На выходе Адли по случайности встретилась с мамой Клоры. Женщина явно была не в себе, она буквально накинулась на Адли, начала трясти её за плечи и с укором восклицала: «Что случилось с моей девочкой, говори, ты знаешь!». Оливер едва оттащил племянницу, прикрыв её собой, а отец Клоры под руку увёл безутешно плачущую супругу.
А Клаэс тем временем отправился неприкаянным шататься по улицам. То, что ему снилось, не было предсказанием, оно представляло из себя прямую трансляцию происходящего в настоящий момент. Это показали ему крысы. Он не мог знать точного адреса, ведь видел одну только крышу, а подобных ей в городе тысячи, но вновь предчувствие безошибочно указало ему верную дорогу. Некий внутренний навигатор подсказывал, где повернуть, Клаэс вообще толком не понимал, зачем идёт туда. Наверное, хотел лишний раз удостовериться.
Майн останавливается у въезда во двор одиннадцатиэтажного дома и задирает голову. Да, он на месте. Пройдя ещё немного вперёд, Клаэс в вечернем сумраке замечает у четвёртого подъезда следы крови, въевшейся в асфальт, которые ещё не успели отмыть. Здесь Клора и приземлилась. Вдруг перед мысленным взором предстаёт чересчур ясная картина крупным планом лежащей в неестественной позе девочки с проломленным черепом. Её глаза закатились, из ноздрей и открытого рта идёт кровь. Клаэс зажмуривается и трясёт головой, чтобы отогнать страшное видение. Майн уверен, что она находилась на крыше не одна, кто-то заставил её спрыгнуть. Толчок точно был, пусть не физический, но так или иначе - это убийство.
Нэми однажды сказал, что если быть достаточно убедительным, то можно вынудить другого человека сделать всё, что ему прикажешь, а он сам при этом и не поймёт толком, что творит. Клаэс тогда уточнил: «Ты про гипноз говоришь?», а брат будто уже успел позабыть о сказанном и в ответ лишь пробубнил нечто нечленораздельное.
Клаэс подумал – а что, если с братом случилось то же самое, что с Клорой?
Возвращаясь домой, он вспомнил о словаре и тетрадях, которые так и не доставал из рюкзака с момента приезда из деревни. После этого он почти всё время проспал.
На ходу Майн разматывает запылившиеся и растрепавшиеся платки с ладоней. Разбитые костяшки покрылись коркой, но шевелить пальцами всё ещё немного больно. Клаэс разнёс бабушкино зеркало, а сам не помнит – не это ли основная причина для переживаний.
Переступив порог квартиры, Клаэс запирается изнутри и несколько раз дёргает ручку, дабы удостовериться, что дверь точно закрыта. Впрочем, что от этого толку, если преследующие его наваждения не имеют материального воплощения. Их не остановят никакие замки, они проникают напрямик в сам разум.
Дойдя до кухни и включив там свет, Майн застывает в дверном проёме, будто парализованный.
— Не бойся, проходи.
На подоконнике, свесив ноги вниз, сидит незнакомец. Паренёк ниже Клаэса и такой же тощий, на нём свободные штаны, которые как будто от пижамного комплекта, и сильно вытянутая, длинная вязаная кофта. Впечатление складывается такое, будто он только что вылез из кровати и находится в данный момент на своей собственной кухне. Даже улыбка у него какая-то сонная и ленивая. Его доходящие до плеч прямые волосы абсолютно седые. Глаза у него тоже белёсо-голубые, будто выцветшие и старческие. Белки немного воспалены и обведены красным, как если бы этому человеку довелось проплакать последние несколько часов. А под глазами на бледной коже фиолетовые синяки. Остро выражены углы скул и подбородка. Ему бы переносную капельницу - и получится вылитый пациент онкологического отделения. Пусть Клаэс в последнее время выглядит не лучшим образом, но незнакомец кажется вообще умирающим, не способным самостоятельно передвигаться без кресла-каталки. Он, чуть щурясь, пристально наблюдает за Клаэсом. Майн же таращится на него будто на призрака, что, в общем-то, вполне оправданно.
— Серьёзно. Я тебя не обижу. Расслабься. Я пришёл тебе помочь.
4.
Майн хочет развернуться и убежать. Он, пятясь, делает шаг назад, но незнакомец медленно качает головой и говорит:
— Не стоит. Ты находишься в очень серьёзной опасности.
И нужно же спросить что-нибудь, например, «Как ты здесь оказался», ведь квартира была заперта, а окна – закрыты изнутри, или «кто ты вообще такой», но вместо этого Клаэс вспоминает о рунах на пороге. Их основная функция заключается в том, чтобы не впускать в квартиру недоброжелателей. Очевидно, они не работают.
— Нет, с ними всё в порядке, — отвечает незнакомец на неозвученный вопрос. — Просто я не хочу навредить тебе. Говорю же, я пришёл помочь. И по факту меня вообще здесь нет. Я в твоей голове, Клаэс. Но даже явись я сюда в физическом своём воплощении – руны пропустили бы меня. Твой брат вообще красавчик, он обо всём позаботился, благодаря ему ты всё ещё отделываешься только кошмарами.
— Ты знал Нэми?!
— Отлично, у тебя прорезался голос, — с удовольствием подмечает паренёк. — Нет, мы не были знакомы лично, но я знал его достаточно хорошо. Он был моим героем, я им восхищаюсь. Я и тебя знаю, Клаэс. Хочешь, попробую удивить? Итак, ты не самый разговорчивый парень, а всё потому, что детство провёл в изоляции с очень внимательной бабушкой, которой и говорить ничего не требовалось, чтобы она тебя понимала, и замкнутым старшим братом. Ты не дурак и можешь подобрать нужные слова, но самые частые из тех, которые ты используешь, это «нормально» и «наверное». Обычно ты только ими и выражаешься, потому что не считаешь, что твоё мнение кому-то интересно. Оказавшись в обществе, ты был рад заговорить с любым, но не находил отклика и очень скоро прекратил попытки. Всё потому, что в тех местах, где ты работал, болтунов не любили, там имел значения лишь коэффициент полезного действия. Делай то, что скажут, и отвечай тогда, когда спросят. И вскоре ты из любознательного открытого для всего нового мальчика превратился в унылое говно, которому ничего не интересно. Но это не только твоя вина, у тебя попросту не было времени чем-нибудь заинтересоваться, ведь твоей основной обязанностью была забота о брате. У тебя сформировался эдакий комплекс матери по отношению к нему. Ты всегда сосредоточен, внимателен и предельно серьёзен, потому что у матерей нет выходных, они всегда должны оставаться настороже. И всегда хмуришься, даже когда спишь. Даже теперь, когда брата больше нет. А то, что с тобой происходило последние два месяца – это последствие утраты не Нэми прежде всего, а самой причины продолжать оставаться собранным. Ты вроде как освободился, но теперь не знаешь, чему себя посвятить, потому что не привык делать что-то для себя. Ну как?
Клаэс молча таращится на улыбающегося незнакомца. Всё, что он только что сказал - безоговорочная правда. Более точной характеристики даже сам Клаэс не мог бы себе дать, потому что, в общем-то, никогда и не пытался анализировать суть своей личности.
— Я прекрасно понимаю, как ты сейчас от всего охреневаешь, но тебе необходимо собраться и выслушать меня. От этого зависит твоя жизнь.
— Это ты управляешь воронами?
— Нет, — незнакомец округляет глаза и усмехается так, будто Клаэс выдал крайне абсурдную глупость. — Говорю же, я здесь, чтобы помочь тебе. Я не знаю, кто это делает, но если бы он или они того хотел, то ты бы уже был мёртв. Сейчас над тобой просто издеваются. Понятия не имею зачем. Возможно, проверяют, на что ты способен.
Клаэсу становится дурно, и он решает присесть, но боится упустить гостя из вида, потому, не моргая, делает скованный шаг вперёд, затем – в сторону, и садится на табуретку перед обеденным столом. Незнакомец советует ему расслабиться – смешнее ничего и придумать нельзя.
Клаэс сжимает кулаки на коленях. Сейчас всё его существо схоже с туго натянутой стрункой, которая вот-вот лопнет от напряжения. Майну пока тяжело полностью довериться своему чутью, но подсознание заверяет, что незнакомец и впрямь не опасен. Он выглядит вполне реально, не просвечивает, как полагалось бы призраку, как если бы на подоконнике сейчас сидел совершенно обычный человек из плоти и крови, к которому можно прикоснуться.
— Теперь попробуй сам для себя сформулировать и озвучить свои предположения насчёт творящихся вокруг тебя странностей. В дальнейшем это значительно облегчит мою задачу. Да и твою тоже.
— А какая у меня задача?
— Не облажаться, — незнакомец упирает локти в коленки, ладонями подпирает щёки и наклоняется вперёд. — Ну?
— Я не знаю, что со мной происходит.
— Враки. Всё ты знаешь. Но тебе проще счесть себя чокнутым. В этом вина Нэми, но он хотел как лучше, и скоро ты это поймёшь. Ты больше не можешь позволить себе и дальше тупить, соберись. Давай, говори.
— Что мне говорить?
— Как же с тобой тяжело… - незнакомец устало вздыхает. — Начнём с тетрадей.
Клаэс вновь впадает в окоченелый ступор. Каждое новое высказывание этого человека всё больше поражает его. Майн окончательно утратил способность придерживаться позиции здравого реализма.
— Это вроде как дневники, да?
— Тебе виднее, — загадочно улыбается незнакомец. — Продолжай.
— Моя семья… они могли… я не знаю, как это правильно назвать…
— Колдуны, медиумы, телепаты, провидцы, экстрасенсы – это не имеет значения. В разные времена нас называли по-разному, но точно сказать, кто мы такие, никто не может. Даже мы сами.
— И много… таких?
— Этому тоже точный подсчёт не ведётся. Мы между собой перепись не устраиваем, а жалко. Так уж заведено, что люди на подобии нас не очень-то склонны контактировать друг с другом. Мы не предаём это огласке. А если уж и пересекаемся случайно, то связь поддерживаем дистанционно. Так безопаснее. Мы с Нэми иногда общались.
— Ты же сказал, что вы не были знакомы.
— Ну да, — незнакомец беспечно пожимает плечами. — Мы никогда не встречались, но нам и не обязательно находиться рядом, чтобы разговаривать. И я не телефон или интернет сейчас имею в виду.
«Это происходит в голове…», — думает Клаэс, а незнакомец кивает:
— Да, типа того. По правде-то говоря, мы и сами толком не всегда понимаем, как это работает. Это как дышать или различать цвета, знать, что вода утоляет жажду, и всякое тому подобное. Ты просто рождаешься с этим и всё.
— Но… я с этим не рождался.
— Совсем меня не слушаешь, да? — незнакомец не сердится на Клаэса, а, напротив, умиляется, как над несмышлёным ребёнком, который изо всех сил пыжится решить элементарный пример, но ничего не выходит. — Ты просто обо всём забыл, Нэми постарался. Ну же, давай, думай сам! Не мне же всё делать за тебя.
— Я вообще не уверен в том, что ты – не очередная галлюцинация.
Незнакомец вновь глухо усмехается:
— Да-а, отменно же он с тобой всё-таки поработал, нечего сказать. Но это не страшно. Теперь, когда его больше нет – некому служить тебе громоотводом. Ты сам до всего дойдёшь, я здесь только для того, чтобы задать направление. Твой брат попросил меня об этом, — вдруг незнакомец становится серьёзным, улыбка исчезает с его лица. — Ты должен научиться защищаться.
— От кого?
— Ты же сам догадался, не придуривайся.
Клаэс думает о том, кого Адли назвала Ноэ, о брате, о спрыгнувшей с крыши школьнице и воронах, но не может связать всё это между собой. Теперь к общей путанице присоединилось новое действующее лицо, которое добавляет лишь больше неразберихи.
— Я ничего не понимаю.
— И снова врёшь.
— Ты сказал про громоотвод, что это значит?
— Думай! Поверь в самое невероятное, не закрывайся! Ты ничего не сможешь, если будешь хоть сколько-нибудь сомневаться, ни убежать не получится, ни спрятаться, каждый твой шаг и каждое твоё действие теперь под надзором. За исключением этого разговора, потому что я-то отлично умею прятаться. Только это, пожалуй, и умею. Ну, ещё и искать немного. Кстати, по поводу крыс ты ошибаешься, ты не контролируешь их, и всё, что ты видишь, тебе показывают не они, а Нэми через них.
— Что ты несёшь? — страдальчески вопрошает Клаэс. — Нэми умер.
— Уж это-то мне известно, не переживай. После физической смерти остаётся немного времени, совсем чуть-чуть. Не все могут проявлять себя в этой… хм… фазе. У кого-то лучше получается, у кого-то – хуже. Это ты тоже скоро сам поймёшь, на словах не всё так вот запросто можно объяснить. Сейчас ты должен просто поверить. Обдумай всё ещё раз, вспомни самое раннее детство, вспомни Нэми и каждое его слово. Понял меня? Читай тетради. Кстати… можно мне глянуть на них?
— Нет, — не задумываясь ни на мгновение, твёрдо отвечает Клаэс.
— Ну и правильно. Никому их не показывай. Если они попадут не в те руки… короче, лучше не думать об этом. Вот ещё что – зеркало ты разбил сам, это правда. Но сделал это, будучи не в своём уме, а если точнее, то в твоём уме был кто-то другой. Тебя могли бы заставить и разбитое стекло грызть, а ты бы думал, что это крекеры. Прежде всего научись определять, когда в своей голове ты не один, а потом… — незнакомец осекается на полуслове, его взгляд делается опустошённым, будто сознание покидает тело, но через пару секунд возвращается вновь. — Так, ладно, мне пора возвращаться домой, а то там что-нибудь заподозрят, этого мне только не хватало.
— Ты ничего мне не объяснил.
— А с тобой сейчас вообще без толку разговаривать, как выяснилось. Я приду снова, когда ты будешь готов. Меня зовут Эгон. Постарайся запомнить моё лицо, это тебе пригодится, если захочешь ещё поболтать.
Клаэс хочет высказать своё недовольство и недоумение, но не успевает этого сделать. Лампочка на кухне вдруг замыкает, свет гаснет на мгновение, а когда вновь вспыхивает – Эгона на подоконнике уже не оказывается. Он в буквально смысле испарился. Не зная, как объяснить это явление, озадаченный, смятённый Майн несколько раз обходит квартиру, заглядывает в каждый угол, но окончательно убедиться в том, что остался один, уже не может.
***
На похоронах Адли уже не плакала. Клора лежала в закрытом гробу, никто из присутствующих не смог на прощание посмотреть на её лицо. Оливер сопровождал племянницу. Он опасался, как бы и с ней чего не случилось на нервной почве. Подобного рода потрясения не проходят бесследно. Собралось много народа – все одноклассники, некоторые учителя, друзья и родственники. Оливер довольно хорошо знал Клору, как лично, так и из рассказов Адли, но не мог подобрать ни одной причины, которая побудила девочку на самоубийство.
Часто случается так, что люди, готовящиеся расстаться с жизнью, до самого последнего момента ведут себя естественно и непринуждённо – продолжают общаться с друзьями, шутят, а при этом уже всё давно решили, определись со временем, местом и способом. Тот, кто направо и налево кричит, что наложит на себя руки, как правило, лишь жаждет внимания, а в действительности не способен воплотить свои слова в реальность. Доктор Оливер на своей практике не единожды сталкивался с самоубийцами, которых удалось спасти, и подростков среди них столько же, сколько взрослых сознательных людей. Детей вообще просто вывести из равновесия, они склонны к максимализму и готовы умереть порою из-за сущего пустяка. Самой распространённой причиной служит неразделённая любовь, затем следуют конфликты в семье и проблемы в школе. Возможно, Клора действительно скрывала от всех какое-то глубочайшее личное переживание.
После церемониальной кремации Оливер отвёз Адли домой. Она не произнесла ни слова за всю дорогу. Стингрей знал, что она под присмотром родителей, но ночь всё равно прошла беспокойно, доктор не выспался, да и в целом чувствовал себя ужасно. Утром он каждые пять минут поглядывал на наручные часы, выжидая, пока у Адли наступит перемена после первого урока, и в назначенное время нетерпеливо набрал её номер. Дрожащим голосом племянница сообщила, что этой ночью родители Клоры умерли.
Криминалисты установили, что глава семейства застрелил жену из кольта, а затем пустил пулю себе в висок. Смерть у обоих наступила в одно и то же время, расправу над собой он учинил незамедлительно. Не было ни следов взлома, ни борьбы, ни других намёков, которые могли бы свидетельствовать о присутствии посторонних в доме. Только записка: «Я сам во всём виноват», написанная от руки господина Мерца, что подтвердила экспертиза почерка.
Алистер Атлер лично опрашивал всех ближайших знакомых полковника Мерца, которые так же являлись военными лицами на пенсии, как, собственно, и сам следователь, потому найти с ними общий язык не составило труда. Изначально Алистер занимался самоубийством их дочери, теперь работа значительно усложнилась. По большому счёту дело четы Мерцев можно было считать закрытым, но Атлер не мог так запросто успокоиться и решил, что использует все имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы прояснить суть череды трагических обстоятельств. Для всех остальных общая картина происшествия была понятна и никаких вопросов не вызывала, случай казался едва ли не банальным. И коллеги Алистера, и родня Мерцев сочли, что убитые горем родители Клоры не смогли примириться с фактом её столь неожиданной и ничем не оправданной смерти, ведь они души в ней не чаяли.
Алистер прокручивал в голове последний разговор с Мерцем. «Она пришла из кинотеатра в седьмом часу вечера, рассказала немного о сюжете, Клора всем с нами делилась… Название? Нет, не вспомню. Какая-то комедия… Да, конечно же, она сказала, с кем была, я могу перечислить имена… Мы вместе поужинали, и она поднялась к себе делать уроки. Потом, ближе к девяти, спустилась и ушла выгуливать собаку. Она попросила на прошлый день рождения подарить ей таксу. Собака вернулась одна через час, когда мы уже начали беспокоиться. Обычно прогулка занимала не больше пятнадцати-двадцати минут, и мобильник Клора с собой не брала».
Во время разговора Мерц, как показалось Алистеру, не столько горевал, сколько боялся чего-то, выглядел он потерянным, отстранённым и даже немного провинившимся. Впрочем, в этом нет ничего необычного. Любой родитель на его месте каялся бы, что не досмотрел. Но было что-то ещё. Атлер пытался понять, чем конкретно насторожило его поведение полковника Мерца. Он будто бы не договаривал нечто важное.
Что касается матери – она страдала неподдельно. Не переставая плакать ни на минуту, женщина то лишь тихонько всхлипывала, то переходила на вой. Алистер многое повидал и на войне, и на службе в полиции, потому научился отличать истинное горе от притворства.
Записку полковника расценили как родительское угрызение совести за какое-либо упущение, ставшее роковым. Но Алистер подумал, что в таком случае подписались бы оба родителя. Возникла мысль, что решение последовать за дочерью было инициативой не совместной, а сугубо отцовской. Или же Мерц что-то скрыл, причём как от общественности, так и от супруги.
Афишировать своё подозрение Алистер не стал. Если в каком-либо преступлении оказывались задействованы военные лица, то правду усиленно скрывали за железным, непрошибаемым занавесом и дело по-быстрому закрывали. Так случилось бы и сейчас, потому стоило проявить крайнюю осторожность в расследовании и не привлекать к нему стороннего внимания. Если за всем этим действительно скрывается некая тайна и кто-то прознает, что её пытаются вытащить на поверхность, то следы незамедлительно заметут. И следопыта за компанию, кем бы он ни был.
Свою карьеру Мерц начал с того, что в девятнадцать лет с отличием окончил военное училище и вскоре поступил на службу по контракту. Затем давно развивающийся политический конфликт между несколькими могущественными державами перешёл в кровопролитное противостояние и Мерц два года защищал свою страну на поле боя. Ещё до наступления условного мира он был переведён из основных боевых войск в ряды засекреченного подразделения, существование которого Алистер по сей день считал выдумкой.
Речь шла об Исследовательском Центре Экстрасенсорики и Паранормальных Явлений - И.Ц.Э.П.Я. В сокращении эту организацию из-за созвучия прозывали Цепь. Судя по слухам, там велось изучение едва ли не инопланетного разума, организовывали контакты с пришельцами, ставили опыты над оборотнями, русалками и чудовищами из океанских глубин. Чего только об этой гипотетически существующей – а, может быть, и нет - организации не говорили. Никто не имел достоверной информации насчёт её географического места расположения. Алистер в своё время дослужился до старшего сержанта, но даже для него подлинная информация о Цепи оставалась недоступна. Он никогда не относился ко всяческим россказням всерьёз, но однажды всё же рискнул как бы невзначай обмолвиться об Исследовательском Центре в обществе старших по званию. На него тогда лишь косо взглянули, но, что странно, не стали ни отрицать, ни подтверждать его существование. Вообще ничего не сказали, будто и не расслышали вопроса. В тот момент Атлер успокоил себе тем, что тема слишком глупа, чтобы серьёзные люди снизошли до её обсуждения, ему даже стало немного стыдно за себя. Шептались о Цепи преимущественно суеверные гражданские недотёпы, которые списывают все свои неудачи на сглаз, ставят свечки в церкви за выздоровление и обходят стороной чёрных кошек. И тут вдруг так внезапно Алистер нашёл упоминание о Центре в официальных документах. В досье Мерца аббревиатура не была расшифрована. «Переведён в И.Ц.Э.П.Я.» - гласила краткая пометка, за которой следовала лишь дата выхода на пенсию, и если бы Алистер не слышал упоминания об этой организации прежде, то и не понял бы, что подразумевается именно она. Никаких сведений о роде занятий Мерца в Цепи не имелось. Атлер рылся в архивах всю ночь и весь последующий день, выпил литра три крепкого кофе, дабы не поддаваться сну, но ни в одной базе данных не нашёл ни единого слова о Центре. У него голова пошла кругом от одной только мысли о том, сколько времени займёт ознакомление с личным делом без исключения каждого, задействованного в военном промысле человека, в надежде, что пометка «Переведён в И.Ц.Э.П.Я.» встретится где-то ещё. И целой жизни не хватило бы.
По истечению двадцать седьмого часа беспрерывной кропотливой работы Алистер отчётливо понял, что с минуты на минуту его срубит. Он уже не так молод и здоров, чтобы организм вывозил вторые сутки без сна. Потому пришлось сделать перерыв. До дома ехать сил не было, и Алистер прикорнул прямо в своём кабинете на промятом гостевом диване.
Ему снились жена и двое маленьких сыновей. Не осталось ни одной их фотографии, и дома семьи Атлер тоже не осталось, и города. Всё это двадцать с лишним лет назад было уничтожено одной из атомных бомб в тот момент, пока Алистер воевал на другом конце земли.
Настенные электронные часы показывали без четверти полдень, когда следователя Атлера разбудил стук в дверь его кабинета. Разлепив заспанные глаза, прокашлявшись и покорчившись от боли в суставах, Алистер принимает сидячее положение. Приглашением «войдите» отделаться не получилось, дверь заперта изнутри. Пришлось пересилить себя и подняться, чтобы впустить гостя, коим оказалась секретарша в почтенных годах.
— Вы просили разыскать всех родственников Мерца. Жив только двоюродный брат.
— Славно, — осипшим голосом отвечает Алистер и забирает из рук секретарши тощенькую папку с досье вышеупомянутого брата.
— А родню его жены не надо?
— Нет, только полковника. Слушай-ка, ты же давно работаешь здесь.
Женщина утомлённо фыркает и закатывает глаза:
— Даже дольше, чем вы думаете.
— Не приходилось ли тебе слышать что-нибудь о Цепи? Может, сплетенки какие?
— О чём? — озадаченно нахмурившись, переспрашивает секретарша.
— Исследовательский Центр Экстрасенсорики и Паранормальных Явлений.
— Приходилось, — женщина вдруг настораживается и сощуривает глаза. — А почему вы спрашиваете? Это же газетная байка.
— Байка, да?
— Самая натуральная.
— И всё же. При каких обстоятельствах ты слышала эту байку?
— Так сразу и не вспомнишь… Давно дело было, ещё до войны. Это и с полицией-то никак не связано. Жила у нас в подъезде, этажом выше моего, одна чуднуха. Не от мира сего, знаете ли. Болтала всякую ерунду, к людям приставала. Мы её всерьёз не воспринимали, безобидная была, просто со странностями. А потом она пропала. И кто-то тогда пошутил, мол, тот самый центр на опыты её и забрал, — секретарша беспечно хмыкнула и махнула рукой. — Да чушь всё это. Померла, наверное.
— Ты всё там же живёшь?
— Да, куда же я денусь.
— А что стало с квартирой той «чуднухи»?
— Дочке её перешла. Она на пару лет помладше меня. Почти всё детство в приюте провела, мать-то прав лишили по невменяемости. Тётка, вроде, не буянила, а работать нигде не работала. Девчонка её голодная всегда ходила, по соседям попрошайничала.
— Дай-ка мне свой адрес.
История секретарши могла показаться весьма обыденной, сумасшедших и просто чудаков в обществе всегда хватало. Кого-то забирали на принудительное лечение, а кто-то так и шатался неприкаянным до конца дней своих среди обычных людей, потому что не представлял опасности и хотя бы кое-как, но мог о себе позаботиться. Странности у каждого можно найти, если копнуть глубже, психологическое здоровье – понятие вообще весьма относительное. Решающий фактор – не мешают ли тебе эти странности взаимодействовать с социумом и хорошо ли ты умеешь скрывать их.
Секретарше идея Алистера навестить дочь полоумной соседки показалось странным. Женщина спросила, не занят ли он сейчас делом Мерцев, чтобы отвлекаться на какую-то ерунду, но всё же оказала содействие.
Когда Алистер добрался до указанного места, то дома, к своему величайшему разочарованию, никого не застал. Секретарша также дала некоторые сведения об интересующей его женщине. Личность она довольно тихая и заурядная, работает в книжном магазине, была замужем, супруга недавно похоронила, детей нет. Атлер прикинул, до которого обычно часа открыты книжные, и решил вернуться ближе к вечеру. Этот промежуток свободного времени следователь потратил в ближайшем кафе, плотно пообедал и без особых надежд порыскал в интернете через мобильный, ища хоть что-нибудь связанное с Цепью, но ни один запрос не дал результатов. Сидя за столиком, он иногда озирался по сторонам, желая убедиться, что никто из персонала на него не смотрит, и подливал в кофе коньяк из фляжки, которую стабильно имел при себе.
Когда Алистер вернулся, хозяйки всё ещё не было. Он полчаса шатался по лестничной клетке из стороны в сторону, курил и думал о том, сколько же в мире всего неизвестного и недоступного простым смертным людям.
Наконец, из лифта выходит худенькая невзрачная женщина лет сорока пяти с сумкой на плече, увесистым пакетом из продуктового в одной руке и позвякивающими ключами в другой. Она останавливается и с некоторой опаской разглядывает стоящего у двери её квартиры мужчину.
— Следственный отдел полиции, Алистер Атлер, — он демонстрирует своё удостоверение, затем складывает его и убирает обратно во внутренний карман пальто. — Я хочу поговорить о вашей матери.
— Её нашли?! - у женщины округляются глаза, она бледнеет, хватается за грудь и, чуть пошатнувшись, отступает назад. — О, Господи Боже!
Алистер мысленно подмечает, что его секретарша ошиблась. Женщина не умерла, а бесследно пропала, и, судя по реакции её дочери, дело об исчезновении так и осталось нераскрытым.
— Нет. Но у меня есть несколько вопросов. Надеюсь, вы разрешите мне войти.
Она имела полное право послать его куда подальше, потому что в данной ситуации у следователя не было никаких оснований для допроса, но взбудораженная женщина сама оказалась заинтересована в нём. Она быстро закивала, отперла дверь и впустила следователя внутрь. Пакет с продуктами она оставила в прихожей, провела гостя на кухню, пригласила сесть, сама тоже расположилась напротив за обеденным столом, предварительно налив себе стакан воды и залпом осушив его.
— Столько времени прошло… Почти тридцать лет! Я уже давно перестала надеяться снова услышать о ней. Маму тогда никто толком и не искал, а тут вдруг вы… Вы что-то знаете?
— Лучше начнём с того, что лично вам известно. Детство вы провели в приюте, а можете сказать, в каком точно возрасте туда попали?
В кругу знакомых Алистер держался менее профессионально, нередко позволял себе использовать в общении крепкое словцо, да и формальностям в принципе уделял мало внимания, но к своей работе относился исключительно ответственно и умел в нужной, индивидуальной манере заговорить с представителем любого социального класса, будь то шпана или высокопоставленная интеллигенция.
— В одиннадцать.
— Это произошло потому, что ваша мать не имела возможности содержать вас, верно?
— Да, — не без сожаления отвечает женщина, отводя взгляд.
— Но помимо отсутствия работы у неё были и другие проблемы…