Как она пережила эту трагедию — трудно себе представить. Нельзя без волнения читать строки дневника, написанные в первые дни после похорон. «…Пьер, мой Пьер, ты лежишь там, как бедняга раненый, с забинтованной головой, забывшись сном… Мы положили тебя в гроб в субботу утром, и я поддерживала твою голову, когда тебя переносили. Мы целовали твоё холодное лицо последним поцелуем. Я положила тебе в гроб несколько барвинок из нашего сада и маленький портрет той, кого ты звал „милой разумной студенткой“ и так любил… Гроб заколочен, и я тебя не вижу. Я не допускаю накрыть его ужасной чёрной тряпкой. Я покрываю его цветами и сажусь рядом… Пьер спит в земле последним сном, это конец всему, всему, всему…»
Но это был не конец, впереди у Марии было ещё 28 лет жизни. Её спасли работа и сильный характер. Уже через несколько месяцев после смерти Пьера она читает первую лекцию в Сорбонне. Народу собралось гораздо больше, чем смогла вместить маленькая аудитория. По правилам полагалось начинать курс лекций со слов благодарности в адрес предшественника. Мария появилась на кафедре под шквал аплодисментов, сухо кивнула головой в знак приветствия и, глядя перед собой, начала ровным голосом: «Когда стоишь лицом к лицу с успехами, достигнутыми физикой…» Это была та фраза, на которой закончил свой курс в прошлом семестре Пьер. Слезы катились по щекам слушателей, а Мария монотонно продолжала лекцию.
В 1911 году Мария Кюри становится дважды лауреатом Нобелевской премии, а спустя несколько лет эту же награду получает и её дочь Ирен.
Во время Первой мировой войны Мария создаёт первые передвижные рентгеновские установки для полевых госпиталей. Её энергия не знает пределов, она ведёт огромную научную и общественную работу, она желанный гость на многих королевских приёмах, с ней, как с кинозвездой, стремятся познакомиться. Но однажды одной своей неумеренной поклоннице она скажет: «Нет необходимости вести такую противоестественную жизнь, какую вела я. Я отдала много времени науке потому, что у меня было к ней стремление, потому что я любила научное исследование… Все, чего я желаю женщинам и молодым девушкам, это простой семейной жизни и работы, какая их интересует».
|
|
Мария Кюри была первым человеком на земле, умершим от облучения. Годы работы с радием дали о себе знать. Когда‑то она стыдливо прятала свои обоженные, искорёженные руки, не понимая до конца, сколь опасно их с Пьером детище. Мадам Кюри скончалась 4 июля от злокачественной анемии, вследствие перерождения костного мозга от длительного воздействия излучения.
НАДЕЖДА КОНСТАНТИНОВНА КРУПСКАЯ
(1869—1939)
Жена вождя большевиков В.И. Ленина. Член «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» с 1898 года. Секретарь редакции газет «Искра», «Вперёд», «Пролетарий», «Социал‑демократ». Участница революций 1905—1907 годов и Октябрьской революции. С 1917 года член коллегии, с 1929 года заместитель наркома просвещения РСФСР. С 1920 года председатель Главполитпросвета при Наркомпросе. Депутат Верховного совета с 1937 года. Имеет труды по педагогике, истории КПСС.
Кто бы вспомнил сегодня эту женщину, не будь она женой «вождя мирового пролетариата», человека, перевернувшего все течение XX века? Но в том‑то и дело, что она не могла не быть его женой. И если бывают странные, нелепые человеческие предназначения, то Надежде Константиновне суждено было стать тенью, неотступной, необходимой тенью жестокого разрушителя мира. Их могло быть только двое — Он и Она, как от века, от сотворения повелось на Земле. Они могли зачать новый род, могли созидать, но они своими руками подготовили дьявольскую лабораторию катастрофы — Он и Она.
|
|
Жизнеописания Надежды Константиновны мало похожи на человеческую биографию. И дело не только в советских биографах. Даже в воспоминаниях её подруг редко проскальзывают тёплые, с изюминкой, нестандартные детали, нет никаких интересных случаев. Все ровно, скучно, спокойно. А ведь она прожила большую и, казалось бы, полную неожиданностей жизнь. Но… сплошь и рядом читаем: «Была спокойна», «ничем не выдала своих чувств», «молчала, и никто не видел ни слезинки». Словно речь идёт о роботе.
Многие отмечают внешнюю непривлекательность Надежды Константиновны, но присмотритесь к её юношеским фотографиям — ничего отталкивающего в них нет, а если вы прибавите к портрету и её статность, хорошую кожу и роскошную косу, то и вовсе вроде бы не стоило печалиться о внешности. Однако даже её мать чрезвычайно сожалела о будущем некрасивой дочери. А может, дело было в другом, в том неуловимом женском обаянии, при котором и дурнушка кажется богиней? Скорее всего эта аура женской привлекательности напрочь отсутствовала у нашей героини. Хотя, казалось бы, с чего Бог так обидел Крупскую?
Надежда Константиновна выросла в простой, небогатой семье. Отец, неудачник, увлекавшийся к тому же революционно‑демократическими идеями, состояния вдове и дочери не оставил, но любовью и заботой девочка никогда не была обделена. Училась в хорошей школе, нужды особенной не знала, пользовалась относительной свободой. Мать Елизавета Васильевна, хлопотливая хозяйка, была крайне набожна, но, почувствовав, что Надя не склонна к религии, дочку не переубеждала. Молилась только о том, чтобы личная жизнь девушки сложилась удачно, и готова была к любому жениху, лишь бы любил и берег её дочь.
|
|
Надя же о мужчинах думала мало. Она заканчивает престижные Бестужевские курсы и поступает работать в вечернюю школу для рабочих. Внимательно изучает марксизм, для чего даже вызубрила немецкий язык. «Марксизм дал мне величайшее счастье, какого только может желать человек: знание, куда надо идти, спокойную уверенность в конечном исходе дела, с которым связала жизнь». И это были не просто слова, сказанные из идейных соображений. Чувства по сравнению с её целью казались мелкими и никчёмными. Она становилась фанаткой, а плоть в таких случаях лишь отягощает, поэтому никаких комплексов, страданий от недостатка личной жизни Надежда Константиновна не ощущала.
Ульянова она увидела в своей школе. Видимо, он поразил её решительностью и безапелляционностью суждений. Он с первых дней вёл себя как вождь, лидер. Надежда Константиновна, встретив однажды Ульянова в публичной библиотеке, не захотела терять такой великолепный шанс познакомиться и дождалась, когда же он отправится домой. Всю дорогу они говорили об общем деле. Надо сказать, что Крупская была достаточно образована и умна и, когда хотела, могла заинтересовать к себе человека. Ильич не отказался от приглашений девушки и в следующее воскресенье заглянул «на огонёк» к Крупским.
Можно предположить, как обрадовалась Елизавета Васильевна за дочь. Приятный молодой человек из хорошей семьи. Правда, брат замешан в покушении на царя, зато отец — инспектор училищ в Симбирске. Мать Надежды постаралась сделать всё, что было в её силах — лаской и пирогами привечала она потенциального жениха.
Когда Владимир Ильич уже из тюрьмы прислал Крупской предложение стать его женой, Надежда Константиновна ответила: «Что ж, женой так женой». Она знала, что уже никогда не расстанется со своим «богом», но теперь она получила законное право быть вечно с ним рядом.
Любила ли она его? Да, если любовью можно назвать несокрушимую верность и проникновенное понимание. Не следует думать, будто в трудах Ленина «нет Надежды Константиновны», она умела мудро и незаметно направить его руку, сделав вид, что она лишь помогает вождю. Ильич не терпел возражений, но она и не имела обыкновения возражать, мягко, исподволь она заставляла прислушиваться к себе. Один из соратников Ленина Г.И. Петровский вспоминал: «Мне приходилось наблюдать, как Надежда Константиновна в ходе дискуссии по разным вопросам не соглашалась с мнением Владимира Ильича. Это было очень интересно. Возражать Владимиру Ильичу было очень трудно, так как у него все продумано и логично. Но Надежда Константиновна подмечала „погрешности“ и в его речи, чрезмерное увлечение чем‑нибудь… Когда Надежда Константиновна выступала со своими замечаниями, Владимир Ильич посмеивался и затылок почёсывал. Весь его вид говорил, что и ему иногда попадает». Не правда ли, симпатичная картинка, больше похожая на хорошо срежиссированную сцену? «Милые бранятся — только тешатся». Нет, Крупская не была ни «наседкой», ни «душечкой». Ей не нужно было славы, дешёвых утверждений, её Галатеей стал Владимир Ильич, и она удачно справилась с ролью Пигмалиона.
О любви к Инессе Арманд ходит много слухов. Сейчас документально доказано, что вождь был неравнодушен к этой революционной красавице. Но нигде мы не найдём свидетельств об отношении к Арманд нашей героини. Только равнодушная озабоченность её здоровьем, вежливая заинтересованность судьбой дочери соперницы присутствует в её письмах к Арманд. Втроём в пломбированном вагоне они возвращались в феврале 1917 года в Россию. Говорили, будто Надежда Константиновна, видя муки Ленина, предложила ему разойтись, чтобы освободить его для любимой Инессы. Мудрая женщина — ничего не скажешь. А может, просто знала — ей ничего не угрожает. Чувства чувствами, от их взрыва самый бронированный человек не застрахован, а спайка двух сообщников всё же сильнее. Недаром в последние годы жизни Ленин ни на шаг не отпускал от себя преданную подругу. В 1919 году Крупская просится у мужа остаться поработать на Урале и получает письмо: «…и как ты могла придумать такое? Остаться на Урале?! Прости, но я был потрясён».
Многочисленные труды Надежды Константиновны по педагогике сегодня имеют только историческое значение для тех, кто интересуется взглядами большевиков на проблему воспитания детей. Подлинное же значение Крупской — в работах Ленина, её кумира и соратника. Она пережила своего «бога» на 15 лет, но это была уже не жизнь, для неё, стального борца революции, деятельной женщины, привыкшей к напряжённой работе. Сталин ещё при больном Ленине постарался «убрать старуху» с политической сцены. Он устроил ей скандал, когда она отказалась изолировать мужа от управления страной. Тогда ему пришлось извиниться, скрипя зубами от злости. Зато, когда вождь умер, Сталин вступил с Крупской в яростную борьбу. Он не собирался с кем бы то ни было делить власть, тем более с вдовой Ленина.
Начались мелкие склоки нового вождя с Крупской по поводу представления образа старого вождя народу. Надежда Константиновна оказалась в трагическом положении — с одной стороны, труп, мумия мужа, которого она умоляла похоронить, с другой стороны, умилительная биография, изготовленная по указу Сталина. Она теперь ни на что не имела право. Можно только представить её безвыходное положение, когда в течение пятнадцати лет она жила с мыслью, что тело её близкого человека не нашло достойного упокоения, а сама она никогда не будет похоронена рядом с ним.
В 1938 году писательница М. Шагинян обратилась к Крупской по поводу рецензии и поддержки её романа о Ленине «Билет по истории». Надежда Константиновна ответила автору подробным письмом, чем вызвала страшное негодование Сталина. Разразился скандал, ставший предметом обсуждения ЦК партии. Приведём любопытный отрывок из постановления Политбюро:
«Осудить поведение Крупской, которая, получив рукопись романа Шагинян, не только не воспрепятствовала появлению романа на свет, но, наоборот, всячески поощряла Шагинян, давала о рукописи положительные отзывы и консультировала Шагинян по различным сторонам жизни Ульяновых и тем самым несла полную ответственность за эту книжку. Считать поведение Крупской тем более недопустимым и бестактным, что т. Крупская сделала все это без ведома и согласия ЦК ВКП(б), за спиной ЦК ВКП(б), превращая тем самым общепартийное дело составления произведений о Ленине в частное и семейное дело и выступая в роли монополиста и истолкователя общественной и личной жизни и работы Ленина и его семьи, на что ЦК никому и никогда прав не давал…»
Документ, конечно, абсурдный. Но с другой стороны, не сама ли Надежда Константиновна когда‑то запустила маховик этой машины, отдав органам партии преимущественное право на мыслительную деятельность. Идеал в его реализации оказался гораздо нелепее, чем она могла предположить.
Из жизни Крупская ушла как‑то внезапно. Да, она была уже немолода и много болела, но в смерти её есть тайна. Пожалуй, самая большая загадка — это то, о чём она собиралась говорить на XVIII съезде партии. О своём решении выступать перед делегатами она делилась со многими соратниками. Не исключено, что эта речь могла быть направлена и против Сталина. Утром 24 февраля 1939 года Надежда Константиновна, как обычно, работала, а днём к ней в Архангельское приехали друзья — отметить приближающееся семидесятилетие. Стол был скромный — пельмени, кисель. Крупская выпила несколько глотков шампанского. Старики вспоминали свою молодость, сделали несколько фотоснимков на память. Надежда Константиновна была весела и оживлённо беседовала с друзьями.
В 7 часов вечера она внезапно почувствовала себя очень плохо. Вызвали врача, но он почему‑то приехал через три с половиной часа. Конечно, чтобы добраться в февральские сумерки до Архангельского, требовалось время. Но не три часа, особенно если учесть высокий статус больной. Диагноз поставили сразу: «острый аппендицит‑перитонит‑тромбоз». Необходима была срочная операция, но её почему‑то не сделали. Надежда Константиновна умерла в страшных муках 27 февраля, а в марте открылся XVIII съезд партии.
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА ГИППИУС
(1869—1945)
Русская писательница, идеолог символизма. Автор лирических стихотворений, рассказов, романа «Чёртова кукла» (1911). Критические статьи подписывала псевдонимом Антон Крайний.
«Она, несомненно, искусственно выработала в себе две внешние черты: спокойствие и женственность. Внутри она не была спокойна. И она не была женщиной». Сказано Н. Берберовой по обыкновению хлёстко, жёстко и язвительно. Однако формула известной писательницы, близко знавшей Гиппиус, выражает самое зерно характера и образа жизни нашей героини. Она не оставила ничего такого, что бы надолго запомнилось людям. Её писания можно ценить, с удовольствием следить за ходом размышлений, но любить их нельзя. Они бывали оригинальны, интересны, остроумны, порой блестящи, порой несносны, но они никогда не трогали сердца читателей, не восхищали той благодатной мелодией, которая под любой маской выдаёт то, что называется талантом. Её литературное творчество, в том числе и поэзия, построено на вызывающем эгоизме и каком‑то колком электрическом разряде, способном вызвать раздражение, нервную возбуждённость, но упоение — никогда.
Однако это отсутствие щедрого, непосредственного дара с лихвой искупалось той личной «единственностью», которую отметил ещё Блок. Один из современников сказал о Гиппиус: «В небесной мастерской своей Господь Бог как будто удостоил её „ручной выделки“, выпуская огромное большинство других людей пачками и сериями, без особых индивидуальных различий». В ней был тот особенный шарм, который не даётся воспитанием, книгами, подражаниями, а кристаллизуется целой эпохой.
«Высокая, стройная блондинка с длинными золотистыми волосами и изумрудными глазами русалки, — писал один из первых символистов, публицист, критик П. Перцов, — в очень шедшем к ней голубом платье, она бросалась в глаза своей наружностью. Эту наружность несколько лет спустя я назвал бы „боттичелиевской“»… Но несмотря на классический ангельский облик, Гиппиус представлялась современникам, скорее, бесполым, демоническим существом, обряженным в нежные — розовые, голубые, белые — одежды — и оттого ещё более притягательным своей непознанностью, сатанинством и контрастом. Она вся словно была соткана из «декадентских» нервных, потрескавшихся красок и до конца жизни не изменила себе, так и оставшись «непрерывным культом собственной молодости». Бунин, уже в эмиграции, смеялся над «старушкой» Гиппиус, что у неё в комоде лежит сорок пар розовых шёлковых штанов и сорок розовых юбок висит в платяном шкафу.
Наша героиня родилась в маленьком городке Белеве Тульской губернии, откуда происходили и корни Бунина. Однако семья Николая Гиппиуса — выходца из старинной немецкой колонии в Москве (в 1534 году один из его предков открыл в Немецкой слободе первый книжный магазин) — ненадолго задержалась в Белеве. После появления на свет первой дочери Зиночки кормильца семейства перевели помощником прокурора в Тулу. Вообще, в связи со служебными перемещениями Гиппиусы беспрерывно колесили по стране, нигде не задерживаясь надолго и не особенно привязываясь к месту. Может быть, эти первые и самые сильные, как известно, детские впечатления от впопыхах сооружённого, ненасиженного гнезда и сделали Зиночку вечной противницей «пуховых подушечек, занавесочек, кастрюлек», словом, быта как такового. Она всю свою жизнь демонстративно пренебрегала теми проблемами, которые именуются женщинами всего мира как «хозяйственные». Оказывается, если очень захотеть, то можно пролететь по жизни, не заботясь о завтраках и стирках — это сказала Зинаида Гиппиус, судьба которой среди войн и революций складывалась далеко не безоблачно.
Когда старшей дочери исполнилось всего лишь тринадцать, а младшие ещё ползали в колыбели, глава семейства скончался от туберкулёза в городе Нежине, городке прославленном великим Гоголем. Убитая горем мать Зинаиды перебралась в Москву, где девочка, наконец‑то получила возможность поступить в гимназию. Девочка сразу же проявила незаурядные способности к наукам, однако учёбу вскоре пришлось прекратить из‑за открывшегося у Зинаиды лёгочного кровотечения. Как водилось в те годы, больную повезли на юг, но поскольку Гиппиусы не могли себе позволить «заграницы», то девочка попала в Крым. В тогдашнем захолустном мирке полуострова честолюбивая, с живым умом, с богатейшим личностным потенциалом Зинаида страдала от невостребованности и скуки. Она читала толстые журналы, записывала в дневнике впечатления скудного событиями дня, пробовала набрасывать первые подражательные поэтические строки и с тоской воображала, что где‑то собираются в кружки интересные люди, где‑то загораются «звезды» новых талантов, а ей, Зиночке, так печально жить среди многочисленных тётушек и бабушек: матушкиной сибирской родни — богобоязненных, сердобольных и слезливых — с киотами икон, со свечками и молитвенными причитаниями.
К счастью, судьба переместила семейство Гиппиус в Тифлис. Там шестнадцатилетняя Зина попала в настоящее общество — офицеров, барышень, безусых гимназистов. Здесь‑то и проявилась ненасытная «гиппиусовская» жажда общения. Её желание самоутверждения меры не знало: она могла танцевать, гарцевать на лошадях, гулять по горным тропинкам — лишь бы её слушали, лишь бы ею восхищались. И поклонники не замедлили явиться — редкий мужчина пропускал взглядом эту юную красавицу. Предложения руки и сердца сыпались, как из рога изобилия, но Зинаида для всех воздыхателей в личном дневнике припасла только один эпитет: «дурак». Конечно, она понимала, что собеседнику, благоговейно внимающему её разглагольствованиям, не стоит так с ходу объявлять своего мнения, однако потенциальные женихи отскакивали от Зиночки, как ударенные электрическим током.
Непонятно, как бы сложилась дальнейшая судьба строптивицы — и Гиппиус в зрелом возрасте это прекрасно понимала — коли бы не попался на её пути молодой, но уже очень уважаемый писатель Дмитрий Мережковский. Немного найдётся в богатой русской культуре людей, способных посоперничать с Мережковским в глубине и полноте знаний, в таланте осмысления сложных литературных, религиозных и общественных процессов. По‑видимому, он был единственным мужчиной на земле, который мог обуздать заносчивость норовистой Зинаиды. И надо же, случаются чудеса на свете — именно он оказался летом 1888 года в Боржоми, где отдыхала и она. В воспоминаниях Гиппиус о знакомстве и браке с Мережковским почти нет обычных для такого случая трепетных сцен признания, полувзглядов, догадок, воздыханий, волнений. Скорее, сквозит в них деловая предназначенность друг другу и сдержанное уважение перед энциклопедическим умом жениха. Ещё бы! Какая другая девушка в двадцать лет способна оценить сожаление возлюбленного, что она до сих пор незнакома с трудами модного тогда философа Спенсера. Словом, Мережковский стал именно той оправой, которая была необходима такому «бриллианту», как Зинаида Гиппиус.
8 января 1889 года в церкви Михаила Архангела в Тифлисе состоялось венчание, более чем скромное и тихое. Гостей собралось немного — не присутствовали вопреки тогдашним традициям даже родители жениха. После обычного завтрака новобрачные удалились в покои Зинаиды дочитывать вчерашнюю книгу, а вечером, когда на чай случайно заглянула бывшая гувернантка‑француженка, ей между прочим упомянули: «А Зина сегодня замуж вышла». Сама «молодая», разговаривая со свидетелем, удивлялась: «Мне кажется, что ничего и не произошло особенного». Тот засмеялся: «Ну, нет, очень‑таки произошло, и серьёзно».
Действительно, для русской культуры этот незамеченный никем день стал совершенно особенным — был заключён союз, сыгравший огромную роль в развитии и становлении литературы знаменитого «серебряного века». Дом Мережковского и Гиппиус стал оазисом русской духовности начала XX столетия. А. Белый однажды очень точно подметил, что в нём «воистину творили культуру. Все здесь когда‑то учились».
В 1901 году Зинаида Николаевна и Дмитрий Сергеевич смогли добиться создания открытого официального общества, которое собиралось регулярно для свободного обсуждения вопросов религии, философии и культуры. Какие только вопросы не обсуждались на собраниях, о чём только не спорили, кто из знаменитостей того времени не побывал у четы Мережковских! И если «головой» этого союза был Дмитрий Сергеевич, то «шеей», безусловно, — Гиппиус. Мережковский, прекрасный собеседник, эрудит, мыслитель, представлял собой аскетический, замкнутый тип человека. Он редко раскрывался в мимолётном общении, не умел, что называется, «себя подать», не было в нём той лёгкости и «приятности», что обычно располагают к людям. Зато Зинаида Николаевна умела обаять гостей. Она не была «милой киской», нежно мяукающей в унисон любому, наоборот, многие считали её злой, самоуверенной и заносчивой и откровенно боялись. Она любила браваду, вызов. Беззастенчиво направляя свою знаменитую лорнетку в толпу, Зинаида Николаевна, словно кость, кидала зрителям кощунственные строки своих стихов. Она знала, что покорить общество можно лишь эпатажем, которого жаждут окружающие, а этого «добра» у Гиппиус припасено было предостаточно. Необычная «русалочья» красота, культурная утончённость, понимание психологии человека сочетались в ней с наглым самомнением, резкостью суждений. Её называли «сатанессой», «ведьмой», «декадентской мадонной», хотя по большей части опасались. Но, не получив «прописки» в салоне Гиппиус, никто не мог считаться полноправным членом культурного бомонда России, а потому сюда стремились как на «освидетельствование», как на анализ по «верной» группе крови. Мережковские до такой степени запугали бедных поэтов, что Брюсов в своём дневнике рассказывал, с каким страхом и трепетом московские символисты ожидали приезда именитых гостей, как они всячески «изукрашали» комнату, расставляли по углам цветы, искали диван для Зиночки. Всё должно было соответствовать «официальной» церемонии приёма, раз и навсегда принятому этикету, словно маленький вассальный надел посещала великая повелительница. Брюсов писал, что, когда Мережковские отдыхали, хозяева принялись «чуть ли не плясать и ликовать, что всё сошло благополучно». Власть эта над умами современников тем более кажется непонятной, что сама Зинаида Николаевна стихи слагала весьма посредственные, а рассказы и эссе оригинальностью мысли не отличались. При этом Гиппиус твёрдо играла роль вечно недовольной особы, которая держалась так, будто — доверься человек ей — она бы вывела его на верный путь.
Кого только она не учила уму‑разуму! В единственное своё посещение Ясной Поляны накричала даже на Толстого, да так, что Лев Николаевич очень вежливо успокаивал разбушевавшуюся посетительницу: «Может быть, вы правы, я всегда рад выслушать чужое мнение». В другой области земного величия — погрозила пальцем сербскому королю Александру, признавшемуся, что начинает забывать русский язык: «Вот это, ваше величество, совсем нехорошо… совсем нехорошо!» Король, по примеру Толстого, тоже предпочёл не обижаться.
Ну а с простыми смертными она и вовсе не церемонилась. Однажды Бальмонт прочёл Зинаиде Николаевне свои стихи. Гиппиус с лорнеткой, которая, по‑видимому, служила родом психологического оружия, «ледяным» голосом, которым обычно говорила неприятности, процедила сквозь зубы: «Непонятно и пошло». Бальмонт вскипел: «Мне остаётся только приставить вам свою голову вместо вашей, чтобы вы поняли!» Зинаида Николаевна так же медленно, так же сквозь зубы ответила: «Не желала бы!»
Однако сила её заключалась не только в мужской безаппеляционности, она не отказывалась и от чисто женских приёмов игры и кокетства. «Ведьма» порой превращалась в прекрасную соблазнительницу.
Тот же Брюсов вспоминал, что к 12 часам дня, как было условлено, он явился к Гиппиус, дабы смиренно представить на суд собственные стихи. Он постучался, получил «войдите» и остолбенел на пороге. В зеркале, поставленном углом так, что в нём отражалась вся комната, поместилось розовое после сна, совершенно нагое тело Зинаиды Николаевны. Насладившись замешательством поэта, Гиппиус небрежно крикнула из угла: «Ах, мы не одеты, но садитесь».
Поговорив с напряжённо отвернувшимся Брюсовым, Зинаида Николаевна всё же накинула на себя одежды и вышла: «Я причёсываться не буду. Вы не рассердитесь?»
На самом деле, отмечал поэт, она если и не причёсывалась, то всё же собрала свои волосы в очень искусный пучок.
"Стали говорить.
— Я не знаю ваших московских обычаев. Можно ли всюду бывать в белых платьях? Я иначе не могу. У меня иного цвета как‑то кожа не переносит… В Петербурге так все меня уже знают. Мы из‑за этого в театр не ходим, все на меня указывают…
Вечером мы были у Соловьёвых. Зиночка была опять в белом и с диадемой на голове, причём на лоб приходился бриллиант".
Между тем пикантность поведения Гиппиус не породила ни одного слуха о её романах, ни одной истории о какой‑либо интрижке. Пятьдесят два года прожили Мережковские в браке до самой смерти Дмитрия Сергеевича и за полвека ни разу не расставались ни на один день. Между тем, когда Н. Берберову спросили о семье Мережковских, она ядовито усмехнулась: «Семья?.. Это было что угодно, только не семья»…
Что имела в виду современница? Может быть, то, что это был союз двух людей, совместное существование которых устраивало их полностью, как симбиоз двух различных природных особей помогает друг другу выжить. У них никогда не было детей, но почему‑то никто не удивлялся этому обстоятельству, словно окружающие забывали, что Мережковские всё‑таки не только возглавляли литературный процесс России, но ещё и состояли в законном браке. К слову сказать, три другие родные сестры Зинаиды Николаевны так никогда и не вышли замуж.
Литературное наследие Гиппиус огромно и разнообразно: пять сборников стихов, шесть сборников рассказов, несколько романов, драмы, литературная критика, публицистика, две книги мемуаров, дневники. Но для потомков Зинаида Николаевна всегда останется человеком, проявившим своё «сломанное», «манерное», «потерянное» время. При всей иронии к её вычурности и позёрству не следует забывать, что знаменитые стихи А. Блока посвящены ей, Зинаиде Гиппиус:
Рождённые в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы — дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы —
Кровавый отсвет в лицах есть.
ЛЕСЯ УКРАИНКА
(1871—1913)
Украинская писательница. Настоящее имя Лариса Петровна Косач‑Квитка. Автор сборников и циклов лирико‑философских стихов, поэм, драм.
Печальны глаза этой женщины, её лицо, измождённое, суровое, напоминает аскетичные лики святых и фанатиков. Вся её жизнь стала непрерывной борьбой с болезнями, за право остаться полноценным человеком, невзирая ни на какие обстоятельства. Читая её биографию, трудно поверить, что все это успела женщина, которая с детства была обречена на медленное умирание.
Леся Косач — настоящая её фамилия — выросла в семье украинских интеллектуалов. Родственники её принадлежали к знатным фамилиям и имели польские, боснийские, казацкие и греческие корни. Дядя Леси — Михаил Драгоманов — известный учёный, общественный и политический деятель, который впоследствии оказал большое влияние на племянницу, долгое время жил во Франции, а потом в Болгарии. В Париже он познакомился с И. Тургеневым и В. Гюго. Мать Леси, Ольга Петровна, писала стихи и рассказы, которые публиковались преимущественно за границей, по‑видимому, не без помощи брата. Творчество её никак нельзя назвать выдающимся, но Ольгу Петровну это обстоятельство остановить не могло, и вскоре она даже обрела нечто вроде популярности под именем Олены Пчилки.
Девочка поначалу росла здоровой и весёлой. Мать самонадеянно решила не отдавать детей в школу, она сама выстроила программу обучения, поэтому Леся получила хотя и всестороннее, но беспорядочное образование, о чём впоследствии сама очень жалела. Очень рано девочка обнаружила способности к искусству. Тонкая ранимая её душа тянулась к музыке и поэзии. Природа щедро одарила её талантами. Уже в пятилетнем возрасте Леся прекрасно музицировала, и, по‑видимому, если бы не болезнь, она могла бы стать приличной исполнительницей. В восемь лет девочка написала своё первое стихотворение.