Зимние месяцы 1788 года прошли относительно спокойно. Стороны готовились к новой кампании. Потёмкин сообщал императрице о своих неотложных делах:
"Теперь еще в Херсоне учат минеров, как делать мины, также и почему. До 100 000 потребно фашин и много надо габионов. Вам известно, что лесу нет поблизости. Я уже наделал в лесах моих польских, откуда повезут к месту".
Кстати, вот один из многочисленных факторов, опровергающих сплетни о расточительстве и казнокрадстве Григория Александровича. Впрочем, быть может расточительством кое-кто и может назвать его действия, но расточительством в отношении своего имения. И на подъем Новороссийского края, и на строительство флота не жалел он своих личных средств, о чем свидетельствуют многие весьма точные и подробные документы, оставшиеся в его богатейшем архиве. Вот и во время подготовки к штурму Очакова он распорядился об изготовлении в своих лесах и на свои же деньги фашин, необходимых для ведения приступа и представлявших собой связки крупного хвороста, употребляемые для заваливания рвов. Делались там и габионы – конструкции в виде больших ящиков. Эти ящики заполняли камнями и галькой. Их было удобно использовать для укрепления позиций осадных батарей.
На международную обстановку в начале 1788 года оказывало значительное влияние то, что австрийцы сосредоточили наконец на западной границе Османской империи 120-тысячную армию. Эта армия, которую возглавил сам император Иосиф II, расположилась в Венгрии.
Начиная войну с Россией, турецкий султан надеялся, что договор останется на бумаге и Австрия не поддержит свою союзницу. В том же пытались убедить его и английские дипломаты, которым очень хотелось, чтобы война все-таки грянула. Они и в начале 1788 года, боясь, что Порта пойдет на мир, продолжали убеждать в том, что сосредоточение австрийских сил не более, чем демонстрация и Иосиф II не развяжет военных действий. Даже ультиматум Австрии, в котором Порте предлагалось немедленно разоружиться и выполнить все требования, предъявленные к ней Россией, был сочтен обычным устрашением. Когда же сомнений в решительности Австрии не осталось, за прекращение войны стали выступать сами западные страны – то-есть те силы, которые еще недавно к ней подстрекали. И Англия и Франция действовали заодно, забыв свои противоречия. Они стремились сохранить Османскую империю в прежних границах, не дать ослабить ее, сохранить как кнут и для России, и для народов Кавказа, и для балканских государств, стонавших под ее игом.
Но они не учли, что турецкого султана, ими же подготовленного к войне и ими же убежденного, что с русскими надо сражаться до победного конца, к миру склонить нелегко. Миротворство усложнено еще было и тем, что султан не ведал об истинном положении дел на театре военных действий.От него скрыли даже крупное поражение турок на Кинбурнской косе. В официальных донесениях верховного визиря и других сераскиров и пашей не было ни слова правды. Трескотня о победах, которых не было вовсе, содержалась и в реляциях, и в лживых периодических изданиях Запада. Императрица Екатерина II по этому поводу писала своему постоянному корреспонденту в Германии доктору Циммерману: "Странно видеть ничтожные уловки, употребляемые против нас завистниками. Каждый почтовый день они сообщают немалые события, дают деньги газетчикам и заставляют бить наши войска на бумаге дважды в неделю. Тоже самое было и в прошедшую войну; происшествия и особливо мир уличили лжецов и доказали, кто был бит. Если вам скажут, что турки взяли Кинбурн, что они подступили к Таганрогу и Азову, что истребили флот Севастопольский – не верьте ни одному слову. Правда этот флот потерпел от бури во время равноденствия, даже лишился корабля и фрегата, зато турки, в то же время, потерпели гораздо более, нежели вдвое. Впрочем, на твердой земле мы не потеряли ни одного вершка"..
Известно, кстати, что во время бури турки лишились четырех линейных кораблей и двух фрегатов. Это лучшим образом опровергает измышления о том, что русский флот был построен Потёмкиным наспех. Русские корабли оказались более прочными и добротными. Они лучше перенесли бурю, которая в равной степени обрушилась и на них, и на турецкие корабли.
Турки потеряли немало кораблей и в лимане, у берегов Кинбурнской косы, у русских же боевых потерь в кораблях вообще не было.
Впрочем, всякое историческое событие всегда кому-то выгодно фальсифицировать, а уж лжецов и выдумщиков всех мастей находится в достатке. Фальсификация событий двухсотлетней давности продолжается и поныне, путем репринтного воспроизведения лживых произведений некоего польского русофоба К. Валишевского, которого иные издатели мнят историком, а иные, зная направленность его книг, просто берут в союзники, чтобы чужими руками обгадить Россию. Не будем глубокого анализировать опусы лжеца. Приведем лишь один пример, касающийся нашей темы повествования, пример того, как Валишевский перевернул события, передернул факты и попытался убедить читателей, что в русско-турецкой войне 1787 – 1791 годов побеждала не Россия, а Турция.
В книге "Роман одной императрицы" этот злобствующий фальсификатор писал: "Во время второй турецкой войны (1787 – 1791 – Н.Ш.), так мало похожей на первую (1768 – 1774 – Н.Ш.), казалось, что звезда Екатерины надолго померкла. Неудачи следуют одна за другой. Она отказывается в них сознаться. Она как бы не знает и требует, чтобы весь свет тоже не знал о поражениях ее армии и ее полководца, который – увы! уже не Румянцев, а Потёмкин. Но стоило только туркам в свою очередь испытать хотя бы малейшие неудачи (например, в октябре 1787 г. под стенами Кинбурна), как она тотчас же приказывает служить благодарственные молебны, палить в знак радости из пушек и трубить по всей Европе о славных подвигах русской армии".
Собрав всю желчь в один абзац, Валишевский сразу попытался обгадить и императрицу российскую Екатерину II, и Григория Александровича Потёмкина, и Александра Васильевича Суворова. Екатерина II, по его словам, лгунья, Потёмкин – не полководец. Заодно Валишевский "украл" и все блестящие победы Суворова в той войне, хотя, как известно, она ими была особенного богата. Вспомним, что кроме Кинбурна были Фокшаны, Рымник, Измаил... Кстати, с 1787 по 1791 год русская армия не потерпела ни единого поражения – ни единого. А ведь эту ложь Валишевского покупают и читают люди, которые еще не отучились окончательно верить печатному слову. Издательства, тиражирующие ложь, очень в том помогают... Ведь с пошлой приправой лжи об интимных делах российской императрицы, к которой, извините за грубость, с таким вожделением под одеяло заглядывали Валишевский и его издатели, приглашая заглянуть и наиболее всеядных читателей, с этой приправой заодно сводитсянанет в умах непросвещенных читателей правда о славных победах русского оружия, о величайших русских полководцах, военных гениях России Суворове и Потёмкине. Валишевский утверждал, что были одни поражения. Но в ходе второй турецкой войны русские били агрессора при Кинбурне, Очакове, Галаце, Максименах, Фокшанах, Рымнике, Гаджибее, Аккермане, Бендерах, Тульче, Исакче, Килие, Измаиле, Мачине. Добавим к этому блестящую победу Ушакова при Калиакрии и другие, не менее славные, совершенные на море – и мы получим далеко не полный перечень всех военных успехов России.
Неужели не знал Валишевский о тех победах? Неужели не знал о славе Суворова, разнесшейся по Европе и всему миру в годы той войны? Недаром же во времена черной реакции, во времена прусского засилия в России, Павел вынужден был пойти навстречу венскому двору и ненавистного ему Суворова, который продолжал говорить "Горжусь, что я русский", вызволить из ссылки, чтобы послать колошматить хвастливых и хваленых наполеоновских вояк в Италию и Швейцарию.
Одним словом, мы можем предположить, что Валишевский, либо абсолютный профан в истории, либо злобный фальсификатор. А скорее всего, он и то и другое.
Кстати, Григорий Александрович Потёмкин, о котором с таким небрежением отзывался Валишевский, не потерпел как и Суворов за все свое боевое поприще ни единого поражения.
Впрочем, чего ожидать от иноземца Валишевского? Он враг, враг бесчестный, а потому просто не в состоянии быть объективным. Но как быть с теми, кто добросовестно списывает у него все хулительные выпады в адрес Отечества? Возьмем, к примеру, уже упоминавшийся нами роман М. Т. Петрова "Румянцев-Задунайский". Сравним то, что написано Петровым о Кинбурне с тем, что писал о том же Валишевский.
У доморощенного фальсификатора читаем: "Хотя сражение у Кинбурна не имело решающего значения, хотя со стороны противника действовало всего лишь до шести тысяч человек и их нападение носило характер обычного поиска, Екатерина забила во все колокола. Она приказала служить благодарственные молебны, палить в знак радости из пушек (выделено мной. – Н.Ш.). В столицы европейских государств полетели письма, депеши. Шумиха началась такая, словно произошло второе Кагульское сражение. Вскоре, однако, фортуна снова изменила русским".
Но когда же это снова? И когда она изменяла раньше? Вспомним, как у Валишевского: "...она тот час же приказывает служить благодарственные молебны, палить в знак радости из пушек (выделено мной. – Н.Ш.) и трубить по всей Европе о славных победах русской армии. Подумаешь, что под Кинбурном было повторение Чесменской победы".
Все почти слово в слово, разве только вместо Чесмы – Кагул. Зачем же писатель, судя по фамилии, русский, унижает Суворова? Зачем повторяет ложь о каких-то неведомых неудачах русских, от которых отвернулась, якобы, фортуна.
Нет, фортуна не отворачивалась, поскольку она не может отвернуться от тех, кто делами своими умножает славу Отечества. Эту славу в 1788 году суждено было преумножить Григорию Александровичу Потёмкину.
К 18 марта Екатеринославская армия насчитывала 82 464 человека. Порта же к тому времени собрала свыше 300 тысяч воинов, причем большую часть сил планировалось направить против Екатеринославской армии. Враг замышлял нанести главный удар на Кинбурн и Херсон, овладев которыми, посадить у Очакова десант на корабли и перевезти его в Крым. Согласно этому плану верховный визирь Юсуф-паша, имея 150 тысяч человек, двинулся к Белграду, а 30-тысячный корпус Ибрагима-паши направился в Валахию. Бывший крымский хан Шабаз-гирей с 60 тысячами воинов расположился у Измаила, чтобы иметь возможность оказать помощь гарнизонам Очакова, Бендер и Xoтина. Одновременно Гассан-паша с флотом устремился к Днепровско-Бугскому лиману.
В этих сложных условиях Потёмкину предстояло выбрать наиболее целесообразный способ противодействия многочисленному противнику. Зачастую Очаковская операция в нашей литературе, в том числе и дореволюционной, освещалась предвзято. Многие "исследователи" повторяли миф о, якобы, имевшей место нераспорядительности главнокомандующего, совершенно не учитывая обстановку, складывавшуюся весной 1788 года на театре военных действий.
Обвиняя Потёмкина в том, что он слишком долго двигался со своей Екатеринославской армией к Очакову, чтобы осадить его, историки не учитывали немаловажную деталь. Дело в том, что 60 вражеских судов направлялись к Днепровско-Бугскому лиману, чтобы атаковать и захватить Кинбунр, Глубокую Пристань и Херсон, разрушить главные базы русского флота в лимане. Именно поэтому Потёмкин не спешил удаляться от Херсона, чтобы своевременно принять меры для защиты важных опорных пунктов.
Он понимал, что потеря основных баз тут же скажется на общей обстановке. Нельзя будет осаждать Очаков, имея в тылу крупные силы врага, захватившие выгодные пункты. Пострадал бы и флот. Рассчитывать же на победу в войне с Портой можно было лишь при наличии как сильных сухопутных, так и могучих военно-морских сил. Дальнейшие события полностью подтвердили предположения Потёмкина,
К концу мая под Очаковым сосредоточились крупные морские силы Порты: 13 линейных кораблей, 15 фрегатов, 47 галер и множество мелких судов.Ониприготовились к бою и ждали лишь распоряжения капитана-паши. Однако первый выстрел новой кампании 1788 года был произведен русскими военными моряками.
26 мая капитан 2-го ранга Иван Сакен прибыл в Кинбурн с депешей, адресованной Суворову принцем Нассау-Зигеном, командовавшим в то время гребной флотилией. Речь шла о порядке переправы войск Суворова на правую сторону лимана для участия в осаде Очакова. Получив ответ Суворова, Сакен стал собираться в обратный путь. По лиману уже сновали вражеские суда, и друг Сакена, командир расположенного в крепости Козловского полка подполковник Федор Иванович Марков, посоветовал ему быть осторожнее.
– Мое положение опасно, – отвечал Сакен, – но честь свою спасу. Когда турки атакуют меня двумя судами, я возьму их, с тремя буду сражаться, от четырех не побегу. Но если нападут более, тогда прощай, Федор Иванович, мы уже более не свидимся.
Дубель-шлюпка Сакена имела на вооружении 7 небольших орудий, экипаж ее насчитывал 52 человека. Едва она отошла от берега, как на нее кинулось сразу 13 неприятельских галер. Каждая из них имела по 20 орудий. Русские моряки повредили огнем 2 турецких судна, но оставшиеся 11 настигли шлюпку, получившую повреждения и потерявшую ход. Видя, что уйти не удастся, Сакен приказал спустить на воду небольшой ялик, посадил в него 9 матросов и отправил их с пакетом Суворова к Нассау-Зигену. На словах велел передать, что ни он, ни его судно в руках неприятельских не будут.
Дубель-шлюпка своим огнем прикрыла отход ялика, а когда турецкие галеры приблизились к ней, Сакен объявил:
– Ребята, мы тонем, старайся каждый о своем спасении. Я вам это позволяю и приказываю. А я уж сам о себе подумаю.
Матросы попрыгали в воду, чтобы вплавь добраться до берега. На борту остались лишь сам Сакен, молодой офицер и пушкарь.
– Спасайся вплавь, – сказал Сакен офицеру.
– Я дожидаюсь вас, – возразил тот. – Я привык следовать вашему примеру.
– Спешите, настает последняя минута, – повторил Сакен и столкнул офицера за борт.
Затем он взял из рук пушкаря зажженный фитиль, велел отважному моряку покинуть шлюпку, и когда четыре вражеские галеры с разных сторон подошли к израненному суденышку, прыгнул в пороховой погреб. Прогремел взрыв, и на поверхности лимана остались лишь обломки одного русского и четырех турецких судов.
После того случая, даже располагая численным превосходством, турки никогда не решались на абордажные бои. Потёмкин писал императрице: "Геройская смерть Сакена показала туркам, каких они имеют не приятелей".
Екатерина II высоко оценила подвиг отважного офицера: "Мужественный поступок... Сакена заставляет о нем много сожалеть. Я отцу его намерена дать мызу без платежа аренды, а братьев его приказала отыскать, чтобы узнать, какие им можно будет оказать милости". Умела российская императрица отмечать героев.
В ночь на 7 июня 1788 года враг наконец решился начать операцию в Днепровско-Бугском лимане. Отряд из четырех линейных кораблей, шести фрегатов и 53 галер двинулся вверх по лиману. Его встретили русская парусная эскадра и гребная флотилия. Неприятель был разбит и потерял три корабля. Остальные укрылись под Очаковым.
За этим боем внимательно наблюдал Александр Васильевич Суворов. Заметив, сколь близко проходит от берега Кинбурнской косы фарватер, он задумал операцию по полному уничтожению неприятельского флота. Будучи уверен, что враг в ближайшее время повторит попытки атаковать русские корабли, он разместил на берегу косы две сильные артиллерийские батареи, тщательно их замаскировав. Потёмкин этот замысел одобрил и даже выделил дополнительно несколько мощных орудий, дабы Суворов не ослаблял крепости и не забирал оттуда много артиллерии.
В ночь на 16 июня турецкий флот снова двинулся в лиман. Русские уже приготовились к отражению атаки и, обнаружив врага, первыми ударили по нему. Не ожидая этого, турки растерялись, к тому же на мелководье большим их кораблям было сложно маневрировать. После первых же метких русских залпов на вражеских судах началась паника. В результате на мель сели адмиральский и 64-пушечный корабли, остальные обратились в бегство. Гассан-паша, желая удержать экипажи небольших судов от ретирады, приказал палить по ним из пушек, но и это не помогло. Сам он едва не оказался в плену. Бой продолжался весь день, а ночью Гассан-паша решил увести свой флот к Очакову. Тогда-то на пути турок и встала русская береговая артиллерия, своевременно замаскированная на косе Суворовым. 7 больших кораблей пошли ко дну. Команды их насчитывали 1,5 тысячи человек, на вооружении находилось 130 орудий.
На следующий день после ночного артиллерийского боя гребная флотилия атаковала и сожгла остатки кораблей противника. Разгром в лимане подорвал боевой дух турок, господству их на море был положен конец.
Теперь уже Потёмкин более не медлил и повел армию к Очакову. Что же касается его неторопливости, имевшей место до победы в лимане, то объяснял он ее непогодой и дождями, в результате которых поднялся уровень воды в реках и заранее избранные пункты переправ оказались непригодными. Лишь в одном письме он пролил свет на истинную причину: "Я бы был уже за Бугом, но нужно дожидаться от Херсона от Поль Жонеса уведомления". Джон Поль Джонс (так именуется он в исторической литературе), национальный герой США, предводитель флота конгресса во время войны за независимость 1775 – 1783 годов, шотландец, был приглашен на русскую службу в 1787 году и возглавил парусную эскадру в Днепровско-Бугском лимане.
Потёмкин ждал от него сообщения о действиях турок в лимане. И дождался... Турки предприняли попытку осуществить свой замысел, но были разбиты, Екатеринославская армия могла теперь не опасаться за свой тыл. Она подошла к Очакову и расположилась на позициях между балками Яси-Игла и Чокур-Оба. Потёмкин провел тщательную рекогносцировку крепости, во время которой приближался на дистанцию не только артиллерийского, но и ружейного огня противника. Очевидцы вспоминали, что был он во время той рекогносцировки в своем расшитом золотом мундире, при орденах, словно дразня вражеских стрелков.
Одно из ядер разорвалось поблизости от него. Был убит наповал казак и смертельно ранен генерал Синельников. Получил контузию и Потёмкин. Она затем стала предметом самой безобразной сплетни, распускаемой о Григории Александровиче его врагами. Злопыхатели придумали, что образованнейший человек своего времени, светлейший кнзяь, генерал-фельдмаршал, необыкновенный красавец и любимец женщин, Потёмкин страдал ужасной привычкой – при всех, в любом, в том числе и женском обществе, он, якобы, грыз ногти... Представьте себе мужчину, страдающего такой привычкой и одновременно обожаемого женщинами. Нужно учесть, что обожательницами были не так называемые "телки" – порождение наших дней, которым быть может, это по вкусу, – а представительницы лучших домов и родов России.
Однако, обратимся к письму Екатерины II, написанному 14 августа, то-есть спустя полтора месяца после злополучной рекогносцировки. Императрица упрекает Потёмкина за небрежение к опасностям, упоминает и о так называемой "дурной привычке": "Беспокоит меня твоя ногтоеда, о которой ты меня извещаешь письмом от 6 августа после трехнедельного молчания; мне кажется, что ты ранен, а оное скрываешь от меня. Синельников, конечно, был близок к тебе, когда он рану получил; не тем ли ядром и тебе зацепило пальцы?"
После контузии Потёмкин часто подносил болевшие пальцы к губам, но не выгрызал ногти, а просто дул на них, что вошло в привычку. На эти появившиеся в пальцах боли они пожаловался императрице. Не хвастался же он перед ней, в самом деле тем, что грызет ногти! Чего только не напридумывали о князе... Бездельники, которых он не выносил, не могли простить ему презрения к ним и в то же время любви и чуткости, с которыми он относился к солдатам. Очевидцы вспоминали, что часто бывая на передовых позициях, Потёмкин говаривал солдатам:
– Слушайте, ребята, приказываю вам однажды и навсегда, чтобы вы предо мною не вставали, а от турецких ядер не ложились на землю.
И медление в действиях под Очаковым тоже объясняется желанием сохранить жизни русских воинов, а вовсе не боязнью ответственности. Ответственности Потёмкин не боялся, но это не означает, что мог пуститься на серьезное дело, не продумав его детали.
С первых дней осады Очакова все делалось им разумно, по определенному плану.
Желая предотвратить кровопролитие, он еще 21 июня направил в крепость письмо следующего содержания: "Мы, князь Потёмкин, повелевши истребить эскадру капитан-паши, чрез сие даем знать гарнизону и жителям города Очакова, что ежели они сдадутся от сего времени чрез 24 часа, то позволим мы гарнизону выйти с имением, но без оружия, а жителям оставляя все их имущество и свободу, так что они останутся спокойны в их домах и в городе, никакого грабительства не будет и для того прислать от города депутата на эскадру принца Нассау, который Лиманом овладел, дабы утвердить сии договоры. А ежели в показанное время положительного ответа не будет, то сухопутная армия, тот же день со всею артиллериею от земли, а эскадра от моря окружит и откроет огонь; тогда уже ни женщины, ни старики, ни младенцы пощады ожидать не должны".
Потёмкин всегда старался достигать победы с минимальными потерями, жалея, прежде всего, конечно, русских солдат, но и стараясь не проливать крови мирных жителей, ибо, как известно, при бомбардировке ядра не выбирали, кого им поражать.
Увы, Очаков сдаться на милость победителей не пожелал. Однако, Григорий Александрович не оставлял надежд принудить гарнизон к добровольной капитуляции. К примеру, 27 июня он писал Суворову: "Чтобы оказать больше силы наши Очакову, то прикажите расположенные в разных местах лагеря ваши собрать под Кинбурн, чтобы они были на виду у неприятеля. Конницу всю хотя на двои сутки тоже подвести, взяв меры к прокормлению".
Заметив во время рекогносцировки у берега, близ Очакова вражеские суда, Григорий Александрович послал Нассау-Зигену распоряжение немедленно атаковать и сжечь их, дабы не мешали осаде. Об этой операции А.Н. Петров писал: "Для облегчения действий принца Нассау, против которого могла быть направлена большая часть орудий из Очакова и из укрепленного Пашинского замка, князь Потёмкин предпринял фальшивую атаку крепости, показывая вид нападения на нее с северо-западной стороны, в то время как принц Нассау будет действовать с юго-восточной стороны ее...
В деле 1 июля было истреблено 9 неприятельских судов и 5 взято в плен, вместе со 100 человеками экипажа. У нас убито 24 и ранено 80 человек. В том числе на сухом пути убит только 1 фурлейт. Как велика была потеря турок убитыми и ранеными – неизвестно".
Можно только предположить, что на взорванных кораблях неприятеля практически погибли все, то-есть 200 человек.
В исторической литературе немало самых противоречивых данных об Очаковской операции. В чем только не обвиняли Потёмкина. Он же не считал нужным оправдываться и зачастую невольно становился сам причиной сплетен, которые о нем складывались. Все свои планы он держал, как правило, в секрете. Любопытных и назойливых просто дурачил. Те же, не понимая смысла неясных ответов или странных выпадов, все приписывали либо нерешительности, либо нераспорядительности, либо чему-то другому, для себя выгодному.
Когда австрийский военный агент при Екатеринославкой армии принц де-Линь пожелал узнать план действий против Очакова, Потёмкин разыграл целую сцену.
– Ах, боже мой?! – воскликнул он в ответ на просьбу принца, – в Очакове находится восемнадцать тысяч гарнизона, а у меня столько нет и в армии. Я во всем претерпеваю недостаток, я несчастнейший человек, если Бог мне не поможет.
– Как? – удивился принц, – а Кинбурнская победа, а отплытие флота? Неужели все это ни к чему не послужит? Я скакал день и ночь, меня уверили, что вы уже начали осаду!
– Увы, – отвечал Потёмкин. – Дай Бог, чтобы сюда не пришли татары, предать все огню и мечу... Бог спас меня – я никогда того не забуду. Он дозволил собрать все войска, находившиеся за Бугом. Чудо, что до сих пор удержал за собой столько земли.
– Да где же татары? – удивился принц.
– Везде, – отвечал Потёмкин, – в стороне Аккермана стоит сераскир с великим числом турок; двенадцать тысяч неприятелей находится в Бендерах; Днестр охраняем; да шесть тысяч в Хотине.
Об этом любопытном и скорее даже забавном разговоре поведал биограф Потёмкина С.Н. Шубинский. Он же заметил: "Во всем этом не было слова правды. Де-Линь, убедившись, что из разговоров с князем нельзя ничего узнать, прибегнул к другой хитрости. "Вот, – сказал он, подавая Потёмкину пакет, – письмо императора, долженствующее служить планом всей кампании; оно содержит в себе ход военных действий. Смотря по обстоятельствам, вы можете сообщить их начальникам корпусов. Его величество поручил мне спросить вас, к чему вы намерены приступать? Потёмкин взял пакет и обещал де-Линю не позже как завтра послать письменный ответ. Однако, прошел день, другой, неделя, а ответа все нет. Де-Линь решился напомнить князю об его обещании и наконец получил от него следующую лаконичную записку: "С Божией помощью, я учиню нападение на все, находящееся между Бугом и Днестром".
Не хотел Григорий Александрович открывать свои планы, тем более в них было немало секретного. Со штурмом он не спешил по многим причинам, о которых не распространялся. Он помнил, что в минувшую войну приступ Бендер, предпринятый П.И. Паниным в 1770 году, стоил русским 7 тысяч человек. А ведь Бендеры в то время были много слабее, чем вооруженный по последнему слову Очаков.
Весной 1788 года в Петербурге бытовало мнение, что с падением Очакова окончится война. Потёмкин же, объективно оценивая состояние вооруженных сил Османской империи, не сомневался, что воевать придется еще не один год. В этих условиях он не мог пойти на штурм, который неизбежно должен был принести потери в унтер-офицерском и офицерском составе. Для войны нужна была армия, которую еще предстояло пополнить новыми подразделениями. Для этого требовались офицеры и унтер-офицеры. Суворову, торопившему его, Потёмкин обещал приложить все силы к тому, чтобы Очаков достался дешево. И это не было пустословием. Далеко не все жители Очакова приветствовали войну. Потёмкин знал о том и стремился использовать антивоенные настроения. Создав в крепости сильную агентуру, он рассчитывал добиться с ее помощью добровольной сдачи Очакова. Вот одна из главных причин неторопливости действий и задержки в начале сильной бомбардировки крепости. Обложив Очаков 1 июля, Потёмкин начал построение осадных батарей лишь со второй половины июля. И только после того как стало известно о провале агентуры – головы казненных, надетые на колы, турки выставили для обозрения на крепостных стенах – Потёмкин открыл мощную бомбардировку крепости, при которой огонь уже велся на уничтожение.
Была и еще одна причина. Как мы уже знаем, в сентябре 1787 года Севастопольская эскадра сильно пострадала от бури. Документы свидетельствуют, что активно действовали в первые месяцы кампании 1788 года, то-есть в мае – июне, лишь военно-морские силы в лимане. Севастопольская эскадра находилась на ремонте, для которого требовалось определенное время. Пока турецкие корабли стояли у стен Очакова, они не могли мешать починке русских кораблей в Севастопольской гавани. Турки сами сдерживали свой флот у Очакова, боясь оставить без его поддержки крепость.
Вообразим теперь, что она бы пала в первых числах июля. Турецкий флот сразу бы двинулся к Севастополю и предпринял атаки на русскую эскадру.
Некоторые историки, упрекая Потёмкина в разных грехах, противопоставляли ему Суворова, который якобы однажды, используя вылазку турок, решился на штурм, да вот главнокомандующий его не поддержал, а потому и не был взят в тот день Очаков. Так ли это? Обратимся к документам.
Вылазка турок произошла 27 июля. Докладывая о ней на следующий день Потёмкину, Суворов писал: "Вчера пополудни в 2 часа из Очакова выехали конных до 50-ти турок, открывая путь своей пехоте, которая следовала скрытно лощинами до 500-т. Бугские казаки при господине полковнике Скаржинском, конных до 60, пехоты до 100 три раза сразились, выбивая неверных из своих пунктов, но не могли стоять. Извещен я был от его, господина Скаржинского. Толь нужный случай в наглом покушении неверных решил меня поспешить отрядить 83 человека стрелков Фаногорийского полка к прогнанию которые немедленно, атаковав их сильным огнем, сбили; к чему и Фишера батальон при г-не генерал-майоре Загряжском последовал. Наши люди так сражались, что удержать их невозможно было, хотя я посылал: во-первых, донского казака Алексея Поздышева, во-вторых, вахмистра Михаила Тищенка, в-третьих, секунд-майора Куриса и наконец г-на полковника Скаржинского. Турки из крепости умножались и весьма поспешно; было уже до 3000 пехоты; все они обратились на стрелков и Фишера батальон, тут я ранен и оставил их в лучшем действии. После приспел и Фанагорийский батальон при полковнике Сытине, чего ради я г-ну генерал-поручику и кавалеру Бибикову приказал подаваться назад. Другие два батальона были от лагеря в одной версте. При прибытии моем в лагерь посланы еще от меня секунд-майор Курис и разные ординарцы с приказанием возвратиться назад. Неверные были сбиты и начали отходить. По сведениям от г-на генерал-майора Загряжского, батальонных командиров и г-на полковника Скаржинского турков убито от трех до пяти сот, ранено гораздо более того числа".
Оказывается Суворов не только не спешил бросить людей на неподготовленный штурм без артиллерийской поддержки, без диспозиции, но и сам удерживал людей, в азарте гнавшихся за неприятелем.Он перечисляет, кого посылал вернуть батальоны.
Увы, котда-то придуманная сплетня перекочевала и в исторические труды, и в популярные романы. Олег Михайлов и в романе "Суворов", и в книге "Суворов", вышедшей в серии ЖЗЛ пишет: "Проводив Потёмкина, Суворов, не стесняясь присутствия нескольких приближенных светлейшего, сказал своим офицерам:
– Одним глядением крепости не возьмешь. Послушались бы меня, давно Очаков был бы в наших руках".
Суворов не был хвастуном и зазнайкой, коим выставлен в данном случае. И ох как не вяжутся эти слова с его образом.
А вот уже о вылазке в том же романе:
"Наблюдавший издали за боем Потёмкин был в ярости. Де-Линь предлагал немедля штурмовать оставшиеся почти без защиты укрепления. Австрийский принц ясно видел, как большинство значков турецких отрядов – лошадиных и буйволовых хвостов на золоченых древках – уже переместились к своему правому флангу и обнажило левый. Фельдмаршал был непреклонен. Бледный, плачущий Потёмкин шептал:
– Суворов хочет все себе заграбить!
В лагере разнесся слух, что генерал-аншеф умирает от раны. Однако примчавшийся в палатку Суворова Массо застал его, хоть и всего в крови, но играющим в шахматы со своим адъютантом Курисом".
Дальнейшее описание свидетельствует о том, что бой еще продолжался, еще гибли люди, а Суворов играл в шахматы с тем самым Курисом, которого посылал остановить людей, и спасло положение "только вмешательство Репнина, отвлекшего на себя часть турок". И снова Суворов показан злословом. Когда у него спросили, что передать светлейшему, он ответил:
"Я на камешке сижу, на Очаков я гляжу".
В. Пикуль в "Фаворите" идет еще дальше. Он рассказывает, что для спасения положения Репнину пришлось положить на поле целый кирасирский полк. Целый полк! По чьей вине? Автору романа безразлично. Переписав ложь, он не удосужился разобраться, на кого в большей степени падает ответственность за гибель сотен людей – на Суворова или на Потёмкина.
Но что же Потёмкин? Плакал ли он? Запрещал ли он штурмовать крепость? Выясняется из документов, что он вовсе не был извещен о случившемся и потому 28 июля утром, еще не получив от Суворова донесения, направил ему свое письмо следующего содержания: "Будучи в неведении о причинах и предмете вчерашнего происшествия, желаю я знать, с каким предположением ваше высокопревосходительство поступили на оное, не донеся мне ни о чем во все продолжение дела, не сообща намерений ваших прилежащих к вам начальников и устремясь без артиллерии противу неприятеля, пользующегося всеми местными выгодами. Я требую, чтобы ваше высокопревосходительство немедленно меня о сем уведомили и изъяснили бы мне обстоятельно все подробности сего дела".
Суворов вынужден был посылать еще одно донесение уже в ответ на приведенное выше письмо Потёмкина. Он сообщил: "На последнее Вашей Светлости, сего июля 28 числа данное имею честь донести, что причина вчерашнего происшествия была предметом защиты Бугских казаков по извещении г-на полковника Скаржинского, так как неверные, вошед в пункты наши, стремились сбить пикеты к дальнейшемусвоему усилению; артиллерия тут не была по одним видам малого отряда и подкрепления. О начале как и продолжении дела, чрез пикетных казаков Вашу Светлость уведомлено было. Начальник прилежащий к здешней стороне сам здесь при происшествии дела находился. Обстоятельно Вашей Светлости я донес сего же числа, и произошло медление в некотором доставлении оного по слабости здоровья моего".
Комментарии, как говорится, излишни. Смешно думать, что Суворов "по одним видам малого отряда" мог пытаться штурмовать Очаков самостоятельно. Еще будет случай убедиться, насколько внимательно и добросовестно он готовил все серьезные свои дела, в том числе и штурм Измаила. А тут вдруг бросил бы на бастионы людей без всякой подготовки?! Такого быть не могло.
Переборщили писатели и с потерями. Какой уж там кирасирский полк? Репнин и вовсе не появлялся в районе схватки и тем более ниоткуда не поступало никаких подкреплений. Суворов с вылазкой справился сам, как, впрочем, и всегда справлялся с противником без посторонней помощи.
Что же касается потерь, то они указаны Потёмкиным в письме к императрице, в котором, кстати, мы не найдемни тени упрека в адрес Суворова. Это еще раз опровергает выдумки о ссоре между Григорием Александровичем и Александром Васильевичем.
"27-го числа, – писал Потёмкин, – показался неприятель к левому флангу армии в 50-ти конных, кои открывали путь перед своею пехотою, пробиравшеюся лощинами. Турки атаковали содержащих там пикет Бугских казаков. Генерал-аншеф Суворов, на левом фланге командовавший, подкрепил оных двумя батальонами гренадер. Тут произошло весьма кровопролитное сражение... Неудобность мест, наполненных рвами, способствовала неприятелю держаться, но при ударе в штыки был оный совершенно опрокинут и прогнан в ретраншемент. В сем сражении гренадеры поступили с жаром и неустрашимостью, которым редко найти можно пример. Но при истреблении превосходного числа неприятелей, отчаянно дравшихся, состоит и наш урон в убитых подпоручиках Глушкове, Толоконникове, Ловейко, в прапорщике Кокурине, в ста тридцати восьми гренадерах и двадцати казаках ранены генерал-аншеф Суворов легко в шею, секунд-майор Манеев, три капитана, два поручика, гденадер двести, казаков четыре..."
Каких только источников не приводили те, кто измышлял самоуправство Суворова. Забыли они о главных – о докладах самого Суворова и письмах самого Потёмкина. Вот и получилось, что факты заимствовали у тех, кто никогда не был под Очаковым, а то и у иностранцев, подобных Валишевскому, изливавших желчь из-за рубежа.
Возможно, свою лепту в неверное освещение событий внес и принц де-Линь, который в целом с большим уважением относился к Потёмкину, но не всегда мог его понять. Потёмкин же видел принца насквозь и нередко иронизировал над ним. Приметив, что принц очень уж спешит стать очевидцем штурма, во-первых, потому, что взятие Очакова скажется благоприятно на положении дел на всем театре военных действий, а во-вторых, потому, что все соглядатаи будут щедро награждены и своими правительствами, и русской императрицей, Григорий Александрович однажды спросил, замаскировав суть вопроса:
– Думаете ли вы, что император пожалует нас знаком