Интервьюер: Вы имеете в виду незаконную подработку на стороне?
Сэр Хамфри: Нет, я имею в виду самое обычное мошенничество. Чтобы считаться состоятельным, достаточно иметь постоянную работу и получать где‑то около 200 фунтов в неделю. У нас тысячи и тысячи свободных вакансий, но согласись безработный мести улицы или мыть посуду в местном кафетерии, его тут же выкинут из списка на получение пособия по безработице раньше, чем его успеют обозвать «паразитом». В принципе, наша страна может позволить себе иметь столько безработных, скольким она готова оплачивать их социальное обеспечение. А у политиков не хватает духа хотя бы попытаться исправить это положение.
Интервьюер: Жаль, что вы этого не сказали раньше.
Сэр Хамфри: Нисколько не сомневаюсь, что жаль…
(Здесь запись полностью заканчивается, но за ней следуют связанные с этим воспоминания сэра Бернарда Вули. – Ред.)
Вспоминает сэр Бернард Вули:
«На следующий день сэр Хамфри попросил меня зайти к нему с кассетным магнитофоном, чтобы вместе прослушать запись, любезно присланную ему режиссером студии „Радио 3“. Он с трудом сдерживал нетерпение, поскольку искренне считал свое интервью глубокомысленным, динамичным, живым и на редкость интересным, хотя и выдержанным в свойственном ему сдержанном, неброском стиле.
Я заблаговременно позаимствовал „бум‑бокс“[65]у девушек из канцелярии Номера 10.
К кассете была приложена сопроводительная записка. (Прилагаем ее ниже. – Ред.)
„27 ноября
Уважаемый сэр Хамфри!
Направляю вам копию неофициальной части вашего радиоинтервью. Нам она показалась особенно интересной.
Искренне ваш, (подпись) Кроуфорд Джеймс (Продюсер)“.
Эта записка сразу же вызвала у меня определенные подозрения по ряду причин. Во‑первых, она показалась мне не совсем искренней. Что он, в частности, имел в виду под „особенно интересной“? И, во‑вторых, я всегда испытывал инстинктивное недоверие к людям, которые считают нужным менять свои христианские имена и фамилии местами. Однако, услышав мое удивление по поводу того, что его интервью можно называть „интересным“, сэр Хамфри искренне обиделся, хотя лично мне было не совсем понятно, почему – ведь в его намерения, которых он, кстати, никогда не скрывал, всегда входило толком ничего не говорить вообще!
Если раньше я, честно говоря, сомневался в его способности ничего не сказать, эта записка преподнесла мне безусловный сюрприз. Да еще какой! Ибо когда мы включили „бум‑бокс“, оттуда до меня донесся голос, ужасно похожий на голос секретаря Кабинета: „…правду о безработице вам все равно никто не скажет“.
„Интересно, почему?“ – последовал вопрос.
„Потому что, как известно, ее можно буквально за несколько недель сократить чуть ли не наполовину“, – снова прозвучал его голос.
Я с ужасом посмотрел на сэра Хамфри. На него было жалко смотреть. Он выглядел, как затравленный зверь.
„И каким же это образом?“ – неумолимо продолжала магнитофонная запись.
„Самым простым. Прекратить социальные выплаты любому заявителю, который отказывается от двух предложенных мест работы“…
Хамфри резко подался вперед к столу, протянул руку, наугад ткнул пальцем в какую‑то клавишу. Видимо, хотел выключить магнитофон, но по ошибке надавил на „быструю перемотку вперед“. Его измененный до неузнаваемости голос быстро‑быстро заверещал что‑то, совсем как мультяшный Микки Маус, а когда он, наконец, отпустил клавишу, мы оба к своему ужасу отчетливо услышали те самые роковые слова: „а у политиков не хватает духа хотя бы попытаться исправить это положение“.
Я тоже слегка наклонился и выключил этот чертов „бум‑бокс“. Долгое время мы молча смотрели друг на друга… Затем, не выдержав, я тихо спросил:
– Сэр Хамфри, это ведь были вы?
– Увы, Бернард, – печально подтвердил он.
– Не Майк Ярвуд?[66]
На его осунувшемся лице появился робкий лучик надежды.
– Думаете, можно попробовать сказать, что это он?
Я мрачно покачал головой.
– Вряд ли. Доказать обратное, полагаю, не составит особого труда.
Хотя мне с трудом верилось, что сэр Хамфри на самом деле мог произнести такую крамолу, я все‑таки поинтересовался, следует ли нам ожидать чего‑нибудь еще. Он, потупив глаза, кивнул.
– В том же духе?
Он снова молча кивнул. Похоже, вообще не мог говорить. Пришлось терпеливо подождать, пока к нему вернется голос. Голос надломленного человека.
– Даже хуже. Кажется, я что‑то сказал о паразитах…
Невероятно! Всякое, конечно, может случиться, но позволить себе такое! Он непривычным для него жалостливым тоном объяснил, что само интервью уже закончилось – во всяком случае, ему так казалось! – и что они просто беседовали. Так сказать, неофициально.
– Возможно… но ваша, так сказать, беседа была записана на пленку, – заметил я.
Внезапно с отчаянным воплем „Боже ты мой!“ сэр Хамфри звонко хлопнул себя ладошкой по лбу и вскочил со стула.
– Господи, до меня только что дошло: это же шантаж! Чистейшей воды шантаж! Вот, смотрите сами. – Он схватил записку и сунул ее в мою руку.
Я снова перечитал этот зловещий документ. Да, это действительно было похоже на шантаж. Судя по всему, мои подозрения оказались не напрасны.
Хамфри тупо глядел куда‑то в стену… мимо меня: ввалившиеся глаза, сбившийся в сторону галстук, растрепанные волосы, как будто его в 3.41 утра неожиданно разбудил призрак Стэнли Болдуина[67].
– Чего им от меня надо? – жалобно простонал он.
А действительно, чего? Интересно, чего „Би‑би‑си“ может хотеть от секретаря Кабинета? Чего они вообще могут хотеть от кого‑либо? Да, похоже, это одна из тех вечных мистерий двадцатого века, которые никогда не находят своего разрешения. Особенно за столь короткий срок и особенно людьми вроде меня.
Я даже попытался посмотреть на проблему глазами политика, что для тех, кто всю свою сознательную жизнь провел в системе государственной службы, всегда трудно, если вообще возможно. Неужели у „Би‑би‑си“ появились какие‑то проблемы с лицензией, которые надо срочно уладить? Или это не более чем личный шантаж радиоканала, чтобы заставить секретаря Кабинета „приструнить“ режиссера программы?
Хамфри „ломался“ прямо у меня на глазах. Он медленно опустился в глубокое кожаное кресло, наклонился вперед, обхватил голову руками – жалкое, надо сказать, зрелище – и, чуть ли не рыдая, прошептал:
– Неужели ему не известно, что богатым меня никак не назовешь?
Очевидно, готовясь к передаче, ее режиссер просто не удосужился прочитать, что сэр Хамфри прозябает в Хейлзмирс в крайней бедности, живя на жалкие 75 тысяч фунтов в год!
– И что мне посоветуете теперь делать? – не скрывая ужаса в голосе, продолжал секретарь Кабинета.
– Для начала, сэр, в будущем почаще держите язык за зубами, – посоветовал я ему.
– Не в будущем, а сейчас! – рявкнул он.
Единственно, что ему можно было бы посоветовать делать сейчас, это ждать и надеяться. Ждать их требований и надеяться, что они еще не успели разослать копии этой злосчастной кассеты во все крупнейшие газеты страны. У меня перед глазами уже стояли жуткие заголовки, от которых сразу же становилось нехорошо: СЕКРЕТАРЬ КАБИНЕТА НАЗЫВАЕТ БЕЗРАБОТНЫХ ПАРАЗИТАМИ или У ПОЛИТИКОВ НЕ ХВАТАЕТ ДУХА, ЗАЯВЛЯЕТ СЭР ХАМФРИ.
Когда же я поделился своими умозрительными догадками с Хамфри, он, заметно содрогнувшись, умоляющим тоном попросил меня никому об этом не говорить и даже не намекать. Никому!
Лично мне было совсем не трудно „не распространять эти слухи“ (по крайней мере, в Уайт‑холле), и хотя, честно говоря, я мог бы жить с этого не один месяц, однако, поскольку настоятельная просьба Хамфри насчет „никому“ практически наверняка включала в себя и премьер‑министра, я был вынужден заметить, что мой долг по отношению к „хозяину“ превыше всего остального.
Хамфри попытался было показать, кто в доме хозяин. Встал со стула, вытянулся, как генерал на плацу.
– Бернард, я вам приказываю!
– Очень хорошо, сэр Хамфри, – пожав плечами, согласился я. – Но тогда мне придется сказать ему, что вы приказали мне ничего ему не говорить.
Поняв, что попал в свою собственную ловушку, он неохотно признал поражение, снова сел, откинулся на спинку кресла и, тоскливо глядя в потолок, спросил, что ему теперь делать.
И хотя сэр Хамфри не обращался лично ко мне, я, тем не менее, счел возможным предложить ему единственное, что на тот момент казалось мне достаточно приемлемым – сделать заявление для прессы с выражением искреннего сочувствия положению безработных. Ведь, собственно говоря, теперь он и сам может в любой момент пополнить их неисчислимые ряды…»
(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)
Ноября
Я сидел в собственном кабинете, погруженный в какие‑то важные мысли, когда ход моих размышлений вдруг перебил Бернард.
– Простите, господин премьер‑министр, но поскольку вы, судя по всему, в данный момент ничем не заняты, мне показалось, мы могли бы кое‑что обсудить, тем более что…
– В общем‑то, занят, – перебил я, бросив на него неодобрительный взгляд. – Думаю, ставить ли Кабинет в известность о том неприятном инциденте с прослушкой члена парламента. Как вы считаете: сказать им, что я сказал палате, или сказать им правду?
Ответ моего главного личного секретаря последовал практически немедленно и, что самое интересное, без малейших колебаний.
– Господин премьер‑министр, позвольте мне предложить вам следующее: почему бы вам не попробовать вести себя по отношению к членам Кабинета точно так же, как вы бы хотели, чтобы они вели себя по отношению к вам?!
– Да‑да, вы абсолютно правы, надо сказать им только то, что я сказал палате. И ничего больше, – не скрывая удовольствия, согласился я и, снова склонившись над кипой бумаг на письменном столе, собирался приступить к внимательному чтению 84‑страничного документа о возможных заменах нашей противоракетной ракеты другими, более эффективными и, главное, более дешевыми версиями, когда услышал негромкое, но выразительное покашливание моего главного личного секретаря. Оказывается, он по‑прежнему стоял рядом, явно горя желанием поведать мне что‑то важное.
– У вас ко мне какое‑нибудь дело, Бернард?
– Да, господин премьер‑министр, дело, о котором вам следует знать.
Я тут же насторожился.
– Следует знать?
Последовавшие за этим объяснения произвели на меня практически такое же впечатление, как если бы их вообще не было. Почему, ну почему, как только речь заходит о деле, которое «следует знать», они оба, и Бернард, и Хамфри, вдруг становятся патологически неспособными сколько‑либо ясно выразить свои мысли? Предпочитая вместо этого наводить столько словесного тумана, что невольно создавалось впечатление, будто бывает только туман и ничего больше.
Вспоминает сэр Бернард Вули:
«Естественно, у меня не было ни малейшего намерения выражать свои мысли сколь‑либо уклончиво, хотя ситуация, надо признаться, была довольно напряженной. Собственно, все, что я тогда сказал, заключалось в том, что Хэкеру следовало знать, особенно поскольку сэр Хамфри специально попросил меня не особенно распространяться о специфических особенностях данного особого случая. Кроме того, я напомнил Хэкеру, что ему (Хэкеру) должно быть прекрасно известно об особом отношении сэра Хамфри к тому, что ему (Хэкеру) следует знать самому и что ему следовало знать по мнению сэра Хамфри.
Лично мне тогда казалось, я объяснил все это предельно ясно».
(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)
Судя по всему, мой главный личный секретарь имел в виду ту самую радиопередачу с участием сэра Хамфри.
– Ну и как она, Бернард? Очень скучная?
– Вначале да, господин премьер‑министр, но затем… затем несколько оживилась. По мере того, как сэр Хамфри становился все менее и менее осмотрительным.
Я не поверил своим ушам.
– Хамфри? Менее осмотрительным? В прямом эфире? Не может быть!
– Видите ли, ему показалось, что интервью уже закончилось и они просто беседуют. Так сказать, неофициально. Ну а пленка продолжала крутиться…
У меня появилось неприятное ощущение. А сердце буквально ушло в пятки.
– И он попался на эту старую, как мир, уловку?
Бернард молча кивнул.
– Господи, неужели он до сих пор не знает, что открытый микрофон всегда работает?
Бернард попытался встать на сторону своего начальника по государственной службе.
– Вряд ли ему достаточно часто приходилось иметь дело с микрофоном, господин премьер‑министр. Особенно в радио– или телестудии.
– Вы уверены? А выглядит так, будто он, наоборот, занимался этим слишком часто… Вы слышали эту пленку?
– Да, копию.
– И что он там говорит?
– Что‑то о возможности хоть завтра сократить безработицу вдвое, но у политиков на это не хватает духа.
Эта слова повергли меня в такой ужас, что я даже не рассердился. Просто сидел и молча смотрел на своего главного личного секретаря.
Бернард снова попытался оправдать секретаря Кабинета.
– Он ведь не знал, что их разговор, причем совершенно частного характера, тоже записывается.
У меня в голове вихрем проносились возможные чудовищные последствия этой, мягко говоря, глупейшей выходки, иначе не назовешь. Если «Би‑би‑си» сохранила оригинал пленки – что, по мнению Бернарда, вероятнее всего, поскольку Хамфри получил ее копию, – значит, уже завтра можно ожидать появления этого материала во всех газетах. Хотя сам он особого беспокойства почему‑то не проявлял. Заметил только, что сэра Хамфри куда больше волновала угроза шантажа.
Угроза шантажа? Это еще что такое?
– В сопроводительном письме сообщалось, что с получателем скоро свяжутся…
– Бернард! – как можно более решительным тоном заявил я. – Вы должны что‑нибудь предпринять.
– Уже, господин премьер‑министр… То есть, уже предпринял.
Честно говоря, меня это не очень‑то удивило. Все это время он был настолько спокоен, что я практически не сомневался – так или иначе, но у него все под контролем.
– В свое время мы с этим режиссером вместе учились в Оксфорде. Когда я позвонил на «Би‑би‑си», он напомнил мне об этом. Лично я его не очень‑то и помню, но у нас быстро нашлись общие друзья, а у него, кроме того, сохранились достаточно яркие воспоминания об одном из моих выступлений на профсоюзном митинге, где я страстно и красноречиво говорил в защиту незыблемости нашего status quo. Именно он и был тем самым ненавязчивым человечком, который «догадался» записать неофициальную часть интервью секретаря Кабинета. Но поскольку, как выяснилось позже, у него не было никаких намерений использовать эту пленку, мне удалось ее получить без особых уговоров.
И мой главный личный секретарь, слегка улыбнувшись, достал из бокового кармана своего пиджака магнитофонную кассету.
– Это оригинал? – Бернард молча кивнул. – Ну, а как насчет других копий? – Он отрицательно покачал головой. – Скажите, а Хамфри знает, что она у вас? – Бернард снова покачал головой. По моему лицу медленно расползлась довольная улыбка. По его лицу тоже.
– Господин премьер‑министр, может, вы считаете, ему нужно сказать? – с невинным видом спросил он.
– А зачем? – не менее невинно поинтересовался я.
– Ну… – Бернард, все еще улыбаясь, пожал плечами. – Наверное, он тоже захочет знать.
– Конечно же захочет. Но… но, как вы считаете, следует ли ему знать?
– Э‑э‑э… – протянул Бернард, и в его глазах промелькнули искорки. Он немного подумал, затем продолжил (я точно помню это, так как попросил его повторить сказанное еще раз): – Понятно, господин премьер‑министр, вы хотите сказать, кому‑то следует знать, но если вы уже знаете, то сэру Хамфри уже не следует этого знать, зато вам следует знать, что сэр Хамфри этого не знает, и ему не следует знать, что вы знаете, что ему не следует этого знать?
Я долго и пристально смотрел на своего главного личного секретаря, не переставая удивляться бессмысленности обучения такому важному предмету, как логика. Затем, поблагодарив его, искренне признался:
– А знаете, Бернард, яснее не удалось бы выразить мысль даже мне самому.
Он, слегка поклонившись, спросил, не хочу ли я прослушать эту злосчастную запись. Естественно, хочу, и даже очень! Но… тут у меня появилась идея получше.
– Бернард, по‑моему, это интервью заслуживает большего внимания, разве нет? И более широкой аудитории. Включая сэра Хамфри. Кстати, вас не затруднит попросить его присоединиться к нам? Прямо сейчас…
Повторять свою просьбу дважды мне не пришлось, так как он тут же поспешил к интеркому.
– Передайте, пожалуйста, сэру Хамфри, что господин премьер‑министр просит его зайти… Срочно!
Бернард положил трубку и с сияющим видом выскочил из кабинета, чтобы принести магнитофон. Вернувшись, он первым делом напомнил, что наш разговор носил, так сказать, доверительный характер. Мог бы и не предупреждать – уж что‑что, а доверительность для меня всегда была превыше всего!
Его улыбка почему‑то стала еще шире. Иначе говоря, расползлась от уха до уха. Я же, наоборот, попытался придать своему лицу как можно более строгое выражение.
– Бернард, учтите, шутками тут и не пахнет!
– Да, господин премьер‑министр, – понимающе подтвердил он, хотя кончики его губ продолжали предательски подрагивать.
Нас перебил стук в дверь, и в ее открывшемся проеме появилась голова сэра Хамфри.
– Вы хотели меня видеть, господин премьер‑министр?
– А, это вы… Входите, Хамфри, входите… Что скажете? Как прошло ваше интервью?
В чем, в чем, а в умении не сдаваться ему не откажешь.
– Вы имеете в виду мое радиоинтервью? Прекрасно. Просто прекрасно.
– Прекрасно? Что ж, хорошо, очень хорошо, – по‑дружески пробурчал я. – Кстати, вы хорошо помните, о чем вы в нем говорили?
Оказалось, помнит, но весьма смутно и в общих чертах.
– В общем‑то, ничего особенного, – неторопливо протянул он. – Кажется, отметил некоторые сложности в распределении ответственности между политиками и государственными служащими, не более того.
– Надеюсь, вы были достаточно сдержанны в выражениях?
Он громко прочистил горло.
– А почему вы спрашиваете об этом?
– Так были или не были?
Последовала легкая пауза, затем короткий ответ:
– Да.
– Да, были или да, не были?
– Да.
– Хамфри!
Он почему‑то вспылил.
– Но вы же сами хотели, чтобы я был сдержанным в выражениях, разве нет?
– Да, хотел.
– Так чего же вам еще?
– Так, ясно. Что ж, тогда все в порядке, – многозначительно протянул я и бросил на него один из своих самых пристальных, самых угрожающих взглядов.
– Дело в том, что мне только что прислали из «Би‑би‑си» пленку с записью вашего интервью! – Секретарь Кабинета заметно вздрогнул. Я многозначительно кивнул головой в сторону магнитофона, стоящего на низеньком столике слева у окна.
Он нахмурился.
– Пленку? Какую пленку?
– Обычную. Самую обычную магнитофонную пленку, Хамфри. С записью вашего интервью. По‑моему, вместе нам ее будет слушать куда интереснее. – И я решительно направился к столику.
– Нет! – Он вскочил со стула. – Нет‑нет, ни в коем случае!
Я медленно повернулся к нему и, старательно изображая искреннее удивление, спросил:
– Интересно, почему это нет?
– Потому что это… это совсем неинтересно.
Я невольно хихикнул.
– Хамфри, вы не находите, что в своей скромности и самоуничижении вы заходите слишком далеко? Совсем неинтересно? Публичное высказывание секретаря Кабинета министров о правительстве Ее Величества?
Его глаза беспокойно забегали.
– Нет‑нет, не совсем интересно.
– Значит, вы хотите сказать, что были даже слишком сдержанны? – предположил я.
Хамфри промолчал. Он знал, что я знаю. И я знал, что он знает, что я знаю. Равно как и Бернард, который знал, что я знаю, что он знает, что я знаю… (Очевидно, Хэкер слишком много времени провел с Бернардом Вули. – Ред.) Поэтому я, несмотря на его возражения, включил запись.
Должен честно признаться, даже меня искренне смутили поистине поразительные высказывания, которые мне пришлось тогда услышать. Сэр Хамфри, публично утверждающий что никто не говорит правду, что безработицу можно хоть завтра сократить по меньшей мере в два раза, что у нас слишком много бездельников и паразитов…
Я выключил магнитофон. И бросил на него выразительный взгляд.
Никогда в жизни мне еще не приходилось видеть более горестного лица, чем в тот момент у секретаря Кабинета и главы государственной службы. Он молча смотрел на меня, не находя слов оправдания. Даже для самого себя! Пришлось терпеливо подождать. Наконец он нашел в себе силы маловнятно пробормотать:
– Господин премьер‑министр, мне ужасно жаль… Я даже понятия не имел… Мне ничего не сказали, не предупредили… Понимаете, мы ведь уже закончили интервью, ну и…
Я не дал ему договорить. Или, вернее сказать, добормотать.
– Хамфри! Это безответственность! Иначе не назовешь.
– Нет, – робко возразил сэр Хамфри.
– Да, – согласился Бернард.
– В таком случае, давайте послушаем дальше, – предложил я.
– Нет, не надо, – уныло попросил Хамфри, но мой главный личный секретарь уже включил магнитофон, и рядом с нами зазвучал бодрый, чуть ли не веселый голос секретаря Кабинета: «В принципе, наша страна может позволить себе иметь столько безработных, скольким она готова оплачивать их социальное обеспечение. А у политиков не хватает духа хотя бы попытаться исправить это положение».
Запись закончилась. В кабинете воцарилась мертвая тишина. Неужели секретарь Кабинета мог быть настолько глупым, чтобы публично делать такие заявления? Невероятно!
– Как вы только могли сказать такое? – наконец спросил я.
– Мы… я… это был Майк Ярвуд, – сдавленным голосом объяснил он.
– На самом деле?
– Нет, – тут же ответил Бернард.
Я медленно отошел от стола к окну, бросил беглый взгляд на ноябрьское небо, плотно обложенное низкими свинцовыми облаками, и как бы размышляя вслух, тихо, но внятно и отчетливо произнес:
– Не знаю. Просто не знаю, что теперь со всем этим делать… Что ж, надо будет посоветоваться…
– Посоветоваться? – обреченно прошептал сэр Хамфри.
– Да, посоветоваться, – повторил я таким тоном, будто по‑садистски поворачивал нож в окровавленной ране. – Думаю, эту пленку следует проиграть членам Кабинета. Посмотреть, как они на нее отреагируют. Не сомневаюсь, это будет и поучительно, и интересно.
Он, казалось, был на грани того, чтобы умолять меня, стоя на коленях, но все, на что в конечном итоге оказался способен, это чуть слышно простонать «Ради бога…».
– А может, членам Тайного совета? – не обращая на него внимания, предположил я.
– Не надо, прошу вас…
– Или Ее Величеству? – безжалостно продолжал я.
– О боже, – сморщившись, как от зубной боли, прошептал он и рухнул на стул.
Я склонился над ним.
– Ну а предположим, все это попало в газеты? Представляете, какой урон вы могли бы этим нанести лично мне? А правительству?
Судя по всему, Хамфри до сих пор искренне допускал, что все это на самом деле попадет в прессу.
– Я признаю, что был неправ. Что я уже проверил все цифры и понял, что все совсем не так, – с трудом выдавил он из себя.
– Но все это именно так!
– А я могу заявить, что совсем не так. И никто не сможет доказать обратного. Во всяком случае, до сих пор никто даже не пытался.
Я изобразил на своем лице искреннее негодование.
– Значит, вы готовы отрицать правду? Публично?
– Да, господин премьер‑министр. Но только ради вас!
Надо же, ради меня! Но у него нашлись и другие предложения.
– Кроме того, мы могли бы выпустить специальное разъяснение для прессы.
Я многозначительно кивнул в сторону магнитофона.
– По‑моему, ваши взгляды предельно ясны и не требуют разъяснений.
– Господин премьер‑министр, подобного рода разъяснения предназначены не для разъяснения явлений, а для того, чтобы отвести от вас возможные подозрения.
– Мне кажется, в данном случае даже такой чародей‑волшебник, как вы, Хамфри, вряд ли сможет сотворить чудо, – со вздохом сказал я. – Но все равно, мне приятно, что ради меня вы готовы даже пойти на ложь. Я этого не забуду, поверьте… Впрочем, у меня для вас тоже есть кое‑что… Бернард, передайте, пожалуйста, секретарю Кабинета кассету. Да‑да, ту самую… Хамфри, это оригинал. В единственном экземпляре.
Ему потребовалось долгих несколько секунд, чтобы усвоить сказанное.
– Вы имеете в виду…
– Да, что других экземпляров просто нет в природе. Его изъяли у «Би‑би‑си».
– Каким образом? Кто?
Бернард бросил на меня отчаянный взгляд. Его широко раскрытые глаза, казалось, предостерегающе молили: «не забывайте, вы же мне обещали!» Напрасно беспокоился.
– Спецслужбами, – вздохнув, ответил я.
Мой главный личный секретарь издал едва заметный вздох облегчения.
– Значит… значит, теперь все в порядке? – с надеждой, но все еще заметно подавленно спросил Хамфри.
Мне совсем не хотелось вот так просто отпускать его с крючка. Не говоря уж о взаимовыгодной сделке, которую я собирался ему предложить.
– Да, в порядке, но все зависит от того, что вы под «все в порядке» имеете в виду.
– И никто ничего никогда не узнает?
Вот, значит, что он имеет в виду! Пока я раздумывал над его вопросом, Хамфри нервно ерзал на стуле.
– Наверное, это прежде всего зависит от того, сочту ли я нужным сказать им об этом, – наконец, ответил я. – Тут возможны два подхода: я мог бы либо просто отдать вам кассету, либо… попридержать ее до выяснения определенных моментов, связанных с соображениями безопасности, дисциплинарной этики, ну и тому подобным. Как вы сами понимаете, премьер‑министр ни в коем случае не может использоваться в качестве прикрытия любого действия хоть сколько‑нибудь сомнительного свойства.
Он, опустив голову, молчал, видимо, с болезненным нетерпением ожидая решения «высокого суда». В моем лице. Соответственно, выдержав должную паузу, я предложил ему сделку. Как бы нехотя, мимоходом…
– Да, вот еще что, Хамфри. Когда вы должны предстать перед членами комитета палаты?
– Завтра, господин премьер‑министр.
– И вы уже приняли окончательное решение о том, что им скажете? О моем якобы официальном санкционировании прослушивания телефонов членов парламента.
– Да‑да, конечно же. Я… э‑э‑э… – Он лихорадочно пытался сообразить, что нужно ответить, поскольку проблема его собственного радиоинтервью на какое‑то время, видимо, полностью затмила все остальное. – Поверьте, я много, очень много над всем этим думал…
– И к каким же выводам пришли?
– Господин премьер‑министр, серьезнейшим образом проанализировав все «за» и «против», я пришел к окончательному выводу, что в интересах национальной безопасности у меня нет иного выбора, кроме как целиком и полностью поддержать заявление, официально сделанное вами в палате общин.
– То есть официально сообщить уважаемым членам комитета, что телефон Хью Галифакса никогда не ставился на прослушку, так ведь? – подсказал я ему.
– Я скажу им, что у меня нет свидетельств того…
– Нет, нет и нет, Хамфри, – решительно перебил я его. – Вы скажете, что правительство никогда не давало официальной санкции на прослушивание телефона какого‑либо члена парламента.
Он даже задержал дыхание. Затем покорно добавил:
– Да, конечно. И, кроме того, добавлю, что правительство вообще никогда не давало официальной санкции на какое‑либо прослушивание телефонов членов парламента.
Я довольно улыбнулся, а сэр Хамфри чуть ли не обреченно прошептал:
– Ну а что будет, если рано или поздно правда так или иначе вылезет наружу?
Не знаю, как у секретаря Кабинета, а лично у меня с этим проблем не было.
– Тогда вам придется сказать, что никто вам этого не говорил. Потому что вам и не следовало об этом знать. Согласны?
Сэр Хамфри согласно кивнул. Я передал ему кассету.
– Значит, все решено?
– Да, господин премьер‑министр, – невнятно пробурчал он и в искреннем порыве чувств прижал кассету к своему сердцу.
Покровитель искусств
Декабря