Когда мсье Президента ввели в мой кабинет, я прежде всего извинился за то, что оторвал его от гостей, а затем сказал, что пригласил его обсудить проблему туннеля. Он возразил и выразил настойчивое желание сначала поговорить о другом.
– Прежде всего, господин премьер‑министр, мне бы хотелось урегулировать глупое недоразумение. О маленьком щенке, которого я собираюсь завтра презентовать Ее Величеству в качестве ответного подарка.
Значит, им все‑таки удалось провести его сюда контрабандой!
– Мсье президент, – максимально твердым тоном произнес я. – Прошу меня извинить, но поймите меня правильно. Я не могу просить королеву нарушить закон!
Он мило улыбнулся.
– Помилуй бог! Я совершенно не хочу, чтобы королева нарушала закон. Я всего лишь прошу господина премьер‑министра постараться его обойти.
Я еще раз извинился, на этот раз формально, и снова сказал нет. На его лице появилось выражение великолепного, но обиженного достоинства.
– Господин премьер‑министр, если французский народ когда‑либо узнает об этом «отказе», они примут его за национальное оскорбление, за пощечину всей нации!
Как будто в том, что они узнают, могут быть какие‑либо сомнения! Лично мне кажется, что французы (в отличие от британцев) обладают несравненно большим чувством здравого смысла, чем их лидеры, и не будут делать неверных выводов.
После чего мы наконец‑то вернулись к проблеме туннеля. Причем президент сразу же попытался воспользоваться преимуществом, которое, как ему казалось, должно помочь выиграть битву.
– Что касается туннеля, господин премьер‑министр, – многозначительно начал он, – то вы ставите меня в крайне трудное положение. Французский народ никогда не смирится с еще одной пощечиной! А вы отвергаете наше более чем разумное предложение распространить французскую юрисдикцию до, но не включая, Дувра. Кроме того, остается еще один важный вопрос: какой язык должен быть первым в надписях?
Я подошел к своему письменному столу, якобы для того, чтобы взять листок бумаги и ручку, незаметно опустил свою руку под крышку и нажал на секретную кнопку. Хамфри медлил самым возмутительным образом.
– Э‑э‑э… по‑моему, будет вполне справедливым, если на одной половине надписей первым будет французский, а на другой – английский, разве нет?
– Справедливым, да, но не логичным.
– А что, логика имеет такое значение? – поинтересовался я.
– А что, карантин имеет такое значение? – в свою очередь поинтересовался он.
– Конечно же имеет, – решительно заявил я. – Британия – единственная европейская страна, где не было случаев бешенства.
В кабинет, не постучавшись, влетел Хамфри. В руках у него была толстая папка.
– Мсье президент, ради бога, простите меня… Господин премьер‑министр, мне кажется, вы должны ознакомиться вот с этим документом. Это срочно. – И он протянул мне тоненькое досье.
Я сел за стол, открыл досье. Затем, пробежав глазами первый абзац, воскликнул:
– Не может быть! – и бросил на мсье президента осуждающий взгляд. Он, естественно, не имея понятия о чем идет речь, бросил на меня удивленный взгляд. Я же продолжил читать, намеренно держа его в напряжении. Затем поднялся и бросил на него обвиняющий взгляд.
– Мсье президент, боюсь, мне потребуются ваши разъяснения. Вот, ознакомьтесь, пожалуйста. – И я протянул ему досье, полное конкретных доказательств о намерении французов организовать террористическую акцию со взрывом. Он внимательно прочитал текст, но лицо его оставалось совершенно бесстрастным.
– Надеюсь, мне не придется объяснять всю серьезность подобного действия? – заявил я, искренне надеясь, что придется.
К сожалению, все‑таки не пришлось. Он медленно поднял голову.
– Господин премьер‑министр, я глубоко сожалею об этом в высшей степени печальном инциденте и должен просить вас поверить, что лично мне ничего об этом не было известно.
Возможно, и не было, но снимать его с крючка я не собирался. Во всяком случае, пока. Точно так же на моем месте, несомненно, поступил бы и он.
– Это является очевидной попыткой наших гостей обмануть правительство Ее Величества. Кроме того, это включает в себя серьезное нарушение закона, выразившееся в тайном, несанкционированном ввозе в Соединенное королевство взрывчатых веществ.
– Господин премьер‑министр, для вас, очевидно, не секрет, что французское правительство никогда не знает, чем занимается французская служба безопасности, – вполне резонно заявил он.
– Вы хотите сказать, что не несете ответственности за их деяния?
Оказывается, это совсем не то, что он хотел сказать. Отрицать свою ответственность было бы просто нелепо.
– Нет, конечно, но… если эти свидетельства достоверны, то вынужден просить вас принять мое глубочайшее сожаление.
Достоверность была без труда подтверждена, но затем секретарь Кабинета нанес ему нокаутирующий удар.
– Простите, мсье президент, но это ставит господина премьер‑министра в очень сложное положение в отношении вопроса о ламаншском туннеле.
– Да, когда новости об этом взрывном устройстве появятся в прессе, британцы вряд ли согласятся на какие‑либо уступки, – подтвердил я.
– Они будут вынуждены все время думать, достаточно ли безопасно через него проезжать! – достаточно внятно пробурчал Хамфри.
– А вдруг там будет полным полно официальных французских бомб, – для надежности добавил я.
Мы с мсье президентом внимательно посмотрели друг на друга. Он продолжал молчать. Очевидно, ожидая продолжения. Теперь мяч был на моей стороне.
– Хотя, – для видимости немного подумав, предложил я, – в интересах англо‑французской дружбы мы, конечно, могли бы забыть о преступлении ваших сотрудников безопасности.
Он тут же предложил мне готовый компромисс, так сказать, встретиться на полпути. В буквальном смысле слова!
– Что ж, полагаю, мы… мы могли бы найти общий язык в отношении суверенитета. Каждой стороне – по полпути в туннеле.
Секретарь Кабинета демонстративно записал это.
Довольно кивнув, я сказал:
– Нам бы хотелось, чтобы в половине соответствующих надписей английский язык был первым. А также, что еще важнее, чтобы торжественная церемония открытия состоялась через два месяца. Сначала в Дувре, затем в Кале.
– По‑моему, идея просто превосходна, – произнес президент, широко улыбнувшись. – Лучшего выражения тепла и взаимодоверия между нашими двумя странами и не придумать.
Мы все обменялись дружескими рукопожатиями.
– Хамфри, подготовьте проект коммюнике и покажите его нам во время похорон, – распорядился я. – И проследите за тем, чтобы пресса ничего не узнала о взрывном устройстве. Равно как и о щенке Лабрадора. Ведь если туда попадет одно из этих происшествий, – я бросил на президента многозначительный взгляд, – то за ним наверняка выплывет и другое, не так ли?
– Да, господин премьер‑министр, – согласился он и даже позволил себе изобразить некое подобие приветливой улыбки.
Теперь благодаря этому коммюнике и счастливой случайности этот день стал весьма успешным и по‑настоящему удачным днем!
Конфликт интересов
Октября
Чтение утренних газет не вызвало у меня ничего, кроме тихой депрессии. О чем я и не преминул пожаловаться своему главному личному секретарю, когда он после завтрака зашел ко мне в кабинет.
– Они все утверждают, что с тех пор, как я стал премьер‑министром, практически ничего не изменилось.
– Этим можно только гордиться, господин премьер‑министр, – одобрительно заметил он.
Конечно, можно считать это и комплиментом, но только с точки зрения государственного служащего.
– Сегодня успел просмотреть целых девять лондонских газет, и в восьми из них обо мне ни одного доброго слова!
– Значит, девятая наверное лучше? – утвердительно спросил Бернард, видимо, неверно истолковав подтекст моего утверждения.
– Девятая еще хуже! – Я горестно покачал головой. – В ней обо мне нет даже упоминания. Ни единого слова! (Для политиков дурная слава обычно намного предпочтительней, чем забвение. – Ред.)
Практически все газеты без исключения, в той или иной форме, называют меня балаболом. Увидев это, Бернард был поражен не меньше моего. (Честность, являясь несомненно существенной профессиональной чертой успешного личного секретаря, время от времени все‑таки должна подвергаться испытанию несвободой выражения мысли. – Ред.)
– Это просто невероятно! По мнению прессы, все мое руководство – это одна только риторика и ничего больше: я говорю, говорю, говорю, а конкретных дел как не было, так и нет. Но это же неправда! Во всех своих публичных выступлениях я неоднократно подчеркивал, что у нас уже проведено множество реформ по совершенствованию коммуникаций внутриправительственных связей, что мы обещаем кардинально изменить вектор развития, внести в него принципиально новые элементы, представить целиком и полностью иную философию управления и глубинные подвижки во всем социальном и политическом климате нашей страны.
Бернард согласно кивнул.
– Ну и что, собственно, происходит? – невинно спросил он.
– Как что? Конечно же, ничего! Во всяком случае, пока… Столь масштабные перемены требуют времени. Рим тоже построился не в один день.
На самом же деле этот последний взрыв поистине абсурдной критики спровоцирован не более чем идиотским слухом об очередном крупном скандале в Сити.
Поэтому, когда к нам присоединился секретарь Кабинета, я сообщил ему о своем твердом решении достойно ответить на критику прессы.
– Они требуют немедленных действий в отношении скандалов. Что ж, они их получат!
Мое сообщение Хамфри явно заинтересовало.
– Интересно, какие, господин премьер‑министр?
– Назначу кого‑нибудь, – ответил я и был искренне рад, что он не спросил меня, кого именно и для чего, поскольку мне самому еще ничего не было ясно. Более того, в этом мне практически наверняка понадобится его квалифицированная помощь.
Вместо этого он задал мне вопрос, которого я никак не ожидал.
– Господин премьер‑министр, когда вы приняли это важное решение?
– Сегодня утром, – не скрывая чувства гордости, ответил я. – Во время чтения утренних газет.
– А когда вы впервые подумали об этом? – Похоже, он собирался устроить мне учтивый, но, тем не менее, перекрестный допрос.
– Сегодня утром, – медленно протянул я, внезапно осознав, что подобная поспешность невольно заставляла меня выглядеть несколько глуповатым. – Во время чтения утренних газет.
– И как долго, позвольте спросить, вы взвешивали все «за» и «против»?
Господи, мой секретарь Кабинета изо всех сил пытается заставить меня почувствовать, что это решение было явно поспешным.
– Недолго, – вызывающим тоном ответил я. – Я решил быть решительным!
Очевидно, ему стало ясно, что мое решение, хотя и несколько поспешное, по сути было правильным, поскольку он тут же сменил тему. (Примечательный пример способности опытного политика искренне верить в то, во что он хотел верить, или в то, в чем он нуждался. – Ред.)
Бернард попытался меня утешить.
– Господин премьер‑министр, по‑моему, вы слишком близко к сердцу принимаете то, о чем узнаете из газет.
Я снисходительно улыбнулся. Как же мало он еще знает.
– Бернард! Высказывание такого рода может позволить себе только государственный служащий. Я вынужден считаться и с прессой, и с тем, что они пишут. Особенно накануне нашей партийной конференции. Сами по себе эти слухи о последнем скандале в Сити никуда не денутся.
Но Хамфри был, как всегда, непреклонен.
– Давайте не беспокоиться об этом, пока не появится нечто более конкретное, чем слухи… Господин премьер‑министр, позвольте мне ознакомить вас с повесткой заседания кабинета.
Что‑что, а это интересовало меня меньше всего.
– Ради всего святого, Хамфри! Газеты куда более важны. Особенно сейчас!
– При всем уважении к вам, господин премьер‑министр, – дерзко возразил Хамфри, явно рассерженный моим отказом ознакомиться с его глупой повесткой, – отнюдь не более. Единственный путь понять, что пишут газеты, – это никогда не забывать, что их главная задача всячески потворствовать предрассудкам своих читателей.
Секретарь Кабинета просто ничего не знает о газетах. Он – всего лишь государственный служащий, а я политик и, значит, знаю о них практически все. Просто обязан знать. Они способны либо сделать меня, либо сломать. Мне также точно известно, кто что читает. «Таймс» читают те, кто управляет страной. «Дейли миррор» те, кто думает, что управляют страной. «Гардиан» читают люди, которые считают, что именно они должны управлять страной. «Морнинг стар» (бывшее издание коммунистической партии Британии. – Ред.) читают те, кто уверен, что Британией должна управлять какая‑нибудь другая страна. «Индепендент» читают люди, которые не знают, кто именно управляет страной, но уверены, что делают они это совсем не так. «Дейли мейл» обычно читают жены тех, кто управляет страной. «Файненшл таймс» – люди, которые владеют страной. «Дейли экспресс» читают люди, которые полагают, что страна должна управляться так же, как она управлялась всегда. «Дейли телеграф» – те, кто до сих пор думают, что это по‑прежнему их страна. А читателей «Сан» совершенно не интересует, кто именно управляет страной, лишь бы у нее были достаточно большие сиськи.
(Тексты этих, по‑своему, критических замечаний в адрес лондонских газет были обнаружены в Номере 10 на Даунинг‑стрит практически сразу же после окончательного ухода Хэкера. – Ред.)
(Вскоре после приведенной выше беседы сэр Хамфри Эплби встретился с сэром Десмондом Глейзбруком, чтобы вместе пообедать у «Уиллера» на Фостер‑лейн. Этот ресторанчик удобно расположен в тени собора Св. Павла и известен широким расстоянием между столиками, каждый из которых находится в отделанной деревом кабине. Соответственно, здесь можно было относительно спокойно беседовать на деликатные темы, в силу чего со временем этот ресторанчик стал излюбленным местом для любителей пива из Сити.
Сэр Десмонд был старинным приятелем сэра Хамфри и в то время являлся председателем банка «Бартлетс», одного из центральных банков для деловых людей. – Ред.)
«Среда 3 октября
Встречался с Д. у „Уиллера“. Заказал рыбу по‑дуврски и пару бутылок „Поли Фюссе“, любимого вина Десмонда. Пригласил его, чтобы в спокойной обстановке обсудить дело банка „Филипс Беренсон“. К моему удивлению, Десмонд тоже собирался поговорить об этом. Он даже заметил, что подобные вещи выставляют нас не в самом приятном свете. Столь откровенного признания чудовищных подделок и краж со стороны его друзей из Сити лично мне от сэра Десмонда, признаться, слышать еще не доводилось.
Все, о чем прессе удалось пока узнать, – это о каком‑то инвестиционном банке, который сделал „плохие инвестиции“. Впрочем, он тут же весьма прозрачно намекнул, что это всего лишь верхушка айсберга. Они нарушили не только неписанные правила инсайдерской[55]торговли, о которых все сейчас знают, хотя пока еще боятся открыто признаться в этом, но и основополагающий закон Сити! (Если вы некомпетентны, то должны быть честным, если вы бесчестны, то должны быть умным. Объясняется это тем, что если вы честны, то парни соберутся и помогут вам, даже если вы допустили грубейший ляп при осуществлении какой‑либо сделки. И наоборот, если вы бесчестны, то до тех пор, пока вам удается приносить солидную прибыль, никто не будет задавать вам никаких вопросов. Идеальные работники Сити должны быть и честными, и умными, хотя таких, честно говоря, находится совсем немного. – Ред.)
Я попытался узнать, не нарушал ли банк „Филипс Беренсон“ закон. Глейзбрук был, как всегда, уклончив и только заметил, что не стал бы называть это именно так. Лично мне эти слова сказали практически все.
Затем я задал ему несколько специальных вопросов:
1) Переводило ли руководство „Филипс Беренсон“ деньги акционеров в свои собственные компании?
2) Занимались ли они налоговым мошенничеством?
3) Имели ли место переводы капитала в компании Лихтенштейна?
4) Насколько велики масштабы взяточничества?
Ответы Десмонда звучали еще более уклончиво, хотя и были предельно ясны из подтекста. Отвечая на вопрос 1, он честно признал, что это действительно случалось, но эти деньги вполне могли быть даны в долг с последующим возвратом. Впрочем, подобные возвраты пока еще не делались. Отвечая на вопрос 2, он согласился с тем, что „Филипс Беренсон“ использовал их собственную интерпретацию предписаний казначейства. По его мнению, кто‑то ведь должен их интерпретировать, тем более что собственная интерпретация казначейства далека от совершенства.
Что касается пункта 3, то указанные переводы капитала действительно имели место, но… „в относительно незначительных количествах“. И пункт 4 – ему на самом деле известно о неизвестных авансовых комиссионных официальным лицам иностранных правительств. (Принятое в Сити кодовое название для взяток. – Ред.)
И что же, интересно, разбудило спящую собаку? Банку „Филипс Беренсон“ грозит банкротство. Именно в такие моменты начинает иметь значение, нарушали ли они законы или нет. Теперь вся эта история, скорее всего, выплывет наружу.
По убеждению Десмонда, это дело необходимо замять. Меня это, признаться, весьма удивило. Оказывается, у него там свой интерес. До сегодняшнего дня я даже и не подозревал, что на гигантский „центральный“ банк способно хоть как‑то повлиять банкротство незначительного инвестиционного банка. Оказывается, „Бартлетс“ оказывал поддержку „Филипс Беренсон“ с размахом. По словам Глейзбрука, они „увязли“ в нем ни много ни мало, а на целых 400 миллионов фунтов.
В ходе беседы постепенно выяснилось, что в основе всей этой истории с продолжением лежали деньги богатых арабов. Они вложили их в „Бартлетс“ под 11%, и было бы глупо не одолжить эти деньги кому‑нибудь под 14%. Проблема заключалась лишь в том, что среди этих „кому‑нибудь“ было совсем немного таких, на кого можно было бы рассчитывать в смысле выплат под 14%.
Таким образом, одолжив деньги под 14% людям, которые, как оказалось, не в состоянии платить, „Бартлетс“ продолжал вкладывать в них все больше и больше денег, чтобы помочь их кредиторам удержаться на плаву. И, тем не менее, они все ниже и ниже опускались на дно.
Почему „Бартлетс“ (или Десмонд) не знали, что эти люди мошенники? Почему они не навели соответствующие справки? Задним умом их, конечно, легко понять: в Сити подобного рода расспросы просто не приняты. Все они казались вполне приличными парнями, поэтому к ним полностью относилось Правило приличного парня: приличные парни не проверяют приличных парней, чтобы убедиться в их приличности. К тому же, в этом не было совершенно никакого смысла: если они приличны, то это пустая трата времени, а если нет, то это становится ясным, когда в любом случае уже поздно.
В таком случае придется делать выбор:
(а) либо вы махнете на них рукой и потеряете все свои деньги,
(б) либо не делаете никаких волн и тем самым становитесь невольным соучастником преступления.
Поэтому – и мне полностью понятно, почему, – Десмонд Глейзбрук выбрал третий путь: а именно, продолжал делать вид, будто ему обо всем этом ничего не известно, тем самым давая возможность своему Совету директоров выйти из этой прискорбной истории достойными уважения людьми, которые стали жертвой бесстыдного обмана со стороны кучки прожженных мошенников. В конечном итоге приличные парни Сити поймут это правильно. Никто ведь из них, собственно, не возражает против того, чтобы кто‑то был мошенником. Вот против чего они возражают, так это когда люди узнают, что кто‑то мошенник. А еще хуже, когда люди узнают, что, оказывается, люди знали, что кто‑то мошенник.
Но это, в свою очередь, поднимает вполне законный вопрос. Эта ошибка стоила „Бартлетс“ 400 миллионов фунтов, так стоит ли незнание таких денег?
По мнению Глейзбрука, безусловно стоит. Незнание – это прежде всего безопасность, по меньшей мере, безопасность в смысле закона. Тем более что это не личные деньги членов Совета директоров банка!
Затем мы, отбросив в сторону различные мелочи, перешли к обсуждению возможных решений этой противоречивой проблемы. Глейзбрук считает, что есть только один ответ: „Филипс Беренсон“ должен быть спасен Английским банком! Но… тихо, без какой‑либо огласки. Тем самым мы сохраним все внутри семьи, а „Бартлетс“ сможет вернуть свои деньги.
Впрочем, в этом гладком сценарии имелась одна крошечная закавыка: „Бартлетс“ будет получать свои деньги не от официальных кредиторов, а из кармана налогоплательщиков. Но и это не является каким‑то непреодолимым препятствием, поскольку все будет зависеть от нового председателя Английского банка, который пока еще не назначен. К сожалению, по‑прежнему остается большая вероятность того, что ПМ назначит некоего Александра Джеймсона.
В Сити чуть ли не все категорически против Джеймсона. Основная причина – он слишком честен. Само по себе это, конечно, ровным счетом ничего не значит и не воспринимается как нечто фатальное, поскольку можно быть честным и при этом весьма преуспевать. Однако Джейсон идет еще дальше и совершает единственное непростительное в Сити преступление – он морализирует (то есть практически пытается положить конец бесчестности в других. – Ред.) и даже проводит периодические рейды по выявлению и искоренению подобных случаев. Но ведь, как совершенно справедливо отмечает Десмонд Глейзбрук, мир так работать просто не может!
Мы в Уайтхолле на себе испытали всю силу его вмешательства и морализирования. Он подготовил, честно говоря, „далеко не самый лучший“ отчет о разбазаривании денег и неэффективности работы госаппарата, включивший в себя 209 практических рекомендаций для проведения реформы. Специальному комитету потребовалось восемнадцать месяцев тяжелого труда, чтобы свести их количество к трем.
Десмонд хочет, чтобы Джеймсона остановили. Я целиком и полностью с ним согласен. Однако это будет нелегко. Предложение кандидата на пост председателя Английского банка является прерогативой казначейства. Но и допустить, чтобы он стоял у нас на пути, мы тоже не можем, поскольку дело не только в том, что придется испытать на себе банку „Филипс Беренсон“, если Джеймсон будет назначен. Он начнет свои любительские расследования в духе „а ля Шерлок Холмс“. Тогда неизбежно начнут всплывать самые различные непредсказуемые „мелочи“. Например, он может совершенно случайно раскрыть крупнейший скандал. Последует коллапс доверия. Фунт стерлингов может просто рухнуть на самое дно…
Конечно, для всех нас было бы куда лучше, если бы мы смогли взять и избавиться от всех этих негативных явлений, кто спорит! Но это не более чем наивный оптимизм. Несбыточная мечта. Журавль в небе. А вот тот факт, что Сити приносит Британии 6 миллиардов фунтов в год, – это реальность. Так стоит ли убивать курицу, которая несет золотые яйца? Убивать только потому, что несколько парней, не советуясь со своими акционерами, делают несколько одолжений нескольким другим парням, которые к тому же оказываются их добрыми друзьями.
Положить такому конец было бы правильно. Но не разумно. Последствия могут оказаться слишком разрушительными. Время для этого еще не пришло».
(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)
Октября
Наша партийная конференция уже практически на носу. Последние два дня совместно с Дороти Уэйнрайт, моим главным политическим советником, работаю над своей речью, в которой явно чего‑то не хватает.
Дороти начала было объяснять, что это всего лишь первый вариант, но я тут же прервал ее. Проблема не в этом, а в том, что в ней нет ровным счетом никакого позитива. Я указал ей на это, она пожала плечами.
– Ничего не удалось найти.
Слабо! Слабо и невнятно. Найти можно всегда. Если, конечно, знаешь, что искать. И даже если такого позитива все‑таки нет, значит, надо сделать так, чтобы негатив выглядел позитивом.
Например, всегда можно сказать пару добрых слов о здравоохранении. Упомянуть заботу о пожилых, женщинах, детях… Что‑то вроде этого. Короче говоря, всячески подчеркнуть, что здоровая нация – это наша главная цель!
– Стоит уплаченных денег? – предложила Дороти.
– Нет‑нет, такое говорить нельзя, – возразил я. – Про заоблачные цены у нас известно даже ребенку.
Тогда она, не задумываясь, предложила другой вариант.
– Мы тратим больше денег, чем когда‑либо ранее, чтобы сделать нашу систему здравоохранения самой лучшей в мире.
– Прекрасно! Это то, что надо.
Следующим был вопрос об обороне. В мои планы входило доложить членам конференции о сокращении оборонных расходов, однако заставить МО пойти на это мне, увы, пока еще не удалось. Слава богу, у Дороти уже была готова иная версия. Да, следует признать, она схватывает все на лету.
– Наше правительство не допустит, чтобы безопасность страны была поставлена под угрозу из‑за мелочного и совершенно неприемлемого крохоборства. – Великолепно! (Конечно же, Хэкер вряд ли бы поставил нацию под угрозу, объединив, скажем, три музыкальные школы вооруженных сил, хотя определенный смысл в этом, честно говоря, был. Зачем, например, иметь три отдельных музыкальных колледжа для армии, ВВС и флота? Насколько нам известно, специального военно‑морского способа играть на фаготе пока еще не изобрели. – Ред.)
Покончив с этим, мы занялись ЕЭС. Сложная, по‑настоящему запутанная проблема. Я не могу допустить никаких нападок на них, потому что для меня крайне важно получить соглашение о сокращении квот. Иначе все эти чертовы европейцы снова объединятся против меня.
– Нужно продемонстрировать самую искреннюю приверженность нашим друзьям в Европе, при этом оставаясь твердыми и последовательными в нашей непоколебимой решимости добиваться справедливого решения для Британии, – подсказала мне Дороти. Она просто великолепна!
Наконец дошла очередь до экономики, моей самой большой головной боли. Тут, как ни крути, вообще ничего хорошего. Одна только мысль о необходимости публично изображать хорошую мину при плохой игре приводила меня в отчаяние.
Дороти со свойственным ей оптимизмом постаралась меня утешить.
– Что‑нибудь да найдем, господин премьер‑министр.
Я спросил ее, следует ли ожидать очередных плохих новостей во время проведения нашей партийной конференции.
– Зачем спрашивать меня? Кажется, не мне, а вам на стол кладут секретные документы казначейства.
– Речь совсем не об этом, Дороти. – Я тяжело вздохнул. – Речь об этом чертовом банке «Филипс Беренсон».
– Ах, вот оно что, – совершенно нейтральным тоном произнесла она, ухитряясь при этом выглядеть такой же свеженькой и обаятельной, как всегда – изящная, невозмутимая и мудрая блондинка. Один ее вид невольно заставляет меня искренне сожалеть, что в детстве у меня не было нянюшки.
– Ну и какие мысли у вас все это вызывает? – спросил я, усилием воли отогнав от себя неожиданное наваждение.
– Никаких, кроме подозрения.
– Интересно, почему?
– Потому что… – Она на секунду задумалась. – На это меня наводят заявления председателя лондонской биржи, председателя ассоциации клиринговых банков и председателя Английского банка.
Ее слова меня весьма озадачили.
– Но ведь, кажется, никто из них пока не делал никаких заявлений.
Дороти улыбнулась.
– Вот как раз это и вызывает у меня подозрения. Если бы за этими слухами ничего не стояло, ни один из них не упустил бы столь удобной возможности тут же об этом заявить. Причем как можно публичнее!
Проницательное, очень мудрое наблюдение, ничего не скажешь. Конечно же, она права – что‑то в этом, безусловно, есть.
– Вы можете найти об этом что‑нибудь еще?
– Попробую, – коротко пообещала она.
Все это так несправедливо! Связанные с Сити скандалы всегда выставляют правительство не в самом лучшем свете, но ведь ко мне это не имеет никакого, ни малейшего отношения! И тем не менее, если эта в высшей степени сомнительная история всплывет во время нашей партийной конференции, то под ударом может оказаться не чей‑нибудь, а прежде всего мой престиж!
Чтобы максимально минимизировать возможный ущерб, если таковой будет иметь место, Дороти посоветовала мне объявить о проведении широкомасштабной проверки сложившейся практики должностных преступлений. В принципе, идея совсем не плохая, но все‑таки несколько сыроватая и, скажем, не совсем адекватная.
И тут до меня дошло, что именно можно сделать. Нужно объявить о назначении нового председателя Английского банка.
– Если мне удастся найти хорошую кандидатуру, то это произведет впечатление, будто с подобного рода незаконной практикой мы больше не собираемся мириться.