– Да, господин премьер‑министр, – хором ответили они, и уже через две минуты Глейзбрук официально получил новое назначение.
Меня вовсю показывали по телевидению, и делегаты приветствовали мое заявление бурными продолжительными аплодисментами. Которые длились шесть с половиной минут…
Наглядное доказательство того, что я в очередной раз принял правильное решение!
Власть народу!
Октября
Сегодня утром меня ожидало очередное телеинтервью. К которому я, честно говоря, не очень‑то и стремился. Они, как всегда, хотели порасспросить меня о том, что плохого произошло за последнее время, поскольку другое их никогда не интересует. К тому же темой сегодняшнего «допроса» являлись ставшие перманентными провалы в системе местного самоуправления – область, где и сам глава правительства практически ничего не в состоянии сделать!
– В Уайт‑холле и даже в парламенте чуть ли не каждый, независимо от партийной принадлежности, согласен с тем, что большинство наших местных советов управляются кучкой коррумпированных самодуров, которые считают себя умнее других, – сказал я, обращаясь к Бернарду.
Мой главный личный секретарь ничего не возразил. Только сухо заметил, что такой самодур может быть всего лишь менее умным, чем другие. Но хотя он ненавидит высказываться по любому вопросу, который представляется ему даже отдаленно противоречивым, на этот раз я настоятельно попросил его отойти от этого правила и поделиться своим мнением.
– Они являются демократически избранными представителями, – осторожно произнес он.
– Все зависит от того, как определять демократию, – поправил я его. – В местных выборах принимает участие не более двадцати пяти процентов избирателей. Сами выборы при этом обычно рассматривают, прежде всего, как опросы о популярности политических лидеров в Вестминстере.
Но переубедить Бернарда в такого рода вопросах обычно либо крайне трудно, либо вообще невозможно.
– И, тем не менее, они остаются законными представителями, – упрямо возразил он.
– Да, но кого они представляют? Как правило, люди и понятия не имеют, кого, собственно, они выбрали их представлять. А члены этих советов, прекрасно зная, что никто толком не знает ни их самих, ни чем конкретно они занимаются, целых четыре полностью бесконтрольных года тратят на ублажение своего собственного «я». За государственный счет! Направо и налево расшвыривая трудовые денежки налогоплательщиков на такую мало кому нужную чепуху как, скажем, «безболезненная интеграция лесбиянок в нормальную жизнь общества» или «повышение уровня раскрываемости краж домашних животных». Они наносят непоправимый ущерб школьному образованию, способствуют росту нищеты в беднейших городских кварталах, деморализуют полицию и все остальные правоохранительные органы, а винят во всем этом именно нас!
– Не нас, а вас, господин премьер‑министр, – педантично поправил меня Бернард.
– Вот именно! – согласился я. – Меня!
– И вы все это скажете?
– По‑моему, я только что это сказал! Неужели не слышали?
Мой главный личный секретарь поспешил объяснить, что имел в виду, скажу ли я это по телевидению. Конечно же нет! Как ему такое могло прийти в голову? Какому же политику, интересно, захочется, чтобы его сочли нетерпимым?
(Примечательно, что сам себя Хэкер нетерпимым отнюдь не считал. Ему очень хотелось как можно больше всем нравиться, поэтому местные органы власти неизбежно доставляли ему больше всего проблем, поскольку не способствовали росту его популярности. – Ред.)
На премьер‑министра, то есть на меня, возлагается ответственность за все, что происходит в стране, а тут председатель совета лондонского района Хаундсворт, эта чертова женщина по имени Агнесс Мурхаус, ни с того ни с сего грозит прекратить финансирование местных полицейских сил. Более того, даже лишить их права пользоваться муниципальной собственностью! И если ее вовремя не остановить, это будет означать, что правительство фактически отдало управление страной местным советам…
Оказывается, мой главный личный секретарь не поленился найти соответствующий законодательный статут, поскольку тут же решительно заявил, что это невозможно.
– В соответствии с разделом 5 действующего закона от 1964 года местные советы обязаны обеспечивать адекватное и эффективное функционирование полицейских сил.
Я уже ознакомился с последним интервью, которое миссис Мурхаус дала газете «Гардиан», поэтому позволил себе роскошь на какое‑то время побыть, что называется, адвокатом дьявола.
– Она утверждает, что до тех пор, пока пятьдесят процентов полицейских не будут черными, от их работы не следует ожидать ни адекватности, ни эффективности.
– Да, но сможет ли она это доказать, вот в чем вопрос, – с сомнением произнес Бернард.
Кто знает, кто знает? Во всяком случае, на данный момент стопроцентно белые полицейские силы ее территории считаются наиболее неэффективными и наименее адекватными во всей стране. Во многом поэтому многие здесь боятся, что в случае судебного разбирательства ей без особого труда удастся доказать свою правоту.
(На следующее утро Хэкер по неизвестной причине срочно вызвал сэра Хамфри Эплби, чтобы обсудить вопрос о районе Хаундсворт. – Ред.)
Октября
– Послушайте, Хамфри, – начал я. – С этой Агнесс Мурхаус надо что‑то делать, это же ясно. Ее район стал для нас чуть ли не запретной зоной!
Секретарь Кабинета многозначительно кивнул головой.
– Безусловно, господин премьер‑министр.
– Ну и… что дальше? – нетерпеливо спросил я. – Что нам со всем этим теперь делать?
Он, прищурившись, посмотрел на лепной потолок и с задумчивым видом пригладил волосы на затылке.
– Может, стоит попробовать направить в ее адрес достаточно резкое письмо?
На мой взгляд, далеко не самое удачное предложение. Она просто‑напросто отправит в наш адрес ответное письмо. Причем наверняка в еще более резкой форме. И не забудет разослать его копии во все газеты, на радио и телевидение…
– А что если попробовать привлечь ее внимание к правовым аспектам? – поинтересовался мой главный личный секретарь. Правда, не совсем уверенно.
Такая же ерунда, как и предложение секретаря Кабинета: она ведь юрист, и кому, как не ей, уметь обходить любые законы?
По правде говоря, оба – и Хамфри, и Бернард, – выглядели весьма растерянными. Они просто не понимают людей, которые не играют по правилам. Им даже трудно себе представить, что письмо, составленное в сильных выражениях, может не произвести должного впечатления. Разве так может быть?
Все это время Хамфри задумчиво водил карандашом в своем блокноте. Затем вдруг поднял голову. Как будто его озарила гениальная идея.
– А почему бы просто не перестать обращать на нее внимание?! Как будто ее вообще не существует.
Я пристально посмотрел на него.
– И выслушивать от всех и каждого, что премьер‑министр добровольно передал управление страной в руки воинствующих фанатиков? Нет‑нет, Хамфри, с ней надо обязательно встретиться лично и переговорить. Не забыв при этом особо подчеркнуть возможные последствия, связанные с вопросами безопасности. – Я сделал многозначительную паузу, но последняя часть фразы до него, похоже, еще не дошла.
– Вы имеете в виду кого‑нибудь из правоохранительных органов? – озадаченно спросил он.
– Исключено, Хамфри. Конфронтация политического характера нам ни к чему. Этим кем‑нибудь должен быть госслужащий достаточно высокого ранга. – Очередная многозначительная пауза снова не увенчалась успехом. – Который также имел бы самое непосредственное отношение к вопросам безопасности, – устав ждать, открыто намекнул я.
Наконец‑то дошло!
– Нет‑нет, господин премьер‑министр! Все что угодно, только не это! – В его восклицании прозвучало столько искреннего отчаяния, что я невольно ему посочувствовал. – Путь этим занимается Скотленд‑ярд. Или МВД, «МИ‑5», «Особый отдел»… В крайнем случае, лорд‑канцлер, министерство окружающей среды…
– Или министерство белой рыбы?
– Да, или министерство белой рыбы, – механически повторил он и только затем понял, что стал жертвой невинной шутки. – Главное, чтобы не я! Это… это просто несправедливо!
– Главное, Хамфри, вы и есть тот самый государственный служащий высокого ранга, который координирует деятельность всех наших служб безопасности, – терпеливо объяснил я ему.
– Да, но…
– А может, нам стоит доверить эту ответственную работу кому‑нибудь другому? Как вы считаете?
Угроза прозвучала настолько недвусмысленно, что секретарь Кабинета даже счел возможным дать прервать себя на полуслове.
Я сочувственно улыбнулся.
– Значит, договорились? Разговор на спокойных тонах, джентльменское соглашение…
Сэр Хамфри бросил на меня мрачный взгляд.
– Но она не джентльмен. И даже не леди!
– Ничего страшного. Не сомневаюсь, вам удастся найти с ней общий язык.
Его брови подскочили чуть ли не до верхней кромки лба.
– Найти с ней общий язык? – Секретарю Кабинета было, похоже, легче умереть, чем признать такую возможность, Что ж, честно говоря, с ним трудно не согласиться.
(Достаточно подробное описание его столь трудной и неприятной встречи с Агнессой Мурхаус нам повезло обнаружить в личном дневнике сэра Хамфри. – Ред.)
«Среда 31 октября
По просьбе премьер‑министра я сегодня встретился с главой совета Хаундсворта.
К моему крайнему удивлению, эта Агнесс Мурхаус оказалась спокойной и весьма приятной дамой, типичной представительницей среднего класса с прекрасными манерами и, следует признать, совсем неплохим воспитанием. Тем более странным выглядело ее откровенно враждебное отношение к нам.
Она, само собой разумеется, не отказалась от предложенного чая, но выразила явное неудовольствие моим в общем‑то чисто протокольным вопросом о том, как мне ее следует называть – мисс или миссис? Вместо ответа она в довольно резкой форме спросила, какое мне дело до ее семейного положения.
Конечно же никакого! Ни дела, ни малейшего интереса. После чего она милостиво разрешила мне называть ее Агнесс (чего мне, честно говоря, совершенно не хотелось делать) и в свою очередь поинтересовалась, как ей меня называть. Я, насколько мог сдержанно, дал ей понять, что сэр Хамфри было бы вполне достаточно.
Но поскольку в данном конкретном случае мне претила любая фамильярность, я начал содержательную часть нашей беседы, обратившись к ней не по имени „Агнесс“, как она предлагала, а со словами „сударыня“, что в наших кругах являлось вполне привычным и не содержало никакого намека на скрытую иронию подобного обращения. Равно как и на возможную снисходительность. Тем не менее, наша милая Агнесс тут же в недвусмысленных выражениях порекомендовала мне оставить „дешевый политес“, поскольку не в ее привычках выслушивать „всякое сексистское дерьмо“, в какой бы форме оно не преподносилось!
Но хотя данный эпизод лишний раз подтвердил мои изначальные опасения, что на взаимопонимание в переговорах со столь непредсказуемой особой рассчитывать не приходится, вопрос‑то решать все равно надо. И для начала преодолеть совершенно бессмысленную проблему, как обращаться друг к другу. Понимая это, я поспешил перейти к сути дела: нам необходимо стремиться к взаимопониманию. По принципиальным вопросам между нами нет особых разногласий. У нее, безусловно, есть свое собственное понимание того, как следует управлять Британией, однако мы, не сомневаюсь, едины в одном – нашему обществу требуются по‑настоящему крепкие основы закона и порядка!
– Только наполовину, – заявила она.
– Только наполовину? – удивленно переспросил я.
– Да, вы едины, а я нет.
Очень достойное начало и, можно даже сказать, остроумное замечание, но вряд ли это следует считать серьезным ответом.
Короче говоря, ее аргументация в основном исходит из того, что наша политическая система, как она устроена в настоящее время, якобы преднамеренно злоупотребляет своей властью исключительно с целью сохранения своих элитных привилегий. Непосредственным результатом чего и являются многие страдания всех этих бездомных, безработных, престарелых…
Более того, она, похоже, была уверена (и откуда только у нее такое абсурдное представление?), будто я давным‑давно утратил реальную связь с простыми людьми и, значит, не имею понятия о том, как и чем живет британский народ. Пришлось терпеливо объяснять, что я полностью в курсе дела о положении малоимущих слоев населения, что мне по долгу службы приходится просматривать всю необходимую прессу, сводки, статистику и соответствующие официальные отчеты. В ответ она забросала меня кучей совершенно посторонних вопросов. Не имеющих прямого отношения к сути дела. Таких как, например: Сколько стоит полфунта маргарина? Когда именно открываются учреждения социальной защиты? В каких районах Лондона имеются благотворительные пункты бесплатного питания? Ну и так далее, и тому подобное…
Откуда же, интересно, мне такие вещи знать? Да и зачем?… Она же почему‑то была убеждена: знай я правильные ответы, мое мнение о власть имущих было бы совсем иным.
Абсолютно вздорное представление! Мы все были бы только счастливы, если бы нищета вот так взяла бы да и пропала, мы все вполне искренне сочувствуем тем, кто хуже обустроен, но у нас просто нет ресурсов, чтобы обеспечить высокий уровень жизни буквально для всех. Вообще‑то в экономическом смысле слова само понятие „равенство“ являет собой не более чем мираж, так как всегда найдутся те, кому лучше, чем тебе.
К моему изумлению, она вдруг вскочила со стула и зашагала по кабинету, оглядываясь вокруг, вслух оценивая все, что попадалось ей на глаза… Как будто погожим воскресным днем прогуливалась по Портобелло‑Роуд[60]. Даже поинтересовалась, принадлежит ли мне мой собственный письменный стол. А также портреты на стенах и фарфор в секретере. Прекрасно понимая, что все это не моя личная, а государственная собственность, она, неизвестно почему, сочла необходимым подчеркнуть, что за содержимое моего кабинета можно было бы получить, как минимум, около „восьмидесяти штук“.
– Вполне хватило бы на содержание двадцати неполных семей в течение целого года, – многозначительно заметила она.
Восемьдесят штук! По‑моему, это сильное преувеличение, но даже если допустить, что так оно и есть, то с экономической точки зрения подобные оценки иначе чем безграмотными просто не назовешь. Я пытался было объяснить ей, что в долгосрочном плане „обездоливание“ имущих не ведет к созданию дополнительных благ для бедных, скорее, наоборот, когда она вдруг спросила меня о моей зарплате. Я категорически отказался обсуждать с ней свои доходы, но, оказывается, Агнесс предусмотрительно навела соответствующие справки. Боже, где же уважение к личности, к личной жизни? Неужели не осталось ничего святого?!
Мало того, у нее хватило дерзости предложить мне добровольно сократить свои доходы до ста фунтов в неделю, а остальные 75 тысяч в год отдать тем, кому они намного нужнее. Я еще раз попробовал объяснить ей, что моя зарплата – неотъемлемая часть сложной экономической структуры, но она снова не пожелала ничего слышать. Пообещала только, что когда придет к власти (упаси, конечно, Господь!), то первым делом упростит эту нелепую структуру. Вот так, ни больше, ни меньше…
Учитывая деликатность своей миссии, я был готов молча проглотить пилюлю, однако эта треклятая женщина зашла слишком далеко! Высказала нелепейшее предположение, будто мое служение Британии направлено также и на получение мною личных выгод.
Впрочем, хотя мисс Мурхаус, похоже, основательно подготовилась к нашей встрече (во всяком случае, в смысле моих доходов), я тоже не сидел сложа руки и, в свою очередь, задал ей несколько вопросов. В частности: Каким, интересно, образом и насколько запрет на „откровенно сексистские“, по ее мнению, календари в офисе Совета помогли решению проблемы нищеты?
Ее ответ был в высшей степени показательным:
– Сексизм – это одна из форм антиженского колониализма, – не задумываясь, отчеканила она. А ведь куда более правильным было бы назвать эти календари непристойными. Впрочем, сейчас слово „непристойный“ чаще употребляется в отношении войны, финансового мошенничества или иных форм человеческого поведения, которые в принципе могут быть не совсем правильными, но уж никак не непристойными.
Послушать Агнесс, так колониализм – это мерзкое чудовище. По определению. И доказывает это самим фактом своего существования. Причем достаточно связать это слово, скажем, с сексистскими календарями, и больше ничего не надо доказывать. Поэтому пришлось спросить ее, можно ли считать антиженский колониализм достаточным основанием для поощрения и поддержки советом Хаундсворта усыновления детей незамужними работающими лесбиянками.
– Безусловно, – не раздумывая, подтвердила она. – Я против любых предрассудков. Даже если они проявляются в экзотических формах. И всегда возражала против того, чтобы дети воспитывались в атмосфере предвзятости в плане сексуальной ориентации.
Тогда я поинтересовался, чему больше помогает проводимая ей политика запрета на продажу инкубаторских яиц в их округе – борьбе против гетеросексуальных предрассудков, борьбе за права женщин или борьбе с бедностью?
Ее ответ:
– У животных тоже есть права. – Может, это колониализм против цыплят, но я не сдержал усмешки. Чем вызвал у нее бурю эмоций. – Жизнь цыплят за инкубаторской решеткой нельзя назвать жизнью! Вот вам, например, хотелось бы провести всю свою жизнь в заточении, лишенным возможности дышать свежим воздухом, расправлять крылышки, бегать по зеленой травке? Хотелось бы быть помещенным в тесную клетку вместе с шестью сотнями других безмозглых, противно пищащих и воняющих существ?
Естественно, нет. Наверное, поэтому мне никогда не нравился наш парламент. Впрочем, главное в данном случае заключалось в том, что инкубаторские курицы способны производить яиц и намного больше, и намного дешевле, то есть обеспечивать едой нуждающихся, о своей любви к которым она так любит повторять.
Но Агнесс, судя по всему, не собиралась признавать даже очевидное.
– Цена страданий, причиняемых цыплятам, непомерно высока, – упрямо заявила она.
Самое интересное заключалось в том, что в каком‑то смысле я был с ней даже согласен: лично я предпочитаю покупать яйца, снесенные обычными курами, хотя они и намного дороже, поскольку, в отличие от многих других, вполне могу себе это позволить. Наверное, заботой о животном мире и следовало объяснять развернутую ею кампанию против воровства домашних кошек. Впрочем, сделай я справедливое замечание, что куда разумнее было потратить эти деньги на нуждающихся, Агнесс, не сомневаюсь, ответила бы, что они и без того тратятся на нуждающихся… кошек и котов.
После чего она сердито поинтересовалась, что я имею против наших бессловесных друзей. Судя по выражению ее лица, мой ответ – ничего, поскольку у меня хватает друзей из местного самоуправления – похоже, не доставил ей ни малейшего удовольствия.
После долгих и, увы, совершенно бессмысленных препирательств мы, наконец‑то, прекратили обмениваться пустыми фразами и перешли к сути дела – ее желанию лишить полицейские силы должного финансирования и права пользоваться недвижимостью местного совета, уволить главного констебля и объявить несколько участков округа „закрытой зоной“.
Я не без некоторой язвительности поинтересовался, верит ли она в колониализм против преступников, однако моя вполне невинная шутка снова осталась без внимания. По твердому убеждению Агнесс, люди становятся преступниками исключительно из‑за несправедливого отношения к ним со стороны общества. Впрочем, эта в общем‑то добродушная теория не учитывает ни фактор наследственности, ни довольно многочисленных привилегированных и весьма состоятельных преступников, к которым общество всегда относилось на редкость хорошо.
Она также считает всех полицейских в своем округе либо совершенно бездушными служаками, либо откровенными расистами. Кого‑то из них наверняка можно назвать первыми, а кого‑то вторыми, но, тем не менее, наличие адекватных правоохранительных органов – в наших общих интересах. Не говоря уж об интересах тех простых людей, которым выпало жить в наиболее криминогенных городских районах.
Но и это ее не устроило. Более того, она и не подумала скрывать, что ее совершенно не волнует, подвергаются ли эти несчастные опасности быть ограбленными, изнасилованными или даже стать жертвами террористических взрывов.
Я попытался было объяснить ей, что подобное отношение может привести к низвержению всей нашей системы управления, всего нашего образа жизни.
– Вашего, – с непонятной улыбкой поправила меня Агнесс. – Вашего, а не их…
Говоря иначе, наша радетельница за бедных и угнетенных была бы только счастлива отменить наш парламент, суды, монархию… короче говоря, все! Я даже предложил ей коробок спичек, чтобы для начала поджечь мой офис, но она все с той же загадочной улыбкой отказалась.
– Но почему? – удивленно спросил я.
– Мне он еще может понадобиться, – ответила она».
(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)
Ноября
Вечером сидел наверху в своем любимом кресле, просматривая срочные бумаги, и искренне надеялся, что мне удастся побыть одному, однако мои мечты так и остались мечтами. Энни вернулась из Бирмингема[61]раньше, чем обычно.
Я рассказал ей про встречу, которую по моей просьбе Хамфри провел с этой невыносимой Агнесс Мурхаус. Энни искренне удивилась.
– Звучит совсем как забавный социальный эксперимент, – коротко заметила она.
По словам Хамфри, встреча прошла на редкость хорошо, хотя, как мне показалось, на эту тему ему не очень‑то хотелось особенно распространяться. Кроме того, Бернард по секрету сообщил мне, что сразу же после ее ухода секретарь Кабинета чуть ли не подряд выпил четыре рюмки виски. Почти неразбавленного!
Энни, в свою очередь, тоже поделилась со мной своими обидами на муниципалитет нашего избирательного округа.
– Они отменили рождественскую вечеринку для престарелых, ты представляешь?
– Нет, не представляю. Но это же нелепо! А по отношению к избирателям просто жестоко. И в чем там дело?
– В новых соглашениях об оплате сверхурочных. Причем винят во всем только одного тебя. Говорят, если бы ты дал им нужные деньги, не пришлось бы отменять эту вечеринку.
Вот! Вот именно с таким мне все время приходится иметь дело. Любая глупость, любой недосмотр в самом захудалом муниципалитете Британии – и винят в этом меня! Даже если я к этому не имел и, главное, не мог иметь ни малейшего отношения. Надо как можно скорее попросить Дороти, моего главного политического советника, представить мне свои соображения по оптимизации контроля за деятельностью органов местного самоуправления. Завтра же!
Ноября
Встреча с Дороти оказалась на редкость полезной. Оказывается, ей было что порассказать мне о местном самоуправлении. У меня даже сложилось впечатление, будто она вот уже несколько месяцев интересуется этим вопросом, очевидно, не сомневаясь, что рано или поздно этим придется заняться и мне.
– Короче говоря, господин премьер‑министр, – начала она. – существует нечто вроде джентльменского соглашения, в соответствии с которым чиновники обязуются молчать о некомпетентности политиков до тех пор, пока политики не начнут оправдывать свои ошибки бездельем чиновников.
Ну надо же, совсем как у нас в Номере 10… Я спросил у нее, можно ли с этим что‑либо поделать.
– Вам на самом деле хочется это узнать?
Ее вопрос меня удивил.
– Естественно, хочется.
– Здесь мы имеем дело с типичной ситуацией типа «они» и «мы». В данном случае «мы» – это местные власти.
Я ничего не понял. Что, собственно, она имеет в виду: «мы» – это народ или «мы» – это правительство?
– В контексте демократического правления это должно означать практически одно и то же.
В теории все это, наверное, очень даже хорошо, но на практике, как нам всем хорошо известно, такого в общем‑то никогда не бывает. Оказывается, Дороти имела в виду, что «мы» – это народ.
– Местные власти должны работать для нас, должны быть частью нас… но они таковыми, увы, себя не считают. Они работают для «них». Для их собственного удобства, для их собственного блага.
Что‑что, а это мне известно и без нее. Это всем известно. Неизвестно только, что с этим делать! Бороться с ними?
– Нет, – решительно возразила Дороти. – Не бороться, а обратить их в нас…
Ничего толком не поняв, я попросил ее привести конкретный пример.
– Пример? Ладно… Предположим, вам надо сорвать какой‑либо крупный правительственный проект. Что бы вы стали делать?
– Ну, это совсем просто, – с улыбкой ответил я. – Стал бы государственным служащим.
Она рассмеялась.
– Нет, серьезно. Если бы вы были самым обычным человеком.
– Честно говоря, сейчас мне уже трудно даже вспомнить, как все это было, – признался я.
Дороти слегка удивилась, но попросила меня представить себе, что я самый обычный человек, хотя и это оказалось делом не менее трудным. Тогда она решила попробовать с другого конца.
– Допустим, вы хотите заблокировать некий проект по расширению дорог. Или строительство нового аэропорта рядом с вашим домом. Какие бы вы предприняли действия?
А какие, интересно, действия можно в таких случаях предпринять?
– Может, написать своему депутату в парламент? – неуверенно предложил я.
Моя неуклюжая попытка угадать ответ вызвала у нее явный приступ скепсиса.
– Думаете, что это сработает?
– Конечно же, нет, – признал я, поскольку ничего подобного мне никогда раньше в голову не приходило и, скорее всего, не могло прийти.
– Но ведь это именно так любят поступать, как вы их называете, обычные люди, они же необразованны и глупы. (Хэкер наверняка не задумывался над возможными последствиями этой ремарки лично для него: причинно‑следственной связью между глупостью электората и его собственным избранием. – Ред.)
В принципе мой главный политический советник старалась свести наш спор к следующей схеме: обычные люди объединяются в группу, чтобы бороться против официальных проектов, которые не отвечают их интересам. Эта группа представляет местное население. Местные же власти, с другой стороны, представляют не местное население как таковое, а всего лишь политические партии!
После чего она сочла необходимым сделать некоторые уточнения.
– Когда данному местному сообществу действительно небезразличен тот или иной вопрос, оно прежде всего создает комитет, в обязанности членов которого входит сбор мнений населения. Они останавливают людей на улицах, в супермаркетах, у их собственных домов; они организуют массовую поддержку, сбор необходимых средств, ну и так далее, и тому подобное… А теперь скажите: чем, по‑вашему, такой комитет отличается от местного совета?
– Они приличные, вполне благоразумные люди, – осторожно ответил я.
– Что еще?
– Ну, они знают людей, которых представляют…
– Совершенно верно, господин премьер‑министр. Поэтому и делают именно то, чего хотят люди, выбравшие их. А деньги, которые они собирают, отличаются от коммунальных налогов тем, что тратятся на то, на что, по мнению самих людей, они и должны тратиться. Спросите, почему? Да потому, что это их деньги! В то время как местные советы готовы выбрасывать деньги на ветер хотя бы потому, что тратят не свои, а чужие деньги.
Тут она совершенно права, ничего не скажешь. Например, обычные люди в моем родном округе были бы только счастливы, если бы их старики могли погулять на своей рождественской вечеринке, однако наш местный совет, скорее, потратит деньги на новое административное здание мэрии или на комиссию по расследованию тех или иных обстоятельств на Багамских островах.
– Ваша точка зрения мне предельно ясна, – уверенно заявил я. – Отменить местные советы и отдать все под контроль центрального правительства. (Хэкер все понял с точностью до наоборот. На подобного рода решение мог бы претендовать разве только секретарь Кабинета сэр Хамфри. – Ред.)
Впрочем, намерения самой Дороти Уэйнрайт были даже более радикальны.
– Весь смысл нового подхода заключается в том, чтобы забрать власть у бездушной муниципальной машины и передать ее в руки самых обычных людей. Сделать ее действительно прозрачной и подотчетной! – И она протянула мне свежий выпуск «Обзора политических событий», ткнув пальцем в статью некоего профессора Мариотта. Предлагаемый им план заключался в следующем:
1. Образовать городские поселения – избирательные микрорайоны, состоящие приблизительно из 200 семей каждый.
2. Образовать советы поселений – каждый совет избирается напрямую соответствующими 200 семьями.