Как пишутся философские трактаты и книги вообще? Человек выделяет одну из ветвей своего «я» и выращивает её, подрубая боковые отростки. Но меня всегда занимал вопрос: о чём думал Кант, создавая «Критику чистого разума»? И не связаны ли эти мысли (мысли о взаимоотношениях с издателем, о хорошей погоде, о профессуре, о смерти) с самой книгой? А ведь как‑то связаны, и связаны очень существенно. Всё в мире связано. Но, конечно, столь мощную и толстую ветвь нельзя впрямую сопоставлять с другими ветвями. Ряд более тонких ветвей – можно. «Бесконечный тупик» – подобие меры, чуть‑чуть – и текст окончательно распадётся: связь между мельницей, бутылочным стеклом и далёкой музыкой окажется слишком неуловимой. Из‑за большого количества предметов, из‑за их самостоятельной серьёзности, значимости. А так всё же ясно… Что ясно? – Всё. Все факты в этом мире. Это ясный мир, прояснённый. Он донельзя упрощён, примитивизирован, но все же есть намёк на реальность. Он ещё достаточно сложен, чтобы быть реальностью. И основным признаком этой сложности является то, что по «Бесконечному тупику» вполне просматривается дефектность моего бытия, его ошибочность. «У Иванова „комплекс“». Но это очень низкий уровень. При развитии личности образуется целый комплекс комплексов, целая сеть взаимоисключающих или усиливающих друг друга ошибок и неправильностей. Личность, подлинная личность только и может существовать за счёт этих комплексов. Быть личностью очень больно. Особенно в нашем мире. Особенно если природой‑то предназначен к совсем другому. Разве я, такой, какой я есть, мог бы получиться «естественным путём»? – Нет, только в результате ошибки. И «Бесконечный тупик» – сложный узор ошибок. Все темы ошибочны. Но истинно основное – подлинность. Убрать ошибки – исчезнет подлинность, образуется одна огромная ошибка. Даже костоправы психоанализа заметили, что освобождение от комплекса зачастую приводит к обеднению личности. А что же говорить о десятках ошибок, в авоське которых я и подвешен в этом мире? Вообще ошибка это самое человеческое, что есть в человеке. Природа не ошибается, и Бог не ошибается. А человек ошибается. Он свободен. Свобода творчества для человека есть прежде всего право на ошибку. Природа – необходимость, Бог – Свобода. Человек – осуществление свободы в мире.
|
|
Примечание к №875
Я – сумеречный.
Бердяев назвал сумерки самым нетворческим временем суток. В «Самопознании» он писал:
«Я вообще плохо выносил сумерки. Сумерки – переходное состояние между светом и тьмой, когда источник дневного света уже померк, но не наступило ещё того иного света, который есть в ночи, искусственного человеческого света, охраняющего человека от искусственной тьмы или света звёздного. Именно сумерки обостряют тоску по вечности, по вечному свету. И в сумерках большого города наиболее обнаруживается зло человеческой жизни».
«Человек, одержимый злой страстью, в сущности, одержим силой чуждой ему, но глубоко вошедшей в него и ставшей как бы его природой. Зло есть самоотчуждённость человека… В сумерки меня охватывает тоска чуждости. Но если в час сумерек я привык делать что‑нибудь определенное, ритмизировать свою жизнь, то тоска чуждости ослабевает… Думая о своем отношении к жизни, я прихожу к заключению, что я всегда боялся жизни… я боялся отдаться потоку жизни. И это потому, что видел конфликт между потоком жизни и моим творчеством. Поток жизни иногда уносил, но потом побеждала творческая мысль. Я никогда не обладал искусством жить, моя жизнь не была художественным произведением».
|
|
Совершенно иное чувство. В детстве мне объяснили, что такое водопад. Отчётливо помню ощущение тягучего уютного ужаса: спящий, под поверхностью воды, я плыву по огромной, медленной реке и знаю, что где‑то там, далеко‑далеко впереди, ревёт неслышный сейчас водопад. Река чуть прохладная, прозрачная, и сквозь воду, лёжа на спине, я вижу звёзды. Тихо‑тихо. Нет ощущения происходящей со мной несправедливости. Зло родное, и нет сил ему сопротивляться. Это будет злом. И благодарное зло не оставит, спокойно донесёт до рокового обрыва. Моя жизнь – жизнь нехорошая, но я её не боюсь. Пожалуй, в некотором смысле, я даже овладел ей. Слился с её жестокой сутью, проявил «поток жизни» своей «творческой мыслью». На свою жизнь я согласен. Со смыслом её согласен. Правда, я спорю в частностях – действие должно быть более проявлено и более явным должен быть контрапункт злорадных совпадений. Но в целом суть моего воления совпадает с общим направлением, так что в мелочах фатум может пойти на уступки.
Примечание к с.54 «Бесконечного тупика»
«Бог меня спросит: – Что же ты сделал? – Ничего». (В.Розанов)
«Ничего». Сама эта книга – сон, ничто. Она брошена в небытие и растворится там тысячестраничным морозным туманом. Это и есть обретение ритма, трагизма, того «художества», которое придаёт «ерунде» возможность существования. Как раз ничего ДЕЛАТЬ не надо. Если что‑нибудь сделано, это уже оборачивается фарсом. В реальности тоска и боль превратятся в ничто.
|
|
Что было поистине трагично в смерти отца? Вот что его увезли умирать, а я прислонился лбом к холодному стеклу окна, противоположного выходящему на его последнюю улицу, и стоял и ни о чём не думал. Думал, «о чём же думать?» О чем же тут думать? И зачем? Зачем думать, жить? Не как осмысленное стремление к самоубийству, а как обессмысливание каких‑либо смыслов, бессмысленный ужас и недоумение перед каким‑нибудь смыслом. И вот это ощущение бьющего через лоб ледяного холода и есть ТО. А остальное – лохмато‑серые тряпочные эманации в какую‑то там «реальность».
Вот и книга эта… В чем её удача? – В неудаче. В ненужности. В такой ненужности, что даже сама констатация этой ненужности уже не нужна, уже воспринимается как ненужная заглушка, «оговорка». И вся книга – тысячестраничная оговорка. Какая‑то бесконечно длинная оговорка – «бесконечный тупик».
Вот я и выговорился. Всё. Ветви сломаны – остался голый столб моего одиночества, столп молчания. Я распустил улетевшие ветви‑мысли, чтобы остаться наедине с собой, бросить дурацкий чемодан в снег. Мышление мне всегда казалось какой‑то преградой, завесой. Я существую и мыслю. Мысли движутся, растут. Одни ветви тянутся вверх, другие отмирают, тяжело рушатся вниз. Всё это постоянно, бесшумно. В сущности, процесс мышления поражает своей бесчеловечностью. И ничего нового, всё это будет продолжаться и продолжаться в дурной бесконечности, пока я не умру. Для чего я жил, зачем мыслил? Абсурд. Бездумный, продолжающейся постоянно. И главное, я чувствую, и всегда чувствовал, удивительную ложь происходящего. Ложность и ограниченность. Экзистенциальное отвращение к своему материальному и психическому существованию – да. Но и само мышление есть форма существования, и тоже тошнота, тоже ненужность. Зачем? Все погибнет. И всё ложь. И эта мысль ложь, гниль, дешёвая стилизация. Эта ветвь рушится, так и не успев распуститься, но и это отмирание тоже бессмысленно. Это бессмысленное хаотичное движение ветвей лишь в одном смысле серьёзно, в одном смысле трагично: оно подчинено ритму разрушения. Ведь «не сразу». Видимо, не сразу. Постепенно всё будет угасать, цепенеть, и наконец последняя искра пробежит по умирающему рассудку. А извне?.. Кто‑то сидит в пустом кинотеатре и смотрит беспорядочное нагромождение кадров. Вот отец, вот школа, вот книги и унижение. Зачем? Пленка обрывается, но ещё некоторое время экран мерцает, а потом гаснет. Недоумение. Скука. Смерть… Но всё же. Всё же предпринята безумная попытка сопротивления. И вдруг она удастся, и произойдет чудо, и реальность изогнётся фантастически причудливым образом, и я, ласково окутанный родным пространством, буду перенесён в иной, подлинный мир. Вызовет ли этот сгусток энергии, воли, желания, мысли цепную реакцию, или он повиснет в пустоте, провиснет в пространстве бессильно обломанными ветвями, и звёзды рассмеются надо мной холодным русалочьим смехом?.. Попаду ли я в фантастическое пространство, а в общем‑то, с другой‑то стороны, единственно подлинное и естественное? Или же я фатально обречён на существование в сером и унылом «реальном мире»? Ответ на этот вопрос неизбежен, ибо само отсутствие ответа есть ответ самый красноречивый, самый абсолютный и самый безнадёжный.
17.03.1985 – 16.09.1988
ПРОШЛО ДЕВЯТЬ ЛЕТ
Моя книга оказалась никому не нужна. С тех пор, как я поставил точку, прошло девять лет. Пустых, никчёмных, наполненных нелепой беготнёй за куском «хлеба». Постепенно, с каждым годом, я из «автора ненапечатанной книги» превращался в «автора ОДНОЙ ненапечатанной книги», из «молодого человека» – в «пожилого неудачника», из «неизвестного литератора» – в «объясняющую себя сволочь».
И тем не менее, я счастлив. Моя книга издана, и я держу её в руках. Произошло то, о чём я тогда, девять лет назад, не смел по‑настоящему и мечтать. Жизнь безнадёжно испорчена. И всё же мне кажется, что ответ, который получил я: «Пошёл вон, ничтожество!» – не есть ответ на «Бесконечный тупик». Это всего лишь ответ на мою жизнь, но не на мои чувства и мои мысли. Они, вне зависимости от последующего индивидуального существования, останутся, и однажды, кто‑нибудь прочтёт эти строки, задумается над моими мыслями, проникнется моей иронией, простит мне мои заблуждения. Юноша, который мог бы быть моим другом, на всю жизнь запомнит две– три фразы из этой книги; девушка, которая могла бы быть моей любимой, заплачет над моей несчастной судьбой. Ну и что, если всё случится в неопределённом будущем? – Важно, что этого‑то я уже никогда не узнаю, и, следовательно, окончательное разочарование невозможно.
И поэтому всё очень хорошо… Всё‑таки мне удалось поставить точку над "i"‑, хотя этой европейской буквы давно уже нет в русском алфавите.