ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ СТЭЛИ ФЛЕМИНГА 2 глава

Как последователю Святого Франциска мне запрещено владеть тем, чтодорого моему сердцу, поэтому я отдал свое самое драгоценное сокровище -подаренный Бенедиктой букетик необыкновенных цветов - возлюбленному нашемуСвятому Патрону. Ими теперь убрано его изображение в храме, его обнаженноекровоточащее сердце - символ страданий за человечество. Я узнал название этих цветов: за белизну и особую нежность их называютэдельвейсы - благородно-белые. Растут они в совершенной своей красоте толькона самых высоких и недоступных кручах, над головокружительными обрывами иглубочайшими пропастями, где один неверный шаг - и ты, не сорвав цветок,расстался с жизнью. Эти прекрасные цветы и есть на самом деле злые духи здешнero края, ведьони манят и губят мертвых. Братья монахи рассказали мне, что год не проходитбез того, чтобы какой-нибудь пастух, охотник или просто отчаянный парень,карабкаясь за дивным цветком, не погиб, сорвавшись со скалы. Да смилостивится Бог над их душами! Наверно, я побелел, как мел, когда один из братьев за вечерней трапезойрассказал, что под иконой Святого Франциска появился букетик эдельвейсовнеобыкновенной красоты, такие растут только на верху одной-единственнойскалы в тысячу футов высотой, которая нависает над мрачным озером. Об этомозере рассказывают жуткие истории - оно очень бурное и глубокое, и в еговодах обитают чудовищные привидения, их видели скользящими вдоль уреза водыили встающими из черных глубин. Так что дар Бенедикты возбудил толки среди братии, ведь даже изотважнейших охотников мало кто рискнет взобраться на ту скалу над проклятымозером. И подумать только, что это смогла сделать нежная девушка! Одна,беззащитная, она поднялась по почти отвесной скале туда, где растут цветы,которые ей вздумалось нарвать для меня. Не иначе, как само Небо хранило еена этом опасном подъеме, чтобы я получил зримый знак того, что мне порученоспасение ее души. Ах, бедное безгрешное дитя, проклятое в глазах людей. Бог дал мнепонять, что заботится о тебе, и я уже предчувствую в сердце своем то будущеепоклонение, которое достанется тебе по праву, когда Он в знак твоей чистотыи святости осенит твои останки Своей милостью и Церковь должна будетпричислить тебя к лику блаженных! Узнал я и еще одну вещь, о которой напишу здесь. В этих краяхэдельвейсы считаются символом верной любви, парни дарят их своимвозлюбленным, а девицы украшают ими шляпы избранников. Мне ясно, что,выражая благодарность скромному слуге Церкви, Бенедикта была побуждаема,быть может, сама того не ведая, любовью к Церкви, хотя пока еще, увы, у неемало для того причин. Теперь я целыми днями брожу по окрестностям, и мне уже знакомы всетропинки в лесу, и на склонах гор, и на облачных перевалах. Меня часто посылают в хижины крестьян, охотников и пастухов - передатьлекарство болящим или принести утешение печалующимся. Преподобный настоятельобещает, что, когда я получу священнический сан, на мою долю выпадетразносить последнее причастие умирающим, так как я - самый крепкий и молодойизо всей братии. В здешних горах бывает, что охотник или пастух сорвется скручи и его находят по прошествии нескольких дней еще живого. И долгсвященника - исполнить над страдальцем святой обряд нашей религии, дабыВсеблагой Спаситель принял его отлетающую душу. Ради того, чтобы я был достоин такой благой доли, как обережетвозлюбленный наш Святой Патрон мою душу от всяческих страстей и желаний! В монастыре справили большой праздник, и я сейчас расскажу, что на немпроизошло. За много дней до назначенного срока братия занялась приготовлениями.Ветвями сосен и берез и цветами изукрасили церковь. Некоторые монахиотправились с деревенскими в горы и нарвали там прекрасных альпийских роз,которые летом цветут в изобилии. В канун праздника все сидели в монастырскомдворе и плели венки и гирлянды; даже сам преподобный настоятель со святымиотцами разделили наше веселие - расхаживали под сенью деревьев, предаваясьприятной беседе и поощряя брата келаря щедрее пускать в дело содержимоесводчатых погребов. Утро началось с торжественного шествия. Это было прекрасное зрелище,умножающее славу Святой Церкви. Впереди шел настоятель под лиловымбалдахином, окруженный отцами-священниками, и держал в руках священныйсимвол распятия Спасителя нашего. За ним следовали мы, монахи, неслизажженные свечи и пели псалмы. А сзади многолюдной толпой теснился народ,разодетый по-праздничному. Впереди гордо выступали рудокопы и соледобытчики во главе сзальцмейстером на коне под богато шитой попоной. Был он человек собойважный, высоколобый, с большим мечом на боку и в широкополой шляпе с пером.За ним ехал его сын Рохус. Пока мы собирались и строились перед воротами, яуспел внимательно рассмотреть его. По-моему, это дерзкий и своенравныйюноша. Из-под шапки, надетой набекрень, он бросал плотоядные взоры на женщини дев. А на нас, монахов, посматривал с презрением. Боюсь, что он плохойхристианин. Но вот красавца такого я еще никогда в жизни не видел: высокий,стройный, как молодая сосна, глаза светло-карие и золотистые кудри. Зальцмейстер в здешних краях - лицо такое же влиятельное, как и нашнастоятель. Его назначает сам герцог и облачает властью во всех делах. Емупринадлежит даже право миловать и казнить тех, кто обвиняется в убийстве илииных ужасных преступлениях. Но Господь, по счастью, одарил его умеренностьюи здравомыслием. Шествие двинулось через деревню в долину и спустилось ко входу вбольшую соляную шахту. Здесь был установлен алтарь, и наш настоятельотслужил торжественную мессу, а все люди, сколько их собралось, стояли наколенях. Я заметил, что зальцмейстер и его сын очень неохотно преклониликолени и головы, и это наблюдение огорчило меня. Когда служба кончилась,шествие потянулось на гору, которую здесь называют Кальвария, онавозвышается над монастырем, и с нее открывается широкий вид на лежащие внизуземли. Здесь настоятель воздел кверху святое распятие, дабы изгнать нечистыхдухов, таящихся среди круч, а также прочитал молитвы и провозгласилпроклятие демонам, обитающим в долинах. Трезвонили колокола, вознося хвалуБогу, казалось, небесное пение разносится по округе. И во всем такаячистота, такое благолепие. Я поискал взглядом, здесь ли дитя палача? Но ее нигде не было видно, ия не знал, радоваться ли тому, что она сейчас недоступна для оскорблений отучаствующих в шествии, или же огорчаться, что не могу черпать духовную силуот лицезрения ее небесной красоты. После службы был пир. На лугу в тени деревьев стояли столы, и за этимистолами все, духовные лица и миряне, сам преподобный настоятель и великийзальцмейстер, ели пищу, которую готовили и подносили им юноши. Они развелибольшие костры из сосновых и кленовых поленьев, клали на уголья огромныекуски мяса на деревянных вертелах и переворачивали, пока не запекутся, атогда раскладывали по столам. Кроме того, варили в больших котлах форель икарпов. Пшеничные хлеба лежали в громадных корзинах, что же до питья, то ужв нем-то и подавно не было недостатка, так как зальцмейстер и настоятель,оба поставили по бочке пива. Пузатые бочки лежали на боку на дощатыхподставках под древним дубом. Молодые прислужники и люди зальцмейстеранаполняли кружки пивом соледобытчиков, а монастырское наливали сам браткеларь и кое-кто из монахов помоложе. К чести Святого Франциска должензаметить здесь, что бочка церковников намного превосходила размерами ту,которую поставил зальцмейстер. Для настоятеля и святых отцов стол был отдельный, как и длязальцмейстера с его приближенными. Настоятель и зальцмейстер восседали вкреслах, установленных на красивых коврах, и сверху их заслоняли от солнцальняные балдахины. На пиру было немало рыцарей, прибывших из своихотдаленных замков для участия в празднике, и с ними красавицы жены и дочери.Я помогал прислуживать за столом. Разносил блюда, наполнял кубки и могнаблюдать, какой прекрасный аппетит у здешней публики и как по вкусу ейкоричневый горький напиток. И еще я видел, как любовно поглядывал на дам сынзальцмейстера, и это меня очень возмущало, так как не мог же он жениться навсех, тем более что иные были уже замужем. Музыка у нас тоже была. Вовсю играли деревенские парни, которые всвободные от работ минуты навострились в игре на разных инструментах. Как жегудели и взвизгивали их свирели и дудки, как прыгали по струнам и пиликалискрипичные смычки! Не сомневаюсь, что музыка была отменно хороша, да толькоНебесам угодно было лишить меня музыкального слуха. Уверен, что наш Святой Патрон радовался, глядя на то, как столь большоесборище людей напивается и наедается до отвала. Сколько же они поглощали.Боже правый! Просто нечеловеческие количества пищи! Но это еще что! Асколько пили! Право, я думаю, если бы каждый житель здешних гор привез ссобой по бочке, и тогда бы они были осушены, все до одной. Но женщинам,похоже, пиво не нравилось, а девушкам - в особенности. По местному обычаю,парень, прежде чем выпить, передавал свой кубок одной из девушек, а она,чуть пригубив, морщилась и отворачивалась. Я плохо знаком с женским нравом ине могу с уверенностью утверждать на этом основании, что столь жевоздержанны они и в других отношениях. После пира парни затеяли игры, в которых выказывали свою ловкость исилу. Святой Франциск! Какие у них мощные руки, ноги, шеи! Как они прыгали,как боролись между собой! Ну прямо медвежьи бои! От одного этого вида меняохватывал страх. Мне казалось, что они вот-вот раздавят друг друга. Нодевушки наблюдали за игрищами спокойно, без страха и волнения, то радуясь,то прыская со смеху. Дивно мне было также слышать, какие голоса у молодыхгорцев: запрокинет он голову да как загогочет, и эхо отдастся от горныхсклонов и загудит в теснинах, словно вырвалось из глоток тысячи демонов. Первым изо всех неизменно оказывался сын зальцмейстера. Он прыгал каколень, дрался как бес и ревел как дикий бык. Он был настоящий король молодыхгорцев. Я видел, что многие из них завидуют его силе и красоте и втайнененавидят его; но обходились они с ним почтительно. Глаз нельзя былоотвести, когда он изгибал стройный стан в прыжке или в беге, когда, стоя вокружении других, вскидывал голову, точно настороженный олень, и глаза егосверкали, щеки рдели, густые кудри золотились. Прискорбно, что гордыня истрасть нашли приют в таком прекрасном теле, созданном, казалось бы, дляпрославления своего Создателя. К вечеру настоятель, зальцмейстер, преподобные отцы и гости из наиболееименитых уехали восвояси, оставив молодежь пить и танцевать. Мне долг велелзадержаться и помочь брату келарю разливать из большой бочки пиво дляразгулявшейся публики. Молодой Рохус тоже остался. Не знаю уж, как этослучилось, но вдруг вижу, он стоит передо мной. Вид надменный, взгляднедобрый. - Это ты, - спрашивает, - тот самый монах, что оскорбил давеча весьприход? Я осведомился кротко - хотя под монашеской рясой и ощутил греховныйгнев: - О чем это ты? - Будто не знаешь! - проговорил он высокомерно. - Запомни, что я тебескажу. Если ты еще будешь водиться с той девчонкой, я тебя так проучу, чтоты не скоро забудешь мой урок. Вы, монахи, склонны выдавать свою дерзость задобродетель. Знаю я вас, меня не проведешь. Учти это, молодой рясоносец,юное лицо и большие глаза под капюшоном не послужат тебе защитой. И повернувшись ко мне спиной, удалился. Но я слышал в сгустившейсятемноте среди криков и песен его звучный голос. Меня очень встревожило, чтоэтому наглецу приглянулась миловидная дочь палача. Уж, конечно, его интереск ней был бесчестным, иначе бы он не разозлился на меня за то, что я был кней добр, а, наоборот, поблагодарил бы. Мне стало страшно за бедное дитя, ия снова поклялся перед Святым нашим Патроном, что буду неустанно оберегать изащищать ее, ведь недаром же он совершил для меня чудо, заронив мне в душувосторженную к ней жалость. Подвигнутый этим дивным чувством, могу ли я невыполнить возложенного на меня долга и не спасти твою душу и тело, оБенедикта? Продолжаю мой рассказ. Парни навалили на костер хвороста, так что пламя взметнулось высоко,осветив луг и окрасив алым стволы деревьев. Танцоры расхватали девушек истали изгибаться и кружиться парами. Святые угодники! Как они топотали, ивились волчком, подбрасывая шляпы и высоко взбрыкивая ногами, и кружилисвоих дам, оторвав от земли, будто это не увесистые деревенские девахи, алегчайшие перышки! Как гикали и гоготали, словно в них вселились все демоныздешних мест, я уж подумал, хоть бы появилось стадо свиней, чтобы чертивышли из двуногих животных и переселились в четвероногих. Все упились темнымпивом, которое по силе и горечи может считаться воистину дьявольскимнапитком. Вскоре их охватило пьяное безумие, завязались драки, парни бросалисьодин на другого с кулаками, а то и с ножами; в воздухе запахло убийством.Тогда сын зальцмейстера, стоявший в стороне, вдруг прыгнул в самую гущудерущихся, ухватил за волосы двоих и с такой силой ударил друг о другаголовами, что у них хлынула кровь из носа, и я уже решил, не иначе как онпроломил им черепа, будто яичную скорлупу; но, видно, головы у них былинепробиваемые, потому что лишь только он их отпустил, они тут же сновавзялись за старое, и хоть бы что. Но сколько они все ни шумели и ни орали,Рохус все же в конце концов заставил их утихомириться, и это показалось мне,жалкому червю, героическим подвигом. Снова грянула музыка, запиликалискрипки, взвыли свирели, и парни в изодранной одежде с разбитыми в кровьлицами пустились в пляс как ни в чем не бывало. Ну и народ! Не избежать имлап Брамарбаса и Олоферна. Не успел я еще толком прийти в себя от страха, который внушила мнеугроза Рохуса, как мне пришлось испытать страх еще больший. Рохус отплясывалс высокой красивой девушкой себе подстать - настоящие деревенские король скоролевой. Они выделывали такие прыжки и повороты, и притом с такой грацией,что все ими любовались и дивились. На смуглом лице его дамы игралачувственная улыбка, глаза глядели бойко, словно бы говоря: "Видите? Япокорила его сердце!". И вдруг Рохус оттолкнул ее, словно бы с отвращением,вышел из круга танцующих и крикнул приятелям: - Пойду приведу красотку себе по вкусу. Кто со мной? Оскорбленная партнерша посмотрела на него с бешенством, черные, ее очиполыхали, как язычки адского пламени. Но ее ярость только рассмешила пьяныхпарней, и раздался громкий хохот. Рохус выхватил из костра горящую ветку и, размахивая ею над головой,так что искры сыпались дождем, крикнул снова: - Ну, кто со мной? И пошел, не оглядываясь, под сень соснового бора. Другие парни тожепохватали горящие ветки и двинулись вслед за ним. Темный бор поглотил их,только издалека слышны были их перекликающиеся голоса. Я стоял и смотрел вту сторону, куда они скрылись. Вдруг ко мне подошла высокая смуглянка изашипела на ухо, так что горячее дыханье обожгло мне щеку: - Если тебе дорога дочь палача, поторопись и спаси ее от этого пьяногонегодяя. Ни одна женщина перед ним не устоит! Боже! До чего ужаснули меня ее слова! Я, не колеблясь, поверил ей, но,страшась за судьбу бедной Бенедикты, только пролепетал: - Как я могу ее спасти? - Поспеши и предупреди ее, монах, - ответила та. - Она тебя послушает. - Но они доберутся до нее раньше меня. - Они пьяные и пойдут небыстро. К тому же я знаю кратчайшую тропинку,которая выводит прямо к хижине палача. - Тогда скорее покажи мне ее! - воскликнул я. Она скользнула прочь, сделав мне знак следовать за ней. Скоро мыочутились в лесных зарослях, где было так темно, что я с трудом различалвпереди женскую фигуру. Смуглянка шагала так быстро и уверенно, словно присвете дня. Где-то выше по склону между стволами мелькали факелы - парни шликружной дорогой. Я слышал их гогот, и сердце мое сжималось от страха забедное дитя. Когда мы в молчании отошли уже довольно далеко, оставив парнейпозади, моя проводница принялась что-то бормотать себе под нос. Сначала я неразбирал, что она говорит, но очень скоро уже отчетливо слышал каждое еестрастно выговоренное слово: - Он ее не получит! Дьявол забери палачово отродье! Ее все презирают иплюют при виде нее. На него это похоже - не обращать внимания на мнения ислова других людей. Что все ненавидят, он любит. Личико-то у неехорошенькое. Ну, я ей так его разукрашу! Кровью распишу! Да будь она дочкойхоть самого дьявола, он все равно не успокоится, пока не овладеет ею. Тольконичего у него не выйдет! Она вскинула руки над головой и дико расхохоталась. Я содрогнулся. Иподумал о темных силах, которые таятся в человеческом сердце. Слава Богу,что мне самому они ведомы не больше, чем какому-нибудь младенцу. Наконец мы добрались до горы Гальгенберг, на которой стоит хижинапалача, вскарабкались вверх по склону и очутились прямо у порога. - Вот здесь она живет, - сказала смуглая девушка, указывая на хижину, вокнах которой мерцал желтый свет свечи. - Ступай, предупреди ее. Палачхворает и не сможет защитить свою дочь, даже если бы осмелился. Ты лучшеуведи ее отсюда в Альпфельд на горе Гелль, там у моего отца есть домик. Имне придет в голову там ее искать. С этими словами она меня оставила и скрылась во тьме. Я заглянул в окно хижины и увидел старого палача, сидящего в кресле, иего дочь, которая стояла рядом, положив ладонь ему на плечо. Мне слышнобыло, как он кашляет и стонет, и она, видно, старалась утешить его встрадании. Целый мир любви и сочувствия жил в ее лице, и оно было ещепрекраснее, чем когда-либо прежде. Не укрылись от моего взгляда и чистота и порядок в горнице. На убогойлачуге словно покоилось благословение Божие. И этих безвинных людей всесторонятся как проклятых и ненавидят пуще смертного греха! Меня особеннопорадовал образ Святой Девы на стене насупротив окошка. Рамку украшалиполевые цветы, к покрову Матери Божией были приколоты эдельвейсы. Я постучался у двери, говоря при этом: - Не бойтесь, это я, брат Амброзий. Мне показалось, что при звуках моего голоса и моего имени лицоБенедикты осветила внезапная радость, но, возможно, это было всего лишьудивление - да уберегут меня Святые Отцы от греха гордыни. Бенедикта подошлак порогу и открыла дверь. - Бенедикта, - проговорил я, впопыхах ответив на ее приветствие, - сюдаидут парни, пьяные и буйные, они хотят увести тебя на танцы. С ними Рохус,он сказал, что заставит тебя плясать в паре с ним. Я поспешил сюда, опередивих, чтобы помочь тебе спастись бегством. При имени Рохуса щеки ее залил алый румянец, и все ее личико вспыхнуло.Увы, я убедился в правоте моей ревнивой проводницы: действительно, ни однадевушка не в силах противостоять такому красавцу, даже это набожное иневинное дитя. Отец ее, уразумев, о чем я говорю, встал с кресла и раскинулнемощные руки, словно бы ограждая ее от зла, но я знал, что как ни тверд егодух, телом он бессилен. Я сказал ему: - Позволь мне увести ее; парни, которые идут сюда, пьяны и способны навсе. Твое противодействие только раззадорит их, и они могут причинить вредвам обоим. Вон, вон, взгляните! Уже мелькают их факелы. И слышен их громкийгогот! Поторопись же, Бенедикта, скорее! Скорее! Бенедикта бросилась к плачущему старику отцу и нежно обняла его. Азатем, покрыв поцелуями мне руки, выбежала вон и скрылась в ночи, приведяменя в глубокое недоумение. Несколько минут я еще стоял на пороге, ожидая,что она вернется, но потом возвратился в хижину, решившись защищать ее отцаот разбушевавшейся толпы, которая, как я полагал, непременно вздумаетсорвать на нем досаду. Но они так и не появились. Я ждал, прислушивался - напрасно. Вдруг -взрыв радостных возгласов. Я задрожал и прочел молитву Святому нашемуПатрону. Однако гомон понемногу смолк в отдалении, и я понял, что ониповернули назад под гору на поляну, где полыхают костры. Мы со старикомобменялись словами о чуде, заставившем их переменить намерение, ивозблагодарили Господа. Я пошел обратно той же дорогой, что шел сюда. Вот иполяна. Шум оттуда доносился еще оглушительнее и бешенее прежнего, застволами деревьев светились новые высокие костры, мелькали тени пляшущихпарней и нескольких девушек, растрепанных, с непокрытыми головами - волосыразвеваются по плечам, одежда в беспорядке, движения неистовы. Они кружили вхороводах, виясь между костров, то чернея, то алея - в зависимости от того,как падал свет, ни дать ни взять демоны в преисподней, празднующиекакую-нибудь нечестивую годовщину или новую муку для обреченных. И срединих, о Спаситель! в круге света, в самом центре, куда не заступалиостальные, упоенно и самозабвенно плясали рука об руку Рохус и Бенедикта! Святая Матерь Божья! Может ли что-нибудь быть плачевнее падения ангела?Я увидел - и понял, что, оставив отца и меня, Бенедикта по своей волеустремилась навстречу той самой судьбе, от которой я изо всех сил пытался ееспасти! - Слюбилась с Рохусом, проклятая девка, - раздалось у меня над ухом. Яобернулся и увидел рослую смуглянку, которая послужила мне проводницей. Лицоее искажала гримаса ненависти. - Зачем только я своими руками ее не убила! Аты, как же ты допустил ее сыграть с нами обоими такую штуку, глупый тымонах? Я оттолкнул ее и, забыв себя, побежал к пляшущей паре. Но что я могсделать? Не успел я приблизиться, как пьяные весельчаки, словно назло мне,но в действительности просто не замечая моего присутствия, обступили ихкольцом и стали одобрительно гикать и в такт хлопать в ладоши. А те плясали, и нельзя было отвести от них глаз. Он, высокий, стройныйи гибкий, был подобен языческому богу греков; а Бенедикта походила намаленькую фею. Ее тонкая летучая извивающаяся фигурка металась среди дымовпо поляне, словно укрытая кисейным золотисто-багровым покрывалом. Глазастыдливо опущены, движенья быстры, но легки и грациозны, а щеки горятрумянцем. Кажется, все ее существо вовлечено в пляску. Бедное, милое,заблудшее дитя! Я готов был заплакать, глядя на нее. Но надо ли судить еетак строго? Жизнь ее бедна и безрадостна, удивительно ли, что она с такимупоением отдается танцу? Небеса да благословят ее! А вот Рохус - это другоедело, прости его Господь. Я наблюдал за происходящим и размышлял над тем, как велит мне долгпоступить, а ревнивая девица - ее звали Амула - стояла рядом, шипела отзлости и изрыгала святотатственные проклятия. Когда зрители хлопали владоши, одобряя пляску Бенедикты, она норовила прорваться к пляшущим, чтобызадушить ее своими руками, я с трудом удерживал ее, а сам выступил вперед ипозвал: - Бенедикта! Бенедикта вздрогнула при звуке моего голоса, еще ниже потупилась, но непрервала пляски. Тут Амула, совсем ошалев от ярости, с воплем бросилась кним, стараясь прорваться в круг. Пьяные парни не давали ей дороги, дразнилиее и потешались, а она еще больше бесилась и рвалась к своей жертве. Сгоготом, проклятьями и смехом ее отогнали прочь. Святой Франциск, моли Богаза нас! Я прочел жгучую ненависть в глазах Амулы, и холод пробежал у меня поспине. Бог свидетель, эта фурия способна растерзать бедное дитя, да ещебудет похваляться своим поступком! Мне уже давно пора было домой. Но я не уходил. Я опасался того, чтоможет произойти, когда окончатся танцы, я слышал, что после танцев каждыйпарень провожает подругу домой, и меня ужасала мысль о том, как Рохус иБенедикта останутся наедине среди ночного леса. Каково же было мое изумление, когда Бенедикта вдруг подняла голову,остановилась и, ласково глядя на Рохуса, промолвила нежным, как серебряныйколокольчик, голосом: - Благодарю вас, господин мой, за то, что вы столь любезно избрали менясвоей дамой в танце. Поклонившись сыну зальцмейстера, она выскользнула из круга и, не успелеще никто опомниться, скрылась под черными сводами леса. Рохус сначалапосмотрел перед собой растерянно и недоуменно, но потом, поняв, чтоБенедикта сбежала, пришел в бешенство. Он кричал: "Бенедикта!" Он называл еенежными именами. Но бесполезно - она исчезла. Тогда он бросился быловдогонку, собирался с факелами обшарить лес. Приятели его отговорили. Тут,заметив меня среди присутствующих, он обрушил гнев на меня; я думаю, если быосмелился, он бы меня ударил. - Ну, ты у меня еще поплатишься за это! - кричал он. - Жалкийрясоносец! Но я его не боюсь. Хвала Богу! Бенедикта невинна, я могу относиться кней с прежним почтением. Но страшно подумать, сколько опасностей ееподстерегает. Она беззащитна и перед злобой Амулы, и перед похотью Рохуса.О, если бы я мог постоянно находиться при ней, сторожить и защищать ее! Но япоручаю ее Тебе, Господи: не напрасно же уповает на Тебя бедная сиротка. Увы! Злосчастный мой жребий! Я снова понес наказание и снова не знаю, вчем моя вина. Амула стала распускать слухи про Бенедикту и Рохуса. Смуглянкапереходила от дома к дому и рассказывала людям, что будто бы Рохус ходил засвоей дамой к виселице. И что будто бы Бенедикта держалась с пьяными парнямисамым бесстыдным образом. Когда об этом говорили со мной, я опровергаллживые рассказы, полагая своим долгом уведомлять людей о том, как все былона самом деле. Но своими разъяснениями, противореча той, которая нарушила ДевятуюЗаповедь о лжесвидетельстве против ближнего, я почему-то оскорбилнастоятеля. Он призвал меня к себе и укорил в том, что заступаюсь за дочьпалача вопреки показаниям честной христианки. Я кротко спросил, как же мнеследовало поступить: не дозволять же, чтобы возводилась клевета на ту, чтоневинна и беззащитна? - А какое тебе дело,- был я спрошен, - до дочери палача? К тому жеизвестно, что она пошла с пьяными парнями по своей доброй воле. На что я ответил: - Она пошла с ними из любви к своему отцу, ведь если бы они необнаружили ее в хижине, они бы сорвали пьяную злобу на старике, а она любитсвоего родителя, больного и немощного. Так все это было на самом деле, и ятак и свидетельствовал. Но его преподобие все равно осудил меня и назначил суровую епитимью. Япринял наказание всей душой, радуясь, что страдаю за милое дитя. И не ропщупротив преподобного настоятеля, ведь он - мой господин и восставать противнего, даже в помыслах, - грех. Разве послушание - не первейшая заповедь,данная Святым нашим Патроном ученикам его? О, как я нетерпеливо ждурукоположения и святого помазания! Тогда обрету я душевный покой и смогулучше, самоотверженнее служить Небу. Я озабочен мыслями о Бенедикте. Не будь я заточен в келью, отправилсябы на Гальгенберг и, быть может, встретил ее. Я горюю по ней, будто онасестра мне. Я принадлежу Господу и не вправе любить никого, кроме Него, отдавшегожизнь на кресте во искупление наших грехов; всякая прочая любовь - зло. Освятые силы небесные! Что если это чувство, которое я принимаю как знакпредназначения, как указание свыше, что я должен спасти душу Бенедикты, авдруг на самом деле это - земная любовь? Молись за меня, о милый Франциск, идаруй мне свет, дабы я не ступил на ту дорогу, что ведет в ад. Свет и силу,о возлюбленный Святой, чтобы мне видеть верный путь и не сойти с негоникогда! Я стою у окна моей кельи. Солнце садится, и на той стороне ущелья всевыше взбираются по склону вечерние тени. Ущелье наполняет туман, онколышется, точно поверхность глубокого озера. Я думаю о том, как Бенедиктане побоялась взобраться по этому страшному обрыву, чтобы бросить мнеэдельвейсы. Я прислушиваюсь, не прошуршат ли камешки из-под ее отчаянныхножек, скатываясь в зияющую пропасть. Но проходит ночь за ночью. Мне слышно,как стонет в соснах ветер; как ревет водопад под горой; как поет вдалекесоловей. Но ее голос не раздается. Каждый вечер туман поднимается из ущелья. Плывет волнами, вихритсякругами, расползается клочьями, а они всходят к небу, разрастаясь и темнея,и превращаются в тучи. Тучами укрываются горы и долины, могучие сосны иснежные пики. И гаснут последние отблески дня на ледниках, уступая землюночи. Увы, в душе моей тоже ночь - непроглядная, беззвездная, безрассветная. Сегодня воскресенье. Бенедикты в церкви не было, "темный угол" осталсяпуст. Я не мог сосредоточиться на службе и за этот грех с охотой подвергнусебя дополнительной каре. Была Амула в толпе девушек, хотя Рохуса я невидел. Мне подумалось, что ее зоркие черные глаза - надежная охрана отсоперниц, в ее ревности Бенедикта сможет найти защиту. По воле Бога самыенизменные страсти могут служить благородной цели. Эта мысль дала мнеутешение, но оно, увы, оказалось недолгим. По окончании службы святые отцы и братия медлительной процессиейпотянулись из церкви через боковой придел, меж тем как прихожане выходили изглавного портала. С длинной крытой галереи видна вся центральная деревенскаяплощадь. И как раз когда по галерее вслед за святыми отцами проходили мы,монахи, я оказался свидетелем того, что до самого смертного часа будусчитать неправедным делом, которое Небеса допустили, мне неведомо для какойцели. Должно быть, святые отцы знали о том, что готовится: они замедлилиход, чтобы мы успели увидеть с галереи свершающееся на площади. Стали слышны какие-то возгласы. Постепенно шум приближался, рев толпыбыл подобен визгу чертей в преисподней. Я шел у стены и не видел площадиперед церковью, поэтому я спросил одного брата, шедшего с краю, в чем тамдело. - Ведут женщину к позорному столбу, - ответил он. - Кто она? - Какая-то молоденькая. - За что ее? - Не задавай глупых вопросов. Для чего предназначены позорные столбы,как не для бичевания падших женщин? Завывающая толпа прошла дальше, и мне открылась середина площади. Напереднем плане скакали, кривлялись и распевали непристойные песнидеревенские мальчишки. Они словно обезумели от веселья и утратили обликчеловеческий, наблюдая позор и страдания ближнего. Но и девы от них неотставали. - Тьфу на нее, недостойную! - кричали они. - Смотрите все, что значитбыть грешницей! Мы-то, слава Богу, добродетельные. А позади беснующихся мальчишек, в кольце бранящихся женщин и девушек -О Господи! Как напишу я это! Как передам весь ужас такого зрелища? - Средибеснования - она, прелестная, милая, чистая Бенедикта! О Спаситель мой! Как могло статься, что я жив после того, что видел, итеперь веду рассказ? Я был близок к смерти. Галерея, площадь, люди - всезакружилось; пол ушел изпод ног; и как ни старался я держать глазаоткрытыми, наступила тьма. Но должно быть, лишь на мгновение; я пришел всебя и, взглянув на площадь, снова увидел ее. Ее одели в длинный серый балахон, перепоясанный веревкой. Голову обвилисоломенным венцом, а на шнурке вокруг ее шеи, спускаясь на грудь, виселачерная доска с надписью мелом: "Шлюха". Ее вел на веревке какой-то мужчина. Я пригляделся: о, всеблагий СынБожий, пришедший спасать подобных скотов и зверей! Это был ее отец! Бедногостарика заставили во исполнение должности вести к позорному столбу родноедитя! Потом я узнал, что он на коленях молил настоятеля не возлагать на негостоль ужасную обязанность, но - тщетно. Никогда не забыть мне этого зрелища. Палач не отводил взгляда отдочернего лица, а она то и дело улыбалась отцу и кивала. Силы Небесные, дитяулыбалось! А толпа поносила ее, обзывала черными словами и плевала ей под ноги.Мало того, видя, что она не обращает на них внимания, они стали швырять внее травой и грязью. Этого несчастный отец уже не смог перенести и с тихим,невнятным стоном рухнул на землю без памяти. О, безжалостные скоты! Они хотели было поднять его на ноги, чтобы ондовершил свое дело, но тут Бенедикта умоляюще протянула руку, и напрелестном ее лице выразилось столько несказанной нежности, что даже грубаятолпа подчинилась ей и отпрянула от лежащего на земле старика. Бенедиктаопустилась рядом, положила его голову себе на колени. Шептала ему на ухослова утешения и любви. Гладила его седые волосы, целовала бледные губы,покуда он не очнулся и открыл глаза. Бенедикта, трижды благословеннаяБенедикта, уж конечно ты рождена для святости, ведь ты выказала то жебожественное долготерпение, что и Спаситель наш, когда нес крест Свой и сним - все грехи этого мира! Она помогла отцу подняться, улыбкой подбадривая его, качающегося наслабых ногах. Отряхнула пыль с его одежды и, не переставая улыбаться ибормотать слова поддержки, протянула ему конец веревки. Под гогот и песнимальчишек, под проклятия женщин несчастный старик повел свое невинное дитя кместу публичного позора.