С минуту он молчал, и я уже начала думать, что он вообще не хочет об этом говорить. Потом сказал: «Я просто не мог остаться, Лиз. Плохо переношу болезнь».
Я промолчала, не сказала того, что хотела сказать: «Ну, дорогой, мы не в том положении, чтобы выбирать, когда речь идет о болезни или смерти. Такое случается, вот и все». И еще одно я подумала, но не сказала: «А что, если бы там не было меня? Ты бы просто ушел и оставил ее одну?»
Вместо этого Новая Милосердная Лиз сказала: «Знаю, это трудно и тяжело. Но мы поступили по-человечески. Гуманно. Приходи вечером». Дейв ответил, что хочет побыть один, что заглянет завтра, перед тем как уедет во Флориду.
Знаю, да, я должна была понять что-то важное, подумать, взять на заметку. Мне слышится голос матери – насчет того, «как тяжело одиночество и как важно, когда собственных сил уже недостает, черпать их у других». И другой голос, мой внутренний, отвечает: «Все дело в ответственности, в твоем долге перед теми, кого любишь и кому плохо. Сближаясь с кем-то – да, с животным тоже, – ты берешь на себя обязанность проводить его из этого мира. И наоборот. Но бедняга Дейв потерял собаку, и не мне указывать, как ему следовало бы поступить. Даже если бы он задохнулся от собственных слез».
На следующее утро Кейт проснулась рано. Сквозь тонкие занавески просачивался бледный свет, и птицы уже приветствовали наступление нового дня. Она выбралась из постели, взяла дневник, который читала вечером, и вышла в гостиную.
В июне 1993 года Элизабет исполнилось тридцать. Дейв сделал ей подарок: билет на рейс до Мауи, где он участвовал в смешанном профессионально-любительском турнире. Среди спонсоров был один из ее клиентов, так что босс сказал ей взять с собой ноутбук, демонстративно проверил и перепроверил, в каком состоянии текущие дела, и объявил, что отправляет Элизабет в рабочую командировку. «Мне нравится эта работа, – написала она. – Теперь меня отсюда и тягачом не вытащить».
Каждый раз, когда Элизабет писала о своей работе, Кейт казалось, что она читает дневник какого-то совершенно другого человека. Разработка дизайна логотипов и рекламных объявлений стала ее манией, идеей фикс. Столь же трепетные чувства переживала сама Кейт и ее друзья по кулинарной школе в отношении редких ингредиентов. Дневник был полон такими, например, деталями, как форма рекуррентного геометрического мотива, выбор шрифтов и цветовых решений. Она никогда не говорила об этом вслух.
Хотя Дейв и бывал на Мауи не раз, с Элизабет он вел себя как турист. Они занимались бодисерфингом в Лахайне и любовались закатом с вершины вулкана Килауи, каменистый лунный ландшафт которого подсвечивался оранжевым. На плантации сахарного тростника они жевали сладковатые волокнистые стебли, напоминавшие засахаренную спаржу, – чтобы похвастать потом перед знакомыми. Все ее страхи перед совместным путешествием – что непривычная близость вызовет приступ клаустрофобии или она попадет на оргию гольфа – оказались беспочвенными. Дейв не докучал ей своей компанией и оставлял время, чтобы она могла побыть наедине с собой. И даже приняв участие в турнире, он не ушел в него с головой.
Вечером в день рождения он повел Элизабет в ресторан, помещавшийся в здании бывшего склада на территории старой ананасовой плантации. Они пили фруктовую «Маргариту», когда он положил на столик бархатную коробочку. У нее даже сердце запнулось.
«Первая мысль: «О нет!» А потом вереница картин: счета по ипотеке, испачканные подгузники, скука… Но когда я подняла крышку, то увидела пару чудеснейших брильянтовых сережек, аккуратные маленькие восьмиугольники, искрившиеся отраженным светом свечей. На карточке было написано: «Ты – моя скала».
Кейт услышала шаги за спиной, потом на плечо ей легла рука.
– Привет. – Крис прошел мимо дивана по пути в кухню.
– Ты сегодня рано. – Она положила дневник на колени. – Меня сегодня птицы разбудили. Как из фильма Хичкока.
Он почесал голову и потянулся к шкафчику с посудой.
– Кофе уже готов?
Кейт взглянула на стол, где ставила обычно кофейник.
– Нет. – Она так увлеклась чтением, что позабыла обо всем остальном.
Крис вытряхнул из фильтра бурую массу и налил в кофеварку воды. Солнце за окном уже осветило лужайку.
– Ты что так рано? – спросила она.
– Надо написать кое-что о Юго-Восточной Азии. – Он потер лицо. – Есть один отель, который вроде бы собираются выставить на продажу.
Крис открыл холодильник, достал стаканчик йогурта, добавил пригоршню свежей черники из картонной коробки и, держа ее перед собой, как только что полученный подарок, прислонился к столу и, похоже, ушел в какие-то свои мысли.
В свое время его предложение руки и сердца застало Кейт врасплох. Они были вместе меньше года. В тот вечер – как и в большинство других – Кейт работала в ресторане; когда шеф вошел в кухню с приготовленным ею крем-брюле, она подумала, что ее творение не пришлось по вкусу кому-то из посетителей.
– Ты только посмотри на это! – Он недовольно ткнул пальцем в развороченную глазурь.
Кейт нахмурилась, забрала у шефа тарелочку и только тогда увидела выступающий из карамели краешек бриллиантового колечка.
В то же мгновение ее видение собственной жизни трансформировалось в нечто столь же безупречное, как и крем-брюле с ровной и гладкой корочкой карамели: трещинки ее свободного времени заполнились единением душ, пустые уголки ее скромной квартиры заняли его вещи. В отличие от Элизабет, у Кейт замужество не ассоциировалось автоматически с детьми, долгами и пригородом, но даже в противном случае все это не выглядело бы таким уж нежеланным. Она думала лишь о том, что они будут жить вместе, вдвоем строить планы и откладывать сбережения, а остальное случится потом, шаг за шагом и в свое время.
Крис ел йогурт с черникой, все так же глядя в пространство и думая, наверно, о далеких отелях. Ее так и подмывало открыть дневник, но, конечно, это было неприлично.
– Я подумала… дети с удовольствием прокатились бы по полуострову в джипе.
Крис посмотрел на нее как человек, только что пребывавший в сомнамбулическом сне. Он явно не слышал, о чем она спросила.
– Прокатиться с детьми по полуострову, – повторила Кейт. – В прошлом году им понравилось.
Крис кивнул. Она видела, что он уже высчитывает, сколько времени ему нужно, чтобы закончить работу, и какая часть этой работы абсолютно необходима, а какую можно сократить. Крис хотел поехать с детьми, но его время принадлежало не только ему одному. Так они договорились, и договор требовал жертв.
– Хотя можно отложить и на другой день, – добавила Кейт. Поездка без мужа выглядела куда менее привлекательной. С ним и веселее, и легче. Такова экономика воспитания: когда родителей двое, каждый может расслабиться наполовину. А каково тем, кто один? Приходилось ли Дейву Мартину выкладываться на все сто? Чувствовал ли он себя когда-нибудь полностью отдохнувшим?
– Нет, давай сегодня во второй половине дня, – сказал Крис и прошел в спальню, где его ждали ноутбук и кейс.
1 января 1994 года
Тренер Дейва закатил пирушку в «Хилтон Хед», и мы полетели туда. Там собрались шишки мирового гольфа, включая администратора из «Тайтлист», считающего, что Дейву нужно отказаться от участия в турнирах и перейти на работу в их компанию. Производство, тестирование, продвижение – занимайся, чем душа пожелает. Мы оба изрядно набрались, и, когда в какой-то момент оказались вдвоем в углу, я предложила уйти пораньше. Дейв невесело рассмеялся. «Ты что, разговаривала с моим отцом?»
Через какое-то время его обычное настроение вернулось, и я снова увидела веселого и общительного Дейва; отведя в сторонку женщину из «Картье», он уже серьезно говорил с ней о спонсорской помощи. Оставшись одна, я нашла свободное место у барной стойки, где познакомилась с женой еще одного игрока. Симпатичная, фотогеничная блондинка, с длинными волосами, проколотыми в трех местах ушами и весьма критическим отношением к мужниному увлечению. У них был ребенок, и она требовала, чтобы супруг заканчивал с гольфом, потому что его постоянно нет дома. Требовала, но нытьем, по ее словам, не изводила, потому что, как у них говорится, «тошно дома, тошно и в поле». «Нам всем приходится делать хорошую мину при любой игре. – Она лукаво улыбнулась и добавила: – Давайте-ка выйдем». Прежде чем ответить, я огляделась и увидела, что Дейв наблюдает за мной издалека. «Элизабет Дииии», – позвал он голосом диктора на стадионе.
И вот тогда я поняла, что никакого реального выбора у меня уже нет, что мои варианты закрыты.
Если только не хочешь нарушить все обещания и жить, ничем себя не связывая и не ограничивая. Ничто не проходит бесследно…
«Выбор, варианты, последствия…» Кейт поднялась, налила чашку приготовленного Крисом кофе, размешала. Странное отношение к поиску спутника жизни – ограничение вариантов и стиля жизни в силу предпочтения одного типа партнера другому, – хотя формально верное. Последствия выбора могут быть не вполне ясны в момент принятия решения. Но обернись, посмотри, куда же ты пришел, и они там – призрачные, отвергнутые тобой тропинки, ведущие в те места, в которые ты никогда уже не попадешь.
В комнату забрела Пайпер и попросила оладий. Судя по рассеянному взгляду, она еще не совсем проснулась. Потом она свернулась на диване, подтянула одеяло и подсунула ножки под материнское бедро. Кейт вздрогнула от прикосновения холодных пальчиков, но тут же подтянула дочкины ножки поближе и потерла, согревая. Чисто автоматическое действие, импульс – обеспечь комфорт ребенку, даже жертвуя своим.
Кейт улеглась рядом и обняла дочь одной рукой. Волосы Пайпер отдавали вербеновым шампунем, хотя Кейт всегда говорила, что от нее пахнет медяками и морковкой, потому как волосы у нее того же бледно-медного оттенка, что и у Криса. Кейт потянулась за дневником, но прежде чем закрыть его, прочла последние строчки записи:
«Дейв пробился ко мне в 11:59. «С Новым годом, мисс Дроган». Вокруг творился обычный хаос, на экране падал шар, и шампанское лилось так, словно мы выиграли Суперкубок. Он крепко поцеловал меня в губы, потом отступил, окинул оценивающим взглядом и медленно, с тягучим южным акцентом сказал: «Думаю, этот год будет последним для фамилии Дроган. Она исчезнет».
* * *
Последний день лагеря; Кейт поплавала, а потом вернулась домой и собралась почитать во дворике. Налила чаю со льдом и поставила стакан напротив дневника, будто для невидимого друга. Страницы с записями, касавшимися первых месяцев 1994 года, летели быстро. Мягкое сопротивление Элизабет Дейву понемногу слабело. Забытый стакан с чаем грелся под солнцем.
В марте Элизабет и Дейв отправились в Джорджию на шестидесятипятилетие его отца. Ничего подобного огромному, в стиле греческого Возрождения, дому Мартинов она еще не видела. Окруженный дубами и магнолиями, он казался центром некоей плантации. Сильное впечатление на нее произвела доброжелательная, товарищеская атмосфера в семье. Братья Дейва оказались такими шумными, что Элизабет несколько раз скрывалась в ванной, чтобы хоть немного побыть одной, в тишине. Более несхожих между собой людей, чем его родители, ей еще не встречалось.
«Всем заправляет отец Дейва, за ним во всех вопросах последнее слово. В свой день рождения он устроил Дейву головомойку из-за того, что тот не пробился в число участников турнира на Гавайях, и продолжал даже после того, как это уже перестало выглядеть забавным. Мать Дейва – женщина в высшей степени спокойная, немного заторможенная и со всем согласная. Похоже, принимает седативы».
Повсюду в доме были фотографии сестры Дейва, Дени, красивой женщины, навечно оставшейся тридцатилетней. Ее муж, Зак, приехал с двумя детьми, и с ними Дейв был образцово весел, терпелив и внимателен. Примерный дядя. «Он жутко их балует». Члены семьи говорили о Дени так, словно она просто не смогла приехать. Все, но не Дейв. Он о сестре не упомянул ни разу, а когда это делал кто-то другой, выходил из комнаты.
Странно, подумала Кейт, что он окружил себя такой стеной молчания, не пожелав обсуждать это даже с Элизабет, которая и сама потеряла сестру и мать.
Пятница, 18 марта 1994 года
Сегодня вечером, когда мы сидели с Дейвом на веранде, я сказала, как это приятно, что все в семье помнят Дени, говорят о ней и что это, наверно, хорошо для детей. Мы сидели на качелях, и Дейв тихонько их раскачивал, отталкиваясь от пола то пяткой, то пальцами. Солнце успело опуститься на добрых три дюйма за куст азалии, прежде чем он ответил:
«Да, наверное, особенно для детей».
Я понимала, что затрагиваю рискованную тему, но все же решила попытаться и спросила, не скучает ли он по ней больше, когда бывает дома. Мы оба смотрели на закат, как будто в мире нет зрелища более захватывающего, и пауза растянулась, как мне казалось, в часы. «Дома я или нет, это ничего не меняет, – сказал наконец Дейв. – Мне просто ее не хватает».
Я собиралась сказать, что у меня тоже была сестра, но промолчала – это прозвучало бы не к месту. Не только потому, что я как бы пристраивалась к его горю, но потому, что видела, как он это воспримет: «И ты говоришь мне об этом сейчас?..»
Кейт перечитала последнее предложение. Элизабет так ничего ему и не сказала.
…Я так и не смогла найти слова, чтобы рассказать, что с ней случилось; не могу даже представить, что говорю это вслух. Когда едешь впереди кого-то, кому нет еще и восьми, то что бы ни произошло у тебя за спиной, вина все равно твоя. Тем более если ты был беспечен. И особенно непростительно, если ты пытался оторваться, потому что тебе не нравилось, что за тобой кто-то тянется, ты не чувствовал ответственности за кого-то другого. Разве можно такому доверить детей?
Воскресенье, 20 марта 1994 года
Уезжаем завтра. Даже не думала, что мне будет здесь так хорошо. У большой семьи собственная жизнь, и она втягивает тебя, как какая-нибудь коммуна.
Прошлым вечером, когда мы с Заком мыли посуду, у нас случился странный разговор. Он спокойнее братьев, и, мне кажется, ему тоже хочется порой отступить в тень. Зак расспрашивал, как я познакомилась с Дейвом, давно ли мы с ним, и когда я ответила, что уже полтора года, он сказал: «Это хорошо». Он так странно это сказал. Не так, что, мол, «да, это замечательно», но так, что, мол, «это хорошо для него».
Я не знала, как реагировать, и мы с минуту молчали. Потом решила спросить о детях, но он опередил: «Хорошо, что вы, ребята, вместе. Таким счастливым я Дейва давно не видел».
Мне показалось, что он не против поговорить о Дени, и я поинтересовалась, какими они были в юности. Зак сказал, что они были как близнецы и что Дени после колледжа ездила с братом по мини-турнирам. А потом добавил что-то странное – мол, «он рад, что Дейв не бросает гольф». Помолчал и снова заговорил. Мол, «в какой-то момент начало казаться, что Дейв вообще не может ни за что зацепиться, что ему нужен хороший толчок». Нет, это никакие не придирки, но после смерти сестры Дейв как будто вообще перестал что-либо ценить, и теперь он, Зак, рад, что это не так.
Наверно, это несправедливо, но я невольно вспомнила Берту.
После возвращения в Нью-Йорк они несколько месяцев жили счастливо и безмятежно. Иногда Элизабет сопровождала Дейва в его поездках, а те выходные, когда он никуда не уезжал, они проводили вместе.
Как-то раз, после стандартного обследования у гинеколога, ей позвонили на работу.
Пятница, 10 июня 1994 года
Результаты моего ежегодного осмотра не самые хорошие. Больные клетки. Дисплазия шейки матки. Доктор сказал, что мне нужно прийти в понедельник, и мы обсудим варианты лечения, хотя оно может и не понадобиться. Иногда это проходит само собой.
Я позвонила Дейву и застала его дома – он уже вернулся с «Бьюик-классик», хотя турнир шел только третий день. Он прошел квалификацию и собирался на обед с друзьями. Наверно, мне бы следовало подождать, пока он вернется, но меня трясло от беспокойства, и я не хотела держать все в себе. Он умеет успокоить, разложить все по полочкам, указать на положительные стороны. Но когда я рассказала о своей беде, он не произнес ни слова.
Я попыталась объяснить, что все не так уж плохо, что это излечимо, что иногда можно обойтись даже без операции, и оно проходит само, что это вообще пустяки. Но он все молчал, а потом пробормотал какие-то невнятные утешения и сказал, что позвонит позже. Было три часа, и с тех пор от него – ничего.
Воскресенье, 12 июня 1994 года
Он так до сих пор и не позвонил. Как ни стараюсь, никакой извинительной причины не нахожу.
Глава 15
Три сорта салата-латука, два вида помидоров. Цукини, огурцы, травы. Хозяева бунгало завели огород в боковом дворике и одним из условий сдачи дома в аренду поставили его поливку и прополку. Кейт никогда не считала себя огородницей, но, к своему удивлению, обнаружила, что работа ей по душе. Зная, что ко времени созревания помидоров ее на острове уже не будет, она тем не менее с удовольствием наблюдала за крохотными плодами на ветках «свит 100»: как раскрываются бутоны, как растут и тяжелеют томаты, как склоняются под их весом ветки.
Кейт занималась подрезкой, когда в соседнем дворе появились Джеймс и Пайпер. Обычно миссис Каллум угощала их чем-нибудь вкусненьким. В Нью-Йорке, до знакомства с Крисом, Кейт жила в крохотной квартирке на Западной 42-й улице. Друзья завидовали ей – не столько из-за низкой квартплаты, и даже не из-за возможности в полной мере пользоваться оснащенной всем необходимым кухней, что было неслыханной роскошью в доме без лифта, а прежде всего из-за наличия пожарной лестницы. Места на крохотной лестничной площадке хватало и для складного стула (попить кофе), и для трех подвешенных к ржавым железным перилам ящиков, в которых она выращивала месклан и травы. Все, что ни вырастало там, уходило в салат.
Элизабет была куда лучшей огородницей, свидетельства чему имелись в изобилии в ее кухне: цветы на столе, пучки базилика над окном и не только. Все это было частью ее домашнего обустройства и давалось ей легко и естественно.
За одним сорняком – другой. У Элизабет дела шли не столь успешно. Кейт не знала, что у нее дисплазия шейки матки. Когда-то такая же беда случилась с сестрой Кейт, Рейчел. Она помнила те тревожные дни, пока результаты тестов не показали, что угрозы рака нет; помнила разговоры по телефону и свои попытки настроить сестру на позитивный тон. Насколько далеко дисплазия зашла у Элизабет? Как выкрутился из положения Дейв? Кейт сердито рванула очередной сорняк, прихватив заодно и оказавшийся рядом пучок латука.
Из дворика миссис Каллум долетел восторженный визг Пайпер. Кейт выпрямилась и, заслонившись от солнца перепачканной ладонью, обернулась на крик. Оба ее отпрыска вместе с миссис Каллум, опустившись на корточки, внимательно рассматривали что-то под кустом.
– Можешь потрогать, милая, но только осторожно, – сказала соседка. – Они еще совсем маленькие.
– Посмотри, у них еще и уши не выросли, – заметил Джеймс.
Кейт прошла через лужайку, говоря себе, что ею движет исключительно любопытство. Но в висках уже колотился тяжелый ритм пульса.
– Какие носики крохотные. И хвостики… такие мягонькие, – выдохнула Пайпер и только тогда увидела мать. – Мам! Посмотри на кроличков!
Подойдя ближе, Кейт увидела гнездышко с пятью или шестью крольчатами, бока которых трепетали в торопливом мелком дыхании. Пайпер и Джеймс осторожно водили одним пальцем по мягким серым спинкам. Кейт тут же вспомнила про туляремию.
– Боюсь, ребятки, это не самая лучшая мысль, – услышала она свой спокойный и ровный, будто говорил кто-то другой, голос. – Когда их мама вернется и почует человеческий запах, она очень расстроится.
Дети неохотно убрали руки.
– Они такие милые, – вздохнула Пайпер. – Вот бы нам одного.
– Светик мой, кролики – не домашние питомцы, они – дикие животные. – Да еще, может быть, и больные, их дом здесь.
– Лучше бы их дом был в наших кустах, – сказал Джеймс.
– Можете приходить сюда в любое время, когда только захотите. Приходите, смотрите. – Соседка выпрямилась и повернулась к Кейт. – У нас здесь всегда много кроликов. Знают, наверно, как найти тихое местечко.
Кейт вымученно улыбнулась. Дети как зачарованные наблюдали за новорожденными крольчатами. Они бывали в детском зоопарке. Бывали в цирке. Видя, как они радуются, Кейт тоже улыбалась, как и любая мать, у которой нет воспаления под правым ухом.
– Нам надо завести домашнего питомца, – сказала Пайпер. – Кролика. Или котенка.
– Или хомячка, – добавил Джеймс. – У Роберта из нашего класса дома два хомячка. Они грызут коробки и держат еду за щекой.
– Может быть, – туманно пообещала Кейт. – Когда-нибудь. После лета. – Поглаживая дочь по голове, она осторожно развернула ее от кустов и направила к дому. – А вы рассказали миссис Каллум, как хорошо сыграли вчера в мини-гольф? Как попали мячами в одну лунку?
– О, это, наверно, нелегко. Поздравляю. – Миссис Каллум улыбнулась. Ей, конечно, хотелось, чтобы дети остались. – Не знаю, может, уже поздно для полдника, но у меня есть свежее печенье. А там, смотришь, и крольчата проснутся.
– Спасибо, но у нас свои планы на вечер. – Кейт положила руку на плечо Джеймсу. – Если приберетесь и быстро пообедаете, то мы успеем еще раз поиграть в мини-гольф.
Она подождала, пока они придут домой, и только тогда сказала то, что хотела сказать с того самого момента, как увидела детей возле куста.
– А теперь идите и хорошенько вымойте руки. – Кейт отправилась в ванную, прихватив из кухни бутылочку с антибактериальным мылом, и сама взялась за дело. Потом взглянула на этикетку – «убивает 99 процентов микробов» – и вручила каждому по полотенцу. – Вообще-то, у меня предложение получше. Давайте-ка примем душ.
– Душ? Сейчас? – поморщился Джеймс. – Но еще не вечер. Мы даже не пообедали.
– Да, но давайте помоемся, поедим, поиграем в мини-гольф, а потом, может быть, еще и угостимся мороженым. – Кейт бросила на стол свой последний козырь, и теперь в арсенале ничего уже не осталось. – Ну-ка раздевайтесь. – Она открыла дверь душевой и сняла с крючков два полотенца.
Мимо душевой, направляясь в гостиную, прошел Крис.
– Что? Они уже принимают душ?
– Конечно, а почему бы и нет? – пожала плечами Кейт, подкручивая холодный и горячий краны.
– Но еще только четыре.
– Мы могли бы пораньше поужинать, а потом, раз уж мыться будет не надо, поиграть вечером в мини-гольф.
Крис посмотрел на нее так, словно она предложила пообедать в Париже.
– Но это же полная ерунда. Сегодня хороший день. Я думал, что мы сходим на пляж. Дети, хотите сходить на пляж до обеда?
Они тут же встрепенулись. Праздник продолжался.
– Крис, я не думаю…
– Не думаешь что? – Недоуменный тон сменился язвительным. – Мы же в отпуске, Кейт. Не упрямься. И… что это у тебя с шеей?
Она посмотрела в зеркало – волосы повлажнели от пота и слиплись, а на шее, на самом виду, появилось покраснение.
– В саду есть ядовитый плющ? – спросил Крис.
– По-моему, есть. – Кейт небрежно коснулась воспаленного места. – Не проходит. Надо будет взять в магазине какую-нибудь мазь.
– Быстро оно у тебя появилось, – озабоченно заметил он. – Детям надо быть поосторожнее в саду. Ну что, идем на пляж?
Дети выскользнули из душевой и направились к выходу, оставив на полу полотенца. Кейт опустила голову и медленно, глубоко вздохнула, потом подняла полотенца, повесила их на крючки и последовала за всеми.
На пляже было тихо – кто-то прогуливался, кто-то запускал воздушного змея, рыбаки готовили свои снасти, дремали юные парочки. Дети побросали игрушки и направились к воде. Кейт улеглась на песок возле пляжной сумки с обычным снаряжением: бутылки с водой, солнцезащитный крем, бумажник, роман, дочитать который ей, похоже, было не суждено, хотя она и брала его с собой каждый раз.
Крис устроился тут же, на одеяле, с довольным выражением наблюдая за детьми.
– Ох и нравится ж мне здесь.
Для счастья ему требовалось совсем немного. Не потому, что он был таким уж простаком, легкомысленным и беззаботным: его раздражали и люди, стоявшие на пути к выбранной им цели, и те, кому нравилось все усложнять. Но он ценил скромные удовольствия, любил, когда все делается так, как надо, и скорее наслаждался моментом, чем зацикливался на том, что будет или чего не было. Он обладал тем врожденным равновесием, которое другие ищут в кабинете психиатров и объятиях любовниц, и эта внутренняя сбалансированность помогала ему избежать как сумасшедших взлетов, так и оглушительных падений. Обратной стороной этого дара было то, что он не мог сочувствовать людям, чьи проблемы проистекали из чего-то неуловимого, трудно постижимого. Их он называл путаниками. «Им нужно хобби, – говорил Крис, – что-то такое, на что они могли бы смотреть, кроме собственного пупа».
Он выставил подбородок и закрыл глаза, как будто мог спать, опираясь на ладони. Это место было одним из его любимых, а бывать ему довелось на пляжах по всему миру. Иногда в сопровождении Кейт. Но путешествия не испортили Криса, он умел получать удовольствие от самых обычных, порой весьма непритязательных мест. Незадолго до обручения они ездили на Багамы, проверить инвестиционный потенциал старого курорта возле Нассау. Сигнал поступил от одного нового источника, но на месте выяснилось, что отель безнадежен. Они провели там только один день и одну ночь, а вечером отправились пообедать в центр. За окном такси пролетали ветшающие здания в колониальном стиле, прячущиеся за давно не крашенными железными воротами, обклеенными постерами социальных служб. В заведении на Парламентской площади им подали переваренные хвосты омаров в сливочно-шампанском соусе. На веранде, где они расположились, шумная компания американцев то и дело разражалась бесцеремонным гоготом. Потом они сидели за отелем, в темноте, предпочтя песок продавленным и ржавым шезлонгам. Сидели молча, и над ними, как транспаранты какого-нибудь партийного съезда, хлопали кроны пальм. И Крис улыбался тогда… как сейчас.
«Откуда такое хорошее настроение? » – спросила она, удивленная тем, что он, похоже, нисколько не расстроился из-за неудачной поездки.
«А почему бы ему и не быть? Я с тобой». И он снова улыбнулся, как будто этого было вполне достаточно. Если бы тогда, еще до обручения, она заболела, если бы ей поставили такой же, как Элизабет, диагноз, Крис бросил бы все и примчался к ней. Кейт наклонилась вперед и положила руки на колени; в рыжеватых волосках на ноге мужа застряли серые песчинки. В этом она нисколько не сомневалась.
– Что такое на тебя нашло? – Голос Криса оторвал ее от воспоминаний. – Там, в доме?
Кейт вздрогнула от неожиданности – ей казалось, он спит.
– Что ты имеешь в виду?
– Всю эту затею с душем. Сцена в духе леди Макбет. Ты так терла наших бедняжек… – шутливо заметил Крис.
Кейт хотела отделаться какой-нибудь остротой – у нее всегда был в запасе отходной вариант, – но в этот раз ничего подходящего в голову не пришло. Может, стоит для разнообразия ничего не выдумывать, не заметать следы, а сказать правду, все, как есть? Она попыталась представить, что будет потом: Крис станет каждый день оценивать ее состояние, выискивать признаки побеждающей логику и здравый смыл паранойи. В его отношении к ней заведется червячок сомнения. Сочувствие, пусть и искреннее, благонамеренное, разведет их, и Крис будет общаться с ней как с ребенком. Кейт поежилась.
Но что, если она недооценивает мужа? Что, если, начав с туляремии, она пойдет дальше? Крис будет хмуриться, не понимая, в чем дело, но будет и беспокоиться, потому что любит ее, и что случается с ней, то случается и с ним, и со всеми ними. Нет, лучше и не стараться что-то скрыть.
Она сняла очки и повернулась.
– Помнишь туляремию? – Наблюдая за играющими у воды детьми, Крис прикрылся ладонью от солнца. Пайпер не разрешалось заходить глубже чем по колено, если рядом нет кого-то из взрослых. Потом он посмотрел на Кейт, кивнул, давая понять, что слышал, и едва заметно усмехнулся.
Вообще-то, она ждала не усмешки. Она ждала вопроса или комментария – чего-то такого, что открыло бы дверь остальному, но Крис ничем не проявил своей озабоченности и продолжал смотреть на детей.
Понемногу до нее дошло – он просто неверно ее понял. Решил, что она пошутила. «Помнишь туляремию». Усмешка означала, что шутка ему понравилась.
Кейт снова надела очки и повернулась к воде.
– Идите поиграйте с нами, – позвал родителей Джеймс.
Крис медленно поднялся, вытянул руки вверх и выгнулся. В спине у него хрустнуло.
– Ты идешь? – Он снова улыбнулся и протянул ей руку.
Кейт задержалась лишь на долю секунды.
– Конечно. – Она встала, бросила книжку в сумочку и, оставив ее на песке, шагнула за мужем.
Понедельник, 13 августа 1994 года
Сегодня была на приеме у доктора. Прежде чем обсуждать варианты лечения, она спросила, не беременна ли я. Я ответила, что это невозможно. Она все же решила проверить, и тут вдруг выяснилось, что невозможное возможно. У меня застучало в ушах, как у восемнадцатилетней девчонки: как? Как? Невероятно! Глупая, глупая.