6 апреля 1996 года
11:30 вечера. Пожарная машина только что отъехала, все еще поблескивая «мигалкой». Даже не знаю, что делать. Вот и сижу со стаканом мерло и то смеюсь, то плачу. Уложив Джону, я поправляла столик для пеленания и уронила термометр, старенький, ртутный, вроде тех, какими пользуются в школе. Он упал на деревянный пол и разбился. Я собрала осколки, но не увидела никакой ртути и подумала, что она, должно быть, защищена и находится в какой-то внутренней камере. Но нет, я не увидела ее, потому что ОНА РАСКАТИЛАСЬ ПО ВСЕМУ ПОЛУ КРОХОТНЫМИ ШАРИКАМИ.
Совсем недавно читала, что в некоторых штатах планируют запретить ртутные термометры, и тут меня осенило: а если она не только такая токсичная, но еще и переносится по воздуху? Что, если я выпустила некое подобие вируса и малюсенькие шарики вот-вот проникнут в легкие Джоны? И я позвонила в службу спасения. «Не двигайтесь и ни к чему не притрагивайтесь, – сказали мне, – особенно это касается ребенка, – они уже высылают бригаду. – Передняя дверь не закрыта?»
Не прошло и трех минут, как я услышала вой сирен, а потом увидела в окно мигающие огни. По стене запрыгали отсветы. В дверь трижды постучали: «МИССИС МАРТИН, МЫВХОДИМ». Тяжелый топот по лестнице, и на пороге появились трое в желтых защитных костюмах. Я бы, наверно, обмочилась со смеху, если бы не тряслась от страха; выглядели они так, словно прибыли сражаться с вирусом Эбола, – скафандры, как у космонавтов, сапоги до колен и шлемы с пластиковыми окошечками.
Первый поднял меня, босую и перенес на другое место; двое других прошли в комнату и остановились перед рассыпавшейся ртутью, словно узрели хранилище ядовитых отходов. Третий вызвал по рации токсикологический центр. Выяснилось, что ртуть не абсорбируется человеком через прикосновение, а летучей становится только при очень высокой температуре.
После этого все успокоились. Пока первый и второй обсуждали, как лучше произвести зачистку, ртуть продолжала раскатываться между половицами. Потом им стало жарко, и они сняли шлемы и длинные, до локтя, перчатки. «Как насчет скотча?» – предложила я в шутку.
Вот так мы и справились с токсическим разливом, на ликвидацию которого была командирована вся противоэпидемическая бригада Саутбрука. Ртуть собирали с помощью скотча, как мусор с костюма. Они провели в доме два часа, и все это время Джона спал.
Среда, 10 апреля 1996 года
Утром рассказала всем о случае с ртутным термометром. Надеялась, что они посмеются, а потом поддержат меня, подбодрят, скажут, что с Джоной ничего не случится, что он не вырастет умственно отсталым, неспособным даже произнести собственное имя. Но мои ожидания не оправдались. Я закончила, а они молчали. Никто не произнес и слова. Прошло секунд пять. Потом Лесли сказала: «Боже мой». А Реган добавила: «Ты водила его к педиатру?» (Нет.) Снова молчание. «Я никогда не держала и не держу в доме ртутные термометры. Уж слишком рискованно». И все согласно закивали – да, да, да.
Стараясь говорить спокойно и не переходить на оборонительные позиции, я ответила, что ртутные градусники, по мнению моего педиатра, самые точные. И тут Бриттани завела речь о том, как она, выбирая педиатра, всегда проверяет, кто он такой, не выдвигались ли против него обвинения в профессиональной небрежности и так далее.
Таблетки цианида в кофе. Духовая трубка с дротиками, наконечники которых отравлены спорами сибирской язвы. Их не было в моем распоряжении, о чем я очень пожалела.
Я улыбнулась. И буду улыбаться. Не собираюсь лишать Джону его маленьких приятелей, с которыми можно кататься по полу и одеваться в детские костюмчики на Хэллоуин. Но мне придется очень постараться, чтобы не сунуть в их мешочки для угощений ртутные градусники.
Пятница, 12 апреля 1996 года
Шефиня сказала, что на неполный рабочий день агентство не согласно. Невероятно. Я думала, они будут только «за». Договариваемся на внештатника. Буду работать дома. «Доверься мне, – сказала Вероника. – У нас все получится».
По итогам сезона Дейв попал в верхние тридцать процентов. Так высоко он еще не забирался. Я видела, как мой муж давал интервью «И-эс-пи-эн» – вполне приемлемое сочетание энтузиазма, профессионализма и скромности, подпорченное вкрадчивой улыбкой шестилетнего ребенка. Тут уж ничего не поделаешь.
Пятница, 19 апреля 1996 года
В понедельник попробую выбрать няню. Мы наконец-то дали объявление в газету, но только после того, как мне удалось уговорить Дейва согласиться на такой вариант. Приходить няне надо три раза в неделю, во второй половине дня. Я в это время буду трудиться наверху. Виктория сдержала слово, так что загрузка обеспечена. Никто не поверит, но мне это нравится. Нравится, как никогда раньше. Она уже подбросила мне клиента, возиться с которым никому не хотелось, японского производителя саке, и я просидела допоздна, обдумывая варианты с этикеткой. В конце концов остановилась на концепции силуэта в стиле киригами – трепещущие под ветром тонкие стебли на рисовом поле. Точку я поставила только в половине третьего, когда проснулся Джона. Как результат – жуткая усталость и проклятия в свой адрес.
Это так много для меня значит. Звучит трогательно, но так оно и есть. Я как будто сохраняю частичку себя, ту частичку, которая не желает довольствоваться кормлением, стиркой и каналом «И-эс-пи-эн», чтобы узнать, как там дела у Дейва. Это все, что осталось от меня настоящей, потому что все остальное как будто происходит с кем-то другим. Отвлекаясь на работу, я получаю еще больше удовольствия от общения с Джоной. Но урывать часок здесь, часок там, пока он спит, дело безнадежное, и я только сейчас начинаю это понимать. Только вникнешь в вопрос, только погрузишься в тему и войдешь в рабочий ритм, как приходится отвлекаться. Уж лучше и не начинать. Мне нужна постоянная няня. Тогда все будет по-другому.
Ни одна из соискательниц места няни Мартинам не понравилась: все, что они могли предложить, не шло дальше вежливой компетентности. Ни искорки в глазах, ни улыбки – ничего такого, что говорило бы о живой, неподдельной любви к детям. Элизабет огорчилась, а вот Дейв, похоже, втайне ликовал.
«Так ли уж она тебе нужна, эта работа? – спрашивал он. – Мы же без этого не умрем». Под «этим» он имел в виду деньги.
Подумав, Элизабет решила, что для исполнения контракта придется искать дополнительные резервы – обрезать время сна, задействовать уик-энды.
Кейт отложила дневник и посмотрела на подоконник с фотографией Элизабет, улыбающейся в обрамлении сумрака. Такой энергии в ушедшей подруге она никогда прежде не видела и теперь как будто открыла для себя еще одного человека – другую Элизабет. Ее захлестнула новая волна печали.
Рядом, на шезлонге, зазвонил телефон. Номер не определился. Кейт перевела дыхание и вытерла глаза.
– Алло?
– Привет, милая… Уф, наконец-то дозвонился. Связь здесь отвратительная.
– Крис, – она выдохнула имя, как будто сделала заявление. – Ты где?
– В Джакарте. Только что добрался до аэропорта и получил более-менее приличный сигнал.
– Ты прилетел в Джакарту или уже улетаешь? – «Только бы улетал. Господи, пусть улетает».
– Прилетел. Думаю, управлюсь с одной ночевкой и быстренько на Бали. Ты не поверишь, какие здесь продаются отели. Это какое-то безумие, не сберечь такую сумасшедшую роскошь. Некоторые, конечно, в безнадежном состоянии, но по крайней мере с одним еще можно что-то сделать. Особенно если учесть, что он идет в паре с «Ангкор Ват». Это жемчужина.
Кейт пришлось сделать над собой усилие, чтобы остаться в теме.
– Так что получается? Вы их покупаете?
– Похоже, что да. Если, конечно, получим приличную цену. Вот это будет фарт. Знаю, Кейт. Мне и самому жаль, что пришлось надолго уехать с острова, но такой шанс выпадает раз в жизни. – Слово «фарт» еще звенело у нее в ушах. – Как дети?
– В порядке. Отлично Все, как обычно. Они по тебе скучают.
– Хорошо. Эй… опять проблемы со связью… слышу… – В трубке щелкнуло.
– Крис? Слышишь? Как ты там? Все спокойно? – Она помолчала. – Крис?
Голоса наложились, и его пропал. Треск помех… опять тишина… и все.
– Крис?
– Здесь. Хотел спросить, как у тебя с дневниками продвигается. Есть какие-то откровения?
– Вообще-то нет.
Кейт сказала так главным образом потому, что меньше всего хотела говорить об этом по телефону, тем более при такой плохой связи и не в лучшем настроении. Но не только. Когда они с Крисом в последний раз обсуждали эту тему – на берегу, перед его отъездом, – она высказалась, что не собирается осуждать Элизабет, если та завела роман на стороне. Но и это было еще не все. Читая дневники, она как будто собирала хлебные крошки, отыскивая путь к мудрости, стремясь понять, из-за чего люди теряют координацию и потом постепенно и незаметно отдаляются, причем один из них даже не осознает этого.
– Кейт? Плохо тебя слышу. Я… позвоню из… передай детям… – Треск прекратился, и голос Криса окончательно пропал.
Кейт посмотрела на телефон – причин внезапного разъединения могло быть несколько. Она закрыла его и дрожащей рукой положила на стол.
Глава 21
Вырван был целый раздел. Кейт развернула тетрадку и увидела, что в ней не хватает страниц пятнадцать, а то и двадцать. Последняя запись датировалась апрелем 1996 года.
Следующий раздел начинался с ноября 1996-го.
Кейт провела пальцем по рваным краям. Она вспомнила давнюю сердитую запись, оставленную подругой после того, как мать уничтожила ее первый дневник, ее реакцию на родительскую цензуру. На этот раз Элизабет, похоже, сделала все сама.
Понедельник, 18 ноября 1996 года
Выход найден. Я больше не встаю по утрам, считая часы до того момента, когда уложу его в постель. Если мне есть за что похвалить себя, так это за то, что все это время Джона видит улыбающееся лицо и живет в уюте и покое. И вот что я скажу: все решения, в результате которых мы оказались здесь, приняты мною с надеждой на лучшее. Прежде чем сделать тот или иной выбор, я решала, что могу это сделать. Но хватит. Никто не хочет слышать, как мать говорит такое.
Приближается День благодарения. Я принимаю всех: семью Дейва в полном составе, включая Зака с детьми, и даже моего отца, приезжающего из Лос-Анджелеса уже в третий раз. Дейв закончил сезон с наилучшим для себя результатом, а значит, его ждет очередной турнирный год.
* * *
И дальше в таком же духе. Изложение планов на праздники и перечисление турнирных успехов Дейва. Примерно так же читался бы отчет человека, пытающегося освоить новое умение, например, езду на велосипеде, и опирающегося при этом на вспомогательные средства. Взгляд скользил по напоминающим руководство записям, а мысли снова и снова возвращались к вопросу о вырванных страницах. Что там было? Скорее всего, предполагала Кейт, выплеск постнатальной депрессии. А если что-то еще? И не там ли появился мужчина, впоследствии пригласивший Элизабет в национальный парк «Дерево Джошуа»?
В записях все отчетливее звучал прежний голос Элизабет. Резкость и нервозность, с которой она критиковала других, теперь обратились против нее самой. Элизабет все внимательнее слушала голос группы и все глубже врастала в жизнь квартала.
Среда, 11 декабря 1996 года
В группе новенькая. Зовут Кейт. Недавно переехала из Нью-Йорка. Живет через пару улиц от меня. Помнится, я ее уже видела, как она отчитывала парня из службы доставки. Было весело. «Вот что я вам скажу, – говорила она, стоя на дорожке с ребенком на руках. – Что, если мы договоримся встретиться завтра пополудни в вашем доме, и вы сидите четыре часа и ждете, отложив миллион других дел, а потом я заявляюсь и объявляю, мол, так и так, чего надо, у меня сейчас нет, придется подъехать завтра. Как вам такое понравится?»
Я как раз проходила мимо с коляской и, не сдержавшись, громко рассмеялась. Она тут же повернулась ко мне. «Я разве не права?» Что ж, свежая кровь в нашем захолустье не помешает.
Когда Кейт решила не возвращаться на работу, переезд в Саутбрук представлялся делом совершенно естественным. Если собираешься оставаться дома с малышом, рассудила она, то уж лучше окружить себя людьми, которые занимаются тем же самым и общаются друг с другом запросто, через подъездную дорожку.
Вот только на дорожку никто здесь не выходил. Они выезжали из гаражей в своих здоровенных внедорожниках, а потом в них же заезжали обратно, так что за первую неделю Кейт познакомилась только с соседскими бамперами, но не с самими соседками. Каждый день она по несколько раз выходила из дома, придумывая самые разные причины, и, невзирая на то что стояла зима, с закутанным так, что из-под слоев одежд выглядывали только глаза, новорожденным Джеймсом. Но сколько бы раз она ни предпринимала эти вылазки, никто не остановился, никто не попытался с ней заговорить. До Элизабет.
Приближалось Рождество, и Элизабет приходилось изворачиваться, чтобы справиться с работой и успеть сделать предпраздничные покупки. К тому времени ясельная группа сплотилась и представляла собой если и не компанию близких подруг, то, по крайней мере, хороших знакомых. Впервые за много лет Элизабет чувствовала себя частью сообщества. Женщины собирались каждую среду, и, пока кто-то присматривал за детьми, другие успевали сбегать к врачу или справиться с каким-то неотложным делом.
Однажды, когда ее сильно прижало с дизайнерским проектом, а найти няню не получилось, Элизабет попросила Бриттани присмотреть за Джоной.
«Бриттани, поколебавшись, согласилась. «А, работа», – недовольно протянула она. Я так и не поняла, что это значило. То ли Бриттани забыла, что я работаю, то ли моя просьба задела ее, поставив в один ряд с сиделкой. Надо же мне было так проколоться. Во время наших встреч я несколько раз поднимала тему своей работы, и каждый раз все умолкали, а я чувствовала себя немного посторонней».
В конце месяца группа обменялась подарками, недорогими вещицами, которые обычно передаривались. Обычай подразумевал изрядную долю комической составляющей, но Элизабет с удивлением обнаружила, что подруги подходят к делу с полной серьезностью.
«В итоге Кейт получила эмалевое ожерелье с надписью «Я Люблю Мамочку», хотя Лесли, которая его принесла, оно, возможно, и нравилось. Надев его, Кейт встала в позу принцессы, и только тогда до Лесли стало доходить, что над ней потешаются. Ну, подумала я, сейчас начнется – такое оскорбление не прощают. Но Кейт, слава богу, вовремя оценила ситуацию и сказала, что нам всем надо обзавестись такими ожерельями и что они будут для нашей группы символом дружбы. Кейт мне нравится, но она частенько ходит по краю. Она здесь недавно, несколько недель, и я хотела бы как-то незаметно ее предупредить: мол, здесь такое не пройдет.
Кейт почувствовала, как полыхнуло жаром лицо. Элизабет была права; она никогда не думала о том, как другие воспринимают те или иные ее комментарии. Ей вдруг вспомнилось давнее письмо от одной зрительницы, писавшей о духе легкомыслия в ее телешоу. Оно уже несколько лет лежало дома, в верхнем ящике письменного стола. «Пусть сама попробует готовить, когда под ногами путаются несколько малышей, вот тогда и посмотрим, как у нее «все получится »». Грозный, обвинительный голос из будущего. Некоторые трудности прошли незамеченными, так что делать предположения опасно.
Прошел первый день рождения Джоны. Утром Элизабет побывала с ним в Аквариуме, а вечером прилетел Дейв – как раз к торту. Джона перепачкался глазурью, вопя от радости, и уснул, икая от переизбытка сахара и внимания.
21 марта 1997 года
Кейт согласилась присмотреть за Джоной, так что я смогла сходить к дантисту и поставить пломбу. Крис в Европе, просматривает какой-то отель, Дейв вернется только в понедельник, вот она и пригласила меня пообедать. Приготовила мясные пирожки, налила вина, и мы славно поужинали, пока Джона и Джеймс пищали да катали свои бутылочки на полу.
Ей обо всем есть что сказать, просто энциклопедия текущих событий. Стоит у стола, готовит эти свои сковородочки для пирогов и одновременно произносит целую речь на тему мяса клонированных животных в продовольственном обеспечении будущего. «Лет через пять Джона и Джеймс уже будут пить молоко от клонированных коров, – она раскатывает тесто, и волосы качаются у нее под подбородком, – и, кто знает, может быть, у них и половая зрелость наступит в восемь лет». В углу кухни телевизор, новостной выпуск Си-эн-эн, и о чем бы ни шла речь, будь то вылазка террористов в Тель-Авиве или сообщение об украденных нацистами предметах искусства из парижских музеев, она все это уже знает, обо всем слышала. Я слушала ее отзывы о французской и международной художественной элите, потягивала пино-нуар, облизывая онемевшие от новокаина губы, и старалась подавать умные реплики. Кейт прошлась и насчет постоянных разъездов Криса, упомянув заодно некоторые места, в которых успела побывать «в былые деньки». Ко Самуи. Гоа. Я о Гоа никогда и не слышала. Кивала и не знала, как быть: то ли посочувствовать – вот такие уж у нас непоседливые мужья, – то ли поделиться своими впечатлениями об экзотических уголках. Потом рассказала, что Дейв, когда мы еще только встречались, брал меня с собой на Гавайи. «Мило», – сказала она и посмотрела так, словно я назвала Гэри, штат Индиана.
На работе возникла пауза, и я начала красить комнату Джоны. Скоро там будут джунгли. Чтобы работать по ночам, переношу его в нашу комнату. Утром, видя на стенах новых животных, малыш тычет в них с такой силой, что пальчик сгибается.
В Бей-Хилл сегодня второй тур. Дейв пришел вторым, за Пейном Стюартом. Позвонил несколько минут назад: «Если так пойдет и дальше, летом сможем переоборудовать кухню».
3 июля 1997 года
Обновление моей кухни – главная тема в группе. Рассуждаем о холодильниках, плитах, керамической плитке, а я так устала, что кричать хочется. Они бы ужаснулись, узнав, что мне на все это наплевать. Ужаснулся бы и Дейв, возомнивший, что сделал подарок века, когда преподнес перевязанные ленточкой брошюры. Дело не в том, что я потеряла интерес к кухне. Я только хочу, чтобы все закончилось и об этом не надо было больше говорить. Удивительно, но тот факт, что муж «подарил» мне кухню и мы теперь присматриваемся к шикарным плитам и прочим штукам, похоже, поднял наш социальный статус. Когда рейтинг Дейва был не так высок, его работу считали каким-то ремеслом, полезным приложением, как будто при необходимости он всегда мог починить их туалет. Но недавно Бриттани отозвалась о нем как о «профессиональном спортсмене». Я чуть не подавилась кофе.
Потом Лесли заговорила о стэмфордском пожаре, и эта тема была, наверно, единственной, обсуждать которую мне хотелось еще меньше, чем свою кухню. Тем, кто не смотрел вечерние новости, пришлось услышать – во всех ужасных подробностях – про оставшуюся с детьми мать, про выпавшего из окна ребенка, про несчастного отца, бывшего в это время на работе. Меня саму вчера это просто разбило – при беременности на такое реагируешь особенно остро. Дейв забрался в постель и включил видеозапись свадьбы, которую сделали его приятели. Хотел меня ободрить, а получилось только хуже – я никак не годилась на роль невесты-девственницы, да и облегающее свадебное платье не добавляло настроения. Когда именно мы потеряли нашего первенца? Может быть, в тот медовый месяц? Может быть, даже в ту ночь. Но глядя на экран в этот раз, я грустила не о нем, а о себе тогдашней, понятия не имевшей, что ждет впереди, и считавшей, что все в жизни уже определено. Верившей, что такое возможно.
Бриттани же нанесла и последний удар. «Да, да, ужасно… бедняжки… мать нашли в кладовке с двухлетним малышом…» Кейт сидела у окна и вроде бы не слушала, но, взглянув на нее, я увидела, что она плачет, изо всех сил стараясь скрыть это от других. Потом подхватила на руки Джеймса, пробормотала что-то насчет кота Реган и аллергии и, извинившись, ушла.
4 сентября 1997 года
Сегодня днем к нашей двери подошел какой-то мужчина в черном костюме, белой рубашке и голубом галстуке. Он показал жетон, и я открыла дверь. Он сказал, что служит в ФБР и проверяет одного из моих соседей, которому предстоит занять высокий государственный пост. Спросил, можно ли ему войти и задать несколько вопросов.
Джона сидел в манеже в соседней комнате. В городе я бы никогда никого не впустила, но теперь я – мамочка в пригороде. Здесь полагается быть доверчивой и беззаботной. Я спросила себя, что бы сделала Кейт? Был ли он у нее? Попросила показать удостоверение. Это недолго, сказал он. Минут пять, не больше. Мы можем где-нибудь сесть?
Я провела его к обеденному столу, и агент спросил о Рое Гиннисе, адвокате, живущем через улицу. Потом попросил стакан воды и стал задавать разные вопросы, ответов на которые я не знала: чем Гиннис увлекается, когда приходит и уходит, видела ли я его пьяным, не делал ли он каких-либо крупных покупок в последнее время и не замечала ли я каких-то других признаков расточительности?
В манеже расплакался Джона. Я поднялась и дала ему бутылочку, а когда вернулась, гость стоял у окна. Он сказал, что закончил и что ко мне, возможно, заглянут из Секретной службы, и ушел.
Когда я вечером по телефону рассказала о госте Дейву, он жутко рассердился: «Что ты сделала? Впустила его в дом, когда была одна с ребенком? Да он мог быть кем угодно, мог напасть на тебя, обчистить дом. Ты уже оставляла Джону одного где-нибудь?» Я не призналась, что оставляла.
Что же со мной не так? Мамочки в пригороде так себя не ведут. Забота о семье у них на первом месте, и они не испытывают никаких неудобств от того, что кто-то мнется за дверью. Они не впускают в дом чужаков с улицы и не предлагают шоколадное печеньице на салфеточке.
Почему это так трудно? Я всегда стараюсь поступать правильно, делать то, чего от меня ожидают, и на этом спотыкаюсь. Это же не операция на головном мозге. Покормить ребенка, одеть, приготовить еду, оплатить счета и не открывать дверь незнакомцу, когда ты одна дома.
На следующей странице дневника обнаружились две вырезки, одна из газеты, другая из журнала.
СТЭМФОРД ЭДВОКЕТ, 6 сентября 1997 года
«САУТБРУК. Полиция продолжает поиски двух подозреваемых, ворвавшихся вечером в пятницу в дом в Саутбруке и привязавших беременную женщину к кроватке ее двадцатимесячного сына.
Ранее в тот же день несколько соседей позвонили в полицию и рассказали о мужчине, ходившем по домам под видом агента ФБР. Два этих происшествия, по всей видимости, связаны, поскольку, по словам жертвы, один из грабителей напоминал человека, которого она впустила накануне после того, как тот показал ей что-то, что она приняла за значок федерального агента.
Полиция описывает подозреваемого как белого мужчину примерно тридцати лет, ростом около шести футов. В ограблении участвовали двое его сообщников. По словам свидетелей, во время обхода он был в костюме с галстуком, но при ограблении, как указала пострадавшая, носил джинсы и темную фуфайку с капюшоном.
Звонок по 911 поступил в службу спасения около двух часов ночи. Хотя жертва и не могла говорить из-за кляпа, звонок удалось отследить. Прибывшие на место происшествия полицейские обнаружили тридцатичетырехлетнюю женщину в ночной рубашке, привязанную к кроватке сына веревкой и скотчем. Она протащила кроватку через комнату и, опрокинув столик, смогла дотянуться до телефона и позвать на помощь. Из квартиры пропали украшения и электроника. Женщина и ребенок не пострадали.
По словам сержанта полиции Эдварда Гэньона, данное происшествие не характерно для Саутбрука в том смысле, что отличается продуманностью, на которую указывает выбор цели и способ проникновения, основанный на информации о тревожной сигнализации, полученной ранее при посещении дома.
«Жильцам очень повезло, – считает сержант. – Понеся значительный материальный ущерб, сами они не пострадали».
Гэньон также отметил, что дом был избран в качестве цели еще и потому, что сосед, также впустивший к себе мнимого агента, рассказал, что муж жертвы часто бывает в отъезде».