«Что такое? – спросила я, щелкнув его по козырьку. – Не разрешают носить варенку, а, Дэн?»
«Да, чтоб мне провалиться, – сказал он с невесть откуда взявшимся южным акцентом, – если это не та самая красавица, что не пожелала даже дать мне свой номер».
Весь день он был занят, слонялся с шуточками по палатке в сопровождении здоровенного черного пса, с которым, похоже, никогда не расстается, хотя, вообще-то, собак сюда не пускают. Взялся обучать меня правильному пату, хоть я и отнекивалась: мол, «что толку учить человека, который никогда толком и не гольфировал». Тут он поправил: «Не играл в гольф. Гольф – имя существительное». Потом он положил руку мне на плечо, будто мы какой-то котильон выплясывали. Выглядело это все так, будто парень над своей же неуклюжестью и подтрунивал.
Пег устроила целый спектакль со смешками да подмигиваниями, передавая ему мой номер, а я даже и шум поднимать не стала. Он, конечно, задавака, но, похоже, безобидный. Только вот можно ли засчитывать два пункта, если один из них – ты сама с прошлогоднего отпуска?
«Пока, Дэн», – сказала я и сделала ручкой через плечо. У меня это считается флиртом.
«Когда бы ни позвонила, дорогуша, я всегда готов, – сказал он. – Только вот зовут меня – Дейв».
Глава 13
Кейт вошла в булочную под звон колокольчика. Старая сетчатая дверь хлопнула, закрывшись у нее за спиной.
– Секунду, сейчас выйду, – донесся голос откуда-то из глубины.
Она обвела взглядом тесное помещение. Заведение выглядело так же, как и прошлым летом, да, пожалуй, и семь лет назад, когда Макс только купил лавку, или даже пятнадцать, когда магазинчиком владели еще его первые хозяева. Макс лишь чуть освежил домишко, добавив зеленой краски, да придал немного уюта, обшив стены деревянными панелями и поставив кое-где расписанную вручную глиняную посуду и свежие цветы. В остальном все осталось по-прежнему. Скрипучую дверь можно было бы легко починить, заменив старую пружину, и тот факт, что сделано это не было, вряд ли объяснялся упущением с его стороны. Изъян этот – или, как сказали бы некоторые, умышленная небрежность – отражал гордость хозяина и его уверенность в том, что товар скажет все сам за себя. Кое в чем Макс, может, и ошибался, но только не в этом. Будет жаль, если ему придется продать бизнес.
Крепкие, мясистые руки отодвинули занавеску, отделявшую торговый зал от кухни, и оттуда появился белый фартук, едва прикрывавший пеструю гавайскую рубашку.
Увидев, кто пришел, Макс широко улыбнулся.
– Кэээээти. – Он развел руки и заключил ее в объятья, прижав к могучей, усеянной гибискусом груди. – Иисус, Мария и Иосиф, а я уж собирался нанять студенточек.
– Только не это. Давай не будем торопиться.
Они еще подержали друг друга в объятьях – как-никак не виделись после того черного дня в его жизни. Потом Кейт отступила и посмотрела на него. Седые волнистые волосы, когда-то такие густые и сияющие, что одноклассники прозвали его Видалом, поредели с прошлого лета, под глазами набухли темные круги. Макс ответил ей ослепительной улыбкой и насмешливо кивнул: «Все в порядке, народ. Жизнь продолжается».
– Ох, Макс…
Улыбка потухла. Он потер ее плечо костяшками пальцев, что служило у него знаком глубокой привязанности и теплых чувств, и прошел за занавеску.
– Сколько у тебя недель в этом году? Немножко больше, чем в прошлом, так?
– Семь. – Она последовала за ним в кухню. – Пробили хорошую сделку, а Крис может поработать отсюда. – Квадратное помещение за шторой вызвало уже знакомое ощущение упорядоченной дворовой распродажи. На деревянных полках вдоль стен разместились далеко не новые, но продуманно организованные кухонные принадлежности и емкости. Кейт заметила и царапины на стенах, и отшелушившуюся краску. Раньше Макс никогда не забывал привести кухню в порядок к началу нового сезона.
– Как бизнес?
– Вполне. Хорошо. – Макс протянул руку к заставленной выпечкой стеклянной витрине за спиной у Кейт и небрежно, словно избавляясь от чего-то ненужного, бросил ей ругелах. – Инвесторы уже делают разного рода предложения. Хотят добавить столики и беспроводной Интернет. И вот тогда сюда хлынет весь мусор, всякие писатели, мамаши с колясками и прочая публика. Здесь все будет не то, они просто убьют мой бизнес. Нет, я на это не пойду.
– И правильно сделаешь. Мир прекрасно обойдется без еще одной точки, где можно проверить электронную почту.
– Аминь, сестра.
Кейт прислонилась к разделочному столу.
– Так что по этим предложениям? Ты уже решил?
– Нет. – Он взял губку и принялся вытирать стол.
– И когда нужно дать ответ? Скоро?
– Время еще есть. Хотя и немного.
Булочная-пекарня была особенной, со своей историей. Многие годы, задолго до того, как Макс купил заведение, островитяне каждое утро приходили сюда, на Харвест-роуд, за выпеченными по старинке пончиками. О булочной не распространялись, о ней знали только местные и немногие посвященные из приезжих. Потом заведение купил Макс, бизнес расширился, и к обычной публике добавились летние отдыхающие и туристы, приезжающие на выходные. В ассортименте появился киш с начинкой из необычных овощей и сыра. Маффины с ревенем. Вишневые тортики, глазированные мармеладом с амаретто – в коробочках, красивые, как яйца Фаберже. Кейт представила, как он начинает все сначала, помощником шефа в какой-нибудь бездушной пекарне. Как будет сидеть ночами, пить скотч и пытаться привыкнуть к работе на кого-то и смириться с одиночеством.
– Господи, как мне это не нравится. – Она сердито пнула деревянный стол. – Нет, честно, я его ненавижу. – Голос сорвался, и Макс посмотрел на нее усталыми глазами. Они уже поговорили обо всем по телефону.
Он шагнул ей за спину, обнял обеими руками за плечи, и Кейт окутало его тепло, аромат теста и мыла, всегда ассоциировавшийся у нее с ним. Мягкие седые волосы щекотали щеку; с отцом ничего подобного она никогда не испытывала – он всегда стригся коротко.
– Давай поедем в Италию. Найдем его там.
– Одного только жаль. Если уж так хотел меня обчистить, прихватил бы заодно все это свое спортивное оборудование. Ненавижу железки в доме, стоят как роботы.
– Продай. Выбрось. Запрограммируй их так, чтобы месили тесто.
Он улыбнулся.
– Ладно. Так когда сможешь прийти? Пообещай, что поработаешь следующую неделю. Мне нужно приготовить кучу тортов для обеда в один дом у гавани.
Дети в лагере, Крис работает, но никуда не собирается. Кейт подошла к сушильному шкафу и выдвинула два противня с маффинами.
– Думаю, что смогу освободиться. Только уточню, согласится ли Крис присмотреть за ребятами после лагеря.
– Приводи их с собой. Дадим им кисти. – Макс посмотрел на стену. – «Краска все покроет», – с усмешкой процитировал он себя самого.
До кулинарной школы Макс работал архитектором в Нью-Йорке. За энтузиазмом любителя открылся настоящий талант; он прошел хорошую школу, наступив на мозоль тем, кто презрительно посмеивался над сменившими карьеру новичками и дилетантами. Критики забеспокоились еще больше, когда он поступил на работу к одному из топовых нью-йоркских шеф-поваров и, отвергнув потом открывающиеся возможности, уехал в глушь, чтобы открыть кафе-пекарню. На острове. Тогда Кейт несколько раз приглашала его гостем в свое шоу на одном из кабельных каналов, устраивая съемки в этой самой кухне во время отпуска. Сказать, что программа имела потрясающий успех, было бы преувеличением, хотя в некоторых обозрениях ей давали самые высокие оценки. В последующие годы к нему не раз обращались с предложениями расширить бизнес, но Макс каждый раз отказывал. «Взялся сделать шедевр – делай его хорошо», – всегда говорил он.
Он так и делал. Но потом Уильям сбежал в Милан с мужчиной намного моложе Макса, прихватив и деньги с их банковского счета.
Кейт смотрела, как он вытирает стол. Руки у Макса толстые, как бревна, но сейчас он двигался так, словно боялся сломать себе что-нибудь. Собрав крошки в кучку, он аккуратно, будто осколки стекла, смел их на ладонь, вытряхнул в раковину и остановился перед окном во двор. Густой кустарник позади пекарни заканчивался у небольшой скалы, возле которой вилась сбегавшая вниз, к океану, каменистая тропинка. Кейт хорошо знала это место. В лето после рождения Джеймса она работала здесь и, выходя иногда передохнуть, жаждая простора и шума, спускалась к воде. Ветер трепал деревья, и волны разбивались о камни, как брошенная на пол посуда. У подножия скалы она садилась на валун, задыхаясь и торопливо хватая ртом воздух. Разница между тихим покоем ее домашней жизни и несмолкаемым гулом пекарни была огромной; клаустрофобия ее спокойной любви рассыпалась на фоне чего-то куда большего.
Проследив за его взглядом, Кейт предложила прогуляться.
Макс только отмахнулся – идти туда ему не хотелось.
– Вообще-то я как раз собирался уходить, когда ты появилась. Угадай, кто в городе?
Она посмотрела на него непонимающе, может быть, еще и потому, что с некоторыми старыми друзьями по кулинарной школе не встречалась несколько лет.
– Фиона и Чарльз.
– Фиона? Кроме шуток? – В последний раз они виделись вскоре после свадьбы Фионы и Чарльза.
– Только сегодня приехали. Собирались встретиться, выпить. Пойдем со мной.
Фиона, конечно, будет верховодить, а Чарльз… ну, Чарльз – это Чарльз. Хотя, может быть, именно этого Макс и хотел сейчас – просто потрепаться, без всяких там интеллектуальных потуг.
– Что ж, он, по крайней мере, может посоветовать что-нибудь насчет налогов. А мне надо поговорить с Крисом. Он ведь ждет, что я вернусь.
– Они всегда тебя ждут. – Макс развязал и стащил через голову фартук. – Кстати, тебе бы выпить тоже не помешало. Не обижайся, но выглядишь неважно. Опять экономила на стрижке?
– Большое спасибо. – Она пригладила растрепанные волосы, уже давно и отчаянно требовавшие к себе внимания. – Нет. Просто отросли.
Макс выключил свет и, раздвинув шторы, пропустил Кейт вперед.
– Худеешь?
– Нет.
Он окинул ее придирчивым взглядом, коротко коснулся спины.
– Нет, правда, ты такая бледная. Обязательно подведи брови и ресницы или что там еще.
– Ну да, детям ведь только и дела что до густых ресниц.
– Не позволяй себе распускаться. Не давай индюшкам заклевать тебя. – Безнадежный продукт семидесятых, Макс до сих пор хранил футболку с бойнтовской мультяшной птицей. Ворот протерся едва ли не до дыр, но он называл ее не иначе как антикварной вещицей, творением постиронической экспрессии.
– Нет, я серьезно, – мягко сказал Макс, закрывая за собой дверь. – Не давай индюшкам заклевать тебя.
Сколько помнила Кейт, опасно расположившаяся на краю канала старая таверна всегда выглядела так, словно вот-вот развалится. Каждый раз, входя в зал, она испытывала одно и то же беспокойное чувство – если публика в баре сгрудится у дальнего конца стойки, хлипкое строение кувыркнется и полетит в воду.
– Кейт! Макс говорил, что ты можешь быть на острове. – Фиона махнула рукой, и ее часы ослепительно блеснули платиной и драгоценными камнями. Она отпустила волосы и – да! – пользовалась помадой. Кейт даже не сразу ее узнала. – Помнишь моего мужа, Чарльза? – Чарльз сидел рядом – напомаженные волосы, накрахмаленная рубашка с воротником на пуговицах.
В кулинарной школе Фиона отличалась грубоватыми манерами и агрессивностью, за что ее прозвали Сержантом. Она носила короткую прическу, шорты в стиле «милитари», держалась независимо, и даже взгляд ее как будто говорил: «Мне на всех наплевать». Через несколько лет после окончания школы Кейт узнала, что Фиона вышла замуж за репортера, писавшего об акциях и бондах для делового еженедельника. Побывавших на свадьбе знакомых забавляло, что Сержант не только вышла замуж, но и взяла в мужья человека, пишущего о бизнесе, напыщенное ничтожество без сколь-нибудь заметных талантов к финансам, кроме совпадения имени. Представьте только, финансовый репортер Чарльз Шваб. Кейт видела его лишь однажды, несколько лет назад. Теперь у них был ребенок, жили они в пригороде Бостона, Фиона работала в модном французском ресторане и красила ногти на ногах розовым лаком. Убедительное, как полагала Кейт, доказательство того, что человек, если сильно захочет, способен сменить избранную дорожку.
Для начала обменялись новостями. Судя по легкому тону Фионы, о проблемах Макса она ничего не знала. Когда он, отвечая на вопросы о пекарне и планах на будущее, отделывался туманными фразами, Кейт отворачивалась. Первую возникшую паузу он заполнил тем, что сделал знак бармену: «Два мартини, пожалуйста». И подтолкнул к Кейт салфетку.
– Нет, Макс, мне и пива достаточно.
– С каких это пор ты пьешь пиво? Держи планку, пей как взрослая.
Кейт пожала плечами – она уже не помнила, когда выпивала по-настоящему.
– Оливки или твист?
– Твист. – Даже само это слово прозвучало непривычно, как будто его произнес кто-то другой.
– Слышала, ты перебралась поближе к Вашингтону? – спросила Фиона.
– Два года назад. Компания Криса пожелала, чтобы он работал в головном офисе.
Она кивнула.
– И где сейчас работаешь? – Голова Фионы была чем-то вроде базы данных по ресторанам практически в любом городе.
– Постоянно – нигде. Немножко здесь, чуточку там, когда звонят и приглашают, но это не регулярно. А вообще-то, я дома, с детьми. Пока.
Фиона улыбнулась, как будто Кейт призналась, что продает лекарственные травы, которые выращивает на подоконнике.
– Я тут узнал, что в Вашингтоне открывается одна кейтеринговая компания, – сказал Макс. – Небольшая, но работают хорошо. Обслуживают Смитсоновский институт, зоопарк и в этом роде. Хороший шанс вернуться в бизнес.
Кейт кивнула.
– Да, вариантов там хватает.
Кейтерингом вполне можно было заниматься в свободное время, но она скучала по ресторанам, их особенной атмосфере, ощущению принадлежности к чему-то большему, чем ты сам. Каждый день приносил свой ритм, согласованность и гармонию, переходившие в какой-то момент в подобие хаоса. На линии могло твориться черт знает что, но она редко обращала на это внимания. Суета даже помогала сосредоточиться. И потом, всегда все возвращалось в норму, происходила перегруппировка, а на следующий день начинался новый круг.
– Подожди, только сейчас вспомнил… Энтони звонил насчет ресторана на Дюпон-серкл? – спросил Макс. – Они только-только открываются, и он с удовольствием бы тебя взял.
– Звучит заманчиво. – Кейт подтолкнула колечко лимона к ободку бокала. – Дизайном у них занимались «Кляйн-энд-Эшбах». Получится, наверное, неплохо.
– Неплохо? Да они просто улетят. – Макс укоризненно вскинул брови. – Прекрасное место для работы.
– Вот только смены долгие.
Фиона с любопытством посмотрела на нее и отпила вина.
– Сколько времени ты бываешь дома после рождения дочки? – обратился к ней Макс. – Часа два?
Чарльз покачал головой.
– И то вряд ли. За то время, что она отсутствовала, там и хлеб выпечь не успели.
Кейт рассмеялась и отвернулась, отыскивая взглядом чашечку с попкорном или орешками, чтобы занять чем-то руки.
– Ну, прежде чем браться за что-то, надо прикинуть, останемся ли мы в Вашингтоне. Крис часто в разъездах; ему по большому счету все равно, где жить. – Объяснение далось легко, как будто так все и было на самом деле.
Макс поймал ее взгляд, задержал на секунду и сменил тему:
– Вы ведь в самом городе, да? Зоопарк близко?
– Зоопарк – наш второй дом. Дети говорят о пандах так, словно это их домашние любимцы. Тян Тян это, Мей Сян то…
– Замечательный город. Я там работал несколько лет на одну газетенку. – Чарльз подтянул манжеты. – Потом взялся за рассылку информационного бюллетеня – на стороне, с дальним прицелом, но пошло очень даже неплохо – как-никак имя у меня есть.
Он потянулся к бокалу, давая Кейт шанс выразить свое восхищение. Долгую паузу заполнил привычный для многолюдного бара шум.
– Так что, тебе там нравится? – спросил он, не дождавшись реакции.
– Да, конечно. Музеи, погода… Вашингтон всем нравится. – Кейт откинулась на спинку стула. – Туннели в метро, испуганные пассажиры. Длинные, медленные эскалаторы, такие невозможно высокие… – Но этот город – для компаний, для бизнеса, а не для души. Я скучаю по Нью-Йорку.
– Милая, ты ведь не жила в Нью-Йорке, – мягко напомнил Макс. – Ты жила в Коннектикуте.
– В Коннектикуте? Ты? – рассмеялась Фиона. – Ну и ну. Берегись, пригород. Не хотела бы я попасть тебе под горячую руку на родительском собрании.
Кейт тоже рассмеялась и тут же недоуменно нахмурилась.
– Ты что имеешь в виду?
– Нехорошая девочка. Помнишь, как мучила Джаспера Филдинга на экзамене?
Кейт попыталась вспомнить, но покачала головой.
– Ну же, ты спрятала его вещи, да? Переложила мутовку и лопаточку, и он жуть как разозлился, когда они нашлись не на положенном месте, а в холодильнике. Бедняга даже побагровел.
Кейт откинула голову и, не сдержавшись, громко прыснула, чем привлекла к себе внимание посетителей. «Боже, а ведь я совсем забыла – как будто после кулинарной школы прошло не пятнадцать лет, а целый миллион». Работать в ту пору приходилось столько, что потрескавшиеся пальцы не успевали заживать. Но ей это нравилось; составляя меню, она не замечала, как летит время.
– Злюка, – прокомментировал Макс. – Бедные твои дети.
Кейт со смехом кивнула.
– Да, шутка злая. Но он ее заслужил. Неприятный человек, этакий наполеончик.
Товарищеские отношения в кулинарной школе и ресторанах были на общем фоне современного мира явлением совершенно уникальным, эмоции зашкаливали, и люди вели себя друг с другом откровенно и искренне, высказывая в лицо то, что требовалось сказать. Даже розыгрыши, пусть и грубоватые, шли от души. Теперь, казалось, никто уже не чудил, ни у кого не хватало духу на эксцентричную выходку – веселую и непритязательную, – чтобы призвать к порядку человека, переступившего некую грань. Пришло время сдержанности и противовесов. Все в ее нынешнем мире съежилось и притихло, сползло на уровень пассивно-агрессивных колкостей. Она предпочитала прежний порядок, при котором по крайней мере каждый знал, с кем имеет дело.
Кейт подумала об Элизабет: как та разругалась со своим тогдашним бойфрендом, Тедом, когда тот нелестно отозвался о ее работе; как резко и вроде бы даже беспричинно они расстались. Кейт и сама замечала за собой такое – сначала сделать что-то и только потом осознать последствия, хорошие или плохие. Тогда, в двадцать с небольшим, Элизабет была искренней и независимой, такой, какой Кейт никогда бы ее не представила. Но она уже чувствовала, что познакомилась с ней в пору перемены и увядания. И осознание этого опечалило Кейт: как жаль, что она не знала Элизабет тогда и никогда уже не узнает, что потеряла.
– Слышал, у Джаспера дела пошли даже хуже после открытия собственного заведения, – сказал Макс.
– А ты слышал, что он делает сейчас? – спросила Фиона. – Отдает десять процентов прибыли семьям, пострадавшим от террористических атак.
– Джаспер Филдинг? Тот самый, который никому не давал даже мелочи для автомата? – недоверчиво уточнила Кейт.
– Отец одной из подруг его дочери работал в киоске во Всемирном торговом центре. У него было пять детей и никакой страховки. Джаспер начал с них, каждую неделю отдавал вдове десять процентов от прибыли. Теперь каждую неделю переключается на новую семью.
Кейт провела пальцем по ободку бокала. Улыбка на ее губах потухла. Она читала о многих погибших и без труда представила, как все было: «Человек работал в киоске. Может быть, немного задержался, не хотел оставлять свою тележку с продуктами, цветами или поддельными дизайнерскими сумочками. Если товар – пять пар кедов – пропадет, за него придется заплатить из своего кармана. Он не мог позволить себе такие расходы, поэтому и не убежал, пока такая возможность еще была». Она отодвинула эту мысль подальше, не желая пополнять коллекцию впечатлений от некрологов и кадров, еще слишком острых и болезненных. И первое, и второе, и другие новости убеждали, что города, по которому она скучала, города, сформировавшего ее и Элизабет, больше нет.
– Ну и ну. Джаспер Филдинг – столп благотворительности, – покачал головой Макс. – Кто бы подумал?
Фиона тронула край салфетки аккуратным квадратным ногтем. Чарльз вздохнул и потянулся за чашкой с орешками. Все молчали. Как обычно и бывало, когда кто-то упоминал тот день. «Ты знала кого-нибудь, кто… Там работал мой шурин…»
Макс поднял стакан, привлекая внимание бармена, и повернулся к Кейт:
– Еще по одному?
Она посмотрела на часы. Шесть.
– Спасибо, но нет. Мне пора. – Она попыталась оставить Максу деньги, но он отмахнулся.
– Не забудь. На следующей неделе. Торты.
Выйдя на улицу, Кейт на мгновение зажмурилась от резанувшего глаза света, особенно острого после приглушенного полумрака бара. Пока она оглядывалась, пытаясь сориентироваться, вверху что-то громко взревело. Кейт вздрогнула и подняла голову. Над бухтой – так низко, что можно было прочитать номер на фюзеляже и рассмотреть профиль пилота, – пролетел небольшой самолет. Буравящий вой пропеллеров завибрировал в ушах. Закрываясь от него, она вскинула руки и выронила сумочку. Другие прохожие словно ничего и не заметили, лишь несколько человек мельком посмотрели вверх. Кто-то участливо спросил, все ли в порядке, кто-то подобрал с тротуара ее телефон, кошелек и ключи. Она собрала вещи, пробормотала слова благодарности и еще раз посмотрела в небо. Самолет уже удалился, превратившись в точку, и его звук слился с гудком приближающегося к берегу парома.
Дом встретил ее тишиной и незапертой дверью. На столе в кухне лежала записка: «Ушли в пиццерию за маникотти [5]. Скоро вернемся».
Кейт перешла в гостиную и остановилась посреди оставленного ее семейством беспорядка. Разбросанные книги, зверинец из пластмассовых животных. Кучка деталей «лего». Открытый, с умирающей батареей лэптоп Криса. Когда-то ей нравился покой пустого дома, но теперь он только раздражал. Так могла бы выглядеть комната, если бы люди вдруг исчезли, – останки семьи.
Кейт подошла к холодильнику, достала пиво и, прихватив банку и дневник Элизабет, вышла во дворик. Солнце уже опускалось в залив. Мелькавший между облаками самолет напоминал картонную фигурку в диораме.
15 сентября 1992 года
За обедом я увидела немного другого Дейва – не такого шумного и чересчур фамильярного, как на турнире по гольфу. Встретив меня в ресторане, он позволил себе лишь слегка коснуться моей спины, когда провожал к столику. Все было очень вежливо. Очень традиционно.
Что я заметила: из-за рассыпавшихся по щекам и носу веснушек он немного смахивает на мальчишку-переростка. Выразительные скулы и подбородок. Крепкие плечи и грудь. Роскошные темные волосы, не пострадавшие даже от стрижки. Сразу после того, как мы сели и развернули салфетки, он широко улыбнулся и сказал: «Спасибо, что пришла». Улыбка тронула и глаза, карие и такие теплые, каких я еще не видела. У меня даже горло перехватило. Я напомнила себе, что надо быть приветливой, больше улыбаться. Спросила о гольфе, о турнире, часто ли он играет и где живет (у него квартирка возле Нью-Йорка, но бывает он там так редко, что сосед уже считает себя совладельцем его собаки). Закончил в Джорджии технологический, работал в магазине спортивного оборудования, участвовал в нескольких мини-турнирах, пока не получил тур-кард, и с тех пор из года в год пытается, по его словам, квалифицироваться. Мне Дейв запомнился этаким бодрячком, но в компании один на один он более серьезен. В разговоре тщательно подбирает слова, как будто для него важно выразить именно то, что он хочет.
Спросил о семье. Я ответила коротко: Вермонт, Коннектикут, разведены, умерли. Когда упомянула про рак, глаза его на мгновение потемнели. Сказал, что ему это знакомо. Год назад у него умерла от рака сестра. Мы минутку помолчали, а потом, когда я уже начала подумывать, о чем бы еще спросить, он сказал, что человек не должен ни проходить через такие испытания, ни видеть их. Говорить об этом ни ему, ни мне больше не хотелось, так что тему закрыли.
После ресторана он взял такси, довез меня до места и – прежде чем я успела спросить, не хочет ли он зайти, – чмокнул в щечку и был таков. Я проводила его взглядом до угла – походка у него немного вразвалку, уверенная и твердая, как у ломовой лошади, но лошади, идущей налегке и в охотку. Мне еще подумалось, что если бы пришлось, он взял бы меня на руки и нес тысячу миль.
Глава 14
Кейт остановилась у ограды небольшой фермы в северо-западной части острова. Несколько пасшихся неподалеку коров голштинской породы лениво подняли головы.
Пайпер и Джеймс расстегнули ремни и торопливо выкатились из машины.
– Эй, а вы ничего не забыли? С мамой попрощаться? – окликнула их Кейт.
Виновато улыбаясь, дети вернулись и приникли к окну. Кейт поцеловала в щеку Джеймса, потом Пайпер.
– Развлекайтесь. Увидимся в час.
Освободившись от опеки, они помчались к товарищам по лагерю.
Наблюдая из машины, Кейт думала о том, как легко ее дети общаются со сверстниками. Дни, когда они цеплялись за ее юбку, – в книжках это называли «сепарационной тревогой» – ушли так далеко, что и вспоминались уже с трудом. А вот первые месяцы застряли в памяти прочнее – выматывающие, сливавшиеся в бесконечность ночи, когда уже не верилось, что все снова будет по-другому.
И вот, подросшие, они здесь, среди сверстников. Активные, уверенные в себе, независимые.
1 января 1993 года
Не думаю, что звонила когда-нибудь в Нью-Йорк за минуту до полуночи, с поцелуем под бой часов. Всегда считала это банальностью, вроде роз на День святого Валентина или прохода под омелой. Что-то в этом есть. Некое невысказанное обещание провести наступающий год вместе. Накануне, на вечеринке, повернувшись ко мне с бокалом, Дейв не произнес ни слова, только улыбнулся загадочно, как улыбается всегда, когда по-настоящему счастлив. А уж каково это, чувствовать себя счастливым, он знает хорошо, потому что всегда на четверть печален. Потом Дейв обнял меня за талию, притянул к себе и поцеловал. Целует он так, будто все еще спрашивает разрешения. Когда мы просыпаемся утром, он улыбается, словно благодарит за полученный подарок.
27 февраля 1993 года
Смотрели «Ниссан-оупен». Дейв квалификацию не прошел. После первого и второго раунда он набрал четыре и пять ударов выше нормы – в одном случае мяч попал в воду, в другом – не попал в лунку. Смотреть на это – сущая нервотрепка. Ему редко удается подобраться к верхней половине участников. «Застрял в глубинке», – объясняет он с легким намеком на разочарование. Но, с другой стороны, он никогда еще не говорил, что хотел бы заниматься чем-то другим или как низко упал, прежде чем выбросить полотенце. Думаю, его действительно все устраивает: он делает то, что хочет, и даже платит за квартиру. Более или менее.
15 марта 1993 года
Берты больше нет. Так печально. Дейв сказал, что она уже несколько дней не выходит из дому (ноги не держат), и нам пришлось отвезти ее к ветеринару. Ветеринар объяснил, что Берта прожила долгую, по собачьим меркам, особенно для ньюфаундленда, жизнь и ее время прошло. Нам нужно выбрать: либо сделать это сейчас, либо отвезти домой на еще одну ночь. Дейв сказал: «Нет, сделаем это сейчас. Не будем тянуть».
Он стоял на пороге офиса, покачиваясь на мысках и глядя в землю. Мне хотелось успокоить его, поэтому я подошла к спавшей на столе бедняжке Берте и погладила ее по голове. Мясистые красноватые бугорки на ее нижних веках набухли сильнее, чем обычно, – может быть, от усилий держаться за жизнь. Дыхание немного участилось, когда она повернулась к двери, потом посмотрела на меня. Я тоже посмотрела на дверь – Дейва уже не было.
Я подумала, что он вышел в туалет или, может быть, вернулся к машине. Возможно, ему захотелось побыть минутку одному. Я погладила Берту по голове, провела пальцем по длинному, широкому носу.
Прошло пятнадцать минут, а он так и не вернулся.
Ветеринар спросил, будем ли мы продолжать. Я предложила подождать Дейва, и он объяснил, что Дейв оставил кредитку и подписанное разрешение в приемной. Потом долго молчал, и за его молчанием лежало что-то еще, кроме неловкости. Недовольство. Разочарование. Может быть, сочувствие. «Поступайте как хотите, – сказал он. – Либо оставайтесь, либо уходите».
Я посмотрела на старушку Берту, потерла ее широкий черный лоб, потягала двумя пальцами шелковистые уши, как делал Дейв. Она по-прежнему смотрела на дверь – то ли потому, что ждала Дейва, то ли просто потому, что так было легче глазам. Не знаю. Я осталась. Ветеринар сделал укол. Дыхание Берты стало замедляться, потом остановилось, и все это время она смотрела на дверь. Потом глаза ее потухли.
Я пошла к Дейву, но в квартире его не было. Я немного подождала, потом ушла и через какое-то время позвонила. Никто не ответил.
Когда я позвонила на следующий день, Дейв даже не соизволил объясниться – ни почему ушел, ни куда отправился.
«Ты в порядке? – спросила я наконец. – Так ведь не уходят».