Не знаю, думали ли вы когда‑нибудь о том, какой редкостью является пламя в умеренном климате, если только оно не вызвано руками человека. Солнечный жар редко достигает такой силы, чтобы зажечь какое‑нибудь дерево даже в том случае, если его лучи сосредоточены в каплях росы, как в зажигательных стеклах, что иногда случается в тропических странах. Молния поражает и убивает, но редко служит причиной большого пожара. Гниющая растительность может иногда тлеть от теплоты внутренних химических реакций, но редко производит пламя. А в этот период упадка на земле было позабыто даже искусство добывания огня. Красные языки, которые принялись лизать груду хвороста, были для Уины чем‑то совершенно новым и поразительным.
Она хотела подбежать и поиграть с ними. Я думаю даже, что она бросилась бы в огонь, если бы я не удержал ее. Я схватил ее и, несмотря на сопротивление, смело бросился в лес. Некоторое время огонь костра освещал нам дорогу. Потом, оглянувшись назад, я мог видеть сквозь частые стволы деревьев, как огонь перешел на ближайшие кустарники, и змеистая линия пламени поползла вверх по траве холма. Я засмеялся при виде такого сюрприза для Морлоков и снова повернулся к темным деревьям. Там была совершенная тьма; Уина конвульсивно прижалась ко мне, но мои глаза успели освоиться с темнотой, и я достаточно видел, чтобы не натыкаться на стволы деревьев. Над головой было совсем черно, и только кое‑где над нами сиял клочок неба. Я не зажигал спичек, потому что руки мои были заняты. На левой руке сидела моя малютка, а в правой я держал свой железный лом.
Некоторое время я не слышал ничего, кроме треска веток под ногами, легкого шелеста ветра вверху, своего дыхания и биения сердца. Затем я услышал за собой топот ног, но упрямо продолжал идти вперед. Топот становился все отчетливее и вместе с ним долетали те же странные звуки и голоса, которые я уже слышал в Подземном Мире. Очевидно, за нами гнались Морлоки. Действительно, в следующее же мгновение я почувствовал, как кто‑то дернул меня за платье, а потом за руку. Уина задрожала и притихла.
Необходимо было зажечь спичку. Но, чтобы достать ее, я должен был спустить Уину на землю. Я так и сделал, но пока я рылся в кармане, около моих ног в темноте завязалась борьба. Уина молчала, и только Морлоки что‑то бормотали. Чьи‑то маленькие мягкие руки скользнули по моей спине и даже прикоснулись к моей шее. Спичка чиркнула и зашипела. Я подождал, пока она не разгорелась, и тогда увидел белые спины убегавших между деревьями Морлоков. Поспешно вынув из кармана кусок камфоры, я приготовился его зажечь, как только начнет потухать спичка. Я взглянул на Уину. Она лежала, обняв мои ноги, совершенно неподвижная, лицом к земле. Со страхом я наклонился над ней. Казалось, она едва дышала. Я зажег кусок камфоры и бросил его на землю; расколовшись, он ярко запылал и отогнал от нас Морлоков и ночные тени. Я стал на колени и поднял Уину. В лесу, позади нас, слышался шум и бормотание огромной толпы!
По‑видимому, Уина лишилась чувств. Я осторожно положил ее на плечо, встал и собрался идти дальше, но вдруг ясно понял безвыходность положения. В хлопотах со спичками и Уиной я сделал несколько поворотов и теперь не имел ни малейшего представления о том, куда надо идти. Может быть, я снова шел назад к Зеленому Фарфоровому Дворцу. Холодный пот выступил у меня на лбу. Нельзя было терять времени; надо было что‑нибудь предпринять. Я решил развести костер и остаться на месте. Положив все еще неподвижную Уину на мшистый пень, я принялся торопливо собирать палки и листья, пока догорал мой первый костер из камфоры. Вокруг меня то тут, то там, подобно карбункулам, светились из темноты глаза Морлоков.
Камфора в последний раз вспыхнула и погасла. Я зажег спичку и увидел, как две белые фигуры, приближавшиеся к Уине, поспешно бросились прочь. Одна из них была так ослеплена светом, что прямо натолкнулась на меня, и я почувствовал, как под ударом моего кулака хрустнули кости одного из Морлоков. Он закричал от ужаса, сделал, шатаясь, несколько шагов и упал. Я зажег другой кусок камфоры и принялся собирать хворост для костра. Скоро я заметил, что листва совершенно сухая, так как со времени моего прибытия, то есть в продолжение недели, ни разу не было дождя. Я перестал разыскивать между деревьями упавшие сучья и начал вместо этого прыгать и обламывать ближайшие ветви деревьев. Скоро загорелся удушливо дымящий костер из свежего дерева и сухих сучьев, и я сберег остаток камфоры. Я повернулся к тому месту, где рядом с моей железной палицей лежала Уина. Я всеми силами старался привести ее в чувство, но она лежала как мертвая. Я не мог даже убедиться, дышала она или нет.
Пламя костра дуло мне прямо в лицо, и голова моя отяжелела от дыма и тяжелого запаха камфоры. Костра должно было хватить более чем на час. Чувствуя себя очень усталым после работы, я присел. Мне показалось, что по лесу носился какой‑то сонливый шепот, причины которого я не мог понять. Мне казалось, что я вздремнул на мгновение, и тотчас же открыл глаза. Вокруг меня была темнота, и руки Морлоков касались моего тела. Стряхнув с себя их цепкие пальцы, я торопливо принялся искать в кармане коробку спичек, но ее не оказалось! Они снова схватили меня, окружив со всех сторон. В одну секунду я сообразил, что случилось. Я заснул, костер погас… Меня охватил смертельный ужас. Весь лес, казалось, был наполнен запахом гари. Меня схватили за шею, за волосы, за руки и старались повалить на землю. Ужасны были в темноте прикосновения этих мягкотелых созданий, облепивших меня. Мне казалось, что я попал в какую‑то чудовищную паутину. Они пересилили меня, и я упал. Чьи‑то маленькие зубы впились в мою шею. Я перевернулся, и в то же мгновение рука моя наткнулась на железный рычаг. Это придало мне силы. Стряхнув с себя эту кучу человекообразных крыс, я вскочил и, размахнувшись ломом, принялся бить им всюду, где, по моим расчетам, должны были находиться их лица. Я слышал, как под моими ударами обмякали их тела, как хрустели их кости. На минуту я освободился.
Мною овладело то странное возбуждение, которое, говорят, так часто приходит во время боя. Я знал, что мы оба с Уиной погибли, но решил дорогой ценой продать Морлокам их пищу. Я стоял, опираясь спиной о дерево и размахивая перед собой своей железной палицей. Весь лес был наполнен криками Морлоков. Прошла минута. Голоса их, казалось, достигали своего высшего напряжения, движения их становились все быстрее и быстрее. Но никто из них не подходил ко мне близко. Я все время стоял на месте, стараясь что‑нибудь увидеть в темноте. В мою душу закралась надежда: что, если Морлоки испугались?
Но тут произошло нечто необычайное. Казалось, что окружающий меня мрак стал проясняться. Я смутно начал различать фигуры Морлоков, – трое из них лежали у моих ног, – вместе с тем я увидел, что остальные непрерывным потоком бежали мимо меня все дальше, в глубь леса. Спины их казались не белыми, а красноватыми. Пока я стоял в недоумении, я увидел красную точку, бегущую между ветвями деревьев, освещенных светом звезд. Я сразу понял причину запаха гари, однообразного шороха, переходившего теперь в страшный рев, красного зарева и бегства Морлоков.
Отойдя и оглянувшись назад, я увидел между черными стволами ближайших деревьев пламя лесного пожара. Это меня догонял мой первый костер. Я искал Уину, но ее не было. Свист и шипение позади, треск загоревшихся ветвей – все это не оставляло времени для размышлений. Схватив свой железный лом, я побежал за Морлоками. Пламя следовало за мною по пятам. Пока я бежал, оно так быстро перегнало меня справа, что я оказался отрезанным и бросился влево. Наконец я выбежал на небольшое открытое место. Один из Морлоков, ослепленный светом, наткнулся на меня и промчался мимо прямо в огонь!
Вслед за этим мне пришлось наблюдать самое потрясающее зрелище из всех, какие я только видел в будущем веке. От зарева стало светло как днем. В середине огненного моря находился холмик или курган, на вершине которого рос полузасохший боярышник. Сзади, в лесу, уже вырывались желтые языки пламени, и все пространство казалось окруженным огненной оградой. На склоне холма толпилось около тридцати или сорока Морлоков, ослепленных пламенем, метавшихся и натыкавшихся в замешательстве друг на друга. Сначала я забыл об их слепоте и при каждом их приближении в безумном страхе принимался яростно наносить им удары своим ломом. Я убил одного и искалечил многих. Но, обратив внимание на жест одного Морлока, ощупью пробиравшегося в багровом свете между ветвями боярышника, и услыхав их стоны, я убедился в их полной беспомощности и отчаянии и не трогал уже больше никого.
Иногда некоторые из них натыкались на меня и выражали такой безграничный ужас, что я быстро давал дорогу. Однажды, когда пламя стало немного погасать, на меня напал страх, что эти гнусные существа скоро меня увидят. Я даже подумывал о том, не убить ли мне нескольких из них, прежде чем это случится; но пламя снова ярко вспыхнуло, и я удержался. Я бродил между ними по холму, уклоняясь от столкновений, и отыскивал какие‑нибудь следы Уины. Но Уина исчезла.
Я присел наконец на вершине холма и стал смотреть на это необычайное собрание слепых существ, ощупью бродящих и перекликающихся друг с другом нечеловеческими голосами при вспышках пламени. Огромные клубы дыма плыли по небу, и сквозь редкие прорывы красноватого покрова сияли звезды, такие далекие, как будто бы они принадлежали иной вселенной. Два или три Морлока сослепу наткнулись на меня, и я, задрожав, оттолкнул их ударами кулаков.
В продолжение большей части ночи мне казалось, что все происходящее – кошмар. Я кусал себе руки и кричал в страстном желании проснуться; бил кулаками по земле, вставал и снова садился, бродил взад и вперед и опять садился на землю. Я тер глаза, умолял Бога дать мне проснуться. Раза три я видел, как Морлоки, опустив голову, в агонии кидались в пламя. Наконец над утихшим заревом пожара, над клубами черного дыма, над почерневшими стволами деревьев и над ничтожным остатком этих ночных существ блеснули первые лучи рассвета.
Я снова принялся искать Уину, но нигде ее не нашел. По‑видимому, ее бедное маленькое тельце осталось в лесу. Все же она избегла той ужасной участи, для которой, казалось, была предназначена. При этой мысли я чуть снова не принялся за избиение окружавших меня беспомощных отвратительных созданий, но потом сдержался. Холмик, как я сказал, представлял собой что‑то вроде острова в лесу. С его вершины сквозь пелену дыма я теперь мог разглядеть Зеленый Фарфоровый Дворец и определить путь к Белому Сфинксу…
Когда окончательно рассвело, я покинул останки этих проклятых существ, все еще стонавших и бродивших ощупью, обвязал травой ноги и по дымящемуся пеплу, среди черных стволов, около которых еще трепетал огонь, поплелся к тому месту, где была скрыта Машина Времени. Я шел медленно, так как почти выбился из сил, и, кроме того, хромал, и чувствовал себя глубоко несчастным от воспоминаний об ужасной смерти бедной Уины. Горе подавляло меня. Теперь, сидя в этой старой, знакомой мне комнате, потеря Уины кажется мне скорее тяжелым сном, чем настоящей утратой. Но в то утро я был снова совершенно одинок, ужасно одинок. Я вспомнил о моем домашнем очаге, о друзьях, о некоторых из вас, и меня охватила страстная, мучительная тоска.
Но пока я шел по дымящемуся пеплу под ясным утренним небом, я сделал одно открытие. В карманах своих брюк я нашел несколько спичек. По‑видимому, коробка разломалась, прежде чем ее у меня похитили.
X
К восьми или девяти часам утра я добрался до той самой скамьи из желтого металла, откуда в первый вечер своего прибытия оглядывал окружающий меня мир. Я не мог удержаться и горько посмеялся над своей самоуверенностью, вспомнив, к каким необдуманным выводам я пришел в тот вечер. И теперь передо мною расстилалась та же дивная картина, та же роскошная растительность, те же чудесные дворцы и великолепные руины, та же серебристая гладь реки, катившейся вдаль между плодородными берегами. Кое‑где среди деревьев мелькали яркие одежды очаровательно‑прекрасных маленьких людей. Некоторые из них купались в том же самом месте, где я спас Уину, и у меня больно сжалось сердце. И вот над всем этим чудесным ландшафтом, подобно черным пятнам, подымались купола, прикрывающие спуски в подземный мир. Я понял теперь, что прикрывала собою красота жителей Верхнего Мира. Как весел был их день! Так весел, как день скота, пасущегося в поле. Подобно скоту, они не знали врагов и не заботились ни о каких нуждах. И таков же был их конец.
Мне стало горько при мысли о том, как кратковременно было торжество человеческого разума, который совершил самоубийство. Люди упорно стремились к благосостоянию и довольству, к тому общественному строю, лозунгом которого была обеспеченность и неизменность жизни; они достигали цели, к которой стремились, и только для того, чтобы прийти к такому концу… Когда‑то Человечество достигло такого положения, когда жизнь и собственность оказались в полной безопасности. Богатый знал, что его благосостояние и комфорт обеспечены, а бедный довольствовался тем, что ему обеспечены жизнь и труд. Без сомнения, в таком мире не было ни проблемы безработицы, ни нерешенных социальных вопросов. А за всем этим последовал великий покой.
Мы забываем о законе природы, гласящем, что гибкость ума является возмещением за опасности, заботы и изменчивость жизни. Животное, живущее в совершенной гармонии с окружающими условиями, превращается в простую машину. Природа никогда не прибегает к разуму до тех пор, пока ей служат привычка и инстинкт. Там, где нет перемен и нет необходимости в переменах, разум бездействует. Только те животные обладают им, которые сталкиваются со всевозможными нуждами и опасностями.
Таким путем человек Верхнего Мира пришел к своей беспомощной красоте, а человек Подземного Мира – к своему чисто механическому труду. Но даже и для этого уравновешенного положения вещей, при всем его механическом совершенстве, недоставало одного – полной неизменности. Продукты питания Подземного Мира истощились. И вот Мать‑Нужда, сдерживаемая в продолжение нескольких тысячелетий, появилась снова и начала снизу свою работу. Жители Подземного Мира, постоянно приходя в соприкосновение со сложными машинами, что все‑таки, помимо привычки, требовало некоторой работы мысли, невольно удержали в своей озверелой душе больше человеческой инициативы, чем жители земной поверхности. И когда их обычная пища пришла к концу, они обратились к тому, чего до сих пор не допускали их старые привычки. Вот как представилось мне положение вещей при моем последнем обзоре мира в 802701 году. Это объяснение, быть может, ошибочно, поскольку вообще нам свойственно ошибаться. Но таково мое мнение, и я передаю его вам.
После трудов и ужасов последних дней, несмотря на всю мою печаль о бедной Уине, эта скамья, и мирный ландшафт, и теплый солнечный свет все‑таки показались мне очень приятными. Я ужасно устал, меня клонило ко сну, и мои философствования перешли скоро в дремоту. Поймав себя на этом, я последовал указаниям природы и, растянувшись на дерне, подкрепился долгим и освежающим сном.
Я проснулся незадолго до заката солнца. Теперь я уже не боялся, что Морлоки могут захватить меня спящим. Расправив члены, спустился с холма и направился к Белому Сфинксу. В одной руке я держал свой лом, другой перебирал спички, находившиеся в кармане.
И вот там меня ждала самая большая неожиданность. Приблизившись к Белому Сфинксу, я увидел, что обе половинки бронзовых дверей открыты и спущены в особые пазы.
Я остановился перед ними, не решаясь войти.
Внутри находилось небольшое помещение, и в углу на возвышении стояла Машина Времени. Маленькие рычаги находились у меня в кармане. Итак, здесь, после всех моих тщательных приготовлений к осаде Белого Сфинкса, меня ожидала покорная сдача. Я отбросил железный лом, почти недовольный тем, что не пришлось им воспользоваться.
Вдруг в ту самую минуту, когда я уже наклонился, чтобы войти в двери, меня осенила внезапная мысль. Я сразу понял несложные соображения Морлоков. С трудом удерживаясь от смеха, я перешагнул через бронзовую раму дверей и направился к Машине Времени. К своему удивлению, я увидел, что она была тщательно смазана и вычищена. Впоследствии мне приходило в голову, что Морлоки даже разбирали машину по частям, стараясь своим слабым разумом понять ее назначение.
И вот, пока я стоял и разглядывал ее, чувствуя удовольствие при одном прикосновении к механизму, случилось то, чего я ожидал. Бронзовые панели скользнули вверх и с треском ударились о раму. Я был пойман в темную клетку. Так, по крайней мере, думали Морлоки. При этой мысли я только весело рассмеялся. Со своим своеобразным журчащим смехом они уже бежали ко мне. Сохраняя полное хладнокровие, я начал зажигать спичку. Мне оставалось только укрепить рычаги и умчаться от них подобно призраку. Но я упустил из виду одно маленькое обстоятельство. Спички были того отвратительного сорта, который зажигается только о коробки.
Можете себе представить, как мгновенно исчезло мое спокойствие. Маленькие твари уже окружили меня. Кто‑то прикоснулся ко мне. Я стремительно отпихнулся от них в темноте свободным стержнем и принялся влезать на сиденье. Меня схватила рука, а вслед за ней и другие. Мне пришлось буквально отбивать свои рычаги от их упорно цеплявшихся пальцев и в то же время ощупывать концы осей, на которые они надевались. Один раз Морлоки почти вырвали рычаг у меня. Когда он выскользнул у меня из рук, мне пришлось, чтобы найти его на полу в темноте, отбиваться от них своей головой. От моих ударов трещали черепа Морлоков. Мне кажется, эта последняя схватка была еще тяжелее, чем битва в лесу.
В конце концов рычаги были укреплены и повернуты. Цепкие руки соскользнули с моего тела. Темнота исчезла из моих глаз. Ничего, кроме того сероватого света и шума, о которых уже говорил вам раньше.
XI
Я рассказывал вам о болезненных и смутных ощущениях, которые вызывает путешествие по Времени. На этот раз я, кроме того, плохо сидел, свесившись набок и находясь в неустойчивом равновесии. Не знаю, долго ли я провисел таким образом, совершенно не замечая, как моя Машина дрожала и раскачивалась. Когда я пришел в себя и снова посмотрел на циферблаты, меня поразило время, в котором я очутился. На одном из циферблатов отмечались дни, на другом тысячи, на третьем миллионы и на четвертом миллиарды дней. Оказалось, что вместо того, чтобы дать рычагам обратное движение, я нажал их таким образом, что Машина помчалась вперед. Когда я взглянул на указатели, я увидел, что стрелка, отмечающая тысячи дней, вертелась с быстротой секундной стрелки – по пути в Будущее.
По мере моего движения все окружающее стало принимать какой‑то необыкновенный вид. Дрожащий серый хаос стал темнее; затем, – хотя я все еще продолжал двигаться с изумительной быстротой, – снова настала мерцающая смена ночи и дня, означавшая обычно не очень быстрое движение Машины. Это чередование становилось все более и более медленным и отчетливым. Сначала я очень удивился. День и ночь все медленнее сменяли друг друга, солнце также постепенно замедляло свое движение по небу, пока наконец день и ночь не стали продолжаться целыми столетиями. В конце концов над землей навис полусвет, сумерки, которые только по временам прорывались ярким светом мчащейся по темному небу кометы. Полоса света, отмечавшая солнце, исчезла; солнце больше не закатывалось – оно просто поднималось и опускалось на западе и становилось все более огромным и кровавым. Звезды, которые медленно описывали свое круговое движение, превратились из сплошной полосы света в отдельные, ползущие по небу точки.
Наконец, незадолго до того как я остановился, солнце, кровавое и огромное, застыло над горизонтом. Оно имело вид огромного купола, горящего тусклым огнем и по временам на мгновения совершенно потухающего. Раз оно снова запылало ярким огнем, но затем быстро приобрело свой угрюмо‑красный цвет. По этим прекратившимся восходам и закатам солнца я заключил, что замедляющая вращение земли работа приливов и отливов завершила наконец свое действие. Земля была обращена к солнцу одной стороной, точно так же, как в наше время к земле обращена луна. Помня свое предыдущее стремительное падение, я с большой осторожностью принялся замедлять движение Машины. Стрелки стали описывать свои круги все медленнее и медленнее, пока наконец тысячедневная стрелка не стала неподвижно, а дневная уже перестала казаться сплошным туманом. Я еще более замедлил движение, и передо мною стали вырисовываться смутные очертания пустынного берега.
Наконец я остановился и, сидя в Машине Времени, огляделся вокруг. На небе уже не было прежней лазури. На северо‑востоке оно было черно, как чернила, и из глубины этого мрака ярким и неизменным светом сияли бледные звезды. Над головой небо было темно‑красное и без звезд, а к юго‑западу светлело и переходило в яркий пурпур, и там, пересеченное линией горизонта, кровавое и неподвижное, огромной горой лежало солнце. Окружающие меня скалы были темно‑коричневого цвета, и единственным признаком жизни, который я увидел сначала, была темно‑зеленая растительность, покрывавшая все юго‑западные выступы скалы. Эта густая обильная зелень походила на древесный мох или лишайники, растущие в пещерах, на растения, которые живут и развиваются в постоянной полутьме.
Моя Машина стояла на отлогом берегу. К юго‑западу расстилалось море вплоть до черты горизонта, резко выступавшей под бледным небом. На море не было ни прибоя, ни волн, так как не чувствовалось ни малейшего дуновения ветра. Только слабая ровная зыбь слегка подымалась и опускалась, море как будто тихо дышало, и это показывало, что океан сохранил еще часть своей жизни. Вдоль берега, там, где вода отступала, виднелась кора соли, красноватая от блеска солнца.
Голова моя была как будто налита свинцом, и я заметил, что очень быстро дышу. Это ощущение напомнило мне мою единственную попытку восхождения на горы, и отсюда я заключил, что атмосфера была более разрежена, чем прежде.
Вдали, на туманном берегу, я услышал пронзительный писк и увидел нечто похожее на огромную белую бабочку. Неровно порхая, она взлетела и, описав несколько кругов, исчезла за невысокими холмами. Писк ее был таким зловещим, что я невольно вздрогнул и поплотнее уселся в своем седле. Оглянувшись снова, я увидел: то, что я принимал за красноватую скалу, медленно приближалось ко мне. Это было чудовищное существо, похожее на краба.
Представьте себе краба величиною с этот стол, с множеством медленно и нерешительно движущихся ног, с огромными волочащимися клешнями, длинными шевелящимися щупальцами и стебельчатыми глазами, сверкающими с обеих сторон его отсвечивающего металлом лба! Спина его была вся в складках и выступах, местами покрытых зеленоватым налетом. Я видел, как шевелились и дрожали многочисленные щупальца его сложного рта.
Пока я с ужасом смотрел на это подползавшее ко мне зловещее видение, я почувствовал щекотание на щеке. Казалось, будто на нее села муха. Я попытался прогнать ее движением руки, но в следующее мгновение это ощущение возобновилось и почти одновременно с ним я почувствовал такое же щекотание возле моего уха. Я отмахнулся и поймал нечто похожее на нитку. Она была быстро выдернута из моей руки. Дрожа от ужаса, я обернулся и увидел, что схватил щупальца другого чудовищного краба, находившегося как раз за моей спиной. Его свирепые глаза вращались в орбитах, его рот весь двигался от предвкушения добычи, его огромные неуклюжие клешни, вымазанные слизью водорослей, были направлены прямо на меня! В одно мгновение моя рука очутилась на рычаге, и между мною и этими чудовищами легло расстояние целого месяца времени. Но я все еще находился на том же берегу и, как только остановился, снова ясно увидел тех же самых чудовищ. Целые дюжины их ползали взад и вперед под мрачным небом, посреди темной зелени мхов и лишайников.
Не могу передать вам ощущения того страшного запустения, какое царило над миром. На востоке – багровое небо, на севере – темнота, мертвое соленое море, каменистый берег, на котором ползали эти мерзкие, медленно передвигавшиеся чудовища. Однообразная, как бы ядовитая зелень лишайников, разреженный воздух, вызывающий боль в легких, – все это производило подавляющее впечатление! Я перенесся на столетие вперед и увидел то же самое багровое солнце – только немного больше и тусклее, – тот же умирающий океан, тот же холодный воздух и то же множество земноводных ракообразных, ползающих посреди красных и зеленых лишайников. А в западной части неба я увидел бледную изогнутую линию, похожую на огромную нарождающуюся луну.
Так продолжал я передвигаться по времени огромными шагами, каждый в тысячу лет и больше, увлекаемый тайной последних дней земли и наблюдая в состоянии какого‑то гипноза, как в западной части неба солнце становится все огромнее и тусклее и как убывает жизнь на престарелой земле. Наконец больше чем через тридцать миллионов лет огромный красный купол солнца заслонил собою десятую часть потемневших небес. Я остановился еще раз, так как многочисленные ползающие крабы уже исчезли, а красноватый берег казался безжизненным, за исключением мертвенно‑бледных печеночников и лишаев. Местами его покрывали снежные пятна. Ужасный холод охватил меня. Редкие белые хлопья медленно падали на землю. На северо‑востоке блестел снег под звездным светом траурного неба и виднелись волнистые вершины красновато‑белых холмов. Берег моря был окаймлен льдом, и его огромные глыбы уносились на широкий простор; однако большая часть соленого океана, кровавая от лучей неугасающего заката, еще не замерзла.
Я оглянулся вокруг, ища каких‑нибудь следов животной жизни. Необъяснимое опасение все еще удерживало меня в седле Машины. Но ни на небе, ни на море, ни на земле я не увидел ничего живого. Зеленая тина, покрывавшая скалы, одна свидетельствовала об еще не умершей жизни земли. Море уже отступило от своих прежних берегов. Мне показалось, что я увидел на этой отмели какой‑то движущийся предмет, но как только я попристальнее взглянул на него, он сделался неподвижным; я решил, что зрение обмануло меня и что этот черный предмет был только камнем. На небе удивительно ярко горели звезды, и мне казалось, что они почти перестали мерцать.
Внезапно я увидел, что круглый контур Солнца на западе стал изменяться. На его краю появилась какая‑то трещина или углубление. Оно все более и более увеличивалось. С минуту я в ужасе смотрел на эту наползавшую на Солнце темноту, а затем понял, что это начинается затмение. Должно быть, Луна или Меркурий проходили перед диском Солнца. Понятно, что сначала я подумал о Луне, но ряд соображений привел меня к заключению, что в действительности это было очень близкое к Земле прохождение перед Солнцем одной из внутренних планет.
Быстро надвигалась темнота. Восточный ветер задул холодными порывами, и в воздухе закружились снежные хлопья. Шум и всплески волн донеслись до меня от берега моря. За исключением этих безжизненных звуков, весь мир был полон безмолвия. Безмолвия? Нет, невозможно описать царившую в нем тишину. Все звуки человеческой жизни, блеяние овец, голоса птиц, жужжание насекомых, все то движение и суета, которые служат фоном нашей собственной жизни, – все это отошло в прошлое.
По мере того как мрак сгущался, снег падал все гуще, и хлопья плясали перед моими глазами. Мороз усиливался. Одна за другой погружались в темноту белые вершины далеких холмов. Легкий ветер перешел в ревущую бурю. Я видел черную тень затмения, бегущую на меня по земле. В следующее мгновение на небе остались одни только бледные звезды. Кругом была непроглядная тьма. Небо было совершенно черно.
Ужас перед этой великой тьмой охватил все мое существо. Холод, пронизывающий до мозга костей, и боль при дыхании стали совершенно невыносимы. Я весь дрожал и чувствовал сильную тошноту. Затем, подобно докрасна раскаленной дуге, на небе снова появилось солнце. Я слез с Машины, чтобы немного прийти в себя. Голова моя кружилась, и я не был в силах даже подумать об обратном путешествии.
И вот пока я стоял, растерянный и больной, я снова увидел на отмели, на красном фоне окружающей ее морской воды, тот же самый движущийся предмет. Теперь не оставалось сомнения, что этот предмет действительно двигался. Это было нечто круглое, величиною с футбольный мяч, а может быть, и больше, и с него хвостами свисали длинные щупальца; этот мяч казался черным на колыхавшейся кроваво‑красной воде и передвигался беспокойными прыжками. Я почувствовал, что начинаю терять сознание. Но ужас при мысли остаться беспомощным в этой далекой и страшной полутьме дал мне силу снова взобраться на сиденье.
XII
Так я отправился назад. Долгое время я лежал без чувств на своей Машине. Снова началась мерцающая смена дней и ночей, снова золотом заблистало солнце, а небо – своей прежней лазурью. Дышать стало легче. Внизу подо мной быстро изменялись контуры земли. Стрелки на циферблатах вертелись в обратную сторону. Я снова увидел неясный контур зданий периода упадка человечества. Они изменялись и исчезали, и появлялись другие. Когда циферблат миллионов дней стал на нуле, я уменьшил скорость Машины. Я стал узнавать нашу обычную архитектуру. Тысячедневная стрелка возвращалась ко времени своего отправления, ночь и день сменяли друг друга все медленнее и медленнее. Старые стены лаборатории снова замкнулись вокруг меня. Еще более осторожно я замедлил движение механизма.
Странная вещь произошла со мной. Я уже говорил вам, что когда я отправился в путь и еще не достиг большой скорости, через комнату промчалась миссис Уотчет, как мне казалось, с быстротой ракеты. Когда же я возвратился, я снова прошел через ту же минуту времени, в которую она проходила по лаборатории. Но теперь каждое ее движение казалось мне точной противоположностью предыдущего. Сначала открылась вторая дверь на дальнем конце комнаты. Миссис Уотчет, спиной вперед, тихо скользнула в лабораторию и исчезла за первой дверью, в которую она вошла в тот раз. Незадолго перед этим мне показалось, что я вижу Хилльера, но он промчался мгновенно, как вспышка света.