Вернувшись в штаб корпуса, я позвонил командующему 5‑й армией генерал‑майору танковых войск М.И. Потапову и сообщил о полученных сведениях.
— Не нужно верить провокациям! — загудел в трубке спокойный, уверенный басок генерала. — Мало ли что может наболтать немец со страху за свою шкуру.
Верно, все это походило на провокацию, но на душе было неспокойно. Я доложил генералу Потапову, что, по‑моему, следует все же предпринять кое‑какие меры. Попросил разрешения по два стрелковых полка 45‑й и 62‑й дивизий, не занятых на строительстве укреплений, вывести из лагерей в леса поближе к границе, а артиллерийские полки вызвать с полигона. Генерал Потапов ответил сердито:
— Напрасно бьете тревогу.
Обосновывая свою просьбу, я сослался на возможность использовать эти полки для работы в предполье и сократить таким образом сроки окончания строительства оборонительных сооружений.
— Опасаться же, что это может вызвать недовольство немцев, нет оснований, — говорил я. — Войска будут находиться в восьми километрах от границы, в густом лесу.
Командарм, подумав, согласился.
20 июня, возвращаясь из района учений, ко мне заехал командир механизированного корпуса генерал К.К. Рокоссовский. Мы откровенно разговорились. Рокоссовский разделял мои опасения. Его тоже беспокоила сложившаяся обстановка и наша чрезмерная боязнь вызвать провокацию, боязнь, которая шла во вред боевой готовности расположенных у границы войск.
Я предложил генералу остаться ночевать, но он, поблагодарив, отказался:
— В такое время лучше быть ближе к своим частям».
Рокоссовский о разговоре у Федюнинского 20 июня, к сожалению, не сообщает: «Еще во время окружной полевой поездки я беседовал с некоторыми товарищами из высшего командного состава. Это были генералы И.И. Федюнинский, С.М. Кондрусев, Ф.В. Комков (командиры стрелкового, механизированного и кавалерийского корпусов). У них, как и у меня, сложилось мнение, что мы находимся накануне войны с гитлеровской Германией. Однажды заночевал в Ковеле у Ивана Ивановича Федюнинского. Он оказался гостеприимным хозяином. Разговор все о том же: много беспечности… Договорились с И.И. Федюнинским о взаимодействии наших соединений, еще раз прикинули, что предпринять, дабы не быть захваченными врасплох, когда придется идти в бой».
А ведь 19 июня округ должен был получить приказ НКО и ГШ, по которому приграничные дивизии должны были приводиться в боевую готовность и та же зенитная артиллерия с полевой должна была в обязательном порядке возвращена в дивизии. Похоже, Потапов не разрешил Федюнинскому вернуть артиллерию с полигона? А ведь это у Потапова отводили пехоту от границы в 87‑й сд соседнего с 15‑м 27‑го ск и дали 21 июня артиллеристам, находившимся две недели в повышенной б/г, команду «отбой» и распустили их командиров 21 июня по домам.
Смотрим книгу B.C. Петрова «Прошлое с нами»:
«В промежутках между узлами обороны действовали силы так называемого полевого заполнения укрепрайона. Эту задачу выполняли части 87‑й стрелковой дивизии. Артиллерийскую поддержку узлов обороны юго‑западного фаса укрепрайона обеспечивали 92‑й и 85‑й отдельные артиллерийские дивизионы. На западных и северо‑западных фасах для этой цели привлекались дивизионы корпусных артиллерийских полков 15‑го стрелкового корпуса».
Об этом приказе ГШ и сообщил, отвечая на вопрос Покровского № 2 («С какого времени и на основании какого распоряжения войска прикрытия начали выход на государственную границу, и какое количество из них было развернуто до начала боевых действий?»), командир 72‑й горнострелковой дивизии 26‑й армии генерал Абрамидзе:
«20 июня 1941 года я получил такую шифровку Генерального штаба: “Все подразделения и части Вашего соединения, расположенные на самой границе, отвести назад на несколько километров, то есть на рубеже подготовленных позиций. Ни на какие провокации со стороны немецких частей не отвечать, пока таковые не нарушат государственную границу. Все части дивизии должны быть приведены в боевую готовность. Исполнение донести к 24 часам 21 июня 1941 года”…» (ВИЖ, № 5, 1989 г., с. 27).
Полковник П.А. Новичков (бывший начальник штаба 62‑й стрелковой дивизии 5‑й армии):
«Части дивизии на основании распоряжения штаба армии в ночь с 10 на 11 июня выступили из лагеря Киверцы. Совершив два ночных перехода, они к утру 18 июня вышли в полосу обороны. Однако оборонительный рубеж не заняли, а сосредоточились в лесах и населенных пунктах вблизи него. Эти действия предпринимались под видом перемещения к месту новой дислокации. Здесь же начали развертывать боевую подготовку.
Числа 19 июня провели с командирами частей рекогносцировку участков обороны, но все это делалось неуверенно, не думалось, что в скором времени начнется война. Мы не верили, что идем воевать, и взяли все ненужное для боя. В результате перегрузили свой автомобильный и конный транспорт лишним имуществом. (Дата написания воспоминаний отсутствует. — В. К.)» (ВИЖ, № 5, 1989 г., с. 27).
Данные ответы генералов уже разбирались подробно в книге «Адвокаты Гитлера», но здесь стоит немного повториться и прокомментировать дополнительно ответ генерала Новичкова (его 62‑я сд 15‑го ск стояла севернее 87‑й сд).
1‑е — 62‑я сд 5‑й армии выдвижение в полосу обороны начала 16 июня по приказу штаба 5‑й армии Потапова согласно директиве НКО и ГШ от 12 июня, которая пришла в Киев 15 июня. Выйдя от г. Киверцы (рядом с Луцком) в сторону границы на линию Ковель — Владимир‑Волынский, что буквально в 30 км от госграницы на р. Зап. Буг, и совершив марш в 50—60 км за две ночи, к утру 18 июня вышла, как пишет Новичков, в «полосу обороны». Был ли это район обороны согласно имеющихся в дивизии планов прикрытия? Не совсем. Вот что написано в плане прикрытия КОВО для 15 стр. корпуса и его 62‑й стр. дивизии:
«…г) Группировка сил на оборону. 15 ск. Штаб — Любомль.
45‑я стр. дивизия с 264 кап, 589 гап РГК 47 и 201 опб, с 1, 2, 3, 4‑й заставами 98 ПО обороняет фронт иск. Влодава, Бережце. Штаб 45 сд — Острувка (15 км сев. — зап. Любамль). Левая граница — иск. Торговище, Бережце.
62‑я стр. дивизия с 231 кап, 10—14‑й заставами 98 ПО обороняет фронт иск. Бережце, Бережница. Штаб 62 сд — Мосур. Левая граница — Рожище, Свинажин, кол. Бережница…» (ЦАМО, ф. 16, оп. 2951, д. 262).
То есть данная дивизия по майскому ПП обороняется совместно с пограничниками при усилении корпусным артполком (гаубицы от 152 мм и выше) на самой границе. Однако судя по показаниям командиров этого стр. корпуса и дивизий этого корпуса, к началу войны ПП по уточненным майским директивам НКО и ГШ они не отрабатывали, т. е. нового плана прикрытия госграницы не знали! Поэтому выводили их в район, который им до этого известен чаще всего не был.
«Генерал‑майор Т.Н. Шерстюк (бывший командир 45‑й стрелковой дивизии 15‑го стрелкового корпуса):
«План обороны госграницы со стороны штабов 15‑го стрелкового корпуса и 5‑й армии до меня, как командира 45‑й стрелковой дивизии, никем и никогда не доводился, и боевые действия дивизии [я] развертывал по ориентировочному плану, разработанному мной и начальником штаба полковником Чумаковым и доведенному до командиров частей, батальонов и дивизионов. 24 апреля 1953 года».
Полковник 77. Новичков (бывший начальник штаба 62‑й стрелковой дивизии 15‑го стрелкового корпуса):
«Дивизионного плана по обороне государственной границы, мне кажется, не было, а дивизионный план входил в армейский. Дивизия имела лишь только ориентировочную полосу по фронту и в глубину. Так, в первых числах апреля 1941 года я, а также начальники штабов 87‑й и 45‑й стрелковых дивизий были вызваны в штаб 5‑й армии, где мы в оперативном отделе получали карты и собственноручно произвели выписки из армейского плана оборудования своих полос в инженерном отношении. (Дата составления документа отсутствует.)» (ВИЖ № 3, 1989 г., с. 67).
Все командиры, отвечая на вопрос № 1 от Покровского («Был ли доведен до войск в части, их касающейся, план обороны государственной границы; когда и что было сделано командованием и штабами по обеспечению выполнения этого плана?»), из всех округов, кроме ОдВО, показали, что они отрабатывали только апрельские изменения в ПП.
Но в директиве НКО и ГШ от 12 июня указано, что второй эшелон КОВО выводится не «в районы, предусмотренные ПП», как указано для ЗапОВО, а в некие районы согласно некой карте. Т. е. явно не для обороны как таковой, а для наступления, как только враг границу перейдет. Это был замысел ГШ, т. е. Жукова. Но при этом уже Кирпонос, доводя директиву от 12 июня до Потапова (либо сам Потапов), сориентировал дивизии, выдвигающиеся к самой границе на мифические «учения» или «передислокации» непонятно для чего. В результате вместо запасов боеприпасов ГСМ, которые они могли максимально загрузить в имеющийся в частях транспорт, они загрузились всяким хламом… А ведь 2‑е — в директиве НКО и ГШ от 12 июня четко указывалось: «С войсками вывести полностью возимые запасы огнеприпасов» и ГСМ! Но в реальности дивизии «взяли все ненужное для боя. …Перегрузили свой автомобильный и конный транспорт лишним имуществом». Т. е. вместо боевого вывода проводился вывод по учебному варианту.
3‑е — то, что не занимали сами позиции в районе обороны, как описывает Абрамидзе для приграничной дивизии и Новичков для дивизии, вышедшей к границе, криминальной подоплеки как раз нет. Запрет занимать предполья действовал даже в ночь на 22 июня — в «Директиве № 1», написанной в кабинете Сталина около 22.00, тоже вычеркнули слова о занятии полевых сооружений вдоль границы.
Кстати, Федюнинский получил 18 июня сообщение от перебежчика о предстоящем нападении, и это однозначно было доложено в Москву. Как по линии пограничников, что задержали перебежчика, так и по линии замполитов. Также об этом перебежчике, сообщившем точную дату нападения, должен был доложить наркому Тимошенко с начальником ГШ Жуковым и Кирпонос.
«В субботу, 21 июня, я лег спать довольно поздно, но долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок Потом встал, подошел к открытому окну, закурил. В соседней комнате мерно постукивал маятник стенных часов. Было уже половина второго ночи. “Соврал немец или нет?” — эта мысль не давала покоя. <…>
И все же в ту последнюю мирную ночь в глубине души шевелилась мысль, что тревога напрасна, что, может быть, удастся пока избежать войны. Я невольно подумал о том, что работы по укреплению границы еще не закончены, что в частях корпуса маловато противотанковой и зенитной артиллерии, что в ближайшие дни прибудет значительная группа молодых командиров взводов, у которых, конечно, нет ни достаточных знаний, ни опыта…
Телефонный звонок, прозвучавший как‑то особенно резко, нарушил мысли. Звонил генерал Потапов.
— Где вы находитесь, Иван Иванович? — спросил командарм.
— У себя на квартире…
— Немедленно идите в штаб, к аппарату ВЧ. — В голосе генерала слышалась тревога.
Не ожидая машины, накинув на плечи кожаное пальто, я вышел пешком. Путь предстоял небольшой…
Связь ВЧ была нарушена. Пришлось позвонить командующему армией по простому телефону. Генерал Потапов коротко приказал поднять дивизии по тревоге, боеприпасы иметь при войсках, но на руки личному составу пока не выдавать и на провокации не поддаваться. Чувствовалось, что и в штабе армии все еще окончательно не уверены в намерении гитлеровцев начать широкие военные действия. <…>
То, что первые эшелоны дивизии находились в нескольких километрах от границы, сыграло известную роль. К пяти часам утра основные силы корпуса вышли вплотную к границе и смогли сменить ведущих бой пограничников».
По словам Федюнинского выходит, что он свои дивизии вывел ближе к границе в район обороны по личной инициативе. Ведь он не сообщает, что получал приказ ГШ на вывод приграничных дивизий к рубежам обороны 20 июня, как Абрамидзе…
«Еще накануне войска жили и работали по распорядку мирного времени, а ночью, поднятые по тревоге, с ходу вступили в бой…»
Москаленко К.С. На Юго‑Западном направлении. Воспоминания командарма. Книга I. — М.: Наука, 1969 г. Глава 1. «Нашествие». (1‑я противотанковая артиллерийская бригада РГК под командованием Москаленко дислоцировалась в КОВО, в полосе 5‑й армии Потапова. Всего их было создано 10 шт. на приграничные округа — две на ПрибОВО, три на ЗапОВО и пять на КОВО. И сформировали их всего лишь в мае 1941 года.)
«Мощное, высокоподвижное огневое противотанковое соединение — такой была наша бригада. Она имела в своем составе два пушечных артиллерийских полка, минно‑саперный и автотранспортный батальоны и подразделения обслуживания. В каждом полку было по два дивизиона 76‑мм пушек (24 орудия), по три дивизиона 85‑мм пушек (36 орудий) и по одному зенитному дивизиону (восемь 37‑мм орудий и 36 пулеметов ДШК). Таким образом, в бригаде было 48 орудий 76‑мм, 72 орудия 85‑мм, 16 орудий 37‑мм и 72 пулемета ДШК. Полностью были мы обеспечены снарядами, в том числе бронебойными, полученными как раз в тот день, когда командарм приказал произвести рекогносцировку в районе границы».
Данные бригады имели по два шестидивизионных артполка, до 120 орудий ПТО (48 орудий 7б‑мм, 48 орудий 85‑мм и 24 орудия 107‑мм!), до 16 зенитных орудий малого калибра (МЗА) и от 12 крупнокалиберных пулемета в среднем.
Но ох уж это лукавство мемуаристов!.. Скорее всего рекогносцировку своего участка обороны Москаленко проводил сразу после 15 июня, после прихода в Киев директивы НКО и ГШ от 12 июня для КОВО и, возможно, на основании неких приказов из Москвы ему лично, ведь эти бригады подчинялись Москве напрямую, были «центрального подчинения».
«…В то утро я выслал три разведывательно‑рекогносцировочные группы к границе — в районе Любомля, Устилуга, Сокаля. Благодаря этому мы к 19 июня располагали сведениями о том, что вблизи Устилуга и Владимир‑Волынского замечено оживленное движение по ту сторону Западного Буга. Стало также известно, что оттуда ведется усиленное наблюдение за нашей стороной, а немецкие саперы удаляют инженерные заграждения на границе.
У меня не оставалось сомнений в том, что фашисты нападут на нас в один из ближайших дней. Так я и сказал командующему армией.
Этот наш разговор произошел 20 июня, когда Потапов вновь вызвал меня к себе в Луцк. Всегда очень корректный, Михаил Иванович на этот раз был так взволнован, что даже не пригласил сесть. <…>
Услышав мой ответ, что за Бугом готовятся к нападению и столкновения нам не избежать, он перестал ходить, повернулся ко мне и резко сказал:
— Нам действительно нужно быть начеку. Похоже, что фашисты и впрямь не нынче, так завтра нападут на нас. И не одни мы с тобой так думаем.
Он взял со стола листок, протянул мне. Это было распоряжение генерал‑полковника Кирпоноса, сделанное им, как я узнал впоследствии, по указанию наркома обороны. В распоряжении отмечалось, что многие командиры неоправданно увлекаются созданием красивых парков для машин и орудий, в яркие цвета раскрашивают боевую технику и при этом держат ее на открытых площадках. Далее предписывалось немедленно вывести всю боевую технику из открытых мест в леса, рассредоточить и укрыть ее от наблюдения как наземного, так и особенно с воздуха.
Все эти замечания относились и к 1‑й артиллерийской противотанковой бригаде. Буквально два дня назад мы закончили оборудование точно такого парка, о каких писал командующий округом. Расчистили дорожки и площадки, посыпали их желтым песком и даже сделали обрамление из мелких камешков.
18 июня, когда все это было готово, у нас в лагере побывал командарм. А так как у танкистов, к числу которых и он принадлежал, устройство образцовых парков боевых машин было традицией, то ему наши старания очень понравились.
Теперь же оказалось, что хвалить нас в этом отношении не за что».
Здесь разговор идет о директиве НКО № Л/г 00042 от 19 июня, которая предписывала провести маскировку авиа— и прочих воинских частей. Срок в той директиве был указан — чуть не к 20 июля закончить мероприятия по маскировке частей складов и т. п.
И это так радует резунов — мол, к дате немецкого нападения эта директива никак не привязана, и, значит, собирались сами нападать, как только закончат маскировку складов и аэродромов.
Но, как видите, Кирпонос правильно понял приказ НКО от 19 июня и дал команду немедленно провести маскировку.
«Возвратившись в Киверцы, в лагерь, я собрал командный состав и сообщил о требовании командующего войсками округа. Тут же определил места рассредоточения частей и приказал немедленно вывести из парка и замаскировать в лесу всю боевую технику, а к исходу следующего дня сделать то же самое с тягачами, автомобилями и другими машинами.
Когда под вечер 21 июня в расположение бригады прибыл генерал Потапов, этот приказ был уже выполнен. Командарм ознакомился с рассредоточением и маскировкой частей, сказал, что доволен».
По большому счету Москаленко 20 июня не маскировкой занимался, а приведением своей бригады в повышенную боевую готовность — по первой команде выдвинуться на рубежи обороны.
«Наступила ночь на 22 июня. Мне нужно было попасть рано утрам в штаб армии, поэтому я решил заночевать в Луцке. <…>
Телефонный звонок поднял меня с постели. Схватив трубку, я услышал взволнованный голос Потапова: фашисты напали на нас, ведут артиллерийский обстрел войск на границе, бомбят аэродромы и города. Без промедления я позвонил в лагерь своему заместителю по политической части батальонному комиссару Н.П. Земцову и приказал объявить боевую тревогу, а сам быстро оделся и с адъютантом и водителем выскочил во двор, где стояла машина».
Москаленко писал свои мемуары в 1969 году, он был в хороших отношениях с Жуковым и не стал указывать точного времени тех или иных событий. Это стало традицией практически всех мемуаристов…
«…Лагерь мгновенно проснулся. Палатки опустели. Личный состав частей и подразделений быстро занял свои места у орудий и машин. <…> Вдруг над поляной, где еще два дня назад был расположен наш ярко разукрашенный парк орудий, боевых и транспортных машин, появилось свыше сорока юнкерсов. Снизившись, они сделали круг, затем другой, но ничего не обнаружили и, не сбросив бомб, удалились в сторону Луцка.
Мы быстро пошли в штаб. Здесь я вскрыл мобилизационный пакет и узнал, что с началом военных действий бригада должна форсированным маршем направиться по маршруту Луцк — Радехов — Рава‑Русская — Немиров на львовское направление в район развертывания 6‑й армии».
Вот такой еще один инициативный товарищ. По собственному усмотрению вскрыл «красный пакет»…
Не побоялся. Около 5.00… После уже случившегося нападения Германии (запомните время, когда в КОВО поднимали по тревоге свои армии, — это важно…).
«Немедленно доложил об этом по телефону генералу Потапову. Выслушав, он сказал:
— Обстановка на фронте 5‑й армии резко обострилась: немецкие войска форсировали реку Западный Буг в полосе Устилуг, Сокаль и продвигаются на Владимир‑Волынский. Поэтому требую выступить на Владимир‑Волынский и совместно с 22‑м механизированным корпусом уничтожить противника, перешедшего границу, и восстановить положение.
Я ответил:
— Бригада является резервом Главнокомандования. Выполнить ваше требование, противоречащее мобилизационному плану, не могу.
Потапов попросил подождать у телефона, пока он свяжется с Москвой или Киевом. В этом я не мог ему отказать. Тем более что бригада еще готовились к маршу. Минут через 15—20 командарм позвонил снова.
— Связь с Москвой и Киевом прервана, — сказал он. — Противник ведет наступление по всему фронту армии. 41‑я танковая дивизия подверглась массированному удару с воздуха и артиллерийскому обстрелу и почти полностью погибла. (Позже выяснилось, что судьба этой дивизии сложилась не так. Соответственно мобилизационному плану она ушла из г. Владимир‑Волынский в район г. Ковель, но по пути следования попала в болотистую местность, застряла там и не смогла выполнить поставленную задачу. Командир дивизии полковник П.П. Павлов был за это отстранен от должности. — Редакция.) Город Владимир‑Волынский с минуты на минуту будет захвачен врагом. — Голос Потапова стал тверже, требовательнее. — Учитывая сложившуюся обстановку, приказываю: бригаде следовать, как я уже ранее сказал, на Владимир‑Волынский и во взаимодействии с 22‑м механизированным корпусом генерал‑майора Кондрусева разбить противника, перешедшего границу, восстановить положение. Границу не переходить. Всю ответственность за нарушение бригадой задачи, предусмотренной мобилизационным планом, беру на себя.
Я счел решение генерала Потапова в создавшейся обстановке правильным, поэтому повторил приказание и, собрав командиров полков и дивизионов, сообщил им о поставленной командармом задаче. Выступление бригады назначил на 10 часов…»
Данная Первая танковая бригада реально в первые же дни войны уничтожила десятки единиц бронетехники вермахта. Однако по остальным бригадам такой статистики в истории начала войны не встречается.
А все потому, что большинство этих бригад не имели автомашин и особенно тракторов для перевозки орудий калибра свыше 76 мм. И в итоге, как справедливо заметил М. Солонин, эти бездвижные бригады походили на мухобойки, прибитые к стене.
Рябышев Д.И. Первый год войны. — М.: Воениздат, 1990 г. Судя по предисловию, написана к 25 октября 1985 г. Гл. «В приграничном сражении. Накануне». (Рябышев Д.И. — командир 8 мк 26‑й армии, в состав которой входила приграничная дивизия Абрамидзе, получившая 20 июня приказ ГШ на приведение частей в боевую готовность и на вывод их на рубежи обороны к 24.00 21 июня.)
«До начала лета 1940 года я командовал 4‑м кавалерийским корпусом, дислоцировавшимся в Киевском Особом военном округе, а затем, с 4 июня, был назначен командиром 8‑го механизированного корпуса и руководил его формированием, поскольку ранее такого корпуса и его дивизий не существовало. Как известно, в 1939 году механизированные корпуса были упразднены. Высшей организационной единицей советских бронетанковых войск была принята танковая бригада. Вскоре стала ясна ошибочность этого решения. Опыт боевых действий в начавшейся Второй мировой войне свидетельствовал о возросшей роли танков. С лета 1940 года в Красной Армии стали вновь формироваться механизированные корпуса, танковые и моторизованные дивизии. Формирование нового объединения осуществлялось из частей 4‑го кавалерийского корпуса, 7‑й стрелковой дивизии, 14‑й тяжелой и 23‑й легкой танковых бригад.
К июню 1941 года корпус имел около 30 тысяч человек личного состава, 932 танка (по штату полагалось 1031). Однако тяжелых и средних танков KB и Т‑34 поступило только 169. Остальные 763 машины были устаревших конструкций, межремонтный пробег их ходовой части не превышал 500 километров, на большинстве истекали моторесурсы.
191 танк из‑за технических неисправностей подлежал заводскому ремонту. Артиллерии имелось также недостаточно. Из 141 орудия 53 были калибра 37 и 45 миллиметров. Средства противовоздушной обороны представляли четыре 37‑мм орудия и 24 зенитных пулемета. Вся артиллерия транспортировалась тихоходными тракторами (ЦАМО, ф. 131, оп. 8664, д. 5, л. 38).
Хотя рядовой и сержантский состав, а также часть звена средних командиров новым специальностям были обучены еще недостаточно, тем не менее к началу войны корпус наряду с 4‑м считался наиболее подготовленным в боевом отношении по сравнению с другими механизированными корпусами нашей армии. Конечно, за год можно было подготовить корпус и лучше. Но в целях экономии моторесурса Автобронетанковое управление Красной Армии нам не разрешало вести боевую учебу экипажей на новых танках.
Примерно за десять дней до начала войны у нас побывал начальник этого управления генерал‑лейтенант танковых войск Я.Н. Федоренко. Я просил у него разрешения провести учения на новых боевых машинах, чтобы механики‑водители попрактиковались в вождении своих танков, но он не разрешил и намекнул, что в ближайшем будущем могут возникнуть условия, когда практики у всех будет с избытком. Для этого и надо приберечь моторесурс.
Перед началом Великой Отечественной войны обстановка на советско‑германской границе была напряженной. Мы знали, что войне быть, но не хотелось верить, что гром грянет с минуты на минуту.
20 июня 1941 года я получил от командующего войсками Киевского Особого военного округа генерал‑полковника М.П. Кирпоноса совершенно секретный пакет: лично мне предписывалось незамедлительно выехать к границе и произвести рекогносцировку района предполагаемых действий 8‑го механизированного корпуса. Особое внимание при этом надлежало обратить на состояние мостов и дорог. Словом, основная задача личной командирской разведки заключалась в том, чтобы иметь полные данные о возможности прохождения танков».
8‑й мк КОВО на 22 июня находился во втором эшелоне, в районе юго‑западнее Львова. 4‑й мк, которым командовал будущий «герой обороны Москвы» Власов, дислоцировался в самом Львове. В отличие от 8‑го мк 4‑й мк Власова имел чуть больше танков, чем 8‑й, — 979 штук. Но самое важное — в нем было до 400 танков KB и Т‑34, чуть не половина из всех имеющихся в РККА. Но интересно вот что: Кирпонос отдает 20 июня приказ командиру мехкорпуса второго эшелона «произвести рекогносцировку района предполагаемых действий 8‑го механизированного корпуса». Однако директива НКО и ГШ от 12 июня для КОВО требовала начать вывод ВСЕХ дивизий второго эшелона округа в районы сосредоточения (по некой карте) с 15 июня.
А Рябышеву только 20‑го ставят задачу провести рекогносцировку! Директива ГШ от 18 июня требовала приводить в б/г все дивизии округов, выводить приграничные дивизии в их районы обороны. И похоже, только 72‑я приграничная гсд этой же 26‑й армии, Абрамидзе, и получила приказ на вывод дивизии в район своего рубежа обороны.
Но 8‑му мехкорпусу этой же армии явно ставится задача быть готовыми наступать — Рябышева отправляют отрекогносцировать не район его сосредоточения по ПП, а участок на самой границе!
Основные силы 8‑го мк находились вокруг Дрогобыча, примерно в 50—70 км от госграницы. По плану прикрытия КОВО (ЦАМО, ф. 16, оп. 2951, д. 262) 8‑й мк должен был выводиться ближе к границе, вокруг городка Самбор, где находился штаб 26‑й армии:
«8‑й мех. корпус. Штаб — Воютыче (8 км с.‑з. Самбор).
34‑я танк, дивизия в районе <…>. Штаб — Сонсядовице.
12‑я танк, дивизия в районе <…>. Штаб — Домбрувка.
7‑я мотодивизия в районе <…>. Штаб — Копань (10 км с.‑з. Самбор).
Штаб 26‑й армии — Самбор.
а) Состав сил: управление 26‑й а., 8 ск (99 и 173 сд, 72 гсд), 8 мк (12 и 34 тд, 7 мд), 376 гап РГК, части Перемышлъского УР, 92 и 93 ПО, 63‑я истр. и 46‑я смешан, авиадивизии.
б) Задача: оборонять госграницу на фронте иск. Радымно, Перемышль, иск. Лютовиска, не допустив вторжения противника на нашу территорию.
В основу обороны положить упорную оборону Перемышльского укрепрайона и полевых укреплений, возведенных в приграничной полосе. Всякие попытки противника прорвать оборону ликвидировать контратаками корпусных и армейских резервов.
Особо ответственные направления — с фронта Перемышль, Лиско на Самбор, Дрогобыч…»
То есть по ПП 8‑й мк находился в составе 26‑й армии и должен был выдвигаться в случае прорыва немцев для нанесения контрудара. Самбор ближе к границе, но все же не на самой границе находится, куда к реке Сан, уже к Перемышлю, выезжал для рекогносцировки на предмет прохождения танковых колонн мехкорпуса Рябышев. По ПП КОВО задача стояла «оборонять госграницу» с последующей задачей «всякие попытки противника прорвать оборону ликвидировать контратаками корпусных и армейских резервов».
То есть 8‑й мк имел четкие задачи — контратаковать прорвавшегося врага.
То же самое в принципе было расписано и в «красном пакете» для этого 8‑го мк:
«8‑й мк входит в состав 26‑й армии… К исходу М‑1 корпус должен сосредоточиться в районе Самбор, Стар. Самбор, Дрогобыч, составляя резерв командующего 26‑й армией… Иметь целью уничтожение прорвавшихся танковых и крупных пехотных соединений противника…» (ЦАМО, ф. 131, оп. 8664/сс, д. 5).
Но…
Дело в том, что Рябышев должен был ознакомиться с майским ПП («в части, его касающейся»!), который и предусматривал возможные действия 8‑го мк в районе Перемышля, примерно в мае — июне, на стадии разработки этого ПП. Однако, похоже, Рябышев, как и остальные генералы во всех округах, кроме ОдВО, понятия не имел о новых, майских планах обороны и прикрытия госграницы. И Рябышеву Кирпонос ставит задачу изучить свой же район возможных действий только и именно перед 22 июня. Не командующий 26‑й армией, непосредственный начальник Рябышева, а именно и лично командующий округом. И Кирпонос дает указание провести рекогносцировку аж до самой границы. Что и сделал Рябышев. И это больше похоже на подготовку наступления без обороны, как предписывал план прикрытия КОВО.
Насколько известно, похожую задачу в эти же дни получил и 4‑й мк Власова. С поднятием по тревоге 20 июня, выводом сначала в район по ПП, а потом 21‑го и выдвижением непосредственно к границе.