Сегодня четверг, и я болею. Во вторник меня лихорадило, но поскольку температура была
всего 38 я встала, приняла таблетку ибупрофена и пошла на работу. Ночью я поставила градусник и выяснила, что у меня 39 с половиной. Такой температуры у меня не было с тех пор, как я была маленькой. Мало того, что жар у меня сопровождается необычным
ощущением в теле, так впридачу еще болит горло, и из-за насморка ты не можешь дышать.
Словом, состояние мало того, что необычное, так еще и жутко отвратительное. В семь утра я
послала сообщение маме, а в 7.45 она с отцом на пару появилась на пороге, чтобы отвезти
меня в неотложку. Как же прекрасно иметь родителей, которые в любое время дня и ночи
приходят за тобой. Врач выписал антибиотики и велел лежать в постели, так что родители
какое-то время побудут у меня, потому что переживают. Они до сих пор не понимают, что это Бето оставил меня, а не я его:
- Теперь-то уж мама поймет… И когда он вернется, то скажет: “а вот хрен тебе!”
Это получается так изящно, когда мама говорит “хрен тебе”, поднимая средний палец.
За все время, что я живу здесь, в квартире никогда не пахло так приятно. Этот аромат
витал в воздухе, когда она готовила бульон. В это время папа направился в супермаркет за
продуктами, и мы заказали ему клубнику и круассаны. Когда он вернулся, то набил
холодильник разными вкусными вещами. Это меня так взволновало, что я даже сделала фото
на мобильник. Потом они ушли, а я весь день провалялась в постели. К вечеру температура
опять подскочила до 39, а когда упала, то пижама была насквозь сырой от пота.
Мне приснился кошмар. Я бегала среди каких-то мрачных, похоронных зданий. Мне было
страшно, потому что за мной гналось какое-то чудовище. Оно то и дело догоняло меня, вот-вот хватая за свитер своей ужасной лапищей. Я свернула на какую-то улицу, и мне удалось скрыться за углом. Я мчалась так быстро, что от усилий у меня заболели ноги, и сердце выпрыгивало из груди, но я хотела одного – удрать, скрыться. Мне чудилось, что этот монстр – ты, и я не понимала, почему я убегала от тебя, и почему ты внушал мне такой страх. Внезапно я оказываюсь на хорошо освещенной площади,большой и светлой, и вижу тебя. Ты поджидаешь меня с распростертыми объятиями и кричишь мне: “Давай, Ната, иди! Ну, иди же ко мне!”. Тогда я срываюсь с места и со всех сил бегу к тебе. Ты обнимаешь меня, и я чувствую, что уже ничего плохого не может случиться.
Проснувшись, я протянула руку, чтобы коснуться твоей кожи, как делала это всегда, но…
тебя не было рядом.
Только что позвонили родители и спросили, не оставить ли мне собаку на несколько дней.
С собакой мне будет не так одиноко. Я ответила им, чтобы они не преувеличивали, и я не одинока. Но, Бог ты мой, я одна, и как же мне одиноко!
Глава 16. Твою мать
В четверг я встретилась с Дани и Мартиной. Это твои друзья, с которыми мы столько раз
встречались, когда были вместе, и которых я ни разу больше не видела с тех пор, как мы расстались.
Мы поцеловались, обменялись высказываниями типа “сколько лет, сколько зим”, и втроем
пошли выпить что-нибудь в бар “Маласанья”, где столько ночей проводили вчетвером. Сложилась несколько неудобная ситуация – я знаю, что они продолжают встречаться с Бето, и сейчас я не решалась расспрашивать их, а они, в свою очередь, не решались задавать вопросы мне. Но поскольку алкоголь развязывает язык любому, Дани уже после второго бокала завел разговор:
- Как поживаешь, Ната?
- Как поживаю? В смысле, после Бето? Ну, нормально, устраиваюсь потихоньку.
Молчание.
- А он? Как там он? – спрашиваю я.
- Хорошо… С ним все в порядке, он устраивает свою жизнь. – Он улыбнулся и опустил
глаза.
И снова молчание.
- Ну как, у него полно работы? – говорю.
- Да выше крыши! По правде говоря, он выполняет заказ какой-то важной шишки. Он
говорит, что это – проект его жизни, за который он получит уйму денег…
- Вот как, я рада… Оно и к лучшему, значит поэтому он и не звонил мне с тех пор, как мы
расстались, у него много работы.
- Ну да, не знаю, наверно, поэтому, – сказал Дани, глядя куда-то в сторону. – В любом случае, если хочешь с ним поговорить, позвони ему сама, а?
- Я бы ему не звонила, Ната, – прервала нас Мартина. – Я думаю, он еще не собрался с
силами и не готов к встрече с тобой. Вот увидишь. Потом, позже, он сам тебе позвонит.
- Зашибись! Что значит он “не собрался с силами, чтобы встретиться со мной?” Хотела бы я знать, черт подери, что такого я ему сделала?
- Послушай, – вмешался Дани. – Здесь немножко другое, не то, что “ты сделала ему”, а то, что “вы оба натворили”.
- Я же тебе и втолковываю – мы разошлись, вот. Это единственное, что мы с ним натворили, ни больше, ни меньше. Скажу точнее, – это он бросил меня... А вы говорите об
этом так, словно это я виновата.
- Не-е-ет, что ты! Это не так, подружка, расслабься, мы не говорили, что ты виновата, здесь вообще нет ничьей вины. Единственное, что мы сказали – Альберто стоило большого
труда и сил принять решение уйти от тебя... Мы сказали только это.
- Круто, блин, а я?! Что творится со мной?! А мне это ничего не стоило, так, мне по фиг?!
Да ясно же, как Божий день, чего мне это стоило! Стоило и стоит. Вы себе не предствляете, как сложно все начинать с нуля, снова выстраивать жизнь, какой она была раньше, снова быть одной... К тому же я не понимаю, зачем вы это говорите. Ведь я столько раз звонила
ему, чтобы узнать, как он, но он никогда мне не отвечал...
- Да ладно, сначала он тебе отвечал.
- Ну да, конечно же, отвечал, сначала он отвечал... Первые три дня, вы это хотели сказать? С тех пор он словно воды в рот набрал. Мне пришлось ходить к психотерапевту, потому что я думала, что покончу с собой от боли, а он даже не удосужился послать сообщение. Я уж не говорю о телефонном звонке, нет, просто послать сообщение, спросить: “Малыш, как ты? С тобой все в порядке?” Ведь мы прожили вместе почти три года, разве не так?
- Успокойся, Ната, об этом узнает весь бар.
- Ну и пусть узнают, Мартина. Пусть узнают, что я очень зла на Альберто, я в бешенстве, и что наши отношения были ложью, потому что ты не можешь вот так запросто, одним махом, порвать с кем-то, уйти и исчезнуть навсегда...
- Видишь? Я, как в воду глядел, ведь знал же, что мы не должны были затрагивать эту тему.
- Дани. Ты знаешь, с каким человеком я жила? Знаешь? А вот я теперь не знаю, клянусь.
- Ну, ладно, ладно тебе, – сказал Дани. – Я думаю, вы оба никогла не знали друг друга по-настоящему. Вот так, не зная друг друга, вы и жили. Жили вместе, но каждый имел свой дом. Вы не хотели иметь детей, желая наслаждаться жизнью. Вы вроде обручены, но и свободны.
- Ты че? К чему ты клонишь? Неужели все пары должны покупать себе совместное жилье, иметь детей и создавать семью? Неужели существуют только такие пары, пары, которые ты себе представляешь?
- Да пойми же ты, Ната, я говорю не об этом. Вероятно, существовала какая-то частичка Альберто, которую ты никогда не понимала. Он что-то говорил тебе, но скорей всего, на
самом деле хотел сказать совсем другое, вот о чем я говорю.
- Дани, дружок, – предостерегающе произнесла Мартина.
- Что ты хочешь этим сказать, Дани? Ну, говори же, что ты хочешь мне сказать.
- Ничего, Ната, я ничего не хочу тебе сказать... Я только говорю, что ты всегда носила панцирь из брони, а Альберто так и не смог снять его с тебя, как ни пытался, и это очень сильно его задевало. Что бы там ни болтали люди, но большинству из нас хочется иметь вторую половинку, которая полностью будет принадлежать нам, позволит себя любить, которая идет на предложенные ей уступки. Ната, как бы мы ни добивались независимости, твердя себе: “делай все, что захочешь, ведь для этого мы и свободны”, но в глубине души мы хотим иметь рядом человека, который о нас позаботится, заставит нас почувствовать, что мы – главное для него. Мы хотим иметь рядом кого-то, с кем могли бы строить планы на жизнь, того, кто скажет нам, что все остальное для него менее важно. Я думаю, что ты все еще не такая, потому что боишься. Ты боишься, что закончится красивая жизнь, и на смену ей придет повседневность, и эта обыденность кажется тебе скучной, ты думаешь, что она не
придется тебе по вкусу.
- Но не только я была такой, Бето тоже был таким...
- Все равно, каким он был, Ната, теперь уже все равно. Я дам тебе совет, даже, если потом
ты будешь поступать по-своему, как пожелаешь. Ты должна начать идти по жизни с открытой нараспашку душой, не прикрываясь щитом. Тебе очень нравится быть независимой, ты не хочешь иметь связи, лишь бы только тебе не причинили боли, но жизнь – это совсем другое дело. Сначала ты заставляешь почувствовать того, кто с тобой, что мир чудесен, восхитителен: приходы, уходы, путешествия, увлечения... Но, когда наступает момент истины, приходит час окунуться в реальность, тебе не нравится то, что ты видишь. И человек, находящийся рядом с тобой это замечает. Тебе не нравится действительность, Ната, поэтому так тяжело находиться с тобой. Никто никогда не видел, чтобы ты целиком отдалась жизни в хорошем и в плохом, в вымыслах и в настоящем, в захватывающем приключении и в скучных буднях, Ната, в скучных буднях! Когда-нибудь ты поймешь, что скучать с кем-то рядом тоже прекрасно. Сидеть на диване перед телевизором с твоей половинкой вовсе не означает потерять что-то, что ожидает тебя снаружи, Ната, это означает просто наслаждаться совместной жизнью. Всегда кажется, что у тебя есть другие вещи, более важные, но суть жизни состоит в том, чтобы остепениться, жить вместе с кем-то и иметь будущее. Такова жизнь, а остальное – это сказки.
- Дани... Откуда у тебя такой шквал отсталых идей?
- Потому что такова стерва-жизнь, Ната, такова жизнь. Нравится тебе, или нет, но это –
жизнь. И если ты ищешь принца на белом коне, что ж попробуй, но ты не найдешь его, потому что они не существуют.
Я молча смотрела на него. Он тоже молчал.
- Что ж, – он снова поднял бокал. – Оставим эту тему, подружка, зачем мне вмешиваться
в ваши дела. Если захочешь позвонить ему, то позвонишь, и все. Давайте спокойно выпьем по
бокалу и поговорим о других вещах... К тому же, как я посмотрю, ты очень привлекательна, старушка, просто красавица. Видно, что ты счастлива. Уверен, что бы ты ни говорила, ты уже не думаешь о Бето, и твоя жизнь изменилась.
- Да, Дани, изменилась... Просто супер, как изменилась...
Глава 17. Встреча.
- Вот здорово!
- Вот и я говорю, здорово!.. Что ты здесь делаешь? Вот уж кого меньше всего ожидала
встретить.
- Вот черт, и я… У тебя назначено или выпьем что-нибудь?
Диего Сантаклара. Самый первый парень, в которого я безумно, без памяти влюбилась,
и четырнадцать месяцев сидела у него на крючке дни и ночи напролет. Тот самый Диего, сделавший меня ужасно счастливой и жутко несчастной, наставлявший мне рога, тот самый, которого я поклялась никогда не простить. Диего Сантаклара. Здесь, перед самым моим носом, и приглашает меня что-нибудь выпить.
- Классно! Пойдем, чего-нибудь выпьем.
(Какая дура, ну какая же я дура. Мама нет-нет, да и говорит мне это.)
- Ну что? Как жизнь-то движется?
- Да нормально, все путем… А у тебя?
- Прожигаю, как всегда.
- Точно! У тебя все, как всегда, достаточно на тебя посмотреть. Даже не знаю, хорошо
это, или плохо… Работаешь, или как?
- Да, все отлично, я доволен, не могу пожаловаться… Работал почти два года в
адвокатской конторе отца, но мы целыми днями спорили с ним, так что я взял, да и бросил
работу. Я путешествовал, поколесил где-то здесь, а растранжирив деньги, вернулся. Я –
расточитель, как видишь.
- Значит, ты закончил универ?
- Коне-е-чно, старушка, а как ты думаешь?
- Слушай, старик, ты говоришь это так, словно всегда был светилом. Когда мы
учились в универе и тусовали, ты не мог перейти и на второй курс!
- Потому что не хотел. Потом появилось желание, и я за год закончил два курса. Уже сто
лет я адвокат и даже не помню, в каком году закончил учебу…
(Тот еще адвокат, адвокатишка. Уже сто лет как ты, законоед, прикрываешься
непрестанной болтовней. Полагаю, с сознательного возраста.)
- Слушай, Ната, это сколько же мы не виделись? Лет десять?
- Или больше! Думаю, больше…
- Ладно, ты сама-то как? Андрес мне сказал… ты помнишь Андреса? Ну, моего коллегу,
с которым мы тусили иногда?
(Как же я забуду Андреса, твоего сообщника. Вечно он покрывал тебя, а мне оставалось
только рыдать на его плече. Иногда я думала, ну, почему я не влюбилась в него, по крайней мере, так было бы лучше.)
- Конечно… Андрес!
- Так вот он мне сказал, что видел тебя на концерте, что ли, ты выходила оттуда с каким-
то архитектором, и выглядела потрясно.
- Да, это было, но сейчас уже нет.
- Ты уже не с ним?
- Нет.
- Ну надо же! А Андрес мне сказал, что у тебя были планы, и все такое прочее.
- Конечно, были. А теперь вот их нет, такова жизнь.
- Слушай, ты в порядке. У тебя все хорошо?
- Да, а почему ты об этом спрашиваешь?
- Да нет, ничего, просто ты все воспринимаешь слишком близко к сердцу… Потому и
спрашиваю.
- Послушай, Диего, если ты говоришь это из-за того, что я тяжело пережила наши с
тобой отношения, так я тебе отвечу, что до сих пор, поднимаясь по утрам с постели, я Бога благодарю за то, что не с тобой.
(Вот, получи, это тебе в отместку!)
- Ну, подруга, ты даешь, ух, какая же ты! Ничуть не изменилась! Ха-ха-ха, да, старушка,
тогда нам было по двадцать лет, и мы оба были бессознательными… Как же мы ругались, какие скандалы учиняли: я то оставляю тебя, то возвращаюсь, то ухожу, то остаюсь… Я до сих пор вспоминаю наши с тобой примирения… Клевый был трах!
- А ты все такой же грубиян и пошляк, каким был всегда, дружок.
- Но, это же правда, разве нет? Прикинь, а не заняться ли нам и вправду сексом, ведь
что мы с тобой вытворяли, уровень был, что надо! Ты не поймешь, каких трудов мне стоило потом испытать нечто подобное. Блин, да за все это время я так и не добился этого!
(Вот это да, – сказала я, – подумать только. Диего Сантаклара польстил мне. Теперь
оказывается, что лучший трах у него был со мной, и поэтому он не раз наставлял мне рога, видимо для тренировки.)
- Брось, Диего, кончай, не преувеличивай.
- Ната, да ты покраснела. Вот только не говори мне сейчас, что покраснела оттого, что я
заговорил о сексе, это была наша любимая тема… Подумать только, твой архитектор превратил тебя в жеманницу!
- Ты дурак, или прикидываешься?
- Прости, прости, ты же меня знаешь…
- Я тебя умоляю, давай сменим тему.
- Ладно, я ведь тут смотался в Лондон, прожил там два года. Закрутил с одной
танцовщицей-бельгийкой, мы поехали туда вдвоем, это была настоящая катастрофа. И с тех пор ничего постоянного. Я много раз вспоминал о тебе, Ната, о тех безрассудствах, что мы творили, о той свободе во всем, с которой мы жили. Я вспоминаю об этом, как о чем-то
очень-очень ярком…
(Ярчайшее, согласна. Ты заезжал за мной в универ. Ты поъезжал к факультетcким
дверям на “Веспе”, доставшемся тебе в наследство от отца, и мы сматывались в Ретиро, или глотнуть пивка к Монклоа, или же забирались в музей, потому что там была необыкновенная выставка, которую нам хотелось посмотреть. И мы целовались на каждой улице, на каждом углу и в каждом баре. Мы постоянно занимались любовью, а иногда в кровати ты говорил о стихах Феликса Гранде, отмечая, что мы тоже были животными, и занимались любовью инстинктивно. Ты обнюхивал все мое тело и я, не переставая смеялась. Мы были двумя пылкими, влюбленными существами. Как же сильно мы любили друг друга или же только думали, что любили, но абсолютно точно, когда проходил приступ безумства, наступали адские месяцы. Ты безо всякого стыда передо мной начинал увязываться за другими девчонками и я тебе говорила, чтобы мы покончили со всем этим для того, чтобы ты мог делать все, что только пожелаешь. Когда мы расставались, ты умолял, чтобы мы снова были вместе, чтобы потом снова расстаться. Иногда я думала, что вот-вот заболею. В первый и последний раз в своей жизни я умирала от ревности. Я ревновала его к каждому столбу. Я входила в бар и, вместо того, чтобы высматривать пацанов, разглядывала девчонок, которые, по моему мнению, могли бы тебе понравиться. Блондинки могли тебе понравиться за то, что были блондинками, смуглянки – за то, что смуглые, худые – за то, что худые, фигуристые – за красивую фигуру. Я ненавидела их всех. Ты тоже не давал мне передохнуть. Всякий раз, как мы расставались, ты снова и снова сходил с ума, думая, что я могла умотать куда-то с другим. Ранним утром, на рассвете, ты звонил мне, или поджидал у двери бара на своем мотороллере. Я привыкла к подобной жизни и даже подумала, что, вполне возможно, это может продолжаться всю жизнь. Я думала так какое-то время, пока однажды ночью не встретилась с другом, с которым мы не виделись довольно давно. Он сказал, что у меня бесконечно грустный взгляд. “Что тебе сделали, Ната?”, – спросил он. На следующий день я бросила тебя.)
- Очень ярком, Диего. Не знаю, каким еще, но ярким – было.
- И посмотри на нас теперь… После стольких лет, мы сидим здесь, на этой веранде,
перед этим парковым фонтаном… Тебе нравится фонтан, а? Не отводи глаз. Я всегда тащился от твоего взгляда, от того, как ты смотрела на мир... и как смотрела на меня. Я и сейчас тащусь.
(Ну уж нет, дружок, как бы не так, держи карман шире. Теперь я не попадусь.)
- Хватит, Диего, не мели чушь. Прошло уже больше десятка лет.
- И что же? Ты все та же. Лучше, ты лучше.
- Перестань, дурачок, давай расплатимся, мне пора идти.
- Заплатишь за меня, ладно? Я без гроша.
- Ну, конечно, ты все такой же бессовестный наглец, дружок!
- Чтобы ты так не говорила, смотри, ты оплачиваешь пиво, а я дарю тебе книгу.
Внакладе не останешься, еще и в выигрыше будешь. Я дарю тебе книгу, которую только что отхватил... Одолжи ручку, я посвящаю эту книгу тебе.
Он нацарапал что-то на первой странице и протянул книгу мне.
- У тебя номер мобильника тот же? Я могу тебе как-нибудь позвонить?
- Да когда захочешь.
Он никогда мне не позвонит.
- Отлично. Чао, Ната!
- Чао, Диего!
Он подарил мне сборник песен Леонарда Коэна. А ну его! У Диего давний пунктик –
склонность к мелодраме, это водилось за ним всегда. Я прочитала посвящение, написанное им на первой странице: “ За такую долгожданную и столь неожиданную встречу. Диего С. ” Мне было приятно вновь увидеть его почерк, эти “с”, выведенные наоборот снизу вверх. Я всегда считала, что они придавали налет артистичности всему, что он писал.
Жизнь есть жизнь. Много лет я ничего не знала о Диего, но в глубине души всегда
мечтала увидеть его, ведь этот парень очень много значил для меня, хотя и вел себя, как
козел. Чертово время. Оно все лечит.
“ Веспа”(Vespa) – культовый итальянский мотороллер, выпускаемый концерном Piaggio
Буэн-Ретиро – городскойпарк в центре Мадрида
Монклоа – Дворец Монклоа в Мадриде, с 1977г. официальная резиденция премьер-министра Испании
Гранде Лара Феликс – испанский поэт, эссеист
Леонард Норман Коэн – канадский поэт, писатель, автор песен и певец
Глава 18. Камни.
Я пошла на ужин к Альвару. Нас было четверо: Альвар, Блас, Рита и я. Я пришла поздно,
и когда вошла в дом, они уже достали аперитив, пили пиво, курили, дымя, как паровоз, и
болтали о политике. Мы провели ужин, споря и оценивая новоиспеченную власть,
мордующую нас, как обычно, потому что мы всегда заканчиваем тем, что с жаром несемся
голосовать, сколько бы Блас ни настаивал на том, что мы должны, хотя бы раз в жизни не
делать этого, чтобы преподать урок политикам, использующим нас. Мы высказали Бласу,
что он размазня, вечно у него одно и то же.
- Ладно, – согласился Блас, – пусть я буду размазней, но если вы считаете, что у нас демократия, то должны сообразить, что демократия не представляет собой власть двоих.
- Да, здесь ты прав, все они дерьмо, – ответили мы. Но что тут поделаешь, нам нравится спорить.
Мы уговорили три бутылки вина на четверых, и к концу ужина настолько вошли в раж,
что стали не говорить, а кричать. Если бы кто-нибудь увидел нас сейчас, то непременно сказал бы, что хоть мы и ненавидим политиков, но хотим быть похожими на них, мусоля без конца одну и ту же тему, и ни на йоту не продвигаясь вперед. Ужин удался на славу, мы отлично провели время.
Поужинав, мы перешли из столовой за столик в гостиной, чтобы выпить кофе, и Блас
принес десерт, который мы с Ритой купили в кондитерской на углу. Рита купила слойки со
сливками, а я – плетенки с миндалем. Мы с ней и не знали, что Альвар и Блас теперь не
разговаривают с булочником.
- Видите ли, у него хлеб замороженный, и меня это сильно взбесило, – пояснил Блас.
- Да ладно тебе, вот только не говори, что все потому, что у него хлеб замороженный, замороженный хлеб везде, – поправил друга Альвар, – расскажи правду, Блас. Расскажи, что
ты не разговариваешь с ним потому, что в День Трех Королей он не приберег для тебя
крендель с трюфелями, который ты так хотел, чем довел тебя до истерики, которая
продолжается и по сей день.
- Блин! Ведь мы покупали у него хлеб каждый день, и, по крайней мере, он мог бы
проявить чуткость в этом деле, зная, что мне очень хочется кренделя на День Трех Королей.
- Хорош, Блас, он мог бы проявить чуткость, но, если ты появляешься в пять часов вечера шестого января, как появился ты, потому что на ночь мы ушли и нам дали тысячу, то уж не жди, что этот человек оставит тебе еще и крендель.
- Отлично, а что здесь такого? Подумать только, теперь мы не разговариваем с булочником по моей вине.
- Блас, признай – из-за тебя. Ведь это ты сказал перестать покупать хлеб у этого ветреного
шалопута... И с того случая с кренделем мы вынуждены ходить за три улицы за несчастным
батоном хлеба.
- Да черт с тобой, спускайся и покупай хлеб у него, если хочешь, пожалуйста, если тебе
так нравится, а то ты говоришь так, будто это я запретил тебе.
- Именно, Блас, запретил, запретил. Ты сказал: “Начиная с сегодняшнего дня, чтоб в этом доме и не пахло хлебом, купленным у Курро, я запрещаю это окончательно и бесповоротно.”
В тот момент я никак тебе не возразил, чтобы не спорить, но должен тебе сказать, что ты
поставил меня в неловкое положение. Лично мне Курро очень нравится, и он не причинил
тебе никакого зла, а я должен переходить через дорогу всякий раз, как вижу его.
- Да ради Бога, здоровайся с ним! Что ты мне-то говоришь?
Это просто партия в теннис. Мяч перебрасывается с одной стороны на другую, не касаясь земли. Совсем запутавшись в этой “хлебной” истории, я окончательно начала думать, что любовь – это сущий ад. Уж если Блас и Альвар, живущие вместе двадцать лет, не смогли закрыть вопрос с хлебом за такой срок и вынуждены ждать, когда случайно встретимся мы с подносом со слойками и плетенками, чтобы начать его решать… и какие же еще вещи скрываются, чтобы вылезти в самый неподходящий момент?
- Кто знает, быть может, вы оба все же перестанете болтать чепуху, ведь кофе уже на столе, – положила конец разногласиям Рита.
Мы подали кофе, и пиршество в кругу друзей продолжалось, пока я не вспомнила о картах
Таро.
- Альвар, сходи, достань карты Таро.
- Веришь ли, их у меня нет. Я оставил их на днях в доме Мариеты, и забыл сходить за
ними.
- Вот, блин, какая досада, а я-то размечталась…
- Ты же можешь бросить камни, Альвар, разве нет? – сказал Блас.
- Ну, конечно, я брошу камни, они тоже очень хороши! Придвинь-ка мне эту цветочную
вазу с белыми камнями…
Я поднялась за вазой. Вот уж никогда не представляла, что камни что-то говорят.
- Все вещи на земле говорят, дорогуша, – сказал Альвар, читая мои мысли. – Все.
Он достал две пригоршни белых камней, поднял руки и высыпал камни на зеленую покерную скатерть, постеленную Бласом. Камни рассыпались в каком-то, только им ведомом,
порядке. Альвар сконцентрировался.
- Я должен спросить у тебя, что ты хочешь узнать? Или мне самому сказать тебе все? –
задал вопрос Альвар, не поднимая от скатерти глаз.
- Как забавно.
- Пока вы играете в камушки, я приготовлю несколько кексов* – заявила Рита. Все хотят кексы?
- Я не хочу, – ответила я.
- Он с другой, – вдруг выпалил Альвар.
- Кто?
- Мой папаша!
- Альберто? Ни за что на свете.
- Он – с другой, твою мать! Здесь это ясно говорится. Вот треугольник, образованный
группой камней. Это – твоя прошлая жизнь, это – настоящая, а вот это – другое, этот камень –
он, и есть еще один, побольше, словно приклеенный к нему. Ты – маленькая, вот здесь и
далека от него. Ты была в его прошлой жизни, но в его настоящей тебя нет.
- Ты совсем дурак, или как? Я же говорю тебе – ни за что в жизни.
- Я говорю только то, что говорят камни.
- Ты все выдумываешь, говоришь мне все это для того, чтобы я разом позабыла о нем.
- Слушай, ты сама меня попросила раскинуть камни, что, не так? А теперь, если тебе не
нравится, что говорят камни, я-то при чем?
- Да пойми ты, Альвар, разве ты не знаешь, что этим топишь меня, уничтожаешь? Тебе же
отлично известно, что сказать мне такое все равно, что избить и оставить истекать кровью на тротуаре. И ты это знаешь, не так ли?
- Да, но разве ты не говоришь, что с тобой все в порядке, и ты не вспоминаешь о нем? –
вмешался Блас. – Зачем треплешься, что отлично проводишь время. А теперь, видите ли, тебе
сказали о Бето, и ты говоришь, что тебя топят… Непонятно, что ты хочешь от него услышать, Ната.
- Альвар, – продолжила я, не обращая внимания на Бласа. – Почему это я должна быть маленьким камушком, а не этим? Почему я не могу быть тем, другим? Почему именно я
должна быть этим дерьмовым камнем?
- Да потому что это так, Ната, понимаешь, это так. Ты только посмотри, Ната, разве ты сама этого не видишь? Ну, видишь? А сейчас уже нет. – Альвар сдернул скатерть со стола, и
камни разлетелись по воздуху. – Игра окончена, вы мне все надоели, я сыт вами по горло. Вы
всякий раз талдычите, чтобы я поведал вам о каких-то вещах, а потом ругаете меня,
устраиваете разнос так, будто это я, блядь, виноват в вашей жизни. Камни, видите ли, моя
выдумка. Если захочешь что-нибудь узнать о Бето, то позвонишь и спросишь у него. Рита, передай кексы.
Рита передала поднос Альвару, Альвар – Бласу, а Блас – мне. Я приняла ударную дозу, а
потом еще две, и до шести утра мы смеялись и танцевали в гостиной под бразильскую
музыку, которую Блас записал вечером. Под музыку, уносившую нас в другое измерение.
Через какое-то время я вернулась домой, даже не вспоминая о той тоске, что навеял на
меня рассказ Альвара. Я больше не думаю об этом, словно никогда и не слышала того, что
сказал мне Альвар. Короче, выключив свет, я крепко-крепко закрыла глаза и уснула.
día de Reyes – 6 января, день трех королей (день волхвов), особенно любимый детьми. Как праздник чудес и подарков
* кекс – доза кокаина
Глава 19. И что же?..
- Ната! Что с тобой?
- Что? Ничего, почему ты меня об этом спрашиваешь?
- Не знаю, ты вдруг так побледнела, я никогда не видел тебя такой…
- Серьезно? Я отлично себя чувствую… Бледная, говоришь?
- Да, девочка, с каждым разом все больше. Ты – какая-то белесая, потускневшая,
бесцветная.
- Не пугай меня!
Но это правда.
- Белесое лицо?
- Лицо, тело… ты вся.
- И здорово заметно?
- Очень, с каждым разом ты все белее… Давай, придвигайся ко мне, посмотрим, какая у
тебя температура… Черт! Да ты же ледяная, Ната! Ты вся, как ледышка.
- Бето, что ты говоришь, ты тоже стал белым. Как странно. Что же с нами происходит?
Все одно, ужин не пошел нам впрок… Посмотри на мои руки, Бето, они прилипли к телу. Я не могу шевельнуть ими!
- Я тоже не могу, Ната, и ноги тоже приклеились, я не могу пошевелиться.
- Ты превратился в мрамор, Бето. Ты – статуя, мраморный человек!
- Это не мрамор – булыжник, чистой воды твердый булыжник. Я – камень, Ната, я –
камень!
- Что же с нами творится! Карау-ул!
- Мы – пара камней, и что такого? Я превосходно себя чувствую, я ощущаю себя Грегорио
Самса. Я – в мире Кафки, Ната, как здорово! Наконец-то я чувствую себя, как он. Я –
литературный персонаж. Это – то, о чем я всегда мечтал! Я могу катиться по этой зеленой
скатерти, подкатиться ближе к другим камням, коснуться их… Посмотри, как я задеваю другие камни, Ната, посмотри, как я приближаюсь к ним!.. Я поговорю вон с тем большим,
он точно расскажет мне что-то интересное.
- Не уходи, Бето, не оставляй меня здесь одну… Я – такой маленький камешек, что даже
не могу катиться. Не уходи, пожалуйста, не уходи.
- Прощай, Ната, проща-а-ай, проща-а-а-ай.
Я проснулась. Какое же дерьмо эта наркота.
Грегорио Самса – главный герой рассказа Франца Кафки, который, проснувшись, обнаружил, что превратился в ужасное насекомое