Четыре дня заняли у меня разговоры со всеми учениками. После этого я решил проведать скрипичного мастера. Андрей Яковлевич уже дней десять жил в подмосковном санатории и находился под наблюдением доктора Галкина. Лев Натанович сказал, что удобнее всего навестить старика в субботу, когда он, доктор, тоже приедет туда.
В четвертом часу дня я входил в ворота санатория «Красный маяк». Прямая дорожка вела к центральному корпусу. Вокруг простирались уходящие в глубину неба ели, на раскинутых ярко-зеленых ветвях лежал снег, отливая голубоватым светом. А там, в глубине парка, точно на флейтах, играли прилетевшие к нам, как их называют, северные попугаи - общительные огненные щуры.
К моему удивлению, навстречу мне шел Савватеев и улыбался.
- Приветствую вас! - сказал он. - По воинственной походке чувствую, вы приехали сюда, чтоб пронзить кого-нибудь вашим острым пером!
- Хочу навестить Андрея Яковлевича, и только…
- Я уже с ним говорил.
- Ну что он?
- Уверяет, что, лишь только увидал нижнюю деку «Родины» и таблички, сразу все болезни как рукой сняло. И посвежел, хоть на выставку! Можете гордиться - ваша заслуга!
- А не ваша ли? Вы же категорически утверждали, что красный портфель вернут, - пустил я пробный шар. - Ваше предсказание сбылось.
- Я рассуждал так на основании фактов, известных только мне одному.
- Но теперь, надеюсь, вы можете эти факты раскрыть?
- К сожалению, еще не наступило время.
- А вы не можете предсказать, когда оно наступит?
- В тот момент, когда Андрей Яковлевич с сыном начнут работать над завершением «Родины».
- Почему обязательно с сыном?
- Потому что один старик с такой скрипкой, какую задумал, не справится. Физических сил не хватит!
Вот и попробуй разобраться в том, что он сказал! Хотя, чем черт не шутит? Первое предсказание Савватеева исполнилось. Отчего не сможет сбыться второе? А еще говорят, что пророки давно перевелись!
Андрей Яковлевич вошел в гостиную, куда привел меня доктор Галкин. Он напевал мелодию «Жаворонка» и поправлял отлично повязанный, подобранный под цвет пиджака галстук. Я сказал, что он выглядит щеголем, женихом. Довольный шуткой, он засмеялся, уселся, поправив складку брюк, и попросил меня, как доброго знакомого, написать письмо Михайле и Любаше. Надо покрепче пробрать их за то, что они не прислали ему весточку. Потом попросил проверить, выданы ли клиентам все отремонтированные инструменты, наведаться к нему на квартиру - посмотреть, как там бабка с Вовкой управляется.
Я, конечно, обещал все это выполнить. Скрипичный мастер пожевал губами, помолчал и вдруг спросил:
- Все-таки как же это вышло, уважаемый? Сперва мы в несгораемом шкафу портфель проморгали, а потом вы его нашли в платяном? Просто фокус! Как в цирке у Кио…
Это было превосходное начало для разговора.
- Бывают загадочные кражи, - сказал я после небольшой паузы.
И рассказал, что в Каире есть музей, где хранятся редкие, сработанные тысячи веков назад предметы быта, орудия труда, произведения искусства и мумии фараонов. Несмотря на круглосуточную стражу, на массивные запоры, из витрины был похищен золотой посох фараона Тутанхамона миллионной стоимости. Никаких следов взлома не было найдено, и в конце концов дело о краже в музее сдали в архив. Спустя немного времени один из служителей музея пошел в подсобное помещение…
- Прямо, как у меня в мастерской! - прошептал мастер.
И по его настороженному взгляду я понял, с какой жадностью он ловит каждое слово.
- …и обнаружил там ящик, - продолжал я. - Когда он открыл его, то нашел в нем связку ключей. Они подходили буквально ко всем хранилищам музея. Выяснилось, что в музее, как положено в учреждениях всего мира, имелись вторые экземпляры ключей на всякий случай. Но директор забросил их в этот ящик и забыл. Стало ясно, как связка попала в руки грабителей и почему после грабежа не осталось никаких следов. Проще простого! А лучшие сыщики мира ломали головы над этой «тайной»…
- Что же это за дурной директор! - воскликнул мастер.
- Ротозей! - поддержал я старика.
- Я так скажу, - продолжал старик, - если ты настоящий директор, то золотой посох с утра клади в витрину, а на ночь запирай в несгораемый шкаф.
- Ну, весь музей в шкаф не запрячешь… Кроме того, разве нельзя открыть шкаф? - спросил я.
- Для этого нужно его взломать! - отозвался Андрей Яковлевич.
- Можно открыть несгораемый шкаф и без взлома, - сказал я. - Ведь к нему тоже ключи имеются…
Я рассказал, что в Турции во время второй мировой войны к резиденту гитлеровской разведки явился человек и заявил, что может доставлять по мере их поступления все секретные документы из английского посольства. Действительно, гитлеровцы в течение года с лишним получали фотографии самых секретных бумаг. Что же выяснилось? Этот человек служил камердинером у английского посла, по ночам брал у своего хозяина связку ключей, открывал несгораемый шкаф и фотографировал все документы, которые там находились.
- Где же держал английский посол ключи? - поинтересовался Андрей Яковлевич.
- У себя в кабинете в ящике стола или на этажерке. Но ведь ночью он спал.
- Это похоже на меня! - вдруг проговорил мастер, прижав руки к груди. - Связка ключей то на столе, то в ящике, а то и вовсе в замке несгораемого шкафа. Я же после сердечного приступа лежу и дремлю.
Теперь мысли Золотницкого заработали в нужном мне направлении.
- Я был у вас тридцатого декабря около шести часов вечера. Вспомните, пожалуйста, в этот день вы открывали несгораемый шкаф?
- Нет! Целый день в мастерской была суматоха, принимали мелкий инвентарь. Потом приходили клиенты получать свои инструменты… - И он стал называть их фамилии, вспомнил, какие именно инструменты получали, даже назвал полученные в тот день суммы денег. -
А открыл я несгораемый шкаф, - продолжал он, - когда вы пришли и попросили еще раз посмотреть статью. «Секрет кремонских скрипок».
- Где находились ключи?
- При вас же вынимал связку из кармана.
- Вы всегда хранили красный портфель в секретном ящике?
- Всегда…
- А накануне, двадцать девятого декабря, вы видели портфель?
- Днем брал его, сунул в него грамотку о моей премии, запер, опять положил в секретный ящик, закрыл дверцу…
- Заперли?
- Запер ли? - переспросил скрипичный мастер и задумался. (Я молча сидел возле него и наблюдал, как он морщит лоб.) - Так… - начал он. - В подсобку заглянул мой ученик Володя. Да, да! Спросил, правильно ли настроил скрипку. Я взял инструмент, проверил. Он пошел работать. А я… Должно быть… - припоминал он с усилием. - Должно быть, защемило сердце.
- Уверены?
- Уверен! - произнес он после некоторого раздумья. - Ребята дали мне лекарство, уложили на диванчик и, как всегда, ушли. А я полежал-полежал да, наверное, задремал.
- Крепко?
- Да! Проснулся оттого, что ключи упали на пол и загремели. Любаша принесла обед, поставила судок на угол столика и нечаянно сбросила связку.
Для меня было ясно, что двадцать девятого декабря Люба застала мастера спящим и увидела ключи в дверце шкафа. О том, где хранится портфель, она знала от мужа. Люба поставила на столик судок с обедом, вытащила портфель и положила его в черную папку для нот. Заперев ящик, она вытащила ключи из его скважины, чтобы вставить их в замок шкафа (как было при ее приходе). Сделала она это неловко, от волнения уронила их на цементный пол и разбудила старика. Но я не хотел, чтобы в душу Андрея Яковлевича запало подозрение, и поэтому спросил:
- До прихода Любовь Николаевны никто не мог зайти в мастерскую?
- Нет! За дверью дежурили мои хунхузы.
- А тридцатого декабря их не было?
- Не было, я же отпустил их!
- Тридцатого к вам приходил кто-нибудь, кроме тех трех, которых вы называли?
- Никто!
- У вас не было в течение дня сердечного спазма?
- Нет, нет! Наоборот, уважаемый, чувствовал себя, дай бог каждому!
Мастер бодрствовал! Вот вам и причина, по которой ни скрипач, ни кинооператор, ни архитектор не могли тридцатого, если даже намеревались, подбросить взятый Любой портфель в платяной шкаф.
- Спасибо, Андрей Яковлевич! Надо кончать беседу, а то доктор будет ворчать.
- Он и так ворчит. Я хочу отдать мой портфель на хранение. Он советует сдать администрации санатория. А я решил отдать верному человеку…
- Где вы храните другие части «Родины» и остатки дерева?
- Будьте спокойны! У человека, которому верю, как самому себе!
Я тепло простился с Андреем Яковлевичем. Он ушел из гостиной, а я задумался: кто же этот «верный человек», у которого хранятся готовые части «Родины», и как ухитрился их снять на пленку Разумов?
В гостиную заглянул Галкин.
- Как находите нашего подшефного?
- По-моему, к бою готов!
- А что вы думаете! - засмеялся доктор. - Мой дед говорил: «Если бог захочет, то и старая метла выстрелит!»
- Судя по такому заявлению, я должен считать вас богом!
- Что вы, что вы! - поднял Галкин руки вверх. - Тут роль бога сыграл не я, а вы, найдя этот портфель.
Лев Натанович повел меня в гардеробную, сказав, что Савватеев приехал на своей «Волге» и ждет меня, чтобы довезти до города. Что ж, это было мне на руку.
НОВЫЕ ФАКТЫ
Архитектор отлично вел машину - стрелка спидометра подползала к цифре «100». Вечерние лиловые тени быстро скользили по накатанному асфальту и снегу на обочинах.
Посмеиваясь, Георгий Георгиевич рассказал, как в гостиной санатория после ужина собираются люди вокруг Андрея Яковлевича. И он рассказывает о скрипичных мастерах и скрипачах. Да еще сопровождает свою беседу музыкой. Поставит в радиолу пластинку и говорит: «Послушайте, как сейчас Никколо Паганини исполнит на скрипке Джузеппе Гварнери свои "Вариации". Внимание! Он играет на одной струне - на баске! Ходила легенда, что этому гениальному скрипачу помогает нечистая сила!..»
- Ну-с? - спросил Савватеев. - Орел - наш старик!
- Но все еще он ведет себя странно, - ответил я. - Почему-то не хочет сдать красный портфель на хранение администрации санатория.
- «Пунктик» у него! - подхватил архитектор. - Лев Натанович рассказывал, что пока старик был, как здесь называют, лежачим больным, то держал портфель у себя - между тюфяком и матрацем. А ключ повесил себе вроде нательного креста на шею.
- Но что бы он делал, если бы пришлось хранить таким образом все части «Родины» и остатки дерева?
Коллекционер расхохотался, тормозя машину, а я спросил:
- Не приходилось ли вам видеть эти части?
- Приходилось! - ответил он и тотчас же оговорился: - Андрей Яковлевич сам их показывал.
- Говорят, он хранит их у верного человека?
- Возможно, так оно и есть…
- Кто же этот человек?
- К сожалению, об этом история умалчивает.
- Не может ли с готовыми деталями скрипки случиться то же, что с красным портфелем? - поинтересовался я.
- Кто от этого застрахован? Но должен сказать, что из этих деталей получится мало хорошего, если к ним не прикоснутся золотые руки Андрея Яковлевича.
- Значит, эти части, попав к другому, даже отличному скрипичному мастеру, не преобразятся в редкостный инструмент?
- Нет, почему же, скрипка выйдет, но до «Родины» ей будет так же далеко, как, например, гм… гм…
- Как маляру до художника!
- Вот-вот! - воскликнул Савватеев.
- А не собирается ли Андрей Яковлевич отправить портфель к этому же верному человеку?
- Уверен, что нет! Он не станет рисковать и держать всё в одном месте.
Я вспомнил, что советовал Золотницкому отдать красный портфель на хранение архитектору, но мастер отклонил это предложение. А готовые части «Родины» и остатки дерева спрятал у какого-то «верного человека». Из этого вытекает, что скрипичный мастер не так уж сильно доверяет Савватееву.
Признаюсь, меня несколько удивили двусмысленные ответы коллекционера: то он еще не может раскрыть факты, на основании которых предсказал, что красный портфель вернут мастеру; то не вправе назвать «верного человека» - хранителя деталей «Родины»… О чем ни спросишь - молчок, загадка, тайна.
Все это очень подозрительно, и снова напрашивается мысль о причастности Савватеева к таинственным приключениям с портфелем.
На следующее утро я, как и обещал Андрею Яковлевичу, позвонил на квартиру Золотницких. Бабушка, мать Любы, сообщила, что Вова третий день болен, лечит его «докторица» из районной поликлиники, а улучшения нет. Она, мол, сбилась с ног, и обратиться за советом не к кому.
Созвонившись со знакомым детским врачом, я через два часа привез его к Вове. У мальчика было ангина. Врач одобрил предписания докторицы и выписал еще какое-то мудреное пенициллинное полоскание.
Взяв с врача слово, что он заедет через два дня, я проводил его.
И тут бабушка стала отводить душу.
- Беда! Утром за продуктами сходить надо? А с кем мальчика оставить? - Она вздохнула и продолжала: - К Москве ведь я не очень привычная, в Мытищах живу. А молодые - Люба и Миша - задержались. И когда они приедут?..
Я рассказал ей, что был в санатории у Андрея Яковлевича, он молодцом выглядит. Объяснил, как трудно приходится Михаилу Андреевичу и Любови Николаевне: музыканты, разъезжать приходится. Потом предложил ей, пока я им напишу письмо, сходить в аптеку и заказать внуку лекарство. Она дала мне ленинградский адрес Золотницких, собралась уходить, но остановилась в дверях и сказала:
- Вы, голубчик, правильно говорите: что-то неспокойно, трудно стали жить наши молодые. Любаша жаловалась мне, что между Мишей и отцом какой-то раздор пошел. Михаил стал пропадать перед Новым годом по целым дням. Будто что-то написал, пропечатать хочет… Нам, старикам, и не понять!
Она махнула рукой, вздохнула и ушла. А я стал раздумывать над поведением скрипача. Многие ли редакции газет и журналов могут заинтересоваться темой о новом грунте для скрипки? Не было ли его хождение со своей статьей маскировкой дальнейших операций с похищенными вещами?
Я сел сочинять письмо молодым Золотннцким. «Как же можно так поступать с больным стариком, - возмущался я. - Неужели нельзя было выбрать три минуты и написать хотя бы открытку? Даже если это был бы не отец, а много лет живущий за стеной сосед?» Я бранил Золотницких за то, что они ни разу не позвонили домой. В заключение призывал Любу повлиять на мужа и добиться, чтобы он написал письмо отцу…
В это время Вова проснулся, попросил пить, а потом почитать про зверей.
Я разыскал на этажерке книгу с яркими рисунками, полистал ее и начал читать про льва.
- Он кусачий? - спросил мальчишка.
- Да!
Я перевернул страниц пять и стал читать про серну.
- Она кусачая?
- Нет!
- Дядя, почитай сказку!
Я отыскал на этажерке сказки Пушкина, открыл книгу наугад.
Жил-был поп,
Толоконный лоб.
Пошел поп по базару Посмотреть кой-какого товару.
Навстречу ему Балда…
- А балда кусачая?
Тут, на мое счастье, вернулась из аптеки бабушка.
Днем я стал обзванивать по телефону разные редакции и объяснять, что скрипач Михаил Золотницкий уехал на гастроли и просил меня узнать, как обстоит дело с его статьей о грунте для скрипок. Но я запамятовал, в какой орган он ее сдал: кажется, в ваш… Наконец техническая секретарша журнала «Советская музыка» заявила, что статью скрипача они получили тридцатого декабря прошлого года. Она точно помнит - он ее принес в конце рабочего дня.
- Я еще спросила его, какое отношение он имеет к лауреату конкурса смычковых инструментов мастеру Золотницкому, - продолжала она. - Узнав, что это его отец, посоветовала попросить лауреата также поставить подпись под статьей. Он ответил, что тотчас поедет в мастерскую. Статью он сдал мне, у него осталась копия.
Я объяснил, что она находится у меня. И я, по просьбе автора, скоро отредактирую, сокращу ее и пришлю в редакцию.
Значит, скрипач был в редакции около шести часов вечера и, разумеется, не мог быть в мастерской после шести, иначе я видел бы его там. А позднее он был у приятеля, и Люба вызвала его по телефону домой. Если бы он по дороге все-таки заехал в мастерскую, то остановился бы перед опечатанной дверью.
СИНИЙ ХАЛАТ
Я подхожу к описанию последних событий в истории моих добровольных поисков.
Только теперь я понимаю, как трудно из множества противоречивых улик составить истинную картину сложного преступления.
На улице мороз разрумянил щеки прохожих пылающими маками. Девушка в белом халате продавала из плетеной корзинки горячие пирожки. Негры-студенты окружили ее, покупали румяные поджаристые, хрустящие пирожки; обжигая губы, ели их на ходу, пересмеивались.
В этот морозный день я поехал на дом к редакционной машинистке Алле, которую просил перепечатать выправленную мною статью скрипача.
Алла живет недалеко от студии научных фильмов. И, выйдя от нее, я решил зайти на студию и выяснить, как обстоят дела с кинопортретом мастера Золотницкого.
В кабинете Разумова я снова застал лишь одного беловолосого оператора Белкина. Облаченный в синий халат, он возился с кассетами. По его словам, Роман Осипович уехал обедать домой, к своей скрипачке, которая уже стала его женой. Говоря это, оператор с такой поспешностью расстегивал свой синий халат, что отлетела пуговица. Не обращая на это внимания, он снял его… нет, сорвал с себя, скомкал и сунул под чехол, в котором был какой-то съемочный прибор.
- Далеко едете? - спросил я.
- Гоняют с одного конца на другой…
- Начинаете новый фильм?
- Нет, добиваем «Кинопортрет».
- И завтра будете продолжать?
- Завтра в павильоне жена Разумова будет записываться на звукопленку. Будет играть на своей новой скрипке в сопровождении оркестра.
- Стало быть, Роман Осипович все-таки достал инструмент! Хороший?
- Клёвая штука! - проговорил оператор с восхищением.
Он поднял два аппарата в чехлах, понес их к выходу.
Я пошел вслед. У ворот его ждал автомобиль. Белкин поставил вещи в кузов, попрощался со мной и отправился за остальными. Я было двинулся дальше, но подумал: «Не довезет ли меня оператор до станции метро?» Спросил девушку-шофера, в какую сторону они едут. Оказалось, что отправляются в мастерскую Золотницкого. Я удивился - ведь она еще опечатана, а старик в санатории! Девушка объяснила, что приказано заснять флигель, где помещается мастерская.
Я зашагал к метро, недоумевая, почему Белкин не сказал мне, что именно собирается снимать. Потом вспомнил, с какой быстротой он сорвал с себя синий халат и остался в коричневом комбинезоне. Возможно, халат только что выдали и он примерял его? Да, но почему мое появление заставило его так нервно снять халат? Тут что-то неладно! И тотчас в памяти всплыли его слова о купленной Разумовым скрипке: «Клёвая штука». А в прошлый раз, подчеркивая напористый характер кинорежиссера, назвал его: «Молоток!»
Вдруг слова «синий халат», промелькнувшие в голове, поразили меня.
- Постой, постой! - громко воскликнул я и, подняв голову, увидел, что еду в вагоне метро, а пассажиры с удивлением поглядывают на меня.
Я сошел на следующей станции и отправился в обратную сторону. Снова придя на киностудию, я узнал адрес Разумова и помчался к нему на такси.
Дверь открыла красивая женщина. Ей было лет сорок, но изящное светлое платье и заколотые светло-зеленым гребнем черные волосы молодили ее.
Она ввела меня в обставленную полированной мебелью комнату, пододвинула сверкающий палевым глянцем стул и отрекомендовалась:
- Разумова Екатерина Семеновна.
Мы разговорились. Моя собеседница удивилась, почему я вздумал писать о Золотницком.
- Будто для писателей и кинорежиссеров нет других тем! Вот мой Роман Осипович тоже мучается! Заодно и Михаила Золотницкого рекламируют. Есть же музыканты даровитее его!
Екатерина Семеновна начала бранить Андрея Яковлевича за вздорный характер, за то, что он подвел ее, не сделав к обещанному сроку новую скрипку. Но не было бы счастья, да несчастье помогло: Роман Осипович достал на время съемок из Государственной коллекции изумительного, премированного на конкурсе «Жаворонка». Она взяла лежащий на пианино футляр, раскрыла и вынула инструмент. Под ее смычком струны нежно запели «Мелодию» Глюка-Крейслера, и вокруг словно возникло прозрачное озеро, а в нем и над ним плыла янтарная луна…
Когда Екатерина Семеновна кончила играть, сзади меня раздались аплодисменты. Я обернулся и увидел Разумова. Пока Екатерина Семеновна готовила чай, я увлек Романа Осиповича в уголок и сказал, что в очерке о Золотницком я якобы собираюсь упомянуть и людей, снимающих фильм о скрипичном мастере. Поэтому хочу узнать что-нибудь об операторе Белкине.
- Советую о нем ничего не писать! - произнес Разумов с раздражением.
- Почему?
- Белкин - дармоед, лоботряс! Три года назад его исключили из Института кинематографии за неуспеваемость и спекуляцию факультетской цветной кинопленкой. После этого его увольняли из трех мест за прогулы. Он подвизался в каких-то кустарных, ведомственных «кинокабинетах». Кто-то из наших видел его в гостинице «Украина» в компании явных фарцовщиков, крутящихся вокруг иностранцев. Чем он живет, шатаясь и не работая по пять-шесть месяцев, никому не известно.
- Почему же он в вашей группе?
- Потому что оператор Максим Леонтьевич Горохов, с которым я много лет работаю, в отпуску после болезни. А за Белкина просила его тетка - заслуженная артистка. Я взял его на должность ассистента оператора на месяц, для испытания, и сам не рад. Пока мирюсь - ведь все съемки уже сделаны Гороховым, остались незначительные досъемки. Но Белкин ничего толком не сделает, и за ним надо в оба смотреть. Вот сейчас поехал доснимать кадры для «Кинопортрета», а я приставил к нему нашего шофера Марусю Ларионову.
- Вам еще долго придется работать над «Кинопортретом»?
- Как вам сказать?.. Екатерину Семеновну нужно записать - ее игру на «Жаворонке». А в финале - Михаила Золотницкого, игру на «Родине».
- Но эта скрипка еще не готова.
- Вчера я был в санатории у Андрея Яковлевича. Он скоро вернется в Москву и обещал сейчас же собрать третий вариант «Родины». Я уверен, что теперь фильм будет!
Екатерина Семеновна пригласила нас к столу и заметила, что зря Роман Осипович так отзывается о Белкине - парень очень старается: первый посоветовал добыть «Жаворонка» для фильма и пригласить сыграть на этой скрипке не кого-либо со стороны, а ее - человека, понимающего творческие идеи Разумова. И добавила, что Белкин живет интересами фильма: достал элегантную заграничную кофточку по очень сходной цене, в которой она будет сниматься в фильме.
Супруги заспорили. Не нужно было быть особенным психологом, чтобы понять: за короткий срок оператор успел втереться в доверие к Екатерине Семеновне.
Я извинился - спешу! - попрощался и выбежал из уютной разумовской квартирки.
Через минут пятнадцать такси подвезло меня к служебному входу в театр. Взяв пропуск, я сразу направился к коменданту. Константин Егорович встретил меня радушно и стал всячески благодарить: оказывается, сын Савватеева достал для него чижа и снегиря - замечательных строителей гнезд, а это очень важно для выведения канареечных птенцов. Потом он принялся рассказывать, каких канареек выводят голландцы, англичане, немцы: «школы пения» у них разные. Для большей убедительности почтенный комендант стал насвистывать мелодии кенарей разных стран.
Я понял, что это надолго, и поэтому неделикатно перебил Константина Егоровича, спросив, получили ли все заказчики по своим квитанциям отремонтированные в мастерской Золотницкого инструменты. Оказалось, что почти половина заказчиков ждет возвращения мастера. Потом он пожаловался, что ему много беспокойства причиняют кинематографисты.
- Мосфильм заканчивает съемки фильма-спектакля
«Евгений Онегин», - говорил он. - По коридорам протянуты толстые кабели софитов, полно чужих людей, сломя голову носятся ассистенты. Ералаш!..
Слушая его, я машинально оглядывал комнату и заметил висящий в углу на стенном крючке синий халат, Синий халат!
Мгновенно в голове созрел план. Я попросил Константина Егоровича дать мне на полчасика этот халат, дескать, хочу потолкаться среди мосфильмовцев и, не привлекая к себе внимания, посмотреть, как проводятся съемки «Евгения Онегина». Комендант подал мне халат. Надевая его, я поинтересовался, по каким документам проходят сюда работники киностудий. Оказалось, что по временным пропускам.
- Но вахтеры, зная некоторых в лицо, пропускают их, ничего не спрашивая, - посетовал Константин Егорович., - Слабовата еще бдительность, придется кое-кому из вахтеров подкрутить гайки! - закончил он.
Во дворе я обошел «пикап» киностудии научных фильмов, в кабине которого читала журнал Маруся Ларионова - шофер, о котором упомянул Разумов. Войдя в здание, я понял, что в съемках «Онегина» наступил перерыв. В столовой сидели загримированные, в костюмах пушкинской эпохи, артисты и обедали. Белкина в столовой не было. Я поднялся наверх, в буфет, и потерялся среди одетых в синие халаты реквизиторов, осветителей, гримеров, рабочих. Они стояли возле стоек и закусывали. Слева за сдвинутыми столиками разместились «командиры»: режиссер, ассистенты, операторы, их помощники. Их обслуживала единственная официантка, которую изредка отзывали свои: театральные костюмеры, бутафоры, декораторы - все в одинаковых синих халатах. Я подсел к ним. Они приняли меня за киноработника и стали расспрашивать, когда наконец кончатся съемки «Онегина». Взяв стакан кофе и ватрушку, я стал искать глазами Белкина. Если бы не белесая голова, я едва ли обнаружил бы его - в синем халате среди синих халатов! Вероятно, кинематографисты считали Белкина работником сцены, как театральные служащие меня - сотрудником киностудии.
Белкин дожевал бублик, протиснулся сквозь ряды завтракающих, прошмыгнул мимо нашего столика. Его взгляд скользнул по моей фигуре, но он не узнал меня и вышел из буфета. Я поднялся и последовал за ним.
Он быстро шагал по длинному коридору, уставленному вдоль стен сохнущими декорациями, различными «юпитерами», реквизитом. На ходу он извлек из кармана фотоаппарат в желтом футляре и накинул его ремень на плечо. По коридору сновали в синих халатах работники из разных мастерских: пошивочной, струнной, костюмерной, красильни. В их руках были картонки, доски, узлы, ящики… Синий халат в отведенном для мастерских флигеле был настолько привычен, что на человека в нем никто не обращал внимания.
Белкин стал подниматься на третий этаж по лестнице, а я, зная о грузовой подъемной машине, юркнул в нее и опередил его. Возле дверей пошивочной я остановился будто заинтересовавшись объявлением, и краем глаза наблюдал за оператором. Белкин подошел к двери мастерской Золотницкого. Посмотрев на сургучные печати, он в сердцах плюнул и отправился по лестнице вниз. Тем же путем, в лифте, я обогнал его, прошел по коридору первого этажа до конца и здесь, в вестибюле, встал за широкую колонну. Я видел, как Белкин взял в гардеробе свою кожанку на цигейке, шапку, снял синий халат, сунул его - я это разглядел! - в пустой желтый футляр фотоаппарата и вышел во двор.
Теперь я уже не сомневался, что именно оператор, скорее всего, и есть тот вор-невидимка, который похитил красный портфель. Более того, возможно, что он подходил сегодня к дверям мастерской, чтобы разузнать, не работает ли мастер Золотницкий над «Родиной» и не пора ли начать охоту за этой скрипкой.
Мог ли я немедленно что-то предпринять против Белкина? Нет! Надо выяснить, с кем он связан, кто стоит за ним, что он собой представляет, судился ли? Наконец, нужны еще веские, «железные» улики! Ведь одних моих умозаключений и того факта, что Белкин постоял перед дверями мастерской, совершенно недостаточно для возбуждения против него уголовного дела!
Пришло время обратиться в Уголовный розыск.
В УГОЛОВНОМ РОЗЫСКЕ
Александр Корнеевич Кудеяров был еще подполковником милиции, когда я впервые пришел туда, чтобы писать о людях милиции, об их труде и подвигах, чтобы глубже изучить повседневную обстановку их работы. Кудеяров сказал, что читает почти все книги о людях его профессии, но авторы частенько романтизируют своих героев. По существу, все немного проще и в то же время гораздо труднее. Я возразил: проще - значит обыкновеннее, но кто же назовет связанный с опасностью для жизни розыск преступников обычным делом? Конечно, для него, подполковника, втянувшегося в свою работу, все кажется обыденным, даже героизм его сотрудников. А разве это заурядное явление?
Александр Корнеевич велел выдать мне постоянный пропуск. И я начал выезжать с оперативными работниками па места происшествий и постигать методы, с помощью которых раскрываются преступления. Я присутствовал при допросах в отделе дознания, в кабинетах следователей. И передо мной раскрывались тяжелые человеческие судьбы, изломанные, уродливые характеры. В криминалистическом музее я увидел в документах и фотографиях историю многих преступлений, макеты орудий рецидивистов. И это помогло мне ознакомиться с жестоким и гнусным уголовным миром.
Когда передо мной открылись двери научно-технического отдела, голова пошла кругом. Достижения физики, почерковедения, медицины, электроники, химии, дактилоскопии, биологии, рентгенографии были поставлены на борьбу с преступностью.
Сотрудники научно-технического отдела, как и все работники милиции, стремились не только раскрыть любое злодеяние, но считали своим долгом предупредить преступление. В этой напряженной работе им помогали профессора, кандидаты и доктора наук, изобретатели и крупные научные учреждения.
Бессознательно я присвоил многие взгляды, рассуждения, привычки, даже внешние черточки подполковника Александра Корнеевича Кудеярова герою моих повестей - майору Виктору Владимировичу Градову. Только я довел Градова до звания полковника, а Кудеяров уже был комиссаром.
- Что же это ты держишь в черном теле твоего Градова? - спросил меня Александр Корнеевич. - И в звании не продвигаешь: я скоро собираюсь на пенсию, а твой Виктор Владимирович все еще орудует так, будто и годы ему нипочем!..
Это был редкий случай, когда живой человек тревожился за созданного по его подобию литературного героя.
- Не беспокойся, - заверил я Кудеярова, - выйдя на пенсию, ни ты, ни Градов не почиют на лаврах! А вот я, того и гляди, сяду в лужу из-за дела Золотницкого.
- Ну, давай разбираться вместе, - сказал Александр Корнеевич и попросил секретаря вызвать нескольких работников подведомственного ему отдела.
А я тем временем вкратце изложил ему свои предположения.
Я смотрел на спокойное лицо Кудеярова, его черные веселые глаза, зачесанные назад седые волосы, открывающие большой с морщинами лоб. Этот милицейский генерал мог бы сойти за режиссера крупного театра или профессора-медика. Ничего «воинственного»! Его страстью - кто бы мог подумать! - было пчеловодство. Он имел на даче несколько ульев.
Сотрудники вошли в кабинет. Многих я давно знал. Кудеяров предложил всем сесть и положил перед нами альбом с фотографиями фарцовщиков. В нем были снимки молодых людей, выклянчивающих у иностранцев пестрые тряпки. Этот «товар» они сбывали глуповатым дамочкам и стилягам. Безусые скупщики и продавцы контрабанды боялись Уголовного розыска и прятались за разными кличками: Буйвол, Лягушонок, Сковорода, Красавчик, Бамбина… Как принято в уголовном мире, они объяснялись между собой на особом жаргоне, безжалостно уродуя русский язык и коверкая иностранные слова.
Вот на снимке двадцатилетний Француз. Он сидит на диване, рядом лежат его «трофеи»: нейлоновые рубашки, непромокаемые плащи «болонья». Вот Фиксатый - года на два старше Француза, закрывает от фотографа лицо рукой, он стоит за спинкой кресла, на котором выставлены зарубежные мокасины, женские сумочки, патефонные пластинки. Вот ровесник Фиксатого - Могиканин, продающий магнитофон «Грюндиг», английские галстуки…
Я листаю альбом, а мне рассказывают, что бывает и так: иностранный подпольный коммерсант почти все распродал, и тогда фарцовщик покупает ношеные пиджаки и брюки, грязную сорочку, носки. Но откуда у спекулянтов контрабандой столько свободного времени? Они нигде не учатся, не служат. Если только им грозит отмена паспортной прописки, они на месяц-два поступают на любую работу, а потом уходят «по собственному желанию». Эти жалкие бездельники высматривают в аэропортах и в гостиницах подходящего иностранца и обхаживают его до тех пор, пока он не соглашается что-нибудь продать. Постепенно фарцовщики заводят себе круг покупателей, посредников и укрывателей контрабанды…
- Вот он!
На меня с фотографии смотрел Белкин. Я узнал его, несмотря на то, что он был с бородкой, длинными волосами. Белкин был снят во весь рост. Над фотографией синими чернилами было написано: «Роберт Ильич Белкин. Кличка "Лорд".
Оказалось, что впервые Белкина задержали с контрабандой четыре года назад (ему было двадцать три), побеседовали с ним, отобрали все заграничные товары и отпустили. Через полтора года повторилось то же самое на таможне…
Александр Корнеевич прервал рассказ сотрудников и попросил меня повторить: где, как и почему я столкнулся с Белкиным. Я описал мои поиски похитителя красного портфеля, перечислил всех, кого подозревал в краже, и как, напав на след Белкина, сам видел, что с помощью синего халата он превратился в «вора-невидимку».
Услыхав это, некоторые сотрудники одобрительно зашептались.
Видя мое недоумение, Кудеяров от души засмеялся:
- Ты не думай, что тебя считают королем сыщиков! Ты просто «вышел» на Белкина вполне профессионально, так же как «вышли» бы они.
Он велел одному из работников принести «Дело Белкина».
Александр Корнеевич вынул из папки толстый конверт и рассказал, что недавно в большой религиозный праздник в подмосковный старинный монастырь съехалось немало туристов, гостей. После праздника спохватились, что исчезла икона шестнадцатого века. Это произведение старорусского искусства давно было взято на государственный учет. Известно, что во всем мире высоко ценятся старинные русские иконы, иностранцы охотно покупают их у фарцовщиков. Работники Угрозыска, в связи с этой кражей, взяли под подозрение нескольких фарцовщиков, в том числе Белкина. Вскоре выяснили, что он несколько раз встречался с неким малопочтенным иностранцем, - а потом передал ему четыре коробки, в том числе одну большую, из-под печенья, по размеру соответствующую украденной иконе. Тут же Александр Корнеевич вынул фотографию, на которой аппаратом ночных съемок был запечатлен весь эпизод. Оперативные сотрудники отправились на место происшествия - в городок, где расположен монастырь. Там узнали, что Белкин жил в той же гостинице, где и представители зарубежных кинофирм и газет. Одна из наших киностудий должна была снять несколько эпизодов торжественного молебствия. За границей всё еще трубят о том, что у нас не только запрещены богослужения, но даже колокольный звон. Белкин пристроился помощником к кинооператору и таким образом попал в монастырь.
Как же он мог проникнуть ночью в церковь, когда она запиралась и охранялась?
Пришли к заключению, что икона была похищена во время богослужения. Но скоро это предположение отпало: икона висела на правой от входа стене, у всех на виду, и ее нельзя было незаметно снять. И тут стало известно, что праздник продолжался не один день, что во время службы в церкви иногда выключали электрический свет, а восковые свечи оставляли большую часть церкви в полумраке. Решили узнать, где находился в это время Белкин. Для этого попросили киностудию сделать несколько увеличенных фотокопий с кинокадров молебствия. Разглядывая их через лупу, нашли Белкина. Он в черной рясе стоял в гуще черных ряс! Кудеяров подал мне эту фотографию: оператор стоял под помеченной красным крестиком иконой, которая потом исчезла. Когда в церкви погас свет, Белкину достаточно было протянуть руку к иконе, снять ее и спрятать, скажем, под рясой.
Почему же у вора сразу не произвели на квартире обыск и не арестовали его? Потому что это могло послужи