«Большое количество самой различной информации о вероятности нападения Германии, начиная от Зорге и кончая отдельными перебежчиками на западных границах, концентрировалось в Генштабе, там анализировалось, и поэтому только там могли быть сделаны правильные выводы.
Это, конечно, была дезинформация. Уже после войны я случайно натолкнулся на материал из немецких источников. По нему видно, что наш военно‑морской атташе в Берлине М.А. Воронцов был включен в список лиц, подлежащих дезинформационной обработке. Оказывается, его приглашал адмирал Редер и тоже клонил свою речь к возможному наступлению Германии на восточные владения Англии. Это было уже в период активной подготовки операции “Бapбapocca”, и М.А. Воронцов, к его чести, на удочку не попался. Значит, в эту же дуду играл и японский военно‑морской атташе…»
А вот какие воспоминания Н.Г. Кузнецова выложил у себя на сайте «резунист» К. Закорецкий. Из воспоминаний Наркома ВМФ Кузнецова Н.Г., написанных им в ноябре 1963 г. и опубликованных в книге «Оборона Ленинграда, 1941—1944. Воспоминания и дневники участников», с предисловием Маршала Советского Союза М.В. Захарова (Л.: Наука, 1968, с. 224—227. Сдано в набор 18/VII 1965 г. Подписано к печати 17/VI 1968 г. РИСО АН СССР. Тираж 14 500. Цена 3 р. 33 к.).
Эти воспоминания, достаточно существенно отличающиеся от того, что позже адмирал напишет в «официальных» мемуарах, уже разбирались в «Адвокатах Гитлера», но стоит их привести еще раз и разобрать.
«Позволю себе рассказать о любопытном разговоре, возникшем у меня с нашим военно‑морским атташе в Берлине М.А. Воронцовым. После его телеграммы о возможности войны и подробного доклада начальнику Главного морского штаба Воронцов был вызван в Москву».
Эту телеграмму капитан 1‑го ранга Воронцов отправил в Москву 17 июня 1941 года. В ней он указал и дату нападения, 22 июня, и даже время — 3.00. Об этом подробно пишет А. Мартиросян в своем исследовании событий вокруг 22 июня. После этой телеграммы Воронцов тут же был отозван в Москву, а 18 июня вдоль границы ЗапОВО был совершен облет на У‑2 командиром 48‑й авиадивизии генералом Захаровым с целью оценки немецких войск. И 18‑го же Молотов просит встречи с Гитлером, о чем написал Гальдер в своем служебном дневнике 20 июня.
«Прибыл он около 18 часов 21 июня. В 21 час был назначен его доклад мне. Он подробно в течение 40—45 минут докладывал мне свои соображения. “Так что — это война?” — спросил я его. “Да, это война”, — ответил Воронцов. Несколько минут прошло в молчании, потом пришли к заключению, что нужно переходить на оперативную готовность номер 1. Однако сомнения и колебания отняли у нас известное время, и приведение флотов в готовность номер 1 состоялось уже после вызова меня в 23 часа к маршалу С.К. Тимошенко…
Со мной был В.А. Алафузов. Когда вошли в кабинет, нарком в расстегнутом кителе ходил по кабинету и что‑то диктовал. За столом сидел начальник Генерального штаба Г.К. Жуков и, не отрываясь, продолжал писать телеграмму. Несколько листов большого блокнота лежали слева от него: значит, прошло уже много времени, как они вернулись из Кремля (мы знали, что в 18 часов оба они вызывались туда) и готовили указания округам.
“Возможно нападение немецко‑фашистских войск”, — начал разговор С.К. Тимошенко. По его словам, приказание привести войска в состояние боевой готовности для отражения ожидающегося вражеского нападения было им получено лично от И.В. Сталина, который к тому времени уже располагал, видимо, соответствующей достоверной информацией».
И один из источников этой «достоверной информации» — это донесение Воронцова из Берлина от 17 июня…
«При этом С.К. Тимошенко показал нам телеграмму, только что написанную Г.К. Жуковым.
Мы с В.А. Алафузовым прочитали ее. Она была адресована округам, а из нее можно было сделать только один вывод — как можно скорее, не теряя ни минуты, отдать приказ о переводе флотов на оперативную готовность номер 1…
Не теряя времени, В.А. Алафузов бегом (именно бегом) отправился в штаб, чтобы дать экстренную радиограмму с одним условным сигналом или коротким приказом, по которому завертится вся машина… Множество фактов говорило за то, что гитлеровцы скоро нападут…»
После этого Кузнецов отбыл в свой наркомат и сам стал по телефону обзванивать флоты и поднимать их по тревоге.
«В 23 ч. 35 м. я закончил разговор по телефону с командующим Балтийским флотом. А в 23 ч. 37 м., как записано в журнале боевых действий, на Балтике объявлена оперативная готовность номер 1, т. е. буквально через несколько минут все соединения флота уже начали получать приказы о возможном нападении Германии…
Черноморский флот в 1 ч. 15 м. 22 июня объявил о повышении готовности, провел ряд экстренных мероприятий и в 3 часа был уже готов встретить врага. В 3 ч. 15 м. хорошо отличимый по звуку звонок особого телефона. «Докладывает командующий Черноморским флотом Октябрьский, — услышал я в трубку, и этот особо официальный тон сразу насторожил меня. — Самолеты противника бомбят Севастополь». С этими словами оборвалась последняя нить надежды».
Эти воспоминания Кузнецова отличаются от того, что он позже напишет в своих мемуарах, и отличия эти достаточно существенные. Первое: здесь адмирал более резко показывает, что Жуков и Тимошенко, получив приказ Сталина «привести войска в состояние боевой готовности для отражения ожидающегося вражеского нападения», тянули время и не торопились с отправкой этого приказа в округа — «прошло уже много времени, как они вернулись из Кремля (мы знали, что в 18 часов оба они вызывались туда) и готовили указания округам».
А дальше он сообщает, что, прочитав текст приказа, он сделал для себя однозначный вывод, что флота данная «Директива № 1» касалась: «Она была адресована округам, а из нее можно было сделать только один вывод — как можно скорее, не теряя ни минуты, отдать приказ о переводе флотов на оперативную готовность номер 1…»
В своих последующих мемуарах, через несколько лет, Кузнецов заявит, что данный приказ флота не касался вовсе, а вот он вроде как проявил инициативу — дал на флот телеграмму о приведении его в готовность № 1 после 23.00 21 июня.
Стоит пояснить, что Кузнецов был у Сталина с 19.02 до 20.15 и скорее всего получал от Сталина указания по флоту в связи с возможным нападением Германии 22—23 июня. Также в 1963 году Кузнецов пишет, что Тимошенко и Жуков вызывались к Сталину в 18 часов, а в мемуарах от 1969 года адмирал напишет, что Жукова и Тимошенко вызвали в Кремль еще в 17 часов
21 июня. Воронцов тут показан как прибывший к нему около 21.00, а в «официальных» мемуарах атташе прибыл к нему на доклад в… 20.00 (к этим воспоминаниям мы еще вернемся в последней главе, но уже по другому вопросу).
Вот что пишет Кузнецов по поводу сообщения Воронцова (хотя и пытается уменьшить его значение):
«В те дни, когда сведения о приготовлениях фашистской Германии к войне поступали из самых различных источников, я получил телеграмму военно‑морского атташе в Берлине М.А. Воронцова.
Он не только сообщал о приготовлениях немцев, но и называл почти точную дату начала войны.
Среди множества аналогичных материалов такое донесение уже не являлось чем‑то исключительным. Однако это был документ, присланный официальным и ответственным лицом. По существующему тогда порядку подобные донесения автоматически направлялись в несколько адресов. Я приказал проверить, получил ли телеграмму И.B. Сталин. Мне доложили: да, получил.
Признаться, в ту пору я, видимо, тоже брал под сомнение эту телеграмму, поэтому приказал вызвать Воронцова в Москву для личного доклада…»
Смотрим, что же здесь пишет Н.Г. Кузнецов:
1. Он указывает, что Воронцов сообщает точную дату нападения (адмиральское «почти» в данном случае несущественно и скорее лукаво, ибо Воронцов действительно дал точно и дату, и время нападения — 22 июня, 3.00).
2. Он сообщает важную оговорку: «Среди множества аналогичных материалов такое донесение уже не являлось чем‑то исключительным». Т. е. в эти дни, за неделю до 22 июня, сообщения о точной дате уже не были «исключительным» событием — такие сообщения шли волной, десятками.
3. Он подчеркивает, что это был доклад именно официального лица, резидента разведки, работающего в посольстве в Берлине под прикрытием военно‑морского атташе.
4. Эти сообщения разведки в обязательном порядке докладывались главе правительства, И.В. Сталину.
А теперь посмотрим, что об этом сообщении Воронцова пишет историк А. Мартиросян («Что знала разведка?», Красная звезда, МО РФ, от 16.02.2011 г.):
«В 10 часов утра 17 июня Анна Ревельская посетила советского военно‑морского атташе в Берлине капитана 1‑го ранга М.А. Воронцова и сообщила ему, что в 3 часа ночи 22 июня германские войска вторгнутся в Советскую Россию, Информация Анны Ревельской немедленно была сообщена в Москву и доложена Сталину». (Интервью М.А. Воронцова опубликовано в «Морском сборнике» № 6 в 1991 г.)
Кстати, таким образом в 1963 году адмирал Н.Г. Кузнецов и ответил своими воспоминаниями на вопрос Покровского № 3: «Когда было получено распоряжение о приведении войск в боевую готовность в связи с ожидавшимся нападением фашистской Германии с утра 22 июня; какие и когда были отданы указания по выполнению этого распоряжения и что было сделано войсками?», то есть кто и как тянул время с отправкой в западные округа сообщения об ожидавшемся возможном нападении Германии 22 июня.
Но в любом случае воспоминания Н.Г. Кузнецова наиболее ценные среди многих воспоминаний генералов. Ведь он был в Москве, и на его глазах шла отправка «Директивы № 1». По ценности его воспоминания стоят в одном ряду с воспоминаниями К.К. Рокоссовского, который, правда, на 22 июня был всего лишь командиром мех. корпуса резерва КОВО, и маршала М.В. Захарова, который на 22 июня был начштаба Одесского ВО. А теперь посмотрим, что писали другие генералы…
Генерал‑полковник Г.П. Пастуховский «Развертывание оперативного тыла в начальный период войны» (ВИЖ № 6, 1988 г., с. 18—25):
«..На готовности и возможностях оперативного тыла отрицательно сказались и принятые в то время взгляды на характер будущей войны. Так, в случае агрессии приграничные военные округа (фронты) должны были готовиться к обеспечению глубоких наступательных операций. Варианты отмобилизования и развертывания оперативного тыла при переходе советских войск к стратегической обороне и тем более при отходе на значительную глубину не отрабатывались. Это, в свою очередь, обусловило неоправданное сосредоточение и размещение в приграничных военных округах большого количества складов и баз с мобилизационными и неприкосновенными запасами материальных средств. По состоянию на 1 июня 1941 года на территории пяти западных военных округов (ЛенВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО и ОдВО) было сосредоточено 340 стационарных складов и баз, или 41 проц. их общего количества [Тыл Советской Армии в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг. Ч. 1. — Л.: Изд. Военной академии тыла и транспорта, 1963. С. 20—21]. Здесь же размещалось значительное количество центральных складов и баз Главнефтеснаба и Управления государственных материальных резервов.
Необоснованная концентрация складов и баз в приграничной полосе стала одной из главных причин больших потерь материальных средств в начальном периоде войны. <….>
В связи с быстрым продвижением противника на восток пришлось оставить или уничтожить значительное количество материальных средств.
Только на Западном фронте за первую неделю боевых действий (с 22 по 29 июня) было потеряно 10 артиллерийских складов, что составило свыше 25 тыс. вагонов боеприпасов (30 проц. всех запасов), 25 складов и баз, где хранилось более 50 тыс. т (50 проц.) горючего, 14 складов с почти 40 тыс. т (50 проц.) продфуража и большое количество других материальных ресурсов [ЦАМО СССР, ф. 208, оп. 14703, Д. 1, л. 36; оп. 2454, д. 27, л. 152]…»
Эти слова Пастуховского обожают использовать «резуны» как доказательство подготовки Сталиным агрессии против Гитлера. Выделяя и подчеркивая такие слова: «приграничные военные округа (фронты) должны были готовиться к обеспечению глубоких наступательных операций. Варианты отмобилизования и развертывания оперативного тыла при переходе советских войск к стратегической обороне и тем более при отходе на значительную глубину не отрабатывались». При этом они выбрасывают начало предложения: «В случае агрессии приграничные военные округа (фронты) должны были готовиться…» Слова эти явно о Гитлере и его агрессии (т. е. о вероятном нападении, а не о неких, например, агрессивных политических выпадах), а его‑то как раз, похоже, и пытаются «обелить» сторонники Резуна. Самое же важное в цитате — что РККА готовилась наступать сразу после того, как враг нападет, немедленно, в ответном встречном контрнаступлении «операции вторжения».
А вот что писал о том, как пригнали базы МТО к самой границе, сам Жуков:
«Нарком обороны, Генеральный штаб и я в том числе считали необходимым в условиях надвигающейся войны подтянуть материально‑технические средства ближе к войскам. Казалось бы, это было правильное решение, но ход военных событий первых недель войны показал, что мы допустили в этом вопросе ошибку. Врагу удалось быстро прорвать фронт нашей обороны и в короткий срок захватить материально‑технические запасы округов, что резко осложнило снабжение войск и мероприятия по формированию резервов» (Воспоминания и размышления. М., 1969 г., с. 224).
Но в данном случае Жуков лукавит. Подтягивание складов МТО и вооружений ближе к границе делалось для лучшего снабжения войск в случае нанесения немедленного ответного «победного» удара по вторгшемуся врагу. Самоуверенно предполагалось, что враг отступит после мощного флангового удара из КОВО, войскам которого, «победоносно» наступающим с юга Польши на Балтику, и потребуется снабжение топливом и боеприпасами со складов, размещенных в той же Белоруссии у границы. По этой же причине и часть аэродромов расположили в Белоруссии у самой границы — для поддержки наступающих в Польше войск КОВО. Ведь радиус действия тогдашних самолетов фронтовой авиации был невелик.
Было ли это преступлением со стороны Жукова и Тимошенко? Отвечая словами Наполеона — с их стороны это было ошибкой. Что часто гораздо хуже преступления. Но мне почему‑то кажется, что были и те, кто, как в свое время Уборевич, понимали, что эта ошибка будет именно преступлением, которое и приведет к погрому РККА.
Статья Пастуховского вполне профессиональна, с анализом и указанием причин произошедшего. Чем не могут похвастать, увы, многие мемуары… Однако некоторые из них рассмотрим и разберем с учетом фактов и документов и попробуем понять, о чем на самом деле пишут мемуаристы. И что скрывается за некоторыми сообщаемыми ими фактами тех дней перед 22 июня.
Сразу предупрежу читателя: цитируя достаточно большие отрывки воспоминаний генералов, буду делать разбор или пояснять то, что приводят генералы, в связи с чем возможны некоторые повторы в этих комментариях. По возможности ненужная личная лирика генералов будет пропущена, но то, что касается описания предвоенных дней, будет показано достаточно подробно.
Начнем, как говорится, «сверху», с Прибалтийского ОВО…
Ротмистров П.А. Стальная гвардия. М.: Воениздат, 1984 г. Гл. 2 «Суровые испытания»:
«В конце мая 1941 года меня назначили начальником штаба 3‑го механизированного корпуса. Корпус дислоцировался на территории Литвы: 2‑я танковая дивизия северо‑западнее города Каунаса в Россиенах (Расейняй), части 84‑й мотострелковой дивизии восточнее Каунаса в Кайшадирах (Кайшядорас), а 5‑я танковая дивизия — значительно южнее, в городе Алитусе.
Сдав 5‑ю танковую дивизию вернувшемуся с командных курсов полковнику Ф.Ф. Федорову, я выехал в Каунас, где размещался штаб корпуса с частями корпусного подчинения.
Командовал корпусом генерал‑майор танковых войск А.В. Куркин — человек твердого характера и редкой работоспособности. <…>
Оба мы были абсолютно убеждены, что недалеко то время, когда охмеленная легкими победами на Европейском континенте гитлеровская армия ринется на Советский Союз. И даже известное Заявление ТАСС от 14 июня 1941 года о беспочвенности слухов, касающихся подготовки немцами войны против СССР, не поколебало нашей убежденности».
Увы, до сих пор находятся историки, твердящие о том, что то Сообщение ТАСС «дезориентировало командиров», и особенно в самих округах…
«Зачем тогда, рассуждали мы, гитлеровцы перебрасывают крупные военные силы в Восточную Пруссию, а их самолеты откровенно ведут воздушную разведку советской территории?
В этой тревожной обстановке мы совершенствовали боевую и политическую подготовку личного состава частей и соединений, проводили полковые и дивизионные учения, направляя все усилия командиров и штабов на поддержание постоянной боевой готовности личного состава корпуса.
21 июня, буквально за несколько часов до вторжения немецко‑фашистских войск в Литву, к нам в Каунас прибыл командующий войсками Прибалтийского Особого военного округа генерал‑полковник Ф.И. Кузнецов. Торопливо войдя в кабинет генерала Куркина (командир 3 мк), у которого я в то время был на докладе, он кивнул в ответ на наше приветствие и без всякого предисловия сообщил как ударил:
— Есть данные, что в ближайшие сутки‑двое возможно внезапное нападение Германии.
Мы молча переглянулись. И хотя нас в последние дни не оставляло предчувствие этой беды, сообщение Кузнецова ошеломило.
— А как же Заявление ТАСС? — изумленно спросил Куркин. — Ведь в нем говорилось…
— Но ведь это же внешнеполитическая акция, которая к армии не имела прямого отношения, — сказал командующий. Он устало опустился на стул, вытирая носовым платком вспотевшее, сильно осунувшееся лицо. — Не надо сейчас заниматься обсуждением этих проблем. У нас есть свои достаточно важные. Немедленно под видом следования на полевые учения выводите части корпуса из военных городков в близлежащие леса и приводите их в полную боевую готовность».
Попробуйте понять — в каком же часу 21 июня прибыл в 3‑й мк командующий ПрибОВО Ф. Кузнецов, сообщил, что нападение произойдет буквально в считанные часы, и дал команду приводить мехкорпус в полную б/г? Скорее всего он прибыл в Каунас 21‑го вечером. И Ротмистров его увидел еще в рабочее время в кабинете комкора Куркина, примерно около 19.00 (допустим) 21 июня. Каунас расположен недалеко от границы, т. е. Кузнецов приводил в полную боевую готовность приграничные дивизии по «пр. ГШ от 18 июня»?! Или был приказ Москвы о приведении в б/г еще и вечером 21 июня?! Т. е. Тимошенко и Жуков обзванивали округа вечером 21 июня и ставили задачу на приведение в боевую готовность еще раз, после 18 июня?! (Подобный приказ о повышении б/г был вечером 21 июня и в ОдВО — о нем упоминает в своей книге «Удар по Украине» военный историк В. Рунов.)
Также, возможно, Кузнецов мог получить информацию от начальника разведки округа, что они добыли сведения (возможно, агентурным или техническим путем), что немцы получили приказ на начало войны и войска выполняют этот приказ…
«— Товарищ командующий, — обратился комкор к Кузнецову, — разрешите собрать корпус на каком‑то одном указанном вами операционном направлении.
Ф.И. Кузнецов, с минуту подумав, отклонил просьбу А.В. Куркина.
— Поздно заниматься перегруппировками, — сказал он. — Авиация немцев может накрыть ваши части на марше.
Мое предложение о подготовке к эвакуации семей командиров и политработников в глубь страны тоже не получило поддержки командующего.
— Возможно, это и необходимо, — сказал он, — но нельзя не учитывать, что такая мера может вызвать панику.
После отъезда командующего войсками округа мы тотчас же занялись выполнением его распоряжений.
Во все дивизии были срочно направлены ответственные работники штаба и политотдела корпуса. Им предстояло оказать помощь командованию в выводе частей и соединений в районы их сосредоточения, в подготовке к обороне этих районов, оборудовании командных и наблюдательных пунктов, организации связи, управления и полевой разведки.
Управление 3‑го механизированного корпуса во главе с генералом А.В. Куркиным убыло в Кейданы (Кедайняй), севернее Каунаса. Отсюда мы установили связь со 2‑й танковой и 84‑й мотострелковой дивизиями, а также со штабом 11‑й армии, от которого, кстати, узнали, что наша 5‑я танковая дивизия, оставаясь на самостоятельном алитусском направлении, подчинялась непосредственно командующему армией.
Чтобы представить, в каких невыгодных условиях Прибалтийский Особый военный округ, преобразованный в начале войны в Северо‑Западный фронт, встретил вторжение гитлеровских полчищ в Прибалтику, следует, очевидно, познакомить читателя с некоторыми данными.
К июню 1941 года округ имел в своем составе 2 общевойсковые армии (8‑ю и 11‑ю), насчитывавшие 25 дивизий и 1 бригаду, в том числе 4 танковые и 2 мотострелковые дивизии (3‑й и 12‑й мехкорпуса).
Кроме того, у Пскова дислоцировались 2 стрелковые дивизии и бригада окружного подчинения, с началом войны объединенные в 27‑ю армию. Из всех соединений 1‑я стрелковая дивизия прикрывала побережье Балтийского моря у Вентспилса (Виндава) и Лиепаи (Либава), 7 стрелковых дивизий предназначались для обороны сухопутной границы Литовской ССР с Германией (Восточной Пруссией) на фронте 300 км. Однако большинство соединений находилось в летних лагерях, и каждое имело у государственной границы прикрытие от роты до батальона.
В тот день [21 июня], когда нас посетил командующий округом, в боевую готовность были приведены механизированные корпуса и только 6 стрелковых дивизий, при этом им (стрелковым соединениям) еще предстояло совершить марш к госгранице из районов лагерей и военных городков».
На сайте «Подвиг народа» выложен Журнал боевых действий Северо‑Западного фронта с 18 июня по 31 июля 1941 года (Оперативный отдел штаба СЗФ, ф. 221, оп. 1351, д. 200, л. 1—67), в котором указано, что к исходу 21 июня «своевременно были выведены только 90, 188, 5 сд, но и они в своем большинстве занимались оборудованием лагерей, меньше боевой подготовкой.
Таким образом, непосредственно у госграницы находились от Балтийского побережья до Аугстогаллен: 10 ск — 10, 90 и 125 сд 11 ск; от р. Неман и до Копциово — 16 ск — 5, 33, 188 сд и 128 сд.
Эти части в основном располагались в лагерях, имея непосредственно у государственной границы прикрытие от роты до батальона, по существу, усилив пограничную службу.
11, 16, 23, 126, 183 сд продолжали оставаться в лагерях или на зимних квартирах.
3 и 12 мк заняли районы сосредоточения согласно плану.
Положение частей СЗФ на 21.6 — смотри карту.
Какой вывод можно сделать из группировки и сосредоточения войск на 21.6:
1. Сосредоточение войск опаздывало на 5—7 суток.
2. Нет ярко выраженной группировки войск, больше того, ударная сила — мех. корпуса растащены по дивизиям по ряду направлений.
3. К исходу 21.6 в боевую готовность были приведены только части прикрытия (шесть сд) и мехкорпуса.
4. Штабы фронта, армий, корпусов и дивизий заняли свои КП, предназначенные на случай военных действий.
Итак, мы видим — войска СЗФ, согласно мобплану мк и боевых распоряжений штабфронта, первым эшелоном занимали полевые оборонительные сооружения, продолжали сосредоточение и группировку своих резервов для решительных действий на госгранице против немецких войск…»
Т.е. Ротмистров в принципе совершенно верно описал ситуацию накануне нападения. Читаем его воспоминания далее:
«В 4.00 22 июня 1941 года немецкая авиация нанесла в Прибалтике массированные удары с воздуха по нашим аэродромам, крупным железнодорожным узлам, портам, городам Рига, Виндава (Вентспилс), Либава (Лиепая), Шяуляй, Каунас, Вильнюс, Алитус и другим. Одновременно тяжелая артиллерия противника начала мощный обстрел населенных пунктов и наших войск вдоль всей литовско‑германской границы. Даже до Кейданы (Кедайняй) доносился гул артиллерийской канонады и грохот разрывов авиационных бомб.
В 5.30—6.00 вражеская пехота после повторного налета авиации, нарушив границу, перешла в наступление. В 8.30—9.00 немцы бросили в бой крупные силы мотомеханизированных войск по трем направлениям: Таураге, Шяуляй; Кибартай, Каунас и Калвария, Алитус.
Тогда мы еще не знали, каким огромным преимуществом в силах и средствах располагал противник.
Лишь позже было установлено, что на наши войска здесь фашистское командование обрушило удар всей германской группы армий “Север”, а также 3‑й танковой группы и двух левофланговых армейских корпусов 9‑й армии, входившей в состав немецких армий “Центр”. Они имели в своем составе 40 дивизий, из них 25 (в том числе 6 танковых), наступавших в первом эшелоне.
На направлениях своих главных ударов гитлеровское командование создало подавляющее превосходство. Так, например, наша левофланговая 125‑я стрелковая дивизия 8‑й армии, развернувшаяся на фронте в 40 километров, была атакована частями трех танковых и двух пехотных дивизий, за которыми следовали во втором эшелоне еще три моторизованные дивизии 4‑й танковой группы немцев».
По уставу РККА стрелковая дивизия в обороне должна была держать фронт максимум до 15 км…
«Такими же превосходящими по численности силами были атакованы части 188, 126 и 128‑й стрелковых дивизий 11‑й армии. Против их пяти развернувшихся для боя полков на фронте до 100 километров наступали, составляя первый эшелон, шесть пехотных и три танковые дивизии, за которыми вторым эшелоном следовали одна пехотная, три моторизованные и одна танковая дивизии 3‑й танковой группы противника. Эта вражеская армада средних и тяжелых танков, лавина пехоты на бронетранспортерах и автомашинах поддерживалась большим количеством самолетов, непрерывно бомбивших наши войска, их штабы и тылы, резервы и коммуникации».
То есть против 5 стрелковых полков 11‑й армии ПрибОВО, растянутых на 100 километров фронта, наступало 6 пехотных и 3 танковые дивизии вермахта. Что составляло чуть не пятикратное превосходство в людях, не говоря уже о технике…
«Упреждающее оперативное развертывание мощных сил, имеющих почти двухлетний опыт войны, массированное применение авиации и бронетанковых войск сразу же обеспечили гитлеровцам крупный успех. Уже в первый день войны наши слабые части прикрытия, штатный состав большинства которых был укомплектован молодыми бойцами лишь в 1940 году, оказались смятыми. К вечеру 22 июня войска 4‑й танковой группы противника вышли на рубеж реки Дубисса (35 километров северо‑западнее Каунаса), а вражеские дивизии первого эшелона 3‑й танковой группы, используя захваченные в районе Алитуса и Меркиса мосты, переправились через Неман…»
Ротмистров пишет, что 3‑й мех. корпус, где он был начальником штаба, был приведен в боевую готовность лишь 21 июня к ночи. И начался его вывод с мест дислокации в окрестные леса. Однако по свидетельству генерала П.П. Полубоярова, отвечавшего на вопросы генерал‑полковника А.Л. Покровского, «16 июня распоряжением штаба округа приводился в боевую готовность и 3‑й механизированный корпус (командир генерал‑майор танковых войск А.В. Куркин)» (ВИЖ № 5, 1989 г., с. 23).
В ПрибОВО было всего 2 мех. корпуса, и оба были приведены, по его словам на официальном расследовании, округом в полную боевую готовность 16—17 июня, т. е. после получения 14—15 июня в Риге директивы НКО и ГШ от 12 июня. Однако, похоже, Полубояров после войны на том расследовании выдал желаемое за действительное или не хотел подставлять своего бывшего командующего Ф.И. Кузнецова. Скорее всего 3‑й мк приводился в б/г и выводился в районы сосредоточения именно в ночь на 22 июня. А ведь его танковые дивизии находились от границы дай Бог километров в 50, а моторизованная — в 100… Расположенные на «зимних квартирах» на расстоянии свыше 50 км друг от друга.
Почему Полубояров явно соврал, отвечая Покровскому? Потому что именно 16 июня и должны были привести в б/г эти мехкорпуса, после получения директивы НКО и ГШ от 12 июня о начале вывода частей 2‑го эшелона в районы сосредоточения по плану прикрытия округа — «вывести в лагеря в районы, предусмотренные ПП». По ПП также должны были поднимать в округах по тревоге и мк, приводить их в повышенную б/г и выводить в районы сосредоточения. Это предусматривалось директивами от 11—12 июня, и поэтому Полубояров не стал говорить, что 3‑й мк такую команду получил только 21 июня. А теперь еще раз вспомните, как приводили в б/г мехкорпус Рокоссовского в КОВО.
Хетагуров Г.И. Исполнение долга. М: Воениздат, 1977 г. Гл. «Новые испытания»:
«Весной 1941 года меня опять назначили начальником артиллерии корпуса. На этот раз — 21‑го механизированного. <…>
Наш 21‑й механизированный корпус формировался в Московском военном округе. На укомплектование его был направлен, можно сказать, отборный личный состав, в основном из 1‑й Московской Пролетарской мотострелковой дивизии и Особой кавалерийской бригады, тоже размещавшейся в Москве.
Командовать корпусом назначили бывшего командира Пролетарской дивизии Героя Советского Союза генерал‑майора Д.Д. Лелюшенко, удостоенного этого высокого звания за боевые успехи на советско‑финском фронте. Штаб корпуса возглавил полковник А.А. Асейчев — один из наиболее подготовленных танкистов того времени. 46‑й танковой дивизией стал командовать Герой Советского Союза полковник В.А. Копцов, отлично проявивший себя в боях на Халхин‑Голе. 42‑ю танковую дивизию получил под командование полковник Н.И. Воейков, прошедший большую боевую школу на фронтах гражданской войны. Командиром 185‑й мотострелковой дивизии назначили генерал‑майора П.Л. Рудчука, бывшего буденновца, командовавшего кавбригадой в легендарной Первой Конной армии и награжденного за боевые подвиги двумя орденами Красного Знамени. <…>