разрядить обстановку и заставить собеседника немного развеселиться. Но Джон даже не улыбнулся. Он просто вопросительно поднял брови.
– Учитель утверждает, что я создала тебя при помощи картины, – объяснила Иззи. – Нет, не так. Он говорил, что мое творчество выстроило путь, по которому ты явился из неведомого мира. Он полагает, что ты наблюдал за моей работой, а когда убедился, что тебе нравится изображение, пересек черту.
Джон рассмеялся, и девушка решила, что сделала правильный ход. Ей пришлось выставить себя дурочкой, но она смогла исправить настроение Джона.
– Он пытался тебя дурачить? – спросил Джон.
– Нет, – покачала головой Иззи. – Он казался абсолютно серьезным. – Она на секунду заколебалась, но всё же решила продолжить: – Он даже предостерегал меня от встречи с тобой. Говорил, что ты несешь в себе зло, что я должна уничтожить полотно и тем самым заставить тебя уйти обратно.
Джон нахмурился, и все признаки веселья исчезли с его лица.
– Иначе он и не мог сказать.
– Ты знаком с Рашкиным? – поразилась Иззи.
– Я знаю этот тип людей. Они избегают внешнего мира, но наблюдают за всеми остальными и берут от них и от нас всё, что им необходимо.
– Нет, ты неверно судишь о нем, – возразила Иззи. – Рашкин – блестящий художник.
– Не думаю. Настоящие художники живут в этом мире и черпают в нем свое вдохновение. Эти два понятия неразделимы – объекты и те, кто их изображает. Они возвращают миру даже больше, чем взяли у него.
– Он не кажется отшельником, – заметила Иззи, вспоминая свою первую встречу с Рашкиным.
– Да, конечно, – ответил Джон. – Они выходят наружу, чтобы наблюдать. Чтобы найти подходящий объект и заточить его в плен при помощи своего искусства. Но не для того, чтобы принимать участие в жизни общества. Что он отдает взамен?
«Меня, – подумала Иззи; ведь насколько ей было известно, Рашкин больше ничего не сделал для этого мира. – Он учит меня. Но он не выставляет своих картин и, по его собственным словам, не любит выходить из дома и разговаривать с людьми».
– Не можешь ничего ответить? – спросил Джон.
– Да, он необщительный, это правда, – согласилась Иззи. – Но своим творчеством он приобщил к искусству множество людей, так что нельзя сказать, что он ничего не отдает миру. Я даже не могу перечислить всех, кто решил заняться живописью в той или иной степени благодаря его работам.
Джон пренебрежительно пожал плечами:
– Если он и сделал что‑то хорошее, то только случайно.
Такая реакция на казавшуюся Иззи забавной историю повергла ее в уныние. И, что еще хуже, теперь она не могла не думать о предостережениях Рашкина. Против своей воли последние двадцать минут она только и делала, что изучала Джона, словно пытаясь различить на нем следы своей кисти.
Внезапно она наклонилась вперед, чтобы присмотреться повнимательнее. Джон с нескрываемым любопытством выдержал ее пристальный взгляд, но ничего не сказал.
– Ты настоящий? – неожиданно для себя спросила Иззи то ли в шутку, то ли всерьез.
Джон наклонился над столом ей навстречу. Он обнял ее за шею обеими руками, привлек к себе и поцеловал, так, как никто до сих пор не целовал Иззи. В мягком прикосновении его губ чувствовалась нежность и настойчивость; он полностью отдался поцелую, всё его внимание было посвящено Иззи и слиянию их губ. Иззи показалось, что она плывет по волнам внезапно сгустившегося воздуха.
– А ты как думаешь? – спросил Джон, наконец выпрямившись.
Иззи глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Она не могла сдержать улыбки, появившейся на губах. И не хотела.
– Я думаю, это неважно, – сказала она. – Это совсем неважно.
После чего она сама потянулась к Джону, чтобы поцеловать его.
XIV
Ньюфорд, ноябрь 1974‑го
На следующий день и в пятницу Иззи не ходила в мастерскую Рашкина, но в понедельник уже не смогла преодолеть желание вернуться. Все ее инструменты и краски остались там, так же как и все полотна. Несмотря на странности Рашкина, за несколько месяцев его уроков она узнала больше, чем за несколько лет самостоятельной работы. Если он предпочитает верить, что персонажи картин способны появляться в реальной жизни и влиять на своих создателей, пусть верит. Она не поддастся его эксцентричным выходкам и будет продолжать обучение. Парочка странных идей не сможет перевесить ценность уже полученных знаний и тех, что она еще получит от знаменитого художника.
И всё же она нервничала, поднимаясь в студию. Но не из‑за того, что боялась возобновления странной дискуссии, и не из‑за желания Рашкина уничтожить некоторые из ее полотен; Иззи пугали припадки его бешеной ярости. С того ужасного дня в декабре прошлого года Рашкин держал слово и больше ни разу не пытался ее ударить, но и сама Иззи старалась ему не противоречить, зная, что тем самым может спровоцировать новое нападение.
В этот понедельник, когда она вновь пришла в студию, Рашкин снова сдержал свое слово. Он больше не возвращался к опасной теме. Несколько недель подряд он говорил исключительно о живописи; все остальные разговоры возникали только благодаря самой Иззи. Так что она даже стала забывать о мнении Рашкина по поводу появления Джона.
Но именно Джон напомнил ей об этом.
– Сделай мне одолжение, Изабель, – попросил он, когда Иззи пыталась решить, где хранить полотно с его портретом. – Выбери для него надежное место.
До сих пор картина находилась в ее спальне, но комната была настолько маленькой и заполненной вещами, что Иззи постоянно боялась случайно повредить полотно, уронив что‑нибудь на картину или задев ее ногой в темноте по дороге в ванную. Для маленькой комнаты картина была слишком большой, кроме того, Иззи казалось странным держать у себя в спальне портрет своего приятеля.
– Что ты имеешь в виду? – спросила его Иззи. – Я полагала, что ты не придал значения рассказам Рашкина.
Джон криво улыбнулся в ответ.
– Мне нравится эта картина, – пояснил он. – А в осторожности ведь нет ничего плохого, не так ли?
Вот и всё, что он сказал по этому поводу. А когда Иззи попыталась его разговорить, он просто сменил тему. Джон очень хорошо умел это делать. Всегда, когда их беседы касались нежелательных для него тем, он так искусно уводил их в сторону, что Иззи только дома, в постели, а иногда и на следующий день за мольбертом вспоминала, что не получила прямого ответа на свой вопрос.
Джону нравилось поддерживать некую таинственность во всём, что касалось его лично, и ей оставалось только смириться с его странностями. Она узнала, что Джон живет у своей тетки, которая «не очень‑то доверяет белым девушкам»; что он перебивается случайными заработками; что у него почти никогда нет аппетита; что он постоянно стремится узнать что‑то новое и никогда не скучает, а потому Иззи тоже не приходилось скучать в его компании; что у Джона имеется неиссякаемый запас историй о своих соплеменниках и о нем самом, но в этих рассказах он никогда не касался своей юности, когда, по его словам, ему пришлось несладко.