Совесть как явление нравственной жизни.
Как уже говорилось в главе о догматических основание нравственного богословия, святые отцы заимствовали из античной философии мысль о трехчастном делении души, или трех силах, которыми она обладает. Примером может служить концепция блаж. Иеронима Стридонского, который, как кажется, повторяет традиционную трехчастную структуру, однако добавляет к ней четвертый элемент, о котором Платон умалчивает. Комментируя образ четырехликого животного из первой главы книги пророка Иезекииля, он говорит, что человеческое лицо есть образ разумной части души, львиное – раздражительной, воловье – желательной. О четвертом образе он пишет отдельно: «A за четвертую принимают ту, которая над этими тремя и вне их, которую греки называют совестью… благодаря ей мы сознаем свои погрешности, [она] не смешивается с тремя, но исправляет погрешности трех…»[1]. Факт подобного добавления к традиционной и уже привычной схеме очень примечателен, хотя бы потому что из него следует, что без упоминания совести, как одной из «владычественных сил души»[2] христианская антропология оказывается неполна.
История феномена совести
Совесть как феноменом нравственной жизни необходимо отличать от того, что называется нравственной категорией. Если первая присутствует в жизни человека как высший уровень его нравственного сознания, вне зависимости от меры осмысления, то вторая появляется в истории постепенно, выражается в определённых терминах, а так же по-разному осмысляется в тех или иных философских и религиозных течениях. Это значит, что историко-филологический взгляд на совесть будет отличаться от богословского, хотя противоречить ему тоже не будет. Однако, прежде чем обратиться к Библейскому взгляду, который является для нас ключевым, стоит кратко рассмотреть представления о совести тех цивилизаций, которые соседствовали с народом израильским.
В первую очередь, стоит обратиться к аккадцам и вавилонянам, семитским народам, которые были близки евреям по языку. Учитывая, что человек, с их точки зрения имел ценность лишь в том смысле, что служил богам, принося им жертвы, особенного внимания его внутреннему миру и его нравственной составляющей они не уделяли. В качестве одного из важнейших органов духовной жизни они называли сердце (libbu), которое впрочем довольно сложно ассоциировать совестью, так как само представление о нравственной жизни было скорее внешним, ориентированным на социум и положение в нем. Переживания о соблюдении / несоблюдении законов, несомненно, в месопотамской литературе встречаются, но они «не порождают концепции греха или совести»[3], а скорее отражают его озабоченность тем, как его оценят люди, среди которых он живет и боги, которым он поклоняется. Впрочем, со временем в текстах встречает идея чистоты сердца и, возможно, нравственной оценки, которая происходит в сердце.
В след за месопотамской цивилизацией, к которой евреи были близки этнически, стоит обратиться к Египту, в котором они находились в плену долгое время, что не могло пройти бесследно. В религии Египта существовало представление о Маат, как о основном принципе устройства мироздания. Законы Маат лежали в основе законов государства, в соответствии с которыми должны были жить люди. Кроме того, в отличие от вавилонян, египтяне имели довольно подробную антропологию и указывали на сердце «ib» как на источник нравственной жизни. Исследователи полагают, что употребления слова «сердце» в значении, близком к понятию «совесть»[4], обнаруживаются уже к середине II тысячелетия до н.э. Например, древний египтянин мог сказать так: «Сердце человека – его собственный бог, и мое сердце удовлетворено моими деяниями»[5].
Наконец, не менее важно обратиться к цивилизации античной, которая если и нее влияла непосредственно на ветхозаветное богословие, влияла на богословский язык.
Путь, который прошла античная этика от Гомера к Сократу нередко описывают фразой «от доблести к добродетели». При этом подразумевается, что для героев Гомера важнее вопрос обладаешь ли ты славой, чем вопрос обладаешь ли ты чистым сердцем. И хотя уже в текстах Гесиода боги оказываются источниками нравственности, говорить о существовании развитого нравственного сознания сложно. По мысли Г. Чэдвика,«впервые нравственное сознание получает вербальное выражение у авторов V века до Р.Х.»[6]. Одним из первых, кто начал писать о чувстве внутреннего беспокойства после греха, был Эсхил. В качестве изображения «нечистой совести» уже Эсхил активно использует образ эриний – они могут восприниматься как орудие мести или справедливого наказания. В творчестве Аристофана и Еврипида впервые появляется специальное выражение для передачи совестного чувства – εαυτω τι συνειδεναι в смысле «знать наедине с собой». Кроме того, в трагедии «Орест», главный герой, отвечая на вопрос Менелая: «Какая болезнь трудится над тем, чтоб уничтожить тебя?» – Орест отвечает: «Это совесть (συνείδησις), ибо я сознаю, что совершил ужасное»[7]. Из философов первым о совести стал говорить Демокрит. В то же время, насколько можно судить, Сократ не придавал популярной концепции «συνείδoς» особенного значения. Он часто подчеркивал, что в нравственной жизни ориентируется на своего «демона» (δαίμονας), который предостерегает его от неправильных поступков или заставляет искупать проступки перед лицом божества[8]. Платон так же если и говорил о совестливости или даже скромности, употреблял слово αἰδώς, которым чаще обозначали стыд. По его мнению, нравственная способность является частью способности разумной. Он полагал, что «Вся совокупность добродетели в том, чтобы эмоции «согласовывать с разумом…»[9].
Один из основателей стоицизма Хрисипп, а за ним и другие стоики говорили о том, что закон, который движет человеческим сознанием тождественен Зевсу. Так, например, Цицерон в трактате «Об обязанностях» пишет, что судья призывает во свидетели божество, то есть «свой разум, божественнее которого само божество ничего не даровало человеку»[10]. В связи с подобными утверждениями стоиков приводят также выражение уже упоминавшегося комедиографа Менандра: «Всем нам совесть (συνείδησις)есть бог (θεός)»[11].
Иными словами, как для народного, так и для философского сознания античности в совести к человеку обращались боги, что во многом соответствует египетским представлениям.