Д. Дэвис и Ю. Трани в этой связи пишут: «Документом, оформившим первую «холодную войну», авторы называют ноту, которая 9 августа 1920 г. вышла из‑под пера Б. Колби, сменившего Лэнсинга в кресле госсекретаря. Соединенные Штаты заявили о себе как о гаранте территориальной целостности и независимости Польши, официально заняли позицию непризнания советской власти и возложили на себя миссию противодействия мировой революции. При этом американское правительство готово было закрывать глаза на торговлю с Россией частных компаний»1440. Требование сохранения целостности России было, по‑видимому, вызвано двумя причинами: принципами Вильсона, с одной стороны, и неудовлетворенностью США результатами версальских переговоров стран‑победительниц – с другой. Россия нужна была США для противовеса Европе в их будущей политике…
ВОЙНА ЗА ХЛЕБ
К началу Первой мировой государственные зерновые резервы России составляли всего 14,5 миллиона тонн. В 1915 г., несмотря на обильный урожай, нормальный товарооборот был нарушен и «хлеб не пошел на рынок». Отдельные губернии стали вводить карточное распределение основных продуктов питания и промышленных товаров, что привело к появлению огромного разрыва в местных ценах (иногда трехкратного) и, как следствие, растущую, как снежный ком, спекуляцию. Тем не менее «обеспечение армии хлебопродуктами являлось самой благополучной областью снабжения, и только в 1916 г. из‑за неурядиц организационного характера снабжение несколько ухудшилось »1441. К 1916 г. посевы сельскохозяйственных культур сократились на 12%, производство зерна – на 20%, мяса – в 4 раза1442, для нужд армии было реквизировано 2,6 млн. лошадей. Тем не менее в 1916‑м собрали 3,8 млрд. пудов зерна, что при отсутствии экспорта превышало довоенную потребность внутреннего рынка на 400‑500 млн. пудов, а например, традиционные экспортеры масла в Сибири заготовили огромное его количество и не знали, как вывезти.
Однако при избытке продовольствия план госзакупок 1916 г. был выполнен лишь на треть, были даже сокращены пайки в действующей армии. Правительство тем временем контролировало лишь торговлю сахаром (ежемесячная норма – примерно 1,6 кг на человека). Причина продовольственного кризиса крылась в разрушении рыночных механизмов хозяйствования во время войны.
Во‑первых, промышленность переориентированная на выпуск военной продукции, сократила производство гражданской, что привело к все нарастающему дефициту промышленных товаров и, как следствие, вызвало резкий взлет цен на них. В результате сельское население почти перестало покупать промышленные товары и поставлять в обмен продовольствие в города. В этих условиях, как правило, хлеб идет в первую очередь на собственное потребление, что дополнительно сокращало количество товарного хлеба.
Во‑вторых, расстояние, на которое необходимо было перевести продовольствие и топливо в России от производителей до потребителей, было в среднем в четыре раза больше, чем для Германии или Франции. При этом плотность железнодорожной сети в европейской части России была в 8 раз меньше, чем у Франции, и в 10, чем у Германии1443. Мобилизация железнодорожного транспорта для военных нужд увеличила нагрузки на него в разы. В итоге потребный грузооборот значительно превысил пропускную способность железных дорог, что привело к вытеснению прежде всего гражданских грузов и, как следствие, затовариванию продовольствием производящих губерний юга и дефициту хлеба и топлива в городах севера.
В‑третьих, с начала войны царское правительство прибегло к инфляционным мерам ее финансирования; эффект от этого стал существенно сказываться только через год и выразился в резком росте цен на товары первой необходимости и в первую очередь на продовольствие. Царское правительство нашло выход в том, что «установило твердые цены на хлеб и эти цены повысило», Ленин назвал этот шаг нелепой мерой, ибо ход мысли кулака очевиден. «Нам повышают цены, проголодались, подождем – еще повысят…»1444 Раскрутка инфляционной спирали привела к тому, что уже к середине 1916 г. темпы роста цен на продовольствие в разы опережали тепы роста заработной платы рабочих в городах.
В‑четвертых, рост армии к концу 1916 г. (почти в 5 раз по сравнению с довоенным временем) резко увеличил потребность в товарном хлебе (в 1,5‑2 раза) по сравнению с мирным временем. Это замечание подтверждают планы хлебозаготовок 1916‑1917 гг., которые более чем в 2 раза превышали потребность России во внутреннем товарном хлебе довоенных 1910‑1913 годов. Дисбаланс между спросом и предложением к концу 1916 г. составил примерно 600 млн. пудов по сравнению с предыдущим годом; эта цифра сравнима с производством всего товарного хлеба, включая экспорт в 1915 г. По некоторым видам продуктов ситуация была еще более острой; например, наряду с ростом армии с началом войны суточная норма мяса солдатам была удвоена…
Таким образом, резко увеличившийся спрос на продовольствие сопровождался столь же резким сокращением его поставки. В этих условиях по предложению министра земледелия А. Риттиха 23 сентября 1916 г. правительство объявило о ведении с 2 декабря принудительной продразверстки. На совещании в Ставке главнокомандующих 17‑18 декабря (ст. стиль) 1916 г. Главнокомандующий Западным фронтом генерал Эверт сделал следующее заявление: «…Необходимо обеспечить войска продовольствием. Надо пополнить запасы базисных и продовольственных магазинов, которые теперь исчерпаны. Вместо того чтобы иметь месячный запас, мы живем ежедневным подвозом. У нас недовоз и недоед, что действует на дух и настроение. Местные средства также исчерпаны». Главнокомандующий Северным фронтом генерал Рузский рисует не менее печальную картину: «…Северный фронт не получает даже битого (мяса). Общее мнение таково, что у нас все есть, только нельзя получить. В Петрограде, например, бедный стонет, а богатый все может иметь. У нас нет внутренней организации…»1445 На заводах были случаи самоубийств на почве голода. Подвоз продуктов в Петроград в январе составил половину от минимальной потребности. В феврале М. Родзянко писал царю: «В течение по крайней мере трех месяцев следует ожидать крайнего обострения на рынке продовольствия, граничащего со всероссийской голодовкой»1446.
С. Кара‑Мурза указывает еще на одну особенность продовольственного рынка России во время войны: «Россия, как говорил Менделеев, долго вынуждена была жить «бытом военного времени». Поэтому «прогрессивным» для нее могло считаться только то хозяйство, которое сохраняет свою дееспособность в чрезвычайных условиях. Тяжелым, но предельно показательным экзаменом для двух, типов хозяйства – трудового крестьянского и частного – стала Первая мировая война. К концу 1916 г. в армию было мобилизовано 14 млн. человек, село в разных местах потеряло от трети до половины рабочей силы. Как же ответило на эти трудности хозяйство – крестьянское и буржуазное? По всей России к 1915 г. посевная площадь крестьян под хлеба выросла на 20%, а в частновладельческих хозяйствах уменьшилась на 50%. В 1916 г. у частников вообще осталась лишь четверть тех посевов, что были до войны. В трудных условиях крестьянское хозяйство оказалось несравненно более жизнеспособным… Справочник «Народное хозяйство в 1916 г.» констатировал: «Во всей продовольственной вакханалии за военный период всего больше вытерпел крестьянин. Он сдавал по твердым ценам. Кулак еще умел обходить твердые цены. Землевладельцы же неуклонно выдерживали до хороших вольных цен. Вольные же цены в 3 раза превышали твердые в 1916 г. осенью». Таким образом, общинный крестьянин, трудом стариков и женщин увеличив посевы хлеба для России, еще и сдавал хлеб втрое дешевле, чем буржуазия»1447.
В январе 1917 г. была введена государственная монополия на торговлю донецким углем. 19 января Отделение по охранению общественной безопасности и порядка в столице доносило в «совершенно секретном докладе»: «Рост дороговизны и повторные неудачи правительственных мероприятий по борьбе с исчезновением продуктов вызвали еще перед Рождеством резкую волну недовольства…» Общество жаждет «найти выход из создавшегося политически ненормального положения, которое с каждым днем становится все ненормальнее и напряженнее» 1448. В феврале М. В. Родзянко подает Николаю II записку, в которой предупреждает «о полном крахе разверстки». Неспособность правительства осуществить продразверстку погубила Российскую империю. Недостаток и невиданная дороговизна продовольствия стали причиной массовых забастовок и демонстраций, начавшихся 23 февраля в Петрограде1449.
Февральская революция
Временное правительство вводит хлебную монополию уже на третью неделю своего существования – 25 марта. Все излишки зерна и фуража были объявлены государственной собственностью. Монополия на хлебную торговлю привела к новому резкому росту цен на промышленные товары. К лету 1917 г. пуд хлеба стал стоить не более чем одна подкова. «С августа 1917 г. начались крестьянские восстания с требованием национализации земли. Восстания подогрел крупный обман. 6 августа Временное правительство официально объявило, что установленные 25 марта твердые цены на урожай 1917 г. «ни в коем случае повышены не будут». Крестьяне, не ожидая подвоха, свезли хлеб. Помещики же знали, что в правительстве готовится повышение цен, которое и было проведено под шумок в дни корниловского мятежа. Цены были удвоены, что резко ударило по крестьянству нехлебородных губерний и по рабочим»1450. Об этом же пишет и Деникин: «Деревня была обездолена. Ряд тяжких мобилизаций без каких‑либо льгот и изъятий, которые предоставлялись другим классам, работавшим на оборону, отняли у нее рабочие руки. А неустойчивость твердых цен, с поправками, внесенными в пользу крупного землевладения вначале, а затем злоупотребление в системе разверстки хлебной повинности, при отсутствии товарообмена с городом, привели к прекращению подвоза хлеба, к голоду в городе и репрессиям в деревне…»1451
Проведенное 27 августа 1917 г. повышение твердых цен на хлеб привело к новому еще большему повышению предпринимателями цен на промышленные товары и породило новый взрыв недовольства. П. Рябушинский еще в июле 1917 г. предлагал «ввиду неблаговидных действий отдельных предпринимателей, бросающих тень на весь торгово‑промышленный класс, привлекать их к суду чести, что должно освободить торгово‑промышленный класс от несправедливых и незаслуженных обвинений из‑за отдельных проступков его членов». Летом 1917 года были введены твердые цены на уголь, нефть, лен, кожу, шерсть, соль, яйца, масло, махорку и т. д. На потребительском рынке стали исчезать основные товары: мыло, чай, обувь, гвозди, папиросы, бумага. Повсеместно развивалась тенденции к хозяйственной изоляции регионов. Уже в конце весны 1917 года появились запреты на вывоз продуктов из одной губернии в другую, распространению которых способствовал знаменитый приказ министра Маклакова.
Деникин пишет: «…Официальные нормы, которые были установлены к лету 1917 года – 1 1/2 фунта хлеба для армии и 3/4 фунта для населения. Эти теоретические цифры, впрочем, далеко не выполнялись. Города голодали. Фронтам, за исключением Юго‑Западного, не раз угрожал кризис, предотвращаемый обычно дружными усилиями всех органов правительственной власти и советов, самопомощью тыловых частей и… дезертирством. Тем не менее армия недоедала, в особенности на Кавказском фронте. А конский состав армии весной при теоретической норме в 67 фунтов зернового фуража (армия поглощала 390 миллионов пудов сухого фуража в год! – Авт.) фактически падал от бескормицы в угрожающих размерах, ослабляя подвижность армии и делая бесполезным комплектование ее лошадьми, которым грозила та же участь… Только на фронте в ущерб питанию городов ко второй половине июня удалось сосредоточить некоторый запас хлеба»1452.
10 августа 1917 г. генерал Нокс докладывал своему правительству: «1 августа на заседании Исполнительного Комитета Совета Солдатских и Рабочих депутатов министр продовольствия Пешехонов говорил об общем экономическом положении государства. Он сказал, что в мае это положение было очень плохим. Армия имела продовольствия всего на несколько дней; в Москве одно время было муки всего на один день; в Петрограде положение было лишь немного лучше… будущее угрожающее. Главное затруднение происходит от дезорганизации, царящей на железных дорогах, которая к осени грозит катастрофой. Продовольствие северной России не может базироваться лишь на железнодорожном транспорте. Для подвоза должны быть использованы водные пути. Но мысль о железнодорожной перевозке до Волги, по которой можно вести грузы дальше на север на баржах, с тем чтобы затем опять развозить железными дорогами, невыполнима из‑за чрезмерной платы, требуемой грузчиками, притом не соглашающимися работать даже по 8 часов в день.
Прежнее правительство зависело от урожая на помещичьих землях, который легко было собрать. Но помещичьи посевы уменьшились вследствие препятствий, чинимых крестьянами. Последние, кроме того, стремятся мешать применению сельскохозяйственных машин. Они требуют предоставления им сбора хлебов при условии уплаты им за это от четверти до трети урожая. Это значит, что большая часть урожая помещичьих земель будет растаскана по избам, и сбор его станет для правительства невозможным. В некоторых губерниях крестьяне отказываются отдавать свое зерно иначе как в обмен на мануфактуру. Селения юго‑западной России нуждаются в одежде и металлических изделиях. Министр продовольствия делает героические усилия, чтобы найти нужные для обмена предметы, но сейчас мануфактуру достать в России нельзя нигде. Ограничения в тоннаже препятствуют ее ввозу. Если даже удается собрать некоторое количество товара, то распределение его при царящем беспорядке является делом нелегким. 600 вагонов тканей было недавно отправлено для обмена на Кавказ. 400 из них было «арестовано» в Таганроге, и местные комитеты потребовали распределения содержимого на месте.
Производство сахара будет чрезвычайно сокращено, так как крестьяне силой захватили часть свекловичных хозяйств. Крестьяне делают все возможное, чтобы задержать у себя зерно в надежде, что цены, которые сейчас низки, поднимутся. Вдоль железных дорог нет правительственных складов, и продукты должны отправляться немедленно после их подвоза. Сама же доставка до железных дорог представляет из себя целую проблему. В реквизиции лошадей переусердствовали. Моторизированного транспорта нет. Практически в наиболее хлебных районах железных дорог мало, а простые дороги часто непроходимы весной и осенью. Как раз теперь все перевозочные средства, находящиеся в распоряжении крестьян, заняты жатвенной работой, и никакое зерно к железным дорогам не подвозится. Лошадиный транспорт так ограничен, что зерно не может доставляться с больших расстояний. Отсюда вытекает, что армия и городское население России должны базироваться на узкой полосе земли, примерно в 15 миль по каждую сторону от железной дороги…»1453
Воззванием от 29 августа Временное правительство констатировало чрезвычайно тяжелое положение страны: правительственные запасы беспрерывно уменьшаются; «города, целые губернии и даже фронт терпят острую нужду в хлебе, хотя его в стране достаточно»; многие не сдали даже прошлогоднего урожая, многие агитируют, запрещают другим выполнять свой долг»1454. Член палаты общин И. Малькольм, путешествовавший по России по поручению Красного Креста, писал: «Серьезность общественного положения страны не может быть преувеличена; положение страны поистине ужасно. Продовольствие и топливо исчезли… Цены на продукты исключительно высокие, и самые богатые слои населения начинают испытывать нужду в продовольствии». В то же время опера и балет были открыты каждую ночь»1455.
Н. Суханов вспоминал, что 16 октября 1917 г. на заседании предпарламента министр продовольствия С. Прокопович заявлял: «Хлебная монополия, несмотря на удвоение цен, в условиях бестоварья оказывается недействительной, и… при данном положении дел для хлебных заготовок придется употреблять военную силу». В том же октябре главный полевой интендант сообщил, что дальнейшее регулярное пополнение (пищевых армейских.‑ В. Г.) запасов, многие из которых приближаются к исчерпанию, он рассчитывать не может. На вопрос, что же будет дальше, он развел руками и сказал «Голодные бунты». Через 10 дней на заседании министров Временного правительства министр продовольствия категорически заявил, что снабжать продовольствием он может только 6 млн. человек, в то время как на довольствии находятся 12 млн.
Октябрьская революция
После Октябрьской революции все проблемы, накопленные за почти три года войны царским и Временным правительствами по обеспечению населения и армии продовольствием, которые в конечном итоге привели к краху обеих властей, обрушились на новое правительство большевиков. 15 января 1918 г. Ленин телеграфировал в Харьков С. Орджоникидзе с мольбой «…Хлеба, хлеба и хлеба!!! Иначе Питер может околеть…» Критичность сложившегося положения характеризует тот факт, что второй человек в государстве после Ленина, Л. Троцкий, 31 января 1918 года был назначен главой Чрезвычайной Комиссии по снабжению и транспорту. Весной 1918 г. нехватка продовольствия достигла смертельно опасного предела, в городах северной полосы России разразился голод, в Петрограде давали по 50 г хлеба в день, в Москве – 100 г. Английский исследователь пишет: «Все сходились на том, что виноваты железные дороги, не успевающие перевозить хлеб. В действительности же трудность состояла не в отсутствии железнодорожного транспорта – в 1918 году в стране имелось 18 757 паровозов и 444 тысячи вагонов по сравнению с 17 036 паровозов и 402 тысячами вагонов в 1914 году,‑ а в отсутствии зерна: поезда гонялись за зерном, а не зерно за поездами»1456.
Резкое осложнение ситуации было вызвано тем, что основные губернии – поставщики товарного хлеба находились на оккупированной немцами Украине и на уже охваченном Гражданской войной юге России. И это в добавление к тому, что с 1915 г. по октябрь 1917 г. посевная площадь в наиболее хлебородных районах и так уже сократилась на 20%, а в некоторых местах до 50%. С другой стороны, как писал К. Радек [Один из лидеров большевиков] весной 1918 года: «Крестьянин только что получил землю, он только что вернулся с войны в деревню, у него было оружие и отношение к государству весьма близкое к мнению, что такая вещь как государство вообще не нужно крестьянину. Если бы попытались обложить его натуральным налогом, мы бы не сумели собрать его, так как для этого у нас не было аппарата: старый был сломан, а крестьянин добровольно ничего бы не ал. Нужно было в начале 18‑го года сначала разъяснить ему весьма грубыми средствами, что государство не только имеет право на часть продуктов граждан для своих потребностей, но оно обладает и силой для осуществления этого права»1457.
А вот как описывал ситуацию в русской деревне У. Черчилль: «Савинков дал нам интересное описание жизни деревни, когда однажды мне и Ллойд‑Джорджу довелось с ним завтракать. В некоторых отношениях его рассказ напомнил нам судьбы индийских деревень, в давно прошедшие времена переходивших от одних завоевателей к другим. Крестьянам принадлежала теперь вся земля. Они убили или прогнали прежних владельцев. Сельские общины сделались хозяевами новых и хорошо обработанных полей. Помещичьи усадьбы, о которых они так давно мечтали, принадлежали теперь им. Не было больше помещиков. Не было больше арендной платы. Крестьяне сделались полными хозяевами земли со всеми ее богатствами. Однако они еще не понимали, что при коммунизме у них будет новый помещик, советское государство,‑ помещик, который будет требовать более высокой арендной платы для прокормления голодных городов, коллективный помещик, которого нельзя будет убить, но который будет убивать их»'458.
У. Черчилль продолжал: «Крестьяне были в хозяйственном отношении независимыми. При своем простом образе жизни они всегда могли поддерживать свое существование и помимо всех современных условий цивилизации. Из кожи зверей они делали себе одежду и обувь. Пчелы давали им и мед, заменявший им сахар, и воск для освещения. Хлеб у них был, и было мясо, и разные коренья. Они пили, ели и работали в поте лица. Не для них были все эти слова: коммунизм, царизм, святая Русь, империя или пролетариат, цивилизация или варварство, тирания или свобода. Все это в теории было им безразлично, и не только в теории, но и на практике. Они были и оставались людьми земли и тяжелым трудом зарабатывали свой хлеб… Москва правила Россией, и когда союзники победили и в победе своей исчерпали энергию борьбы, не было других соперников у Москвы. В стране разрозненных хозяйственных ячеек, ничем не связанных между собой, жизнь велась по примеру Робинзона Крузо, так же удаленного от цивилизации. Древняя столица находилась в центре сети железнодорожных линий, расходившихся из Москвы во все стороны. В центре сети сидел паук. Тщетной была надежда уничтожить го, двигая против него ряды опутанных паутиной мух! И тем не менее я считаю, что 20‑30 тысяч решительных, сознательных, хорошо вооруженных европейцев без особых трудностей и потерь могли бы быстро домчаться по любому из железнодорожных путей до Москвы и вызвать на бой те силы, которые были против них…»1459
«Трогательная забота» У. Черчилля о русских крестьянах говорит о том, что он либо забыл историю своей страны в период буржуазной революции и индустриализации, либо был крайне заинтересован в превращении России «в страну разрозненных хозяйственных ячеек, ничем не связанных между собой», в уничтожении городов и в возврате ее в эпоху глухого феодализма с его натуральным хозяйством, невежеством и отсталостью… По крайней мере, никто не сделал для этого больше, чем «борец за демократию» У. Черчилль. Ассоциации с индийскими крестьянами, видимо, тоже были не случайны – империалистический менталитет Черчиллей не шел дальше видения России как английской колонии по типу второй Индии…
На практике единственной мерой, способной спасти города от голодной смерти, оставалось расширение и ужесточение мер, введенных еще царским и Временным правительствами по принудительному изъятию продовольственных запасов. О них И. Сигов докладывал еще в мае 1917 г.: «И при старом режиме, когда царское правительство не стеснялось мерами принуждения и насилия, обязательная разверстка хлеба… провалилась с треском. Дальше старому правительству оставалось только одно: производить в деревне повальные обыски и повсюду отбирать хлеб силой, не останавливаясь ни перед чем. Но на такую прямолинейность едва ли решилось бы даже царское правительство»1460. Временное правительство пошло на такую «прямолинейность», но и ее оказалась недостаточной. Продовольственная политика Временного правительства провалилась с еще большим треском.
Ленин до февраля 1918 г. пытался избежать радикальных мер и предлагал обязать всех крестьян сдавать излишки продовольствия в обмен на квитанции, которые, как и в прежние времена, были сконцентрированы в основном у кулаков. Эта инициатива не получила распространения. Радикализация отношений с деревней нарастала. Ленин наказывал: «Ни один пуд хлеба не должен оставаться в руках держателей… Объявить всех, имеющих излишек хлеба и не вывозящих его на ссыпные пункты, врагами народа, предавать их революционному суду, с тем чтобы виновные приговаривались к тюремному заключению на срок не менее 10 лет, изгонялись навсегда из общины, а все их имущество подвергалось конфискации…» Но предпринимаемые меры не достигали цели – армия и города были обречены на голодную смерть. Уже 10 августа Ленин предлагает наркому продовольствия Цюрупе проект декрета: «…В каждой хлебной волости 25‑30 заложников из богачей, отвечающих жизнью за сбор и ссыпку всех излишков». Цюрупа прикинулся непонимающим, указав, что взятие заложников весьма трудно осуществить. Ленин отправил ему вторую, совершенно недвусмысленную записку: «Я предлагаю «заложников» не взять, а назначить поименно по волостям. Цель назначения именно богачи, так как они отвечают за контрибуцию, отвечают жизнью за немедленный сбор и ссыпку излишков хлеба в каждой волости»1461. «Мы были ошеломлены, прочитав этот проект,‑ пишет (комиссар продовольствия) Цюрупа в своих воспоминаниях.‑ Принятие такого декрета привело бы к массовым казням. В конце концов проект Ленина был отклонен»1462. Однако уже через несколько дней тот же народный комиссар продовольствия заявил: «У нас нет другого выхода, как объявить войну деревенской буржуазии… Речь идет о войне, только с оружием в руках можно получить хлеб». Именно в этом смысле председатель ВЦИК Я. Свердлов предлагал «расколоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря… разжечь там гражданскую войну», чтобы получить хлеб у крестьян1463. О том же говорил и Л. Троцкий: «Наша партия за гражданскую войну. Гражданская война уперлась в хлеб»1464.
Но Гражданская война на селе началась уже с февраля 1917 г. с уничтожения помещичьих имений, с массового стихийного раскулачивания и расказачивания. Именно под давлением этой стихийной силы в феврале 1918 г. был принят Закон о социализации земли, который провозгласил переход земли из частной собственности в общенародную. В основу закона был положен эсеровский принцип уравнительного распределения земли между крестьянами, а на деле – фактический передел земли в пользу бедноты.
9[13] мая 1918 г. была введена продовольственная диктатура. Наркому продовольствия были предоставлены чрезвычайные полномочия «по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекулирующей ими». Все организации и учреждения обязывались «безоговорочно и немедленно» исполнять все распоряжения наркома, касающиеся продовольственных вопросов. Крестьянам устанавливались нормы душевого потребления: 12 пудов зерна, 1 пуд крупы на год и т. д. Сверх этого весь хлеб считался излишками и подлежал отчуждению. Изъятие продовольствия в деревнях осуществлялось продовольственными отрядами, в которые по очереди посылались рабочие. Например, до января 1919 г. Петроградский Совет направил 189 отрядов общей численностью 72 тыс. человек. Продовольственные отряды вскоре были преобразованы в Продармию. «К июлю 1918 года уже 12 000 человек состояли в частях этой армии – в продотрядах, численность которых выросла к моменту пика их деятельности в 1920 году до 80 000»1465.
Но голод наступал. Троцкий писал: «…Первый вопрос – продовольствие. Рабочие Москвы, Петрограда, Иваново‑Вознесенского района, Донецкого бассейна и даже Урала терпят жесточайшую продовольственную нужду, а временами тяжко голодают. Голодают московские и питерские пролетарии – не день и не два, а в течение уже нескольких лет. Голодают железнодорожные рабочие. От голода слабеет не только тело человека, но и его дух. Руки опускаются, падает воля. Трудно поднять голодных рабочих на напряженную, энергичную, согласованную работу. Первым делом нужно накормить рабочих. Нужно собрать для промышленности хоть небольшой продовольственный фонд (запас), или, говоря по‑военному, создать продовольственную базу. Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет поставил задачу: собрать 300 миллионов пудов продовольствия на поддержку промышленных и транспортных рабочих. Много ли это? Нет, ничтожное число. До войны помещики, спекулянты и кулаки ежегодно вывозили за границу по 600 миллионов пудов, по 750 и по 900, т. е. в два, два с половиной и три раза больше того, что нам необходимо собрать теперь… А урожай хлебов всей России составлял в среднем почти три с половиной миллиарда пудов. Таким образом, запас в 300 миллионов пудов совсем небольшое число, около десятой доли всего урожая, т. е. 4 фунта с пуда. Кто может и должен этот фонд создать? Крестьянство…»1466
Борьба за хлеб принимала все более радикальные формы. Она вызвала широкомасштабную Гражданскую войну в деревне, которая началась с создания 11 июня 1918 г. особых чрезвычайных организаций – комитетов бедноты, перед которыми стояло две задачи: распределение конфискованной у кулаков собственности среди сельской бедноты и, главное, содействие в изъятии излишков хлеба у кулаков (за это часть зерна предоставлялась самим комбедам до 15 июля бесплатно, а затем с большой скидкой). Ленин говорил о вынужденности этой меры, противоречившей стратегии большевиков: «Да, революция наша (Октябрьская) буржуазная, пока мы идем вместе с крестьянством как целым. Это мы яснее ясного сознавали, сотни и тысячи раз с 1905 года говорили, что никогда этой необходимой ступени исторического процесса ни перепрыгнуть, ни декретами не отменить»1467. Ленин в марте 1919 года снова возвращался к теме: «В октябре 1917 года мы брали власть вместе с крестьянством в целом. Это была революция буржуазная, поскольку классовая борьба в деревне еще не развернулась… В стране, где пролетариату пришлось взять власть при помощи крестьянства, где пролетариату выпала роль агента мелкобуржуазной революции, наша революция до организации комитетов бедноты, т. е. до лета и даже осени 1918 года, была в значительной мере революцией буржуазной»1468.
С другой стороны, Ленин писал: «Вышло именно так, как мы говорили. Ход революции подтвердил правильность нашего рассуждения. Сначала вместе со «всем» крестьянством против монархии, против помещиков, против средневековья (и постольку революция остается буржуазной, буржуазно‑демократической). Затем вместе с беднейшим крестьянством, вместе с полупролетарием, вместе со всеми эксплуатируемыми – против капитализма, в том числе против деревенских богатеев, спекулянтов, и постольку революция становится социалистической»1469. Троцкий указывал: «Уничтожение сословного крепостничества встретит поддержку всего крестьянства как тяглового сословия. Подоходно‑прогрессивный налог встретит поддержку огромного большинства крестьянства. Но законодательные меры в защиту земледельческого пролетариата не только не встретят такого активного сочувствия большинства, но и натолкнутся на активное сопротивление меньшинства. Пролетариат окажется вынужденным носить классовую борьбу в деревню и таким образом нарушать ту общность интересов, которая, несомненно, имеется у всего крестьянства, но в сравнительно узких пределах. Пролетариату придется в ближайшие же моменты своего господства искать опору в противопоставлении деревенской бедноты деревенским богачам, сельскохозяйственного пролетариата – земледельческой буржуазии»1470. Ленин и Троцкий таким образом развивали и обосновывали тезисы Маркса о непрерывной революции, данные в конце 40‑х годов XIX века. В «Обращении к Союзу коммунистов» и в письме к Энгельсу в 1856 г. Маркс говорил: «Все дело в Германии будет зависеть от возможности поддержать пролетарскую революцию каким‑либо вторым изданием крестьянской войны»1471. Очевидно, что столь быстрый переход от первого буржуазного этапа революции, ко второму, социалистическому, был вынужденной мерой, диктовавшейся конкретными хозяйственно‑экономическими условиями, которым большевики придавали идеологическую окраску.