Здесь я хотел бы выдвинуть тезис об особенностях русской национальной традиции богословия, ее рамках и ее допустимости. В этом может помочь Петр Михайлов, а также ряд других признанных богословов. Общим фоном для осмысления этого феномена может служить широко известная работа протоиерея Георгия Флоровского «Пути русского богословия», а также некоторые его статьи. В частности, его мысль можно сформулировать кратким тезисом: «В принципе "быть христианином" означает быть греком»[78].
В случае с П. Михайлова мы вновь (как и в случае с Ю. Шичалиным) встречаем парадоксальную ситуацию, когда внешне формально постулируется одна позиция, а выводы, которые из такой позиции можно сделать, ровно противоположны сказанному. Именно Петр Михайлов перевел упоминавшуюся уже статью Ларше «Что такое богословие?». Он же является рецензентом книги Ларше «Лицо и природа. Троица – Христос – Человек»[79]. Однако, очевидно, что его собственная позиция далека от позиции Ларше.
Так, П. Михайлов указывает на то, что «именно русские философы и богословы, такие как Н. А. Бердяев, В. Н. Лосский и другие, внесли заметный вклад в мировое развитие философии персонализма первой половины двадцатого века»[80]. Этот тезис примечателен обратной причинно-следственной связью: не только философия персонализма влияет на православное богословие, но и наоборот.
В дальнейшем П. Михайлов приводит и мнение Ларше об истоках греческого православного персонализма: «Идеи Яннараса и Зизиуласа он относит к области религиозной философии, а не церковной догматики. Герои исследования видятся нашему автору в широкой перспективе русских религиозных мыслителей, начиная с В. С. Соловьева, о. Павла Флоренского, прот. Сергия Булгакова и заканчивая поздними представителями так называемой “парижской богословской школы”»[81].
Поддержать эту мысль может и митрополит Каллист (Уэр), говорящий об особенностях русской традиции богословия: «Этот образ Бога как взаимной любви имеет важнейшее значение для русского богословия последних полутора веков, что хорошо показал отец Михаил Меерсон-Аксенов в своей книге "Троица Любви в современном русском богословии", где особое внимание уделено Вл. Соловьеву, отцу Павлу Флоренскому и отцу Сергию Булгакову»[82]. Книга эта существует и в русском переводе, правда под другим названием – «Созерцанием Троицы Святой… Парадигма любви в русской философии троичности»[83].
Любопытными могут оказаться и свидетельства о влиянии «русской традиции» на формирование взглядов митрополита Иоанна (Зизиуласа) и Хр. Яннараса. Например, Карл-Христиан Фельмитак передает слова митрополита Иоанна (Зизиуласа), сказанные ему при личной встрече в 1975 г.: «Когда я занимаюсь новыми периодами [богословия], то опираюсь на не-греческие источники». И далее митрополит Иоанн назвал имена отцов Георгия Флоровского, Сергия Булгакова, Николая Афанасьева, Александра Шмемана, а также Павла Евдокимова[84].
Показательна одна цитата из Хр. Яннараса в контексте описания богословия греческого систематика Панайотиса Трембеласа: «Он игнорирует все удивительные линии развития, динамическое возрождение православного самосознания и влияние на европейское богословие русской диаспоры после 1917 года… Они активно возрождали апофатический характер догмы, евхаристическое устроение Церкви, динамическое богословие иконы и богатство духовности "Добротолюбия"… Именно в рамках этого исторического контекста Трембелас писал свою догматику, полностью игнорируя эти линии развития»[85]. Очевидно, что симпатия самого Хр. Яннараса здесь на стороне «богословия русской диаспоры».
Как последнее подтверждение существования и важности «русской традиции богословия» можно привести мнение архиепископа Роуэна Уильямса: «Для большей части ХХв. история православного богословия – это история русского богословия, как в России до 1917 г., так и в эмиграции после этого (особенно в Париже)»[86].
Таким образом, важно отметить здесь несколько пунктов: во-первых, привлекательным в православии ХХ в. для людей внешних было именно русское богословие; во-вторых, по всей вероятности, такие персоналисты, как митрополит Иоанн (Зизиулас) и Хр. Яннарас, испытали существенное влияние русского эмигрантского богословия; и, в-третьих, ряд других представителей «богословского персонализма» – среди них В. Н. Лосский и протопресвитер Иоанн Мейендорф – сами были частью этого течения. Остается лишь ответить на вопрос, насколько нынешнее богословие в России ощущает свою связь с этим течением, которое часто именуют «парижским богословием».