Почти одновременно с возвращением дона Руиса из Ариспы в асиенду туда прискакал курьер, – судя по его изнемогавшему от усталости коню, он примчался издалека. Маркиз тотчас же заперся с ним в своем кабинете. После долгой беседы с маркизом курьер, по-видимому очень торопившийся, вскочил на коня и умчался.
Таинственное появление этого человека вызвало среди остальных обитателей замка какую-то безотчетную тревогу. Лицо маркиза, всегда носившее на себе отпечаток печали и тихого примирения с судьбой, покрылось вдруг мертвенной бледностью; резко обозначились глубокие морщины на лбу и вокруг глаз, брови нахмурились – казалось, что они вот-вот сомкнутся.
Он долго прохаживался взад и вперед по саду, заложив руки за спину и свесив голову на грудь. По временам он круто останавливался и бормотал какие-то невнятные слова; потом снова начинал шагать – вероятнее всего, повинуясь властной потребности на мгновение забыться в физическом движении. Донья Марианна, сидя у окна своего будуара, с грустным любопытством следила за отцом. Состояние, в котором находился маркиз, огорчало и в то же время пугало молодую девушку. Ее сердце томилось в мучительной тоске, словно она предчувствовала, что ей предстоит разделить с отцом обрушившуюся на него беду.
Наконец маркиз пришел в себя, остановился, огляделся вокруг и после минутного раздумья направился в свои апартаменты. Спустя немного времени слуга, вошедший в комнату доньи Марианны, доложил ей, что маркиз ожидает ее в Красной комнате. Тяжелые предчувствия с новой силой вспыхнули в душе молодой девушки; тем не менее она поспешила исполнить волю отца.
Дон Фернандо ни разу не переступал порога этой комнаты с тех пор, как покойный маркиз де Мопоер так безжалостно изгнал из семьи своего сына Родольфо. Ничто не изменилось за минувшие годы в этом холодном и мрачном покое. Но время, под воздействием которого еще сильнее потускнели вышивки и гобелены и мебель выглядела еще более потертой, наложило на всю комнату отпечаток неизъяснимой грусти, от которой у доньи Марианны, когда она вошла туда, пробежали мурашки по телу.
Отец уже ожидал ее. Он расхаживал взад и вперед по возвышению, вдоль старинных кресел. Увидев дочь, он не прерывая своей прогулки указал знаком на ее место. Молодая девушка, замирая от волнения, опустилась, вернее, упала в кресло.
Вскоре пришел дон Руис, а вслед за ним и Паредес. Маркиз занял стоявшее в центре кресло с фамильным гербом на спинке, приказал уйравителю запереть дверь и, помолчав нежного, заговорил прерывающимся от волнения голосом:
– Я созвал вас на совет, дети мои, ибо нам предстоит обсудить весьма важные вещи. Я пригласил также сюда Паредеса, верного и испытанного друга нашего семейства. Надеюсь, вы не станете упрекать меня в превышении моих прав! Молодые люди одобрительно кивнули головами.
– Дети мои, – продолжал маркиз, – уже много лет миновало с тех пор, как наш род начал приходить в упадок… До сегодняшнего дня, щадя вашу беззаботную юность, я переносил один втихомолку все беды и невзгоды, которые не переставали сыпаться на нас. «К чему, – думал я, – взваливать на их молодые плечи такую тяжесть! Несчастье ходит семимильными шагами, и рано или поздно оно настигнет каждого человека. Так зачем же преждевременно омрачать короткие дни светлой юности моих детей! Пусть досыта насладятся ею». Так рассуждал я, дети мои, и боролся один, тая от вас беды, осаждавшие меня, скрывая от вас горькие слезы, обжигавшие не раз мои глаза. Роль счастливого человека была, правда, мне не под силу, но мне удавалось по крайней мере принимать вид человека, довольного той мерой добра и зла, которая отпущена на его долю. И поверьте, что так продолжалось бы и впредь, если бы не страшная, непоправимая беда, которая обрушивается теперь на нас. Только она и вынуждает меня ознакомить вас с ужасным положением наших дел. Тут маркиз замолчал, подавленный волнением, от которого сжималось его горло.
– Отец, – сказал дон Руис, – вы всегда были для нас добрым и хорошим отцом. Верьте, отец, что мы давно уже ждем этого откровенного разговора. Напрасно из боязни причинить нам боль вы так долго откладывали его. Мы всегда горячо желали разделить с вами ваши горести и печали и тем самым влить в вас новое мужество для дальнейшей тяжелой борьбы с превратностями судьбы… Говорите же, отец мой, расскажите нам все без утайки!.. Сегодняшний курьер привез вам дурные вести, да?
– Да, сын мой, ты угадал. Вот уже несколько лет как ополчившаяся против нас судьба преследует меня с каким-то неизменным упорством. Все будто нарочно складывается против нас; наше состояние не перестает таять. Тщетно пытался я устоять против этого стремительного потока бедствий – все мои усилия ни к чему не привели. Правда, всего лишь несколько дней назад я надеялся если не восстановить все наше достояние, то по крайней мере спасти нашу фамилию от окончательного разорения. Но ужасные известия, полученные час назад, положительно разбили все мои надежды. Только чудо может теперь спасти меня от разорения, а вас – от нищеты. Да, дети мои, мы лишились всего, даже этого фамильного замка, который через несколько дней, может быть даже завтра, попадет в руки наших кредиторов.
– Но как и почему все это случилось, отец? – воскликнул дон Руис.
– А вот как! Дела в этой стране, находившиеся давно уже в застое из-за злосчастной нерадивости правительства, пришли в полное расстройство при известии о восстании индейцев бравос и мансос. Торговыми, банковскими и промышленными кругами овладела паника. Все спешат вернуть свои деньги, вложенные в различные предприятия, и припрятать их подальше. Многие фирмы в Эрмосильо, Уресе, Ариспе, Соноре, Мехико объявили себя банкротами и прекратили платежи. А тут еще, как на беду, в Мехико произошло новое пронунсиаменто. Пограничные штаты еще только готовятся отразить нападение индейцев, а внутренние штаты уже охвачены огнем гражданской войны. И вот последствия такого положения дел: кредиторы требуют от своих должников немедленного возврата долгов, в то время как должники, пользуясь создавшейся обстановкой, стараются не платить по своим обязательствам. Они либо объявляют себя банкротами, либо, ссылаясь на трудности, требуют отсрочки платежей на столь отдаленные сроки, что на эти деньги и вовсе не приходится рассчитывать. Письма, которые я получил сегодня, делятся на две именно такие категории: мои должники отказываются расплатиться со мной, а мои кредиторы получили уже в суде исполнительный лист против меня. Таким образом, если я не выплачу в недельный срок кругленькую сумму в триста восемьдесят тысяч пиастров, я буду объявлен банкротом, выселен из своих владений, а этот замок будет продан с аукциона за бесценок какому-нибудь бывшему нашему вассалу, обогатившемуся за наш же счет.
– Триста восемьдесят тысяч пиастров! – воскликнул дон Руис. – Но откуда же взять такую уйму денег!
– Одна только асиенда стоит в два раза больше этой суммы, – ответил маркиз. – В другое время ничего не стоило бы занять тысяч четыреста под залог поместья. Мало того, разные лица и фирмы должны мне триста тысяч пиастров. Как видишь, сын, в нормальное время я был бы в силах отвести от нас этот новый удар судьбы. Но сегодня об этом и думать нечего. Нет, уж лучше сразу выйти из игры, предоставив кредиторам делиться остатками нашего достояния.
– Но куда мы тогда денемся, отец? – спросил дон Руис.
– Карай! – воскликнул Паредес. – Не так уж трудно ответить на этот вопрос. Вам ведь всем известно, что у меня имеется небольшое ранчо, которое, слава Богу, не обременено никакими долгами. Возьмите его, ми амо, а для себя и для своей старой матери я всегда найду где-нибудь уголок. О, разумеется, я и не думаю сравнивать свой дом с вашим дворцом, но вам все же лучше поселиться у меня, чем искать приюта у чужих людей. Ну как, ваша светлость, решено?
– Благодарю вас, друг мой, – после минутного раздумья произнес маркиз. – Я принимаю ваше предложение. Я не стану, впрочем, долго обременять вас; но ваш дом понадобится мне на несколько дней, в течение которых я сделаю попытку спасти из этой катастрофы хотя бы самые жалкие крохи для моих детей.
– Не заботьтесь о нас, отец! – с жаром воскликнула донья Марианна. – Мы молоды и можем работать.
– Да вы не думайте, ми амо, – вмешался снова дон Хосе, – мое ранчо не так уж плохо. Я надеюсь, что с Божьей помощью вы недурно там устроитесь; у меня по крайней мере вам нечего будет опасаться посещения некой особы.
– Вы намекаете, конечно, Паредес, на дона Руфино Контрераса, – сказал маркиз. – Вы несправедливы к нему. Это один из лучших моих друзей, и я не могу нахвалиться его отношением ко мне.
– Гм! Все возможно, ми амо, всяко бывает… Тем не менее я позволю себе заметить, с вашего разрешения, что было бы благоразумнее повременить немного с окончательным суждением о сеньоре сенаторе.
– Что-нибудь слышали о нем?
– Ничего, ми амо, ничего! Это я просто так, сам с собой разговариваю.
– Да, чуть было не забыл! Отец, ведь у меня письмо к вам от дона Руфино! – воскликнул дон Руис, протягивая маркизу запечатанный конверт.
– А мне, к слову сказать, – пробурчал себе под нос управитель, – всегда были подозрительны люди, которые предпочитают бумагомарание живому слову.
Маркиз тем временем вскрыл конверт и пробежал глазами письмо.
– Ну, по крайней мере– на этот раз, – воскликнул он, – вам не придется обвинять дона Руфино в недостатке искренности и ясности! Он уведомляет меня о мерах, принятых против меня моими кредиторами, и, указав мне затем на безвыюдность моего положения, предоставляет мне возможность, – правда, немного странную, – с честью выйти из него. Короче говоря, он просит у меня руки моей дочери и обещает внести в банк на ее имя, в виде приданого, капитал в полтора миллиона пиастров и расплатиться, кроме того, со всеми моими долгами.
Донья Марианна сидела не шелохнувшись, словно пришибленная этим известием.
– Вот до чего мы дошли, дети мои! – с горечью продолжал маркиз. – Мы, потомки доблестного рода, должны считать себя польщенными искательством человека, так мало подходящего в мужья моей дочери.
– И что же вы намерены ответить, отец, на это странное послание? – спросил дон Руис, задыхаясь от волнения.
– Сын мой, даже угроза самой ужасной нищеты не может заставить меня поступиться моей честью. Моя дочь свободна в своем выборе, она вольна принять или отвергнуть это предложение. Я не желаю ни в коей мере влиять на ее решение. Она еще молода, и я не имею права приковать ее на всю жизнь к нелюбимому человеку… Подумай, дочь моя, и поступай согласно велению своего сердца. Заранее одобряю всякое твое решение.
– Благодарю, отец, – тихо произнесла молодая девушка, – благодарю тебя, но разреши мне ответить только через восемь дней. Я так поражена и так взволнована, что не смогу сейчас принять какое-либо решение.
– Хорошо, дочь моя, я подожду с ответом. А теперь, дети, прошу вас удалиться. Паредес, вы останьтесь здесь. Прежде чем окончательно покинуть асиенду, мне надо отдать вам некоторые распоряжения.
Брат и сестра, почтительно поклонившись отцу, молча вышли из злосчастной комнаты, в которую члены семьи де Мопоер входили лишь в тех случаях, когда на них обрушивалось какое-нибудь несчастье.
Глава XXVIII. ТИГРЕРО
Брат и сестра вышли из Красной комнаты, храня угрюмое молчание. Им было не до избитых взаимных утешений. Они даже не пытались поделиться друг с другом своими печальными мыслями. Когда они дошли до вестибюля, от которого расходились лестницы в их личные апартаменты, дон Руис, шедший об руку с доньей Марианной, остановился и, поцеловав сестру в лоб, ласково произнес:
– Прощай! И не падай духом, Марианна.
– Неужели ты собираешься покинуть меня? – упрекнула брата донья Марианна.
– Мне показалось, что ты направляешься к себе.
– Чем ты намерен заняться сейчас, Руис?
– Откровенно говоря, ничем. У меня одна только потребность – движение, одно только желание – бесцельно носиться взад и вперед, наглотаться воздуха, иначе я, кажется, заболею. Эх, оседлаю-ка я сейчас своего Яго и буду часа дваа три скакать по полям куда только глаза глядят! Ц – Тогда будь добр, Руис, оседлай заодно и мою Мадрину.
– Ты намерена куда-нибудь поехать?
– Да, к своей кормилице. Мы давно не видались с ней, и сегодня мне особенно отрадно побыть у нее.
– И ты поедешь туда одна?
– Да, если ты откажешься составить мне компанию.
– А ты этого хочешь, сестренка?
– И да и нет.
– Что за загадка?
– Я буду откровенна с тобой, Руис. Мне надо повидать кормилицу по делу; может быть, мне придется даже заночевать в ранчо. И мне будет неприятно, если ты станешь отговаривать меня.
– Ты забываешь, Марианна, что теперь в наших краях далеко не спокойно. В случае внезапного нападения это жалкое ранчо не сможет долго сопротивляться. Подумай, что ждет тебя тогда.
– Я обо всем подумала, Руис, я все взвесила. Но повторяю: мне надобно ехать в ранчо и, возможно, остаться там даже не на одну ночь, а на двое-трое суток.
– Я знаю, сестра, что ты не какая-нибудь глупышка, – после минутного раздумья произнес дон Руис. – Прежде чем действовать, ты все тщательно обдумаешь и взвесишь. Ты не открываешь мне цели своей поездки, но я не сомневаюсь в ее серьезности и поэтому не стану перечить тебе. Делай как знаешь, я буду во всем помогать тебе.
– Благодарю тебя, Руис! – с жаром воскликнула донья Марианна. – Другого ответа я и не ожидала от тебя.
– Итак, я иду седлать лошадей?
– Иди, я подожду тебя здесь, – сказала донья Марианна, спустившись вместе с братом во двор.
Ей недолго пришлось ждать: скоро показался дон Руис, ведя в поводу двух оседланных коней. Брат и сестра вскочили в седла и выехали из замка.
Было около четырех часов пополудни. Близился закат, спадал дневной жар, отовсюду неслось звонкое пение птиц, приятной прохладой веяло от вечернего ветерка, уносившего далеко на запад тучи мошкары, до этого времени положительно затемнявшие яркий солнечный свет.
Молодые люди молча ехали рядом. Занятые своими мыслями, они не замечали чудесного ландшафта, развертывавшегося во всем своем богатом разнообразии по мере их продвижения. Так, не обменявшись ни словом, и домчались они до ранчо.
Бухало, верный своей привязанности к донье Марианне, заблаговременно возвестил о ее приближении. Все обитатели ранчо, не исключая и слепого старика Санхеса, высыпали навстречу своей любимице.
С первого же взгляда донья Марианна успела убедиться в том, что ее молочный брат дома.
– Ах, Боже мой, нинья! Каким благодатным ветром занесло вас так поздно сюда! – радостно воскликнула кормилица.
– Просто захотелось повидать вас, мадресита[73]. Я так давно не целовала вас, что мне положительно стало невтерпеж.
– Как жаль, что вы так поздно, нинья! – сказал старик Санхес. – Мы едва успеем переброситься несколькими словами.
– Как знать! – ответила донья Марианна и, соскочив с коня, обняла старика. – А я вот возьму да и переночую у вас!
– Не может быть! Неужели вы в самом деле хотите так осчастливить нас, нинья?
– Да, хочу. И в доказательство я попрошу моего брата оставить меня здесь, а самому вернуться в асиенду.
– Так!.. Значит, меня уже в отставку! – засмеялся дон Руис.
– Жаловаться теперь поздно: ведь я предупреждала тебя.
– Я не жалуюсь; скажи только, в котором часу мне приехать за тобой завтра.
– Об этом не беспокойся, Руис. Мариано сам проводит меня домой.
– И на этот раз, нинья, я поступлю иначе. Убей меня Бог, если я хоть на шаг отстану от вас! – воскликнул тигреро.
– Неужели ты уже гонишь меня, жестокая? – шутливо произнес дон Руис.
– Нет, отчего же! Отдохнешь, закусишь немного… На все это тебе дается час времени. После чего… исчезни, испарись!
– И на том благодарю, сестренка! – засмеялся Руис. Все вошли в ранчо.
Старуха Санхес успела уже, с проворством и радушием хозяйки мексиканского ранчо, поставить на стол разные прохладительные напитки: пульке, мескаль, каталонскую водку, оранжад и тамариновую настойку. Гости, измученные жаждой, не стали, конечно, отказываться и, к великому удовольствию гостеприимных хозяев, без всяких церемоний налегли на обильное угощение.
Дон Руис, ласково поддразнивая донью Марианну, в глубине души не сомневался, что решение сестры остаться в ранчо не было простой прихотью, а вызывалось серьезными соображениями. Развеселившись, дон Руис не скупился на остроумие. Заметим тут кстати, что образованные мексиканцы свободно общаются с простым людом, не опасаясь быть непонятыми, чего нельзя сказать о французах, остроумие которых угасает, лишь только они садятся за один стол с простыми людьми.
Когда день стал клониться к вечеру, дон Руис попрощался с хозяевами, вскочил на коня и помчался обратно в асиенду. Вечер в Мексике, как и во всех субтропических странах, – самое приятное время суток; неудивительно, что здешний народ предпочитает проводить его на открытом воздухе, а не взаперти. С наступлением темноты люди рассаживаются на лавочках у своих ранчо, беседуют, поют, пляшут и до трех часов ночи даже не помышляют о сне. Донья Марианна любила проводить так вечера в гостях у кормилицы. Однако на этот раз она тотчас же после отъезда дона Руиса стала зевать и вообще обнаруживать такие явные признаки усталости, что старики предложили ей отправиться на покой, да и сами вскоре последовали ее примеру.
Молодой тигреро предпочел открытый воздух комнатам, не остывшим еще от дневного жара. После обычного обхода ранчо он подвесил гамак у ворот и как был в одежде, так и повалился спать.
Спустя час, когда все в ранчо, в том числе и тигреро, крепко спали, Мариано ощутил сквозь сон ласковое прикосновение чьей-то руки к своему плечу. Он раскрыл глаза: перед ним стояла донья Марианна.
– Что случилось? Что с вами, токайя?
– Тсс!.. Говорите тише, – шепнула она. – Ничего не случилось, все спокойно, Мариано, просто мне надо поговорить с вами.
– Слушаю вас, токайя! – шепнул тигреро, одним прыжком соскочив с гамака на землю.
– Мне так было жаль, Мариано, вспугнуть ваш сладкий сон. Я простояла около гамака с четверть часа, не решаясь разбудить вас.
– Ну, это вы напрасно, нинья! – засмеялся тигреро. – Наш брат, лесной бродяга, спит так крепко, что за один час славно высыпается. А я, если не ошибаюсь, залег часа два назад. Итак, говорите, нинья, я весь внимание. С минуту донья Марианна собиралась с мыслями.
– Вы любите меня, Мариано? – неуверенно произнесла она наконец.
– Как родную сестру! Постыдились бы задавать такие вопросы!
– Это потому, Мариано, что я хочу просить вас оказать мне большую услугу.
– Говорите, нинья, не бойтесь: отказа не будет. Вы знаете, что я предан вам душой и телом.
– Берегитесь, Мариано! Не связывайте себя слишком твердыми обещаниями: есть вещи, перед которыми люди отступают, – с лукавой усмешкой произнесла она.
– Возможно, нинья, вполне возможно; но для меня ничего такого не существует, коль скоро речь идет о вас.
– Скажите, Мариано, вы дружны с охотником по прозванию Твердая Рука?
– Очень, очень дружен с ним!
– Он благородный человек? – спросила донья Марианна.
– Признаться, я не совсем понимаю ваш вопрос, нинья.
– Ну, можно ли на него положиться? Умеет он держать свое слово? Иначе говоря, хороший ли он человек?
– Сеньорита, – проникновенно начал Мариано, – однажды я находился в таком отчаянном положении, что мне оставалось только положиться на Господа Бога. Мне помог Твердая Рука, он спас мне жизнь. Да разве только мне! Я видел не раз, как этот человек совершал ради людей подвиги, невероятные по своей дерзости и отваге. Он для меня больше, чем друг… даже больше, чем брат. В любую минуту я готов отдать за него жизнь. Вот что я думаю, нинья, об охотнике по прозванию Твердая Рука!
– И вы часто видитесь с ним?
– Всякий раз, когда у меня имеется надобность к нему, а у него – ко мне.
– Значит, он живет где-то поблизости?
– Не так давно он гостил несколько дней у нас.
– Неужели?! Может быть, он собирается вновь побывать у вас на этих днях?
– Не знаю.
– А что же он тут делал?
– Не знаю точно; думаю, что он охотился, хотя за все время его пребывания в ранчо он ни разу не приносил дичи.
– Вот как! – задумчиво протянула донья Марианна. После минутного размышления она снова заговорила: – А вы сумели бы, Мариано, найти этого охотника, если бы мне понадобилось повидать его?
– Надеюсь.
– Надеетесь? Значит, не совсем уверены?
– Простите, нинья, я не так выразился. Конечно, я найду его: есть такое место, где мы обычно встречаемся.
– Но может случиться, что как раз в этот день его там не окажется.
– Вполне возможно, разговор в такой поздний час, да еще под открытым небом.
– Мариано, – произнесла она наконец, энергично тряхнув при этом головой, – я уже сказала, что намереваюсь просить вас оказать мне услугу.
– Да, и я обещал исполнить вашу просьбу.
– Так вот чего я жду от вас: мне надобно повидаться с Твердой Рукой.
– Очень хорошо. Когда?
– Сейчас же.
– Как вы сказали?
– Уже отказываетесь?
– Нисколько. Но…
– А!.. Есть одно «но»?
– Оно бывает при любых обстоятельствах.
– Так! Какое же у вас «но»?
– Сейчас еще ночь, токайя.
– Какое это имеет значение?
– Самое ничтожное…
– А именно?
– Немного далековато.
– У нас добрые кони!
– А если мы не застанем его в том месте?
– Мы поедем в ту деревню.
Тигреро снова пристально взглянул на нее.
– Вам так необходимо видеть его, нинья?
– Чрезвычайно…
– Гм… Видите ли, это гораздо серьезнее, чем вы думаете.
– Почему?
– Да потому, что не так просто проникнуть в эту индейскую деревню.
– Но ведь вы только что сказали, что вхожи туда.
– Я, но не вы, нинья.
– А я пройду за вами, только и всего.
– Да ведь индейцы находятся в состоянии войны с бледнолицыми мексиканцами.
– Что вам до этого? Ведь вы их друг! Тигреро неодобрительно покачал головой.
– Это опасная игра! Слишком многим вы рискуете.
– Конечно, если проиграю. Но я выиграю!
– Послушайтесь меня, токайя: откажитесь от этого намерения.
– Сознайтесь лучше сразу, что вы отказываетесь от своего обещания.
– Вы несправедливы ко мне; я только пытаюсь отговорить вас, пока еще не поздно, от предприятия, в котором вы, может быть, глубоко раскаетесь впоследствии.
– Уж это мое дело! Повторяю вам, Мариано: это не прихоть, имеются серьезные соображения, в силу которых мне необходимо повидаться с охотником. Поймите же, самые серьезные! А если и этого вам мало, то я прибавлю, что Твердая Рука сам просил меня при известных обстоятельствах обратиться к нему. Мало того, именно он сказал мне, что вы можете устроить эту встречу. И этого вам мало? Все еще сомневаетесь?
– Ну, если так, – воскликнул тигреро, – я готов повиноваться вам, нинья! Но только прошу вас не пенять на меня, если что случится.
– Что бы ни случилось, Мариано, все равно я буду вечно хранить в своей душе признательность к вам. Вы даже не представляете, что вы сделаете для меня, проводив к Твердой Руке!
– И вы по-прежнему хотите ехать сейчас же, нинья?
– Сколько туда пути?
– Десять-двенадцать лье.
– Сущий пустяк, Мариано.
– Да, если ехать по торной дороге. Но ведь нам придется следовать едва приметными звериными тропками.
– Ночь стоит светлая – не собьемся с пути. Едем!
– Воля ваша, едем! – сказал тигреро и направился в загон. Спустя несколько минут два всадника, выехав из ранчо, во весь опор помчались по прерии.
Было около часу пополуночи. Лун» заливала землю своим сиянием. Было светло как днем.
Глава XXIX. ПУТЕШЕСТВИЕ
Энергия, твердая воля и пламенный темперамент – эти основные черты характера доньи Марианны созревали в суровой действительности пограничного края Мексики, где на каждом шагу человека подстерегает опасность. В будничной жизни такие характеры ничем себя не проявляют. Дремлющая в них энергия пробуждается только тогда, когда на них обрушивается несчастье. О, тогда они умеют постоять за себя, стойко выдерживают удар судьбы и смело вступают в бой с враждебными силами!
Еще там, в Красной комнате, где маркиз открылся, наконец, своим детям, в душе доньи Марианны, сначала ошеломленной сообщением отца, все вдруг взбунтовалось. В поисках выхода она вспомнила слова Твердой Руки. У нее зародилась смутная надежда, что он сможет указать путь к спасению от несчастья, нависшего над ее головой.
Она перебирала в своей памяти всю свою жизнь с того момента, когда покинула город Сан-Росарио, вспомнила, как охотник не раз приходил ей на помощь, задумалась над недавним своим разговором с Твердой Рукой, и для нее стало очевидным, что этот человек, который лучше, чем она, а может быть, даже лучше, чем сам маркиз, разбирается в коварных махинациях недругов семьи де Мопоер, сумеет помочь ей. И с решимостью, свойственной только сильным натурам, донья Марианна направилась прямо к своей цели. Предприятие это, в сложной обстановке индейского восстания и гражданской войны, было далеко не легким и отнюдь не безопасным для молодой девушки.
Дочь маркиза де Мопоера, скачущая ночью вдоль индейской границы, по дорогам, кишащим разбойниками, – в этом было нечто дерзновенное! Правда, ее сопровождал храбрый человек, но что мог бы сделать он один против целой банды? От сознания, что она находится одна в чужом мире, донья Марианна не раз внутренне содрогалась. Но отважная и гордая девушка, воодушевленная благородной целью, ничем не выдавала своих чувств. Она держалась уверенно и непринужденно, беседовала вполголоса с тигреро о самых посторонних вещах, поддразнивала своего спутника, шутливо высмеивая его страхи и предостережения, и восхищалась прелестями прогулки по незнакомым местам в такую дивную ночь. Что же касается Мариано, то он отказывался понимать чтонибудь в затее доньи Марианны. Он сразу решил, что все это не что иное, как прихоть немного взбалмошной девушки, и поэтому не доискивался более глубоких причин столь странной экспедиции. С детства он привык исполнять все желания своей токайи. И теперь, ни о чем не думая, он был в восторге от сознания, что доставляет ей какую-то радость. Впрочем, он и сам наслаждался неожиданно представившейся возможностью провести с ней наедине несколько часов.
Не следует, однако, ложно истолковывать чувства тигреро к донье Марианне. Он любил свою молочную сестру, любил ее всей душой, готов был в любую минуту отдать за нее свою жизнь, но в этом живом и горячем чувстве не было и тени личной заинтересованности. Это была чистая дружба, пламенная и самозабвенная, – самое возвышенное чувство, которое только может возникнуть в сердце мужчины. Сознание огромной ответственности за жизнь доньи Марианны ни на одну минуту не покидало тигреро. Он настороженно прислушивался к малейшему шуму, внимательно всматривался в лесные опушки. В любую минуту он готов был беззаветно биться за свою молочную сестру. Они ехали по пересеченной, но, к счастью, малолесистой местности. Да и яркий лунный свет исключал возможность неожиданного нападения.
Донья Марианна с любопытством поглядывала по сторонам, изредка спрашивая тигреро, скоро ли они доберутся до, места его встреч с Твердой Рукой. Наконец Мариано, остановив коня, указал ей рукой на небольшую горку над рекой, на самой вершине которой мелькало, пробиваясь сквозь высокую траву, пламя угасающего костра.
– Вот туда мы и направимся, нинья.
– О, да нам осталось всего несколько минут ходу! – радостно воскликнула донья Марианна.
– Вы ошибаетесь, нинья. Во-первых, тропа, по которой мы следуем, очень извилиста; во-вторых, этот прибрежный холмик совсем не так близок, как вам кажется. В такую ясную ночь человек теряет способность ориентироваться и становится жертвой оптического обмана. На самом деле до этого берега около двух лье по птичьему полету, то есть напрямик. А если принять во внимание все обходы извилистой тропки, то наберется, пожалуй, и все четыре лье.
– Но отчего бы нам, в таком случае, не взять напрямик, по полям?
– Боже нас упаси, нинья! Мы попали бы в зыбучие пески, которые поглотили бы нас в несколько минут.
– Полагаюсь на вас, токайо! Впрочем, теперь, когда я уверена благодаря этому огоньку, что Твердая Рука на месте, мне уже не к спеху.
– Простите, дорогая токайя, но я вовсе не говорил вам, что мы непременно застанем там Твердую Руку.
– А что же вы тогда сказали?
– Только то, что у нас имеются шансы застать его там, так как Твердая Рука разбивает обычно на том пригорке свой бивак, когда охотится в здешних местах.
– Но ведь это же пламя его костра? Или, может быть, вы станете утверждать, что это вовсе и ие костер?
– И не подумаю! Неизвестно только, кто развел этот костер. Ведь, кроме Твердой Руки, есть еще и другие охотники, и эта вышка, с которой легко наблюдать за всей окрестностью, давно уже облюбована ими для ночных стоянок.
– Значит, вы полагаете, что Твердой Руки там нет?
– Нет, и этого я не говорил, нинья! – ответил охотник.
– Так скажите же толком, что вы думаете! – воскликнула донья Марианна, сердито стукнув рукой по луке седла. -Право, вы бываете иногда несносным, токайо!
– Не волнуйтесь, токайя, ничего еще не потеряно. Если мы застанем там другого охотника, мы сможем узнать у него, где находится сейчас Твердая Рука.
– А почем вы знаете? Может быть, там вовсе не охотники, а какой-нибудь индеец?
– Нет, индейцев там нет.
– Ну уж на этот раз, Мариано, я попрошу вас ответить: откуда вам это известно.
– Не надо быть волшебником, чтобы разгадать такую простую вещь.
– Вот как! Вы полагаете, что это очень просто?
– Конечно!
– Тогда потрудитесь объяснить мне; учиться, говорят, никогда не поздно.
– Вы все шутите, токайя, а между тем это так: никогда нельзя пренебрегать уроками прерии.
– Ладно, без нравоучений, токайо! Я жду вашего объяснения.
– Так слушайте же. Индейцы, из опасения быть тотчас же обнаруженными, никогда не разводят костра на мексиканской границе. В тех редких случаях, когда обстоятельства вынуждают их к этому, индейцы принимают всевозможные меры предосторожности. Они разводят костры только в глубоко вырытых ямах и употребляют для этого лишь самое сухое дерево, которое они берут с собой в поход. Из глубокой ямы вырывается едва приметное пламя, а сухое дерево горит без дыма и не дает искр. Понятно?
– Но и этот костер едва приметен, мой друг.
– Но он все же виден издалека. И будь это индейцы, они дорого заплатили бы за такую неосторожность!
– Верно, приятель! Сразу виден бывалый человек, – раздался в нескольких шагах от них грубый, но не лишенный добродушия голос.
Путники невольно вздрогнули и, пугливо озираясь, увидели человека, стоящего на тропе. Он опирался обеими руками на ствол ружья. В эту критическую минуту Мариано не растерялся: молниеносным движением он вскинул свой карабин и Навел его на незнакомца.
– Эй, дружок! – продолжал между тем тот, нисколько, по-видимому, не смущаясь враждебными намерениями тигреро. – Смотри, что делаешь! Этак недолго и убить старого приятеля.
– Гм!.. Голос как будто знакомый, – сказал тигреро, не опуская, однако, ружья.
– Еще бы! Тебе да не узнать его!
– Неужели Свистун?
– Наконец-то! Он самый и есть, – усмехнулся канадец.
– Это друг, – сказал тигреро и закинул ружье за спину.
– Кто он? – спросила донья Марианна.
– Траппер, канадский охотник, типичный сын своего народа.
– Вы в нем уверены?
– Как в самом себе; честнейший парень.
– Канадцы недаром слывут за порядочных людей! Спросите его, что он тут делает.
– Хо! Это уж мое дело, – ответил Свистун на вопрос Мариано. – Скажите лучше, куда вы мчитесь ночью в таком неподходящем обществе да еще в такое смутное время?
– А я, как видите, путешествую, – ответил ему в тон Мариано.
– Возможно. Но каждое путешествие предпринимается с какой-нибудь целью. А я, откровенно говоря, не возьму в толк, куда это вы так стремитесь по этой тропе?
– А туда, где мы надеемся встретить человека, которого ищем.
– Гм… Неохота мне что-то допрашивать вас как следует, хотя я, может быть, имею на это право; но вам лучше повернуть назад, чем двигаться вперед. Так я полагаю.
– А это не от меня зависит, Свистун, – отвечал тигреро.
– Почему?
– Потому что не я командую этой экспедицией.
– Не вижу никого другого: ведь вас тут всего двое!
– Вы забываете, сеньор, – вмешалась в их разговор донья Марианна, – простую вещь: когда из двух одна – женщина…
– …то она и командует, – прервал ее Свистун. – Простите, сеньорита, мою забывчивость!
– Прощаю великодушно, – в том же шутливом тоне произнесла донья Марианна. – Но при условии, что вы ответите на некоторые мои вопросы.
– Я слушаю вас, сеньорита.
– Я хотела бы знать, что это за бивак там, вдали?
– Это стоянка охотников, сеньорита.
– Вы знаете этих людей?
– Еще бы, сеньорита! Я сам из их числа.
– Видите ли, сеньор, – после минутного колебания произнесла донья Марианна, – по некоторым важным соображениям мне необходимо немедленно повидаться с одним охотником. Может быть, он находится среди ваших товарищей.
– Вы знаете его лично, сеньорита?
– Да. Его зовут Твердая Рука. Услышав это имя. Свистун быстро приблизился и пристально взглянул на девушку.
– Вы, кажется, сказали, что у вас важное дело к Твердой Руке?
– Очень важное, повторяю вам, сеньор.
– Тогда, значит, вы и есть донья Марианна де Могюер?
– Как вы узнали?
– Не удивляйтесь, сеньорита. Твердая Рука – мой друг. Он предупредил меня, что вы, быть может, будете разыскивать его здесь.
– Он знал? – пробормотала донья Марианна. – Но как он мог знать?
Загадочная осведомленность охотника обо всем, что касалось ее жизни, начинала пугать донью Марианну.
– Он не смел этому верить, сеньорита, он только надеялся, – сказал охотник, словно прочитав ее мысли. – И меня он предупредил о вашем возможном посещении, не вдаваясь ни в какие подробности, поверьте мне, сеньорита. Просто он не хотел затруднять вас излишними розысками и поручил мне оказать вам в этом содействие.
– В таком случае, сеньор, – с обычной своей решимостью произнесла донья Марианна, – прошу вас проводить нас к этому биваку.
– Охотно, сеньорита. Могу вас заверить, что вам окажут там радушный прием, несмотря на отсутствие вашего друга.
– Как?! – воскликнула пораженная донья Марианна. – Его там нет?
– Да вы не волнуйтесь, сеньорита, он скоро вернется.
– Боже мой! – простонала девушка.
– Разрешите мне отправиться вперед, сеньорита, чтобы подготовить все к вашей встрече.
– Да, но Твердая Рука…
– Скоро вернется, – успокаивал ее Свистун. – Я сам уведомлю его. К утру он будет на месте.
– Даете слово, сеньор?
– Честное слово охотника прерий!
– Тогда идите… С Богом! Свистун вежливо поклонился и, взяв наперевес свое ружье, пригнулся и нырнул в кустарник.
– Ну, токайя, теперь мы можем смело двинуться вперед. Я хорошо знаю Свистуна – это добрый и честный парень. Слово его верное.
– Только бы мне встретиться с Твердой Рукой!
– «Встретиться»! Сами видите, какие меры приняты на случай вашего появления в этих краях.
– Вот это-то и пугает меня. Но будь что будет! Едем! С этими словами она стегнула свою лошадь и помчалась вперед. За ней последовал тигреро, так же мало понимавший смысл этого восклицания, как не мог он раньше постичь желания доньи Марианны немедленно увидеться с охотником.