ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ СТЭЛИ ФЛЕМИНГА 3 глава

Снова очутившись в своей келье, я бросился на голые камни пола ивозопил ко Господу против несправедливости и мучения, свидетелем коих был, ипротив еще горшей муки, от зрелища которой был избавлен. Мысленно я видел,как старый отец привязывает дочь к позорному столбу. Как пляшет вокруггрубая публика в зверином восторге. Как плюет порочная Амула в чистое лицо.И я долго, сосредоточенно молился о том, чтобы бедной страдалице быладарована твердость в тяжком испытании. А затем сел и принялся ждать. Я ждал, чтобы зашло солнце, так как, пообычаю, после солнечного захода жертву отвязывают. Минуты казались часами,часы - вечностями. Солнце не двигалось; дню стыда было отказано в ночи. Напрасны остались все мои старания понять. Я был потрясен, ошарашен.Почему Рохус допустил, чтобы Бенедикту подвергли такому издевательству? Илион думает, что, чем сильнее она будет опозорена, тем станет для негодоступнее? Не знаю, да и не стремлюсь разобраться в его побуждениях. Но, Богда поможет мне, ее позор я ощущаю всей душой... Господи, Господи! Какой свет вдруг осенил мысли слуги Твоего! Подобнооткровению с Неба, мне пришло понимание, что мое чувство к Бенедикте насамом деле и больше и меньше, чем я до сих пор думал. Оно - земная любовь,любовь мужчины к женщине. Едва я осознал это, как дыхание мое участилось,стало трудным, мне показалось, что я задыхаюсь. Но так задеревенело сердце уменя в груди от зрелища ужасной несправедливости при попустительстве Небес,что я даже не вполне раскаялся. Открытие ослепило меня, и мне плохо быливидны размеры моего греха. Душевное волнение не было лишено приятности; явынужден был признаться себе, что не уклонился бы от него, даже если быпонимал, насколько оно дурно. Да заступится за меня милосердная МатерьБожия! Даже теперь я не могу поверить, что, полагая себя поставленным Небесамиспасти душу Бенедикты и тем подготовить ее к святой жизни, я полностьюзаблуждался. А другое, земное, желание - может быть, и оно от Бога? Развеоно - не ради блага той, на кого устремлено? А какое благо выше спасениядуши? - и святой жизни на земле? - и вечного блаженства на Небе в награду? Так ли уж разнятся две любви, духовная и плотская, как меня приучилидумать? Может быть, одна дополняет другую, и обе выражают одно. О, СвятойФранциск, среди этого света, излившегося вокруг меня, молю, направь моишаги. Укажи моему ослепленному взору прямую, верную дорогу ко благуБенедикты! Но вот, наконец, солнце скрылось позади монастыря. На горизонтесобрались облачка, из ущелья поднялся туман, и по ту сторону, по склонуогромной горы поползли кверху лиловые тени и погасили последний солнечныйотблеск на снежной вершине. Слава, о слава Тебе, Боже, она свободна! Я был очень тяжело болен, но доброй заботой братии уже довольно окреп имогу покинуть мое ложе. Видно, уж такова воля Господа, чтобы я остался житьи служить Ему, ведь я вовсе недостоин этого выздоровления. И я всей душойстремлюсь посвятить без остатка мою бедную жизнь Богу. Прильнуть к Нему,утонуть в Его любви - об этом одном теперь все мои помыслы. Лишь толькопомажут священным елеем мое чело, так, уповаю я, и будет, и я, очистившийсяот безнадежной земной страсти к Бенедикте, поднимусь к новой, духовнойжизни. Может быть, тогда я смогу, не оскорбляя Неба и не хуля свою душу,лучше стеречь и оберегать Бенедикту, чем теперь, когда я ничтожный монах. Я совсем ослаб. Ноги мои, бессильные, как у младенца, подогнулись подтяжестью тела. Братья вынесли меня в сад. С какой же благодарностью я вновьувидел над собою синее небо! Как восторженно любовался белыми пиками гор итемными лесами на их склонах! Каждая отдельная травинка привлекала мойвзгляд, каждую букашку я приветствовал как давнюю знакомую. Глаза мои обратились на юг, где находится гора Гальгенберг, мысли обедной дочери палача неотступно со мной. Что с нею сталось? Выжила ли онапосле того ужаса на деревенской площади? Что поделывает? Будь только у менясилы отправиться на Гальгенберг! Но мне запрещено покидать стены монастыря,и нет здесь никого, у кого я бы осмелился справиться о ее судьбе. Монахисмотрят на меня странно, будто не считают меня своим братом. С чего бы? Я ихлюблю и стремлюсь жить с ними в согласии. Они добры и внимательны, но какбудто бы избегают меня. Что это все означает? Меня призвал к себе наш преподобнейший настоятель отец Андреас. - Твое выздоровление было чудом, - сказал он мне. - Я хочу, чтобы тыбыл достоин этой милости Божией и мог подготовить свою душу к ожидающей тебявеликой благодати. Потому, сын мой, я распорядился, чтобы ты оставил нас навремя и пожил в одиночестве среди гор, это будет способствовать укреплениютвоего здоровья и одновременно поможет тебе поглубже заглянуть в свою душу.Там, вдали от посторонних забот, вглядись в нее попристальнее, и я верю, тыпоймешь, сколь велика твоя ошибка. Моли Бога, чтобы небесный свет излился натвою дорогу, дабы ты мог идти по ней твердым шагом слуги и проповедникаГосподня, недоступного низменным страстям и земным желаниям. У меня недостало дерзости отвечать. Без малейшего ропота подчиняюсь яволе его преподобия, ибо послушание - правило нашего ордена. И жизнь вбезлюдной местности меня не страшит, хоть я и слышал, что там водятся дикиезвери и злые духи. Настоятель прав: жизнь в одиночестве будет для менявременем испытания, очищения и выздоровления, столь для меня необходимых. Досих пор я продвинулся только в грехе; на исповеди я о многом умолчал. Не изстраха перед наказанием, а потому, что не могу произнести некоего женскогоимени ни перед кем, кроме святого и благословенного Франциска, который одинтолько меня понимает. Он ласково глядит на меня с неба, слышит мою беду, иесли и есть что-то греховное в моем сочувствии невинному гонимому дитяти,прощает мне ради Искупителя нашего, Который тоже страдал от несправедливостии знал горе. На горах мне поручено выкапывать некие корешки и отсылать в монастырь.Из этих корешков святые отцы гонят напиток, слава о котором разошлась вовсему краю и даже достигла, как я слышал, великого города Мюнхена. Он таккрепок и прян, что кто сделает один глоток, у того горло горит, будтохлебнул адского пламени, однако же ценится повсеместно за целебные свойства,хорошо помогая от многих болезней и недомоганий; и душу он, говорят, тожеисцеляет, впрочем, я полагаю, что где не достать этого напитка, того жерезультата можно добиться просто праведной жизнью. Но как бы то ни было,продажа напитка составляет основной источник монастырских доходов. Корень, из которого его изготовляют, принадлежит альпийскому растению,называемому желтой горечавкой; оно растет на склонах гор в большихколичествах. В июле и августе монахи выкапывают его, сушат у огня в каменныххижинах, а потом набивают мешки и отсылают в монастырь. Монахам принадлежитисключительное право добычи этого корня, и рецепт изготовления питьятщательно оберегается. Поскольку теперь мне предстоит какое-то время жить на горах, настоятельвелел мне понемногу, насколько позволят силы, заняться добычей корня. Кместу моего отшельничества меня проводит мальчик, монастырский служка, ондонесет мою провизию и сразу же отправится назад. Впоследствии мальчик будетприходить раз в неделю, доставлять мне пищу и уносить заготовленный корень. С моим отправлением к месту ссылки не стали медлить. Нынче вечером япоклонился настоятелю и, вернувшись в свою келью, уложил в мешок святыекниги - молитвенник и житие Святого Франциска, не забыл также перья ибумагу, чтобы продолжать мой дневник. Завершив приготовления, я подкрепилдушу молитвой и теперь готов ко всему, что ни уготовила мне судьба, даже квстрече с дикими зверями и демонами. Возлюбленный Святой, прости мне боль, которую я испытываю, оттого чтодолжен покинуть эти места, не повидав Бенедикту и даже не зная, что с нейсталось после того ужасного дня! Ты ведаешь, о славный, да и я признаюсьпокорно, как я был бы рад, если бы мог побежать на Гальгенберг и броситьхотя бы один взгляд на избушку, где живет лучшая и прекраснейшая изо всехсвоих сестер! Не суди меня слишком сурово, молю тебя, за слабость моегозаблудшего грешного сердца. Когда я со своим юным проводником покидал монастырь, все было спокойнов его стенах; святая братия спала мирным сном, которого я уже давно лишился.Только-только зажглась заря, и, начиная подъем, мы видели, как кромкиоблаков на небе с восточной стороны разгорались золотым и алым. Проводникмой, с мешком на плече, шагал впереди, я следовал за ним, отвернув назадполы своей рясы и помогая себе крепким посохом с острым железнымнаконечником - как раз будет кстати, если встретятся дикие звери. Мой проводник был светловолосый голубоглазый подросток с веселым,приветливым лицом. Ему, как видно, в радость было карабкаться в родные выси,куда лежал наш путь. Тяжесть ноши он словно не чувствовал, а шагал себелегко и уверенно, твердо ставя ногу и взбегая по кручам и утесам, точногорный козлик. Он возбужденно рассказывал мне на ходу разные необыкновенные историипро призраков и духов, ведьм и фей. Особенно близко он, кажется, знаком сфеями. Они, по его словам, появляются в блестящих одеждах, светлые волосыраспущены, за спиной - разноцветные крылья. Это описание близкосоответствует тому, что написано о них в некоторых книгах святых отцов. Ктоим приглянется, рассказывал мальчик, того они могут надолго зачаровать, иникому не под силу разрушить их чары, даже Святой Деве. Я же полагаю, чтоэто верно только касательно пребывающих во грехе, а чистые сердцем не должныих опасаться. Мы шли в гору и под гору, пересекая леса и цветущие поляны ипреодолевая, расселины. По склонам струились говорливые горные потоки,торопясь в долины и бормоча на бегу о чудесных видах и дивных приключениях.Луга и рощи звенели разноголосым хором природы, гулко и шепотом, вздохами ираспевами воссылая к небу хвалы Всевышнему. Порой наш путь лежал мимогорской хижины, где у порога резвились неумытые желтоволосые ребятишки. Припоявлении чужаков они убегали. А женщины, наоборот, выходили к нам навстречус младенцами на руках и просили благословения. Нам предлагали молоко, масло,зеленый сыр, черный хлеб. Видели мы и мужчин, сидевших у входа, онизанимались резьбой по дереву, мастерили большей частью фигурки Спасителя накресте. Готовые, их отправляют в город Мюнхен и продают, я слышал, ониприносят своим набожным создателям немалые суммы и много чести. Потом мы вышли на берег озера, которое скрывал от взгляда густой туман.Отыскали привязанную утлую лодчонку; проводник велел мне войти в нее, искоро мы уже скользили словно бы по небу среди клубящихся облаков. Я никогдапрежде не плавал в лодке и боялся, как бы мы не перевернулись и не утонули.Было тихо-тихо, лишь журчала вода у бортов. То тут, то там в тумане вдругпроглядывало невдалеке что-то темное, но так же внезапно пропадало, и мыскользили дальше в таинственной пустоте. Но иногда туман на минутурасползался, и тогда становились видны выступающие из воды черные скалы илежащие под берегом полузатопленные древесные стволы с раскинутыми ветвями,похожие на огромные скелеты. Зловещая картина. Даже веселый паренек приумолки настороженно вглядывался в млечную завесу, чтобы не наскочить напрепятствие. По всем этим признакам я понял, что мы переплываем ужасное озеро, гдеобитают демоны и привидения, и я поручил свою душу Богу. Господьмогущественнее всякого зла. Не успел я дочитать молитву о спасении от духовтьмы, как вдруг завеса тумана разодралась, засияло солнце, подобное большомупламенному цветку, и мир оделся в золотые и пестрые цвета! Пред ослепительным Божьим оком бежала тьма и растаяла без следа. Клочьягустого тумана зацепились было за горные склоны, но быстро поредели ипропали, оставшись только в черных расселинах. Озеро заблистало, точножидкое серебро; горы стали золотыми, и на них будто огнем занялись сосновыелеса. Сердце мое наполнилось изумлением и благодарностью. Мы плыли потихоньку, и я рассмотрел, что озеро расположено в узкойпродолговатой чаще. Справа высоко вздымались крутые утесы, лишь на самомверху поросшие лесом, слева же и впереди берег был равнинный и приветливый,и на нем стояло большое строение. То была обитель Святого Варфоломея, летняярезиденция преподобного Андреаса, нашего настоятеля. Вокруг нее был цветущий сад, выходящий на озеро, а с трех других сторонстесненный скалами в тысячу футов высотой. И на этой отвесной стене, навысоком уступе, зеленел небольшой лужок, точно зеленый изумруд, приколотый ксерому плащу горы. Мальчик указал наверх и объяснил, что это - единственноеместо на всю округу, где растут эдельвейсы. Так вот где нарвала для меняпрелестные цветы Бенедикта, когда я отбывал заключение в своей келье.Запрокинув голову, я разглядывал этот живописный, но страшный уступ,охваченный чувствами, которых не могу передать словами. Мальчик, сноваповеселевший от улыбки природы, смеялся и пел, а у меня на глаза навернулисьгорячие слезы, заструились по щекам, и я спрятал лицо под капюшоном. Выйдя из лодки, мы стали подыматься на гору. Милостивый Боже, все, чтоисходит из Твоей руки, имеет свое полезное предназначение, но к чему возвелТы эти горы и усыпал их в таком количестве камнями - для меня тайна, я невижу от камней пользы ни для зверя, ни для человека. Карабкались мы долго, несколько часов, покуда не вышли к источнику, издесь я опустился на землю, обессиленный, задыхающийся, с натертыми ногами.Оглядевшись, я убедился в правдивости того, что слышал от людей пробезлюдные высокогорные края. Вокруг, куда ни бросишь взгляд, одни толькоголые серые скалы в красных, желтых и бурых прожилках. Ни былинки не растетв россыпях мертвых камней, вниз уходят ужасные пропасти, наполненные льдами,и простираются кверху, чуть не соприкасаясь с небом, искристые,ослепительные снежинки. Впрочем, я нашел среди камней несколько цветков. Как будто самСоздатель этой дикой и мрачной пустыни посмотрел на нее и ужаснулся, и,набрав внизу, в долине, немного цветов, разбросал их на голых вершинах. Ицветы эти, отобранные Божественной рукой, расцвели несравненной красотойнебесной. Мальчик показал мне то растение, корни которого мне надлежитвыкапывать, а заодно и кое-какие травы, полезные и целебные для человека,среди прочих - золотистую арнику. Отдохнув час, мы продолжили путь и шли еще долго, так что я уже едвапередвигал ноги. Наконец, очутились на пустынной прогалине, со всех сторонокруженной высокими черными скалами. Посреди прогалины стояла жалкая хижина,сложенная из диких камней, в боковой стене ее зияло низкое отверстие - вход.Вот, объяснил мне мальчик, отныне мое обиталище. Мы вошли, и сердце у менясжалось. Внутри было пусто - только стояла широкая скамья, присыпанная сеномиз альпийских трав, предназначенная служить мне ложем. В углу находилсяочаг, перед ним сложено несколько поленьев и горкой составлена простаякухонная утварь. Проводник мой схватил котелок и убежал, а я, растянувшись на землеперед хижиной, принялся созерцать дикую и грозную природу этого места, гдемне предстояло приготовить душу к принятии/духовного сана. Вскоревозвратился и он, неся котелок обеими руками, и приветствовал меня радостнымвозгласом, который отразился от окружающих скал тысячей разноголосыхбормотании. Даже после краткого одиночества я был так рад снова увидетьчеловеческое лицо, что чуть было не отозвался на его возглас столь женеподобающим криком. Как же я смогу жить неделями один в этом безлюдье? Мальчик поставил котелок передо мной на землю - он оказался полонмолока. Потом достал из-за пазухи лепешку желтого масла, красиво облепленнуюальпийскими цветками, и белоснежный сыр, завернутый в ароматные травы. Вид этот восхитил меня, и я спросил его в шутку: - Так стало быть, масло и сыр произрастают здесь среди камней, и тебепосчастливилось найти источник, текущий молоком? - Ты, может быть, и способен совершить такое чудо, - ответил мальчик, -а я просто спустился к Черному озеру и попросил для тебя пищи у молодыхженщин, которые там живут. Он достал муку из подобия кладовки при хижине, развел огонь в очаге ипринялся месить тесто. - Значит, мы не одни в этой пустыне? - спросил я. - Объясни мне, гденаходится озеро, на берегу которого живут такие щедрые люди? - Черное озеро, - ответил он, щурясь от дыма, - вон за той вершиной, ина обрыве над ним стоит молочное хозяйство. Но место там дурное. Озеро такоеглубокое, что доходит до самого ада, через трещины в скалах слышно гудение итреск пламени и вопли грешных душ. А уж свирепых злых духов там такоемножество, как нигде в целом свете. Смотри, остерегись. При всей твоейсвятости, как бы тебя там не прихватили хвори: за молоком, маслом и сыромможно ходить и к Зеленому озеру, дальше вниз. Но я скажу этим женщинам,чтобы присылали тебе провизию сюда, они будут рады услужить; а если ты ещепо воскресеньям согласишься читать у них проповедь, они за тебя даже самомучерту глаза вырвут. Как только мы поели - а я в жизни не пробовал пищи вкуснее, - мальчикбросился на землю и тут же на солнцепеке уснул, подняв такой жизнерадостныйхрап, что я при всем желании долго не мог последовать его примеру. Я проснулся. Солнце уже спряталось за пиками окружающих гор. Сначаламне показалось, будто это все еще сон, но скоро я очнулся и осознал всюбезмерность моего одиночества, когда услышал в отдалении бодрые возгласыуходящего мальчика. Он, как видно, пожалел меня будить и отправился вобратный путь, не попрощавшись, так как ему было важно спуститься к Зеленомуозеру до наступления темноты. Я вошел в хижину. Там вовсю полыхал огонь в очаге, и рядом были сложенызаготовленные дрова. Юный служка позаботился и о моем ужине, выставив к огнюмолока и хлеба. А также взбил солому на жесткой скамье и постелил сверхукусок шерстяной ткани, за что я ему очень благодарен. Освеженный продолжительным сном, я допоздна задержался снаружи у входав хижину. Прочитал молитвы, обратясь лицом к серым скалам под ночным небом,где на черном бархате весело мерцали звездочки. Здесь, наверху, они кудаярче, чем в долине, кажется, встань на самую высокую вершину, протяни руку -достанешь. Под этим ночным небом, иззолоченным звездами, я провел большую частьночи, заглядывая в свое сердце и прислушиваясь к своей совести, как будто яв церкви стою коленопреклоненный пред алтарем и чую ужасное присутствиеГоспода. Наконец душа моя наполнилась божественным покоем, и как прижимаетсядитя к материнской груди, так и я преклонил голову к твоей груди, о Природа,наша всеобщая мать! Никогда еще я не видел такого великолепного рассвета! Горные пикизарделись румянцем и словно просвечивали насквозь. Воздух,серебристо-прозрачный, был так свеж и чист, что казалось, с каждым глоткомего вдыхаешь новую жизнь. Тяжелые, белые капли влаги, как после дождя,висели на редких травинках и стекали с каменных граней. В то время как я читал утренние молитвы, довелось мне волей-неволейпознакомиться с моими соседями. В продолжение всей ночи, мешая спать, громковерещали сурки, теперь же, при свете дня, они скакали вокруг, точно зайцы.Над головой кружили коричневые коршуны, приглядываясь к порхающим в кустахпташкам и к лесным мышам, шныряющим между камнями. По временам неподалекупроносились стайкой легконогие серны, спешащие на травянистые уступы надпропастями, а в вышине надо всеми парил одинокий орел, возносясь все выше ивыше в небо, как душа, очистившаяся от греха. Я еще не встал с колен, когда тишину прорезали голоса. Огляделся -нигде никого, хотя я отчетливо слышал ауканье и обрывки песен. Они словно быдоносились изнутри горы, и я, вспомнив про обитающих здесь злых духов, вновьсотворил молитву против нечистой силы и стал ждать, что будет дальше. Вот снова раздалось пение, оно исходило из глубокого ущелья. А вскоре яувидел поднимающиеся из этого ущелья три женские фигуры. Заметив меня,женщины перестали петь и пронзительно завизжали. По этому признаку яопределил в них дочерей земли и, возможно, из христианского племени и сталдожидаться их приближения. Они оказались рослыми, пригожими девушками, смуглолицыми,пышноволосыми, с черными, как уголья, глазами. На головах они несли корзины.Приблизившись ко мне, они поставили свои ноши на землю, низко поклонились,поцеловали мне руку, а затем открыли корзины и показали свои приношения -молоко, сливки, сыр, масло и пироги. Усевшись на землю, они рассказали мне, что живут у Зеленого озера иочень рады, что в здешних местах опять, поселился "горный брат", да ещетакой молодой и красивый. При этих речах в черных их глазах сверкали веселыеискорки и на алых губах играли улыбки, что пришлось мне очень по сердцу. Я спросил, не страшно ли им жить в этом диком крае, но они толькорассмеялись, обнажив белоснежные зубы. У них есть дома охотничье ружье,чтобы отпугивать медведей, сказали они. И они знают разные заговоры имолитвы от демонов. Да они и не всегда тут в одиночестве, объяснили девушки,ведь по субботам сюда поднимаются парни из долины, они охотятся на зверей, апотом бывают танцы. От девушек я узнал, что высокогорные луга и хижины средикамней, где живут в летнюю пору пастухи и пастушки, находятся в общемвладении. Самые же хорошие земли, сказали они, принадлежат монастырю, и доних тоже недалеко. Приятная болтовня девушек развеселила меня, одиночество уже не казалосьмне таким гнетущим. Получив благословение и поцеловав мне руку, они ушли темже путем, каким пришли, смеясь, перекликаясь и распевая песни от избыткамолодости и здоровья. Я уже успел заметить, что люди в горах живут праведнееи счастливее, чем обитатели сырых и глубоких долин. Они чище помыслами исердцем, - потому наверно, что обитают у самого Неба, которое здесь, как яслышал от святых братьев, гораздо ближе к земле, чем еще где-либо, кромеРима. Девушки ушли, а я убрал принесенную ими провизию и, прихватив мешок икороткую узкую лопату, отправился искать корень горечавки. Оказалось, чтоона растет здесь в большом изобилии, у меня вскоре заболела спина, столькоприходилось ее гнуть и напрягать, откапывая корни. Но я не бросал работы,мне хотелось отослать в монастырь как можно больше, чтобы там видели моепослушание и усердие. Я и не заметил, как отошел от хижины довольно далеко,сам не зная, в какую сторону, и вдруг увидел перед собою такую ужасную,такую глубокую пропасть, что вскрикнул от страха и отпрянул назад. На днепропасти, так далеко, что голова кружилась заглядывать, блестело небольшоекруглое озерко, точно недобрый вражий глаз. А на берегу его - избушка,кровля придавлена камнями, над ней вьется жидкий голубой дымок. Вокруг наузком, бедном лугу щиплют худосочную травку несколько коров и овец. Какоемрачное человеческое обиталище! Я со страхом смотрел вниз, и вдруг испытал еще одно потрясение: яуслышал отчетливо названное имя. Голос прозвучал позади меня, и имя былопроизнесено так ласково, так мелодично, что я поспешил осенить себя крестом,вспомнив про коварных фей и их колдовские чары. Потом голос раздался снова,и я чуть не задохнулся, так бешено заколотилось мое сердце; то был голосБенедикты! Бенедикта в этой пустыне, и я наедине с нею! Воистину в тот мигя, как никогда, нуждался в твоем наставлении, Святой Франциск, дабы стопымои не сошли с пути, предначертанного Божественным промыслом. Я обернулся. И увидел ее. Она шла, перепрыгивая с камня на камень иоглядываясь через плечо, звала кого-то незнакомым мне именем. Когда япосмотрел на нее, она замерла на месте. Я подошел, поздоровался во имяСвятой Девы, хотя сам, да простит мне Бог! едва выговорил Божественныйтитул, так велико было во мне смятение чувств. Ах, как она переменилась, бедное дитя! Прелестное лицо стало бледнеемрамора; огромные глаза ввалились, исполненные невыразимой печалью. Однитолько прекрасные волосы по-прежнему ниспадали золотыми нитями ей на плечи.Мы стояли с нею лицом к лицу, не в силах от неожиданности вымолвить нислова. Наконец, я сказал: - Так значит, ты, Бенедикта, живешь в той избушки у Черного озера - надсамыми водами подземного царства? Она не ответила, но нежные ее губы дрогнули, как у малого ребенка,когда он старается удержаться от слез. Я спросил еще: - А отец твой - с тобою? Она ответила еле слышно - не речь, а тихий вздох: - Мой отец умер. Мне как иглой пронзило сердце. Переполненный жалостью, я молчал.Бенедикта отворотила личико, пряча слезы, ее хрупкие плечи сотрясло рыдание.Я больше не владел собой - я шагнул к ней, взял ее за руку и, стараясьспрятать глубоко в сердце свои человеческие чувства, обратился к ней сословами религиозного утешения: - Дитя мое - милая Бенедикта, - твой отец покинул тебя, но с тобойостался другой Отец, который станет хранить тебя изо дня в день всю жизнь. Ия тоже, если будет на то Божья воля, о прекрасная и добродетельная дева,постараюсь быть тебе опорой в твоей великой нужде. Тот, кого ты оплакиваешь,не погиб; он отправился к трону милосердного Господа, который примет его слюбовью. Но мои слова только разбудили ее задремавшее горе. Она упала на землю идала волю слезам, рыдая так громко, что растревожила мне душу. О МатерьБожья, Заступница! Я и сейчас не в силах спокойно вспоминать, какую муку яиспытал, видя столь сильное горе этого прекрасного невинного создания. Ясклонился над нею, мои слезы упали на ее золотистую головку. Сердцепобуждало меня поднять ее с земли, но руки висели бессильно и неподвижно.Наконец, она немного овладела собой и заговорила, но так тихо, будтообращалась не ко мне, а к себе самой: - О, отец мой, мой бедный страдалец-отец! Да, его уже нет - его убили -он умер от горя. Моя красивая мать тоже умерла от горя - от горя и раскаянияв каком-то грехе, не знаю каком, а ведь он простил ее. Разве он мог иначе,такой жалостливый, такой добрый? С таким чувствительным, как у него, сердцемчервяка не раздавишь, а его заставляли убивать людей. Его отец, а до того -отец его отца жили и умерли в Гальгенберге. И все они были палачами. Этострашное наследство досталось ему, он ничего не мог поделать, жестокие людине отпускали его. Я слышала от него, что он не раз задумывался осамоубийстве, и если бы не я, его, я уверена, уже давно бы не было в живых.Он не мог оставить меня одну, обреченную погибнуть от голода, но принужденбыл видеть, как меня поносят, а под конец, о Святая Дева! подвергаютпубличному позору за то, в чем я неповинна. При упоминании о пережитой ею страшной несправедливости бледные щекиБенедикты зарделись от стыда, который в тот страшный день ей, ради отца,удалось скрыть. Рассказывая мне об отце, она понемногу приподнялась с земли и сдоверием обратила ко мне прекрасное лицо, но с последним восклицаниемспрятала его под завесой волос и хотела уже было совсем отвернуться, но яласково успокоил ее несколькими благочестивыми словами, хотя, видит Бог, усамого меня сердце так и разрывалось от сострадания. Помолчав, она вновьзаговорила: - Увы, мой бедный отец! Он был несчастлив во всем. Крестить родное дитя- даже этой радости он был лишен. Я дочь палача, моим родителям недозволялось поднести своего ребенка к крестильной купели. И священникатакого не сыскалось, который согласился бы благословить меня во имя СвятойТроицы. Поэтому отец с матерью нарекли меня Бенедиктой. Бенедикта значит полатыни "Благословенная" и они благословляли меня сами по многу раз на дню. Моя красавица мать умерла, когда я была еще совсем маленькой. Еепохоронили вне кладбищенской ограды. Она не могла попасть в горние чертоги кНебесному Отцу, ее удел - пламя преисподней. Пока она лежала на смертномодре, отец бросился к преподобному настоятелю, заклиная его прислатьсвященника со святыми дарами. Но ему в этом было отказано. Священник непришел, и бедный отец своей рукой закрыл ей глаза, сам ослепленный потокамислез от мысли об ожидающих ее адских муках. Один он и могилу выкопал. В его распоряжении был только участок близвиселицы, где ему не раз случалось закапывать проклятых и казненных. И онсвоими руками положил ее в эту нечистую землю, и даже заупокойная молитва небыла прочитана по ее страдальческой душе. Мне ли не помнить, как мой добрый отец подвел меня к образу СвятойДевы, велел встать на колени, соединил мои ладошки и научил молиться забедную маму, за которую некому заступиться перед грозным Судией мертвых. И ямолилась за нее с той поры каждое утро и каждый вечер, а теперь молюсь заних обоих; ибо отец тоже умер, не получив отпущения, и душа его не у Бога, агорит в вечном пламени. Когда он умирал, я побежала к настоятелю, как он бегал для моей матери.Я молила на коленях. Умоляла, плакала, обнимала его стопы, хотела руку емупоцеловать, да он отдернул. И велел мне уйти. Рассказывая, Бенедикта постепенно смелела. Она встала, распрямила спинуи, запрокинув свою прекрасную голову, обращала горестную повесть пережитыхобид прямо к небу, ангелам Божьим и святым апостолам. Она с такойнепринужденной силой и грацией выбрасывала перед собой обнаженные руки, чтоя не переставал удивляться, и слова, слетавшие с ее губ, были исполненыбезыскусного красноречия, которого я за ней никак не подозревал. Не осмелюсьутверждать, что она была вдохновлена свыше, ибо, помилуй нас Господи, каждоеее слово было неосознанным упреком Ему и Его Святой Церкви; но уж, конечно,смертные, чьих уст не коснулся тлеющий угль с Его алтаря, не способны такговорить! Рядом с этим удивительным, одаренным созданием я особенно наглядноощутил собственное ничтожество и готов уже был, как перед святой, преклонитьперед нею колени, но она вдруг закончила речь с таким чувством, что исторглау меня слезы из глаз. - Жестокие люди убили его, - произнесла она с дрожью рыдания в каждомслове. - Они схватили меня, которую он так любил. Обвинили меня облыжно впостыдном преступлении. Надели на меня одежды бесчестия и водрузили наголову соломенную корону, а на грудь повесили черную доску с поноснымисловами. Они оплевывали меня и забрасывали грязью и принудили его подвестименя к позорному столбу, где я стояла, привязанная и побиваемая бичами икаменьями. Этого не смогло выдержать его доброе, благородное сердце иразорвалось. Он умер, и я осталась одна на свете. Бенедикта кончила говорить, а я стоял и молчал, ибо что может сказатьчеловек перед лицом столь горького отчаяния? Для таких ран у религииисцеления нет. И при мысли о жестоких обидах, выпавших на долю этойскромной, ни в чем не повинной семьи, я взбунтовался в душе против всегомира, против церкви, против самого Бога! Несправедливы, жестоко, злодейски,дьявольски несправедливы и Бог, и Церковь Его, и весь мир. Сама природа вокруг нас - голая, безжизненная пустыня, с грознымипропастями и бездушными вечными льдами - казалась наглядным символом тойстрашной жизни, на которую от рожденья обречена эта девушка; я непреувеличиваю, ведь после смерти отца она лишилась даже такого жалкого дома,как избушка палача, и горькая нужда загнала ее наверх, в этот край вечногобезлюдья, хотя внизу под нами расположены уютные селенья, тучные поля,зеленые сады, где круглый год царит мир и достаток. Когда Бенедикта немного успокоилась, я спросил, нет ли у неекого-нибудь, к кому она могла бы обратиться за покровительством. - У меня никого нет, - ответила она. И видя мое огорчение, сказала: - Явсегда жила в безлюдных, проклятых местах; мне это не в новинку. С тех пор,как умер отец, не осталось никого на свете, кому интересно хотя быпоговорить со мной, и никого, с кем мне интересно поговорить, - не считаятебя. - Она замялась и добавила: - Правда, есть один человек, который готовнавещать меня, но он... Тут она оборвала фразу, и я не стал настаивать, опасаясь ее смутить.Она заговорила снова: - Вчера, когда ты поднялся сюда, я сразу об этом узнала. Ко мнеприходил мальчик за молоком и маслом для тебя. Если бы ты не был святымбратом, он бы не попросил у меня для тебя пищи. А тебе нечего бояться тогозла, что исходит от меня и всего, что мое. Но ты уверен, что не забылперекрестить вчера пищу? - Знай я, что она от тебя, Бенедикта, я бы не прибегнул к этойпредосторожности, - ответил я. Она взглянула на меня лучащимися глазами. - О, господин мой! Милый брат! Этот взгляд и эти слова принесли мне величайшую радость - как и все,что говорит и делает это небесное создание. Я поинтересовался, что привело ее сюда наверх и кто тот человек, когоона звала, перепрыгивая со скалы на скалу? - Это не человек, - улыбнулась Бенедикта, - а всего-навсего козочка.Она заблудилась, и я искала ее среди скал. Она кивком простилась со мной и повернулась, чтобы уйти, но я остановилее и сказал, что помогу ей в поисках. Мы скоро нашли потерявшееся животное в расщелине, и Бенедикта была такрада своей четвероногой подружке, что опустилась рядом на колени, обняла ееза шею и называла нежными именами. Мне это показалось очень трогательным, ия глядел на них, не пряча восхищения. Бенедикта объяснила: - Ее мать упала с обрыва и сломала шею. Я взяла ее совсем маленькой,вскормила из рожка. Она ко мне очень привязана. А кто живет один, как я,научается ценить любовь преданного животного. Когда девушка встала, чтобы проститься, я набрался храбрости изаговорил о том, что давно уже тревожило мне душу. - Ведь правда же, Бенедикта, - спросил я ее, - что в ту ночь, когда былпраздник, ты вышла навстречу пьяным парням для того, чтобы отвести беду ототца? Она удивленно взглянула на меня. - Зачем же еще, ты думал, мне было к ним идти? - А я и не думал ничего другого, - смущенно ответил я. - Прощай же, брат. Она кивнула и пошла прочь. - Бенедикта! - позвал я. Она остановилась. Оглянулась через плечо. - В будущее воскресенье я должен говорить проповедь скотницам, которыеживут у Зеленого озера. Может быть, и ты придешь? - Да нет, милый брат, - замявшись, тихо ответила она. - Не придешь? - Я бы рада. Но мое присутствие распугает скотниц и других слушателей,кого ни соберет там твоя доброта. Прошу тебя, прими мою благодарность, но яприйти не смогу. - Тогда я приду к тебе. - Смотри, будь осторожен, заклинаю тебя! - Я приду.