Джон ван де Рюит
Малёк
Джон ван де Рюит
Малёк
Посвящается моим родным, которые научили меня смеяться
Благодарности
На пути длиной в три года — с тех пор, как Малышка Милли произнес свои первые слова, и до появления этой книги в нынешнем ее виде — бесчисленное количество людей были моими проводниками и сопровождали Милли в его приключениях.
Мои оглушительные аплодисменты замечательной команде издательства Penguin за их веру, щедрость и абсолютный профессионализм, в особенности Элисон Лоури, Джереми Борейну и моему издателю Джейн Рейнджер. Также спасибо Хейли Скотт и Клэр Хекрэт. Моему литературному агенту, театральному гуру и другу Рою Сардженту за веру и добрый совет. Тамар Мескин за огромную редакторскую работу над ранними версиями романа — без нее книга никогда не была бы написана. И конечно, Дейву, Роз, Кэти и Эш — без них никуда.
Также спасибо Сью Кларенс, Джулии Кларенс, Энтони Стоньеру, Мюррею Макгиббону, Бену Воссу, Ричу (Фьюзу) Милри, Д. М. Р. Льюис, Джанет Стент, Гаю Эмбертону (он вовсе не банановый вандал) и Вампи Тейлор.
Джон ван де Рюит
Июль 2005
Действующие лица
Семья
Мама
Папа
Вомбат
Безумная восьмерка
Джон Мильтон, он же Милли, он же Малёк
Роберт Блэк, он же Рэмбо
Чарли Хупер, он же Бешеный Пес
Саймон Браун
Верн Блэкаддер, он же Человек Дождя
Генри Баркер, он же Геккон
Сидней Смитерсон-Скотт, он же Жиртрест
Эл Гринстайн, он же Гоблин
Девчонки
Русалка
Аманда
Кристина
Старосты
Староста школы — Пи-Джей Лутули
Джулиан
Берт
Грант Эдвардс, он же Червяк
Гэвин, чудак, живет под лестницей
Учителя
Директор — мистер Глокеншпиль (Глок)
Заведующий пансионом — мистер Уилсон (Укушенный)
Учитель английского — мистер Эдли (Папаша)
Учитель истории — Криспо
Учительница актерского мастерства — миссис Уилсон (Ева)
Режиссер школьного театра — мистер Ричардсон (Викинг)
Тренеры
Тренеры команды по регби для мальчиков моложе четырнадцати — мистер Лилли и миссис Бишоп (жена преподобного Бишопа)
Когда померк, до половины лет,
Свет для меня в житейской тьме кромешной,
«К чему мне, — вопросил я безутешно, —
Талант, который зарывать не след?
Как может человек, коль зренья нет,
Предвечному Творцу служить успешно?»
О своей слепоте. Джон Мильтон
Января, понедельник
04.30. Не сплю. Первые лучи солнца проглядывают из-за тюлевых бабушкиных занавесок. Кажется, меня тошнит. Простыня под ногами липкая, сердце бьется, как африканский «там-там». Вставать пока рано.
04.48. Кроме меня не спят только соседские собаки — лают на восходящее солнце как ошалелые.
04.50. Папа проснулся. Слышу громкий вопль из окна его спальни. Теперь собаки лают еще громче. Папа идет по коридору и ругается себе под нос. (Он ненавидит наших соседей, потому что они якобы не замечают, как их собаки гавкают всю ночь. Папа грозится подать на них в суд или избить до полусмерти.)
05.00. Наш квартал сейчас взорвется: папа включил сверхзвуковую поливалку для роз, реагирующую на тепло (она ревет, как катер, наткнувшийся на песчаную отмель на полном ходу). Поливалка такая крутая, что, когда мы ее включили первый раз, она вырвала с корнем розовый куст сорта «Королева Елизавета», принадлежащий Вомбату (моей бабуле). На папе пижамные шорты с изображением звезд крикета, подаренные мной на Рождество, и хирургическая маска для защиты от ядовитых химикатов, которые он разбрызгивает в атмосферу; он нацеливает поливалку на соседский двор и пускается в пляс на лужайке под моим окном как чокнутый. Может, отправиться в школу-интернат — не такая уж плохая идея?
05.01. Из окна наблюдаю, как мама выходит в сад в ночной рубашке с цветочками и кричит что-то папе на ухо. Тот прекращает плясать, выключает поливалку и идет за мамой в дом. Похоже, последнее слово все-таки осталось за соседскими собаками.
05.30. Папа выбился из сил после своего утреннего танца. Слышу, как он храпит, а мама орет на полицейских у ворот. Вид ее ночной рубашки, должно быть, перепугал их не на шутку, потому что они спешат закончить разговор, быстро извиняются и убегают под безопасную крышу своего полицейского фургончика.
06.00. Пора. Я встаю. У двери стоят мой огромный металлический армейский чемодан, спортивная сумка с формой для крикета и старое одеяло с эмблемой «Доброго рыцаря», много лет служившее мне верой и правдой. Школьная форма висит на старой проволочной вешалке. Снимаю с нее блейзер — он кажется слишком жарким и тяжелым.
08.00. Самоотверженно пытаюсь проглотить полный рот зеленоватого омлета (со скорлупками). Я бы выбросил его в окно, но мама следит за мной, как ястреб. Сказала, что перед отъездом в школу нужно хорошо покушать. Мамина отвратная стряпня давно стала легендой — папа отказался от завтрака, так как его до сих пор мутит после вчерашней жареной свинины (кажется, это была свинина). Я нервничаю и есть все равно не могу; большую часть вкуснятины удается спрятать в салфетку. Кладу ее в карман и потом выбрасываю в унитаз.
08.30. Папа надорвал спину, когда пытался забросить мой чемодан в багажник. Он хватается за поясницу так, будто его только что ножом пырнули, падает на траву и корчится в агонии. С помощью Инносенс[1](нашей верной домработницы) затаскиваю чемодан в машину, втиснув его на заднее сиденье. Мама подозрительно косится на Инносенс, когда та смачно чмокает меня в губы на прощание (мама уверена, что наша домработница держит подпольный бордель в своем домике на заднем дворе).
08.36. Папе приказано переодеться — извалялся в чем-то вонючем во время своих драматических сцен на траве. Теперь мы опаздываем. Мама постукивает по циферблату часов и сердито смотрит на меня, будто это я виноват. Внутри меня страх вдруг пересиливает волнение, и мне хочется, чтобы все отменилось и мы легли обратно спать.
08.42. Все готово — мама в ярко-красном платье, папа в твидовом пиджаке и бабочке и я, в новом синем блейзере, угольно-черных брюках, красном галстуке и белой рубашке (которая в магазине казалась слишком большой, а теперь точно душит меня). Папа сигналит и выруливает на проезжую часть наш «рено-универсал» 1973 года. Соседские собаки отвечают адским лаем. Папа откидывает голову и заходится маниакальным смехом; колеса визжат, и вот мы уже едем навстречу транспортному потоку. Назад дороги нет.
11.00. Охранник-африканец отдает честь и открывает высоченные белые школьные ворота. Мы проезжаем сквозь них и едем по красивой аллее, усаженной деревьями, — ее называют «дорогой пилигрима». В конце аллеи — школьные корпуса, гиганты из красного кирпича, поросшие мхом и плющом. Папа так поглощен парочкой спаривающихся собак, которых он показывает маме, что не замечает лежачего полицейского, который чуть не пропарывает брюхо машины. Наш «универсал» подкатывает к школе и пристраивается между «роллс-ройсом» и «мерседесом». Сообщая о нашем прибытии, ржавая тарантайка выблевывает пару галлонов машинного масла на мостовую.
Нас встречают два старшеклассника в таких же красных галстуках, как у меня. Они представляются Джулианом и Бертом. Джулиан — худощавый, уверенный, с голубыми глазами и волнистыми волосами; у него пружинистая походка и жизнерадостная манера общения. Берт здоровяк… настоящий здоровяк (выглядит почти как папа). У него кривые зубы, отсутствующий взгляд и похожий на лошадиное ржание смех. Джулиан объясняет — они с Бертом старосты корпуса, где мне предстоит жить.
Пока они тащат мой чемодан через огромную арку во двор с безупречно ухоженной лужайкой, мама зачитывает длинный список моих невероятных талантов (стипендиат, звезда крикета, староста начальной школы…). Когда речь заходит о моем чудесном сопрано, Джулиан облизывается и заверяет маму, что обожает хористов. Берт ржет, как лошадь, и тыкает Джулиана под ребра, отчего тот роняет чемодан папе на левую ногу. Папа издает забавный протяжный писк, после чего успокаивает нас — мол, он «здоров как бык» и все у него «путем». Я отчаянно стараюсь не выделяться, но мои предки — все равно что цирк бродячий.
Двор окружен корпусами и напоминает средневековые замки в старых учебниках по истории, что были у нас в начальной школе. Мы идем к корпусу, который на вид старше остальных. Красные кирпичные стены выцвели до персикового цвета, а мох и плющ разрослись до размеров живой изгороди. Парни ведут нас наверх по темной узкой лестнице, и мы оказываемся в длинной общей спальне, где стоят примерно пятнадцать пустых кроватей. За ней еще одна, сумрачная и жутковатая, с низкими деревянными балками и темными кирпичными стенами. Она маленькая, в ней едва помещаются восемь кроватей. Здесь страшновато и пахнет старыми носками и паркетным лаком. Одна из этих восьми кроватей — моя.
Спальня разделена на кабинки деревянными перегородками высотой в пять футов; они отделяют один закуток от другого. В каждом по две деревянные кровати, два шкафа, две тумбочки для обуви, одеяло, подушка и матрас. Под каждой из кроватей — два ящика с позолоченными ручками. Новички в таких же красных галстуках, как у меня, разбирают вещи и складывают их в шкафчики под бдительным материнским присмотром.
Подходим к одной из кроватей. Рядом на шкафчике — табличка с моим именем. Шкафчик рядом с соседней койкой подписан «Блэкаддер».[2]Хорошо, хоть кровать мне досталась у окна.
Папа, который по-прежнему хромает, и мама, которая по-прежнему пыхтит после утомительного подъема по лестнице, спорят по поводу того, в какой шкафчик положить мои носки, а в какой — трусы. Предки остальных детей прекращают свои дела и пялятся на нас. Я встаю на колени и притворяюсь, что складываю кое-что в ящик для обуви.
Спускаясь по лестнице, мы встречаем самое бледное человеческое существо, которое я когда-либо видел. В тусклом свете лестничного пролета белизна его кожи распространяет вокруг жутковатое свечение. На нем тоже красный галстук; стоит нам поравняться, как он принимается усердно изучать пол.
После того как мои родители устраивают короткую стычку у входа в корпус на глазах примерно двадцати человек, мы направляемся в главное здание, где нас приветствуют различные важные персоны, включая местного правительственного чиновника, нашего старосту Маршалла Мартина и директора школы по имени Глокеншпиль, который, признаться, выглядит весьма грозно. Сперва я решил, что он пошутил насчет своего имени, но потом, увидев выражение его лица, понял, что прикалываться на эту тему не стоит. В своей речи Глокеншпиль все время называет школу «учреждением», а учеников — «субъектами». И повторяется несколько раз по поводу дисциплины и суровых наказаний, ждущих субъектов-нарушителей. Папа, согласно кивая, наконец выкрикивает: «Так точно!», опозорив тем самым всех нас. Это вызывает минутное замешательство, в ходе которого более четырехсот человек пялятся на моего кивающего отца, маму и меня — мальчика школьного возраста, который покраснел как свекла и в отчаянии придумывает план, как бы ему слиться с обивкой кресла. Школьный священник, преподобный Бишоп[3](ему, видать, была уготована куда более великая судьба), произносит речь о проповедовании христианства в школах и о том, как важно открыть свой ум и сердце всем веяниям. Мои предки приходят к выводу, что преподобный или голубой, или коммунист — а возможно, и то и другое.
13.00. Новые унижения ждут меня за шведским столом, накрытым на лужайке у библиотечного корпуса. Выпив семь джин-тоников, папа устрашающе громко чихает и лезет в мамину сумочку за платком. Когда он расстегивает сумочку, на лужайку падают три сосиски в тесте, два соленых огурчика, связка копченых коктейльных колбасок и горстка яичных канапе, и все это на глазах директора; тот вежливо кашляет и делает вид, что ничего не заметил. Я бочком пристраиваюсь рядом с какими-то другими людьми и притворяюсь, что они и есть мои настоящие предки.
15.00. Наконец они уезжают. Папа на пассажирском сиденье, мама — за рулем, прихлопнув дверцей подол своего красного платья. Метров сто пятьдесят они толкают нашу развалюху, после чего мотор включается, и они исчезают за углом «дороги пилигрима». Я стою на мощеном тротуаре, глядя на дорогу. Оглядываюсь и вижу высокие корпуса и деревья, которые словно стягивают меня в кольцо. Впервые в жизни я чувствую себя таким маленьким.
18.00. Джулиан отводит восьмерых новеньких в наш корпус. Мы спускаемся по лестнице и оказываемся в общей гостиной (съеденный молью ковер, пара дряхлых красных диванов, телевизор и доска для объявлений). Среди новеньких есть мальчик по имени Сидней, который весит никак не меньше ста пятидесяти килограммов, и тот заморыш с лестницы, которого я видел раньше, — он по-прежнему выглядит так, будто вот-вот откинет копыта. (Некоторые трупы и то повеселее будут.) Лишь благодаря этому полудохлому товарищу я не выгляжу самым щуплым из новеньких. Выясняется, что его зовут Генри Баркер. Наш староста — чернокожий Пи-Джей Лутули; вид у него удивительно серьезный, и одет он опрятно. Он дает важные наставления, типа «не бегайте по двору» и «не ходите по газонам». А потом приказывает укладываться спать. Кажется, впервые в жизни мне приходится повиноваться чернокожему.
21.00. Свет погас! Моя первая ночь вдали от дома. Высокий и мускулистый тип с темными глазами и угольно-черной шевелюрой — он очень быстро тараторит, — кажется, назначил себя царем нашей спальни. Его зовут Роберт Блэк; он постоянно матерится, показывая тем самым, что с ним шутки плохи и надо его уважать, а лучше боготворить, как героя.
Я сплю рядом с психом по имени Верн Блэкаддер, у которого с мозгами явно что-то не то. У него мерзкая привычка выдергивать волосы пучками с громким пуком.
Я лежу в кровати и слушаю храп и шепот, доносящиеся со всех сторон и время от времени дополняемые пуками — это Верн выдирает себе волосы — и непрекращающимся звуком льющейся воды. Это «зассанец Пит» — бетонная статуя святого Петра: он гордо стоит в бассейне с рыбками посреди двора, а с кончика его меча стекают капли.
Января вторник
06.15. Был разбужен оглушительной сиреной. Выпрыгнул из кровати и закричал «мама!», не успев спохватиться. Слава богу, меня никто не слышал. Пристроился в конец длинной очереди сонных учеников, спускающихся по ступенькам в душевые. У подножия лестницы вдруг открылась дверь, ведущая в маленькую каморку, полную дыма и горящих свечей. Оттуда вывалился дикого вида парень, совсем голый, с замотанной полотенцем головой и членом, нацеленным в потолок. Прыщавый Эл Гринстайн сказал, что это чудаковатый староста Гэвин — он живет под лестницей.
Сортирная (туалеты и душевые) состояла из десяти кабинок на сером цементном полу, шести раковин и четырех унитазов. Пол под ногами скользил, а запах был просто жуть. Дежурные старосты — Джулиан с Бертом — наблюдали за тем, как мы моемся, и член каждого из нас удостаивался комментария Джулиана. Мой он описал как «страдающую анорексией личинку шелковичного червя». Я в ужасе увидел, что у всех, кроме меня, на теле росли волосы. Даже у Задохлика в паху были пучки черных волосков. Берт прокричал «вульва» — это означало, что время мытья подошло к концу. Я поспешно вылез из кабинки, хотя спина по-прежнему была покрыта мыльной пеной.
Самый большой член был у Роберта Блэка. Когда ему настала пора вылезать из душа, Берт крикнул «вульва!», но Роберт его проигнорировал. Тогда Джулиан крикнул: «Пора вылезать, кусок мяса!» Берт очень обрадовался и скрипучим голосом запел песенку «Летучая мышь из ада» (подразумевая, с какой скоростью мы должны вылетать из душа).
06.30. Перекличка. (Каждый день начинается с этого, чтобы удостовериться, что никто не слинял и не умер во сне.)
Я чуть не опоздал, потому что один из старост наврал, будто перекличка происходит в общей гостиной и я должен явиться туда немедленно. Когда я прибежал в гостиную, там не было никого. Как идиот я сел на драный красный диван, подумав, что пришел первым; а перекличка тем временем проходила на улице, во дворе. К счастью, я услышал, как два парня пробегали мимо точно ошалелые, и последовал за ними туда, где уже выстроился весь корпус. Оказалось, когда называют твое имя, ты должен выкрикнуть в ответ «акула!» (никто не может объяснить почему). Пи-Джей Лутули зачитывал имена и сердито разглядывал отвечавшего, прежде чем перейти к следующему. Я нервничал и ждал, пока он не произнес:
— Мильтон… Джон?
— Акула! — выпалил я. Все рассмеялись.
Лутули слегка шепелявил, и имя толстяка Сиднея Смитерсона-Скотта далось ему нелегко. Несколько попыток спустя он отчаялся выговорить его правильно и окрестил Сиднея Жиртрестом. (Большинство парней тут обращаются друг к другу по кличкам. Не знаю, откуда возникают эти клички и кто их придумывает. Может, и меня уже как-то обозвали?) Староста перешел к старшим классам, а я тем временем в панике размышлял, смогу ли найти столовку.
За завтраком, состоявшим из яичницы с колбасой, Саймон Браун рассказал историю про скотобойню. Задохлик Генри (его уже прозвали Гекконом) позеленел, выбежал на улицу, и его стошнило на цветочную клумбу. Наш стол громко зааплодировал, а пришибленного вида учитель за главным столом нахмурился.
Берт, Джулиан, Лутули и Гэвин (чудак-староста, что живет под лестницей) весь день водили нас по школе и рассказывали, что тут к чему. В школе три класса, и еще старший и подготовительный — в подготовительном только готовятся к поступлению в университет и играют в крикет. Корпусов семь. В каждом четыре старосты и глава корпуса. Школьный староста обязательно из выпускного класса; его задача — толкать речи, встречаться с предками и бывшими выпускниками и собирать средства на процветание школы.
Выяснилось, что у каждой комнаты есть кодовое название, а все дворы до чертиков похожи друг на друга — уверен, это сделано для того, чтобы окончательно сбить с толку новичков. Расшифровать расписание уроков было так же невозможно, как китайские иероглифы; пришлось просить Джулиана, чтобы тот записал для меня, что за чем следует. Мой первый урок — английский, завтра в 06.40.
17.00. Весь корпус собрался в гостиной. Не меньше пятидесяти человек уставились на главу нашего корпуса, который словно сошел со страниц комикса. Мистер Уил-сон — вылитый гоблин: большие выпученные глаза (один косит) и плечо, от которого точно кусок откусили. Говорит скрипучим голосом сквозь стиснутые желтые зубы и, невзирая на малый рост, выглядит злобно и устрашающе. Размахивая тростью, он сообщил нам семь заповедей поведения.
1. Не противоречь власть имеющим.
2. Не совершай аморальных поступков.
3. Не дразни моего кота. (У Уилсона сиамский кот по имени Роджер.)
4. Не изводи понапрасну туалетную бумагу.
5. Не развлекайся с самим собой (и другими) после темноты.
6. Не ходи купаться по ночам.
7. Не играй в дартс (странное правило, учитывая, что доски для дартс у нас нет).
Когда погасили свет, Роберт Блэк, сам себе давший прозвище Рэмбо, рассказал, что Уилсона кличут Укушенным и в детстве дикий лев в национальном парке Крюгер откусил ему полплеча. Чтобы вылечить плечо, врачи удалили ему одно ребро. Все присутствующие потрясенно засвистели.
Мой сосед Берн завел дурацкую привычку — каждые полчаса ходить в туалет пописать и глотнуть воды. Все бы ничего, если бы он каждый раз не ставил будильник.
Трибунал, составленный из Жиртреста, Рэмбо, Эла Гринстайна по кличке Гоблин и меня, обвинил Верна в дебилизме и конфисковал его будильник. Гоблин Гринстайн (сального вида малец с большими зубами и запущенными прыщами) заявил, что Верн может ходить в туалет три раза за ночь, не чаще. Верн не стал защищаться и покорно передал часы.
Не могу уснуть. Лежу в кровати и скучаю по дому. (Даже по маминой стряпне!) В желудке точно свинцовый ком. Мой новый дом похож на военную зону, и хоть меня и утешает тот факт, что в нашей спальне есть два более очевидных козла отпущения, чем я (Геккон и Верн), у меня зловещее предчувствие, что настанет и мой черед. Каждый раз, когда раздается сирена, я прихожу в ужас, потому что, в отличие от остальных, не знаю наверняка, что случится в следующий момент. Я все время ищу вокруг знакомые лица в надежде, что им известно больше, чем мне. Интересно, что сказали бы предки, если бы я отказался от стипендии и вернулся домой? Завтра начинаются занятия. Может, я умру во сне и мучиться вовсе не придется?
В ту ночь мне снились львы, которые пытались откусить мне плечо.
Января, среда
05.50. Ночью Верн наделал в кровать. Его отчаянным попыткам поменять простыни прежде, чем взвоет сирена, помешал Чарли Хупер (он же Бешеный Пес), вернувшийся после утренней охоты на летучих мышей с рогаткой. Бешеный Пес немного времени проводит в общей спальне и постоянно пропадает на охоте. Он выкрал простыню с желтым пятном и повесил ее на потолочную балку, где Верн не мог бы ее достать, после чего поднял тревогу.
Когда юный Геккон вернулся из телефонной будки, где болтал с мамочкой, то увидел прямо над своей кроватью зассанную простыню Верна. Он тут же бросился в туалет, закрыв рот рукой. Бешеный Пес и Рэмбо торжествующе вскинули вверх большие пальцы и громко заржали.
06.30. Перекличка. Берт назвал Верна Блэкаддера Верном Слэкбладдером,[4]посеяв полный хаос среди присутствующих. Истерическое похлопывание друг друга по спинам и вопли были резко прерваны визгом Укушенного — тот выглядел так, будто не прочь кого-нибудь удушить.
06.40. Первый урок — английский, с потрясным преподом мистером Эдли (по кличке Папаша — он утверждает, что так его прозвали еще в детстве, в школе). У него очень крутой британский акцент, и он ходит с тростью и ругается как оторва. Длинные ноги и выпученные глаза делают его похожим на гигантского богомола. Иногда с ним случаются дикие приступы (через пять минут он пригрозил взять винтовку и прострелить Гоблину башку). Лучший момент сегодняшнего урока был, когда мистер Эдли вышвырнул в окно стопку книг Генри Джеймса, обозвав автора «занудным педрилой». Мы все захлопали, мистер Эдли отвесил поклон и приказал нам проваливать.
Мне нравится Папаша — и, странное дело, кажется, я ему тоже. После урока он попросил меня остаться. Его большие глаза навыкате вперились в меня поверх старомодных очков в роговой оправе.
— Итак, Мильтон, — произнес он, — добро пожаловать в потерянный рай.[5]
С этими словами он расхохотался и сказал, что любой, кого назвали в честь величайшего писателя, когда-либо жившего на Земле, просто обязан иметь тонкий литературный вкус в крови. Он вручил мне пьесу ирландца по имени Сэмюэль Беккет,[6]называется «В ожидании Годо». Ткнув в книгу пальцем, он заявил:
— В этой пьесе ничего не происходит, друг мой Джонно, и все же это чистый хит. А теперь кыш отсюда — завтракать пора.
Я улыбаюсь как полоумный — еще никто с приезда не называл меня по имени. (Другие ребята кличут меня Малёк из-за маленького члена и потому, что у меня яички еще не опустились.) Надо запомнить и посмотреть, кто этот Джон Мильтон и что за книжка «Потерянный рай».
08.30. Бешеный Пес сообщил, что я занимаюсь математикой в его классе, и я пошел за ним по лабиринту коридоров, пока мы не очутились у нужного кабинета. Учителем оказался добрый на вид дядечка по имени мистер Роджерс. Оказалось, что мы попали на урок для отстающих. Бешеный Пес хихикал, делая вид, что что-то ищет в рюкзаке, пока я собирал вещи, извинялся и в дикой панике побежал искать свой настоящий класс. Все корпуса и дворы так похожи один на другой, что очень легко полностью потерять ориентацию (что и случилось со мной).
Если верить моим старым часам с секундомером, прошло десять минут. В горле застрял комок — я готов был разреветься. Хотелось домой. Хотелось выбежать из школы и не останавливаться, пока не увижу родные ржавые ворота и огромную акацию в нашем дворе. Откуда ни возьмись, появился Пи-Джей Лутули; он маршировал по коридору с напыщенным видом. В соплях, запыхавшийся, я спросил у него дорогу. Он похлопал меня по плечу и проводил до нужного кабинета.
Войдя, я был встречен полной тишиной. Увидев мрачную фигуру у доски, я узнал хмурое лицо того пришибленного препода, которого видел вчера за завтраком. Он злобно улыбнулся тонкими губами и проговорил утробным ледяным тоном:
— Мильтон, вы опоздали. После обеда зайдите в учительский туалет. — Взметнув полой профессорского плаща, он продолжил втолковывать нам азы алгебры. Оказалось, его звать мистер Сайкс (мы зовем его просто Психом).
16.20. Весь день чистил учительский сортир скребком и чьими-то старыми трусами (на них чернильным маркером было выведено «Бретт Боллбэг»). Вернулся в совершенно пустой корпус. Сердце мое упало — что я на этот раз пропустил? И тут в глаза бросилось объявление на доске.
Игра в тач-регби>![7]16.00! Трафальгар!
И где находится этот Трафальгар?
Наконец я нашел поле для регби, правда, сперва снова заблудившись и попав в кабинет труда. Замасленный механик в голубом комбинезоне подсказал мне, куда идти.
Поле (Трафальгар) окружено высокими платанами и пахнет свежескошенной травой. Выяснилось, что сейчас на нем идет самый крупный матч по регби в истории (по пятьдесят человек с каждой стороны). Я присоединился к одной из команд, и никто и не заметил. Единственным знакомым лицом в толпе был Геккон; он отчаянно пытался увильнуть от участия в игре, убегая от мяча так быстро, как только могли унести его ноги-зубочистки.
Прошла вечность, прежде чем мяч наконец перебросили на нашу сторону поля, и по идиотскому совпадению он оказался в руках у Геккона. Тот бросился наутек, и, кажется, даже не понимая, что мяч у него, прошмыгнул между двумя третьекурсниками. То, что случилось дальше, напоминало цирк: примерно двадцать человек галопом ринулись вслед испуганному до смерти Геккону, который мчался к плавательному бассейну. В конце концов сокрушительный удар нанес Бешеный Пес, всего в нескольких футах от насосной станции. Геккон рухнул на землю с глухим стуком, как мешок с песком, и тут же начал корчиться на бетонном полу, крича от боли. Берт помог ему подняться на ноги, и лишь тогда мы заметили, что его левая рука как-то неестественно висит под прямым углом к локтю. Берт подхватил его на руки и со всех ног понесся в медпункт.
18.00. Геккон сломал левую руку. Бешеный Пес вернулся в спальню после нескольких «бесед» с Укушенным; у него мрачный вид. Утром ему предстоит встреча с директором Глокеншпилем; он боится, что его выгонят из школы. Гоблин считает, что Бешеный Пес мог бы установить рекорд по самому быстрому исключению из школы — всего через три дня после начала занятий.
Я так и не смог поспать — Бешеный Пес всю ночь ныл и стонал.
Января, четверг
08.00. Бешеный Пес по-прежнему с нами. Глокеншпиль сделал ему строгое предупреждение и приказал извиниться перед родителями Геккона в письменной форме.
08.45. Наш первый урок истории с мистером Криспо. Он старый как черт — Саймон говорит, ему никак не меньше девяноста. Он рассказал, что мистер Криспо воевал в Северной Африке во время Второй мировой. В этом семестре мы должны изучать Англо-зулусские войны 1878–1879 годов, но вместо этого Криспо показал нам старый фильм про Дюнкерк[8]времен Второй мировой. На середине он высморкался громко, как корабельная сирена, покачал головой и пробормотал что-то про себя. Когда фильм кончился, выключил телевизор и отпустил нас на пять минут раньше. Со своего места я видел, что глаза его полны слез.
14.30. Отбор в крикетную команду. Хотя в начальной школе я был лучшим игроком (что было несложно, учитывая, что там в основном были девочки), я очень нервничал перед первой игрой в средней школе. Тренером команды мальчиков до четырнадцати лет оказался Папаша (к моему восторгу). Он ходил между рядами с трубкой, размахивая тростью и отпуская безумные замечания вроде: «Гринстайн, в твоей защите сплошные дыры, как в трусах дешевой шлюхи!» Саймон — превосходный игрок, отбил первую же мою подачу — крученый мяч — на соседнее поле. К ужасу своему, я увидел, что мяч выкатился как раз на ту площадку, где тренировались старшеклассники. Короли крикета замерли и вытаращились на меня; я же поднял мяч, пропищал что-что в свое извинение и наутек бросился к воротам.
Бешеный Пес — бесстрашный подающий; он стремителен и дик. Он чуть не прикончил Верна, яростно ударив по мячу в прыжке — тот сбил с ног моего напуганного до чертиков соседа. Рэмбо бросается к мячу с дикой агрессией и свирепостью, но ведет мяч очень медленно. Папаша заметил, что тот будто холодильник на спине тащит, чем всех нас рассмешил. Но Рэмбо злобно зыркнул на меня, и мне стало не до смеха. (Кажется, в этой школе я превращаюсь в труса.) В конце тренировки Папаша сказал, что мы — самая говенная крикетная команда, которую он видел за многие годы. Первый матч — в выходные, состав команды объявят в пятницу. Скрещу пальцы.
18.30. Приготовление уроков (каждый вечер мы два часа делаем домашнюю работу под присмотром) было прервано газовой атакой со стороны Жиртреста, вынудившей всех присутствующих срочно эвакуироваться. Жиртрест в свое оправдание заявил, что бефстроганов протух и отвратительная вонь — не его вина. Берт так рассердился, что приказал Жиртресту заткнуться и жестоко побил его меловой тряпкой по пальцам. Эта разновидность пытки здесь называется «цапки».
Бешеный Пес показал мне черновик письма родителям Геккона. По его мнению, раз я стипендиат, то как нельзя лучше подхожу на роль консультанта. Привожу оригинал.
Дорогие мистер и миссис Геккон!
Мне ошень жаль што так случилос с вашем сыном Гекконом. Я сломал иво руку паашипке приминив мощный сакрушителный удар. Не я веноват што у ниво руки как прутики но я веноват што раздавил иво прутик (руку)
Искрене ваш
Бешеный Пес.
21.15. Раскритиковал черновик Бешеного Пса на чем свет стоит, и мы вместе составили новое письмо. (Пес держал фонарик, я сочинял.)
Дорогие мистер и миссис Баркер!
Позвольте воспользоваться данной мне возможностью и принести искренние извинения в связи с тем, что случайно сломал руку вашему сыну. Однако, несмотря на страдания и боль, которые пришлось вынести нашему другу Генри, я по-прежнему убежден, что спас его от увечий, которые не преминули бы последовать и представляли гораздо большую опасность, не исключено, что смертельную. Позволю предположить, что Генри в испуге бросился с мячом к плавательному бассейну, руководствуясь слепой паникой. Я же отрезал ему дорогу всего в нескольких метрах от смертельной опасности, увы, причинив в процессе некоторую боль.
Еще раз примите мои извинения.
Искренне ваш,
Чарли Хупер.
P. S. Если Генри сейчас рядом, передайте, чтобы возвращался скорее — без него в школе совсем тоскливо стало.
Новый вариант письма поразил Бешеного Пса до глубины души. Особенно ему понравилась та часть про бассейн, согласно которой все выглядело так, будто он спас Геккону жизнь. Насчет постскриптума он засомневался: все же знали, что Геккон не дома, а лежит в школьном медпункте. Однако я заверил Бешеного Пса, что это идеальный пример эмоционального шантажа. Бешеный Пес пришел в полный восторг и поклялся отныне называть меня «мозговиком». В отплату долга он пригласил меня на голубиную охоту в пять утра. Когда я отказался, он набычился, но я поспешно сообщил, что обожаю голубиное мясо, просто у меня сейчас горло болит.
По дороге к своей койке Бешеный Пес вылил на простыню Верна стакан воды и разбудил остальных; они начали смеяться и издеваться над бедолагой Верном, которому снова пришлось менять постельное белье. Я молчал, а потом несколько часов мучился от чувства вины — только трус не заступился бы за своего соседа.
Января, пятница
За завтраком Верну поставили подножку, и он растянулся по полу со своими котлетами. Последовали оглушительный хохот и дразнилки, пока ворчливый старый учитель биологии, мистер Картрайт, не застучал молоточком и не объявил, что на два дня лишает всех нас приправ. Жиртрест чуть не сошел с ума при мысли, что придется двое суток обходиться без намасленных тостов, варенья, меда, соли, уксуса и томатного соуса. И поклялся смертельно отомстить бедолаге Верну.
11.00. Пошел в библиотеку узнать, кто такой Джон Мильтон. Вообще-то, сперва я по ошибке зашел в учительскую, подумав, что это и есть библиотека, но увидел только препода с длинной бородой, который подбрасывал орешки и ловил их ртом. Тот смерил меня угрюмым взглядом, я закрыл дверь и побежал что есть мочи. Оказалось, что Мильтон — поэт семнадцатого века, а «Потерянный рай» — не роман вовсе, а длинное и нудное стихотворение, в котором я ничего не понял.
11.30. Меня взяли! Взяли в крикетную команду для мальчиков до четырнадцати! Похоже, быть мне последним отбивающим.[9]Саймона выбрали капитаном. Бешеный Пес тоже в нашей команде («А»), а Рэмбо попал в команду «Б». Позвонил предкам сообщить хорошую новость. А мама сказала, что папа провел ночь в тюрьме и она как раз едет вносить за него залог! За что его арестовали, она так и не объяснила. Может статься, папик кого и укокошил!
12.00. Первый урок актерского мастерства с женой Укушенного миссис Уилсон, по прозвищу Ева (это потому что Ева вышла из ребра Адама). В ушах у нее шесть сережек и одна — в носу. Волосы заплетены в косички, и сегодня на ней было коричневое платье с висюльками и толстые серебряные браслеты. На вид Ева по меньшей мере на десять лет моложе Укушенного. (Невероятно, что такая прекрасная женщина, похожая на лесную фею, могла выйти за него замуж.) Гоблин оценил ее грудь как «первоклассную». Должен признать, это действительно так. Не мог не обратить внимания, что Гоблин таращится на нее стеклянными глазами, одновременно украдкой поправляя штаны.
Актерское мастерство просто супер. Мы делали всякие смешные вещи: изображали животных, грозу и булавки. Когда все перестали стесняться, стало просто здорово. Даже Верн правдоподобно изобразил змею, которая рожает чайку.
К сожалению, урок был испорчен, когда Ева заставила нас взяться за руки и сказать, что мы ценим друг друга и любим. Вид Гоблина и Саймона, держащихся за руки, оказался непосильным для Рэмбо, который вылетел из класса, плюясь от отвращения. Ева разрыдалась и сказала, что у нашего класса плохая карма (это объясняет, почему Геккон сломал руку). Затем она догнала Рэмбо и попросила зайти к ней в кабинет после занятий, где стала пытаться научить его медитировать.
19.30. Жиртрест на грани самоубийства. На ужин сегодня котлеты с жареной картошкой (ни соли, ни уксуса, ни томатного соуса). Весь ужин он убивал взглядом Верна и бормотал проклятия в свой тройной подбородок. В конце концов он вылетел из столовой, даже не прикоснувшись к своей картошке. Может, просто свет так падал, но готов поклясться, что Верн усмехнулся краем губ.
22.45. Берт разбудил меня и сказал, что снизу кто-то кричит: мол, мне срочный телефонный звонок. Сердце упало: я вспомнил про папу. (Неужели это его последний звонок перед тем, как он загремит в кутузку?) Спотыкаясь, я побрел к телефону и обнаружил над аппаратом записку: «Встретемся в чулане падлеснецей. Бешеный Пес». (С такой фирменной орфографией мог бы и не подписываться.)
Я прокрался мимо комнаты Гэвина, чокнутого старосты, что живет под лестницей, и со скрипом открыл дверь в чулан, немного похож<