– Именно так. У них могут быть общие культурные показатели – валюта, федеральное правительство, развлекательные телепрограммы, – так что может показаться, что государство едино, – но иллюзию единой страны создают только доллары, шоу «Сегодня вечером» и «Макдоналдсы». – Они подходили к парку в конце улицы. – Будь полюбезнее с дамой, которую мы сейчас навестим. Но не слишком усердствуй.
– Не подведу, – пообещал Тень.
Они ступили на траву.
Юная девушка, лет, наверное, четырнадцати, с волосами, выкрашенными в зеленый, оранжевый и розовый, уставилась на них, когда они проходили мимо. Рядом с ней сидела дворняга с веревкой вместо поводка и ошейника. Вид у девчонки был более голодный, чем у ее пса. Пес залаял было на них, потом помахал хвостом.
Тень дал девчонке долларовую бумажку, на которую она уставилась так, будто не совсем понимала, что это.
– Купи собаке еды, – предложил Тень. Девчонка с улыбкой кивнула.
– Давай начистоту, – сказал Среда. – Ты должен быть крайне осторожным с дамой, с которой нам предстоит встретиться. Ты можешь прийтись ей по вкусу, а это будет очень худо для дела.
– Она твоя подружка или что?
– Боже упаси, даже за все пластмассовые игрушки Китая, – добродушно согласился Среда. Гнев его, похоже, развеялся или был отложен до будущих времен. Тень заподозрил, что гнев и был тем топливом, на котором работал Среда.
На траве под деревом сидела женщина, перед ней была разложена бумажная скатерть, заставленная разнообразными пластмассовыми тарелками.
Она была не толстой, вовсе не толстой, она была – определение, каким никогда до сих пор не пользовался Тень: соблазнительно пышной. Такими светлыми, что казались почти белыми, платиновыми кудрями гордилась бы давно покойная голливудская старлетка. Губы незнакомки были накрашены алым, и на вид ей можно было дать как двадцать пять, так и пятьдесят.
|
|
Когда они подошли, она изучала блюдо яиц с пряностями, услышав шаги, она подняла голову и, положив на место выбранное было яйцо, вытерла руку.
– Привет, старый мошенник, – сказала она, сопроводив приветствие улыбкой, а Среда, низко поклонившись, поцеловал ей руку.
– Ты выглядишь божественно.
– А как еще, черт побери, я могу выглядеть? – любезно поинтересовалась она. – И вообще ты лжец. Новый Орлеан был ужасной ошибкой, я набрала там целых тридцать фунтов. Клянусь. Я поняла, что надо поскорей уезжать, когда начала ходить вразвалку. У меня ляжки при ходьбе друг о друга трутся. Можешь себе такое представить? – Последняя фраза была обращена к Тени. Он понятия не имел, как ему на это отвечать, и почувствовал, как весь заливается жаркой краской. – Ну надо же, он покраснел! Среда, мой милый, ты привел мне человека, умеющего краснеть! Какое чудо, какой подарок! Как его звать?
– Это Тень, – сказал Среда, по всей видимости, наслаждавшийся стеснением Тени. – Тень, поздоровайся с Белой.
Тень пробормотал что-то похожее на «привет», и женщина снова ему улыбнулась. Он почувствовал себя так, словно оказался в свете прожекторов-мигалок, какими браконьеры пользуются для того, чтобы перед выстрелом обездвижить оленя. С расстояния в несколько шагов он чувствовал запах ее духов: пьянящую смесь жасмина и жимолости, свежего молока и женской кожи.
– Ну и как жизнь? – спросил Среда.
|
|
Женщина – Белая – рассмеялась хрипловатым, грудным смехом, раскатистым и радостным. Как не любить человека, который так смеется?
– Все прекрасно. А у тебя как, старый волк?
– Я надеялся заручиться твоим содействием.
– Время даром теряешь.
– Хотя бы выслушай меня, прежде чем гнать.
– Нет смысла. Даже не трудись.
Она поглядела на Тень.
– Прошу, садись, поешь со мной. Вот, бери тарелку и накладывай. Здесь все вкусно. Яйца, цыпленок-гриль, куриный карри, куриный салат, а вон там – кролик, на самом деле заяц, но холодный кролик – просто объедение, а вон в той миске рагу из зайца – ну, давай я тебе всего понемногу положу. – Наложив всевозможной снеди на пластиковую тарелку, она протянула ее Тени, потом посмотрела на Среду: – Есть будешь?
– Как скажешь, моя дорогая, – отозвался тот.
– Ты, – сказала она ему, – так полон дерьма, что странно, как это глаза у тебя не стали коричневыми. – Она подала ему пустую тарелку. – Сам себе накладывай.
Вечернее солнце у нее за спиной подсветило ее волосы, превратив их в платиновый ореол.
– Тень, – сказала она, со смаком уплетая куриную ножку, – звучное имя. Почему тебя зовут Тень?
Тень облизнул пересохшие губы.
– Когда я был ребенком, – начал он, – мы жили, мы с мамой, мы были… я хочу сказать, она была, ну вроде как секретарем во многих американских посольствах, и мы переезжали из города в город по всей Северной Европе. Потом она заболела, вынуждена была бросить работу, и мы вернулись в Штаты. Я никогда не знал, о чем говорить с другими детьми, и потому выбирал себе взрослых и так и следовал за ними без единого слова. Наверное, мне просто нужно было общество. Не знаю. Я был маленьким ребенком.
|
|
– Ты вырос, – заметила она.
– Да, – отозвался Тень. – Я вырос.
Она повернулась к Среде, который ложкой черпал из миски суп, с виду похожий на холодный гумбо.
– Так это тот малыш, который всех так расстроил?
– Ты слышала?
– Я не глухая.
Она обернулась к Тени:
– Держись от них подальше. Слишком много кругом тайных обществ, и ни в одном – ни любви, ни верности. Реклама, независимая пресса, правительство – все они в одной лодке. Они варьируют от едва компетентных до крайне опасных. Эй, старый волк, я тут на днях слышала шутку, которая тебе понравится. Как можно быть уверенным, что ЦРУ непричастно к покушению на Кеннеди?
– Я ее слышал, – буркнул Среда.
– Жаль. – Она снова повернулась к Тени. – Но цирк с агентами, которых ты видел, – совершенно иное дело. Они существуют потому, что все знают, что должны существовать. – Она допила из чашки напиток, похожий на белое вино, потом поднялась на ноги. – Тень – хорошее имя. Я хочу кофе мокко. Пошли.
Она зашагала к выходу из парка.
– А как же еда? – спросил Среда. – Нельзя же ее просто тут оставить.
Белая с улыбкой указала ему на девчонку с дворнягой, потом простерла руки, чтобы заключить в объятия Хейт-Эшбери и весь мир.
– Пусть она их питает, – сказала она на ходу Среде, который вместе с Тенью покорно пошел за ней следом. – Я ведь богата. У меня все потрясающе. Зачем мне тебе помогать?
– Ты одна из нас, – ответил тот. – Ты так же позабыта, нелюбима и непоминаема, как и все остальные. Вполне очевидно, на какой ты должна быть стороне.
Выйдя к кофейне, они сели за столик. Официантка здесь была только одна, и как знак принадлежности к касте, носила в брови колечко. Одинокая барменша за стойкой варила кофе. Официантка надвинулась на них с привычной автоматической улыбкой и приняла заказ.
Белая накрыла тонкой ручкой квадратную лапищу Среды.
– Говорю тебе, мои дела идут прекрасно. В день моего праздника до сих пор угощаются яйцами и крольчатиной, услаждают себя пирожными и радостями плоти, воспевают меня в символах возрождения и совокупления. Цветы носят на шляпках, цветы дарят друг другу. Все это делается во славу моего имени. И таких людей с каждым годом все больше. Во славу меня, старый волк.
– И ты жиреешь и богатеешь на их поклонении и любви? – сухо спросил он.
– Не будь сволочью. – Она отхлебнула свой мокко. Голос ее внезапно прозвучал очень устало.
– Вопрос серьезный, дорогуша. Разумеется, я не стану оспаривать того, что миллионы и миллионы людей дарят друг другу безделушки во имя твое, и что ритуалы твоего праздника и по сей день в ходу, даже яйца до сих пор ищут. Во имя твое, говоришь? Тебя звали Белая, Иштар, Эостере, а потом еще Пасха. Но сколько сегодня знает, кто ты? Хм? Простите, мисс? – обратился он к официантке.
– Вам еще эспрессо?
– Нет, милая. Я просто думал, может быть, вы сможете разрешить наш небольшой спор. Вот мы тут с другом разошлись во мнениях, что, собственно, значит слово «Пасха»? Вы, случайно, не знаете?
Девушка уставилась на Среду так, словно изо рта у него полезли вдруг зеленые жабы.
– Не знаю я ничего о рождественских штучках. Я язычница.
А женщина за стойкой добавила:
– Кажется, это еврейское слово, что-то вроде «Христос воскрес».
– Правда? – переспросил Среда.
– Ну да, – повторила барменша. – Пасха. Ну, как солнце восходит на востоке.
– Возносящийся сын. Разумеется. Самое логичное предположение.
Барменша с улыбкой вернулась к своей кофемолке. Среда поглядел на официантку.
– Думаю, если вы не против, я все же закажу еще один эспрессо. Да, кстати, как язычница вы кому поклоняетесь?
– Поклоняюсь?
– Вот именно. Думаю, у вас тут, наверное, обширный выбор. Так кому вы воздвигли домашний алтарь? Кому вы кладете поклоны? Кому вы молитесь на рассвете и на закате?
Официантка несколько раз беззвучно открыла и закрыла рот, прежде чем смогла наконец заговорить:
– Жизнетворному женскому началу. Сами знаете.
– Ну надо же. А это ваше женское начало, имя у него есть?
– Она богиня внутри каждого из нас, – вспыхнула девушка с кольцом в брови. – Имя ей не нужно.
– Ага, – протянул, осклабившись, Среда, – так в ее честь вы устраиваете бурные вакханалии? Пьете кровавое вино под полной луной, а в серебряных подсвечниках у вас горят алые свечи? Вы ступаете нагими в морскую пену, а волны лижут ваши ноги, ласкают ваши бедра языками тысячи леопардов?
– Вы надо мной смеетесь, – сказала девушка. – Ничего подобного мы не делаем. – Она глубоко вздохнула, Тень заподозрил, что она считает про себя до десяти. – Еще кому-нибудь кофе? Еще один мокко, мэм? – Улыбка у нее была точно такой же, какой она их приветствовала при входе.
Все покачали головами, и девушка повернулась к другому посетителю.
– Вот вам, – сказал Среда, – одна из тех, «у кого нет веры и кто отказывается веселиться». Честертон это сказал, не я. Тоже мне язычница. Итак, может, нам выйти на улицу, дорогая Белая, и повторить все снова? Зачем тебе прятаться под именем Белой? Давай попробуем выяснить, кто из прохожих знает, что их пасхальные каникулы самым тесным образом связаны с Эостере Рассветной? Давай посмотрим… ага. Мы спросим сто человек. За каждого, кто знает правду, можешь отрезать мне палец на руке, а когда их не хватит, палец на ноге; за каждые двадцать, кто не знает, ты проведешь со мной ночь в моей постели. И ведь преимущество на твоей стороне: в конце концов, мы ведь в Сан-Франциско. На этих крутых улицах водятся язычники, атеисты, колдуны и ведьмы всех мастей.
Зеленые глаза уставились на Среду. Глаза у Белой были, решил Тень, в точности цвета весенней листвы, подсвеченной солнцем. Она молчала.
– Мы же можем попытаться, – продолжал Среда. – Но все пальцы останутся при мне, и к тому же на пять ночей я залучу к себе тебя в постель. Поэтому не говори мне, что тебе поклоняются и справляют твои праздники. Они произносят твое имя, но оно не имеет для них смысла. Вообще никакого.
На глазах у нее выступили слезы.
– Я это знаю, – тихонько ответила она. – Я не дура.
– Нет, – согласился Среда. – Не дура.
«Он зашел слишком далеко», – подумал Тень.
Среда пристыженно опустил глаза.
– Извини, – сказал он, и в голосе его Тень различил неподдельную искренность. – Ты правда нам нужна. Нам нужна твоя энергия. Нам нужна твоя сила. Ты станешь сражаться бок о бок с нами, когда надвинется буря?
Белая помедлила. На левом запястье у нее был вытатуирован браслет синих незабудок.
– Да, – сказала она, помолчав. – Наверное, да.
«Похоже, правда, что говорят, – подумал про себя Тень. – Если сумеешь подделать искренность, твое дело в шляпе». И тут же устыдился таких мыслей.
Поцеловав палец, Среда коснулся им щеки Белой, потом, позвав официантку, заплатил за все кофе. Банкноты он аккуратно завернул в чек и отдал официантке.
Когда она уже уходила, Тень окликнул ее:
– Простите, мэм? Кажется, это вы обронили. – Он поднял с пола бумажку в десять долларов.
– Нет, – сказала она, поглядев на чек и деньги в руке.
– Я видел, как она упала, мэм, – вежливо возразил Тень. – Пересчитайте.
Пересчитав деньги, официантка поглядела на него недоуменно:
– О Господи. Вы правы. Извините, пожалуйста.
Взяв у Тени десять долларов, она удалилась.
Белая вышла с ними на тротуар. Только-только начали сгущаться сумерки. Кивнув Среде, она тронула за руку Тень и спросила:
– Что тебе снилось прошлой ночью?
– Гром-птицы, – ответил он. – И гора черепов.
Белая кивнула:
– А ты знаешь, чьи это черепа?
– В моем сне был голос. Он мне рассказал.
Она снова кивнула и стала ждать продолжения.
– Он сказал, все они мои. Мои старые черепа. Сотни тысяч моих черепов.
Белая перевела взгляд на Среду.
– Похоже, у нас завелся хранитель.
Улыбнувшись солнечно и похлопав Тень по руке, она повернулась и ушла. Тень глядел, как она идет по тротуару, пытаясь – безуспешно – не думать о бедрах, трущихся друг о друга при ходьбе.
В такси по дороге в аэропорт Среда повернулся к Тени.
– Что это, черт побери, за история с десятью долларами?
– Ты ей недоплатил. При недостаче деньги вычтут из ее жалованья.
– А тебе-то какое дело? – Среда был, похоже, неподдельно разъярен.
Тень на минуту задумался.
– Ну, мне бы не хотелось, чтобы со мной кто-нибудь так поступил. Она не сделала ничего дурного.
– Не сделала? – Среда ненадолго уставился перед собой, потом сказал: – Когда ей было семь лет, она заперла в шкафу котенка. Несколько дней слушала его мяуканье. А когда он перестал мяукать, достала его, положила в коробку из-под обуви и закопала на заднем дворе. Ей хотелось что-нибудь похоронить. Она постоянно ворует, где бы ни работала. По мелочи, в основном. В прошлом году она навестила бабушку в доме престарелых, в котором та заключена. С прикроватного столика бабушки она взяла антикварные золотые часы, а потом прошлась еще по нескольким комнатам, везде выкрадывая небольшие суммы денег и личные вещи у стариков в сумеречном состоянии преклонных лет. Вернувшись домой, она не знала, что делать с добычей, слишком боялась, что за ней придут, поэтому все, кроме наличных, выбросила.
– Идею понял, – пробормотал Тень.
– А еще у нее бессимптомная гонорея, – продолжал Среда. – Она подозревает, что ее заразили, но ничего не предпринимает. Когда ее последний парень обвинил ее в том, что она его заразила, она обиделась, оскорбилась и отказалась с ним встречаться.
– В этом нет нужды, – сказал Тень. – Я уже сказал, что смысл понял. Ты такое можешь проделать с кем угодно, да? Нарассказывать мне о них гадостей?
– Разумеется, – согласился Среда. – Все делают одно и то же. Все они думают, что их грехи единственные и неповторимые, но по большей части их расхожие грешки так мелки…
– И поэтому можно украсть у них десять долларов?
Среда заплатил за такси, и они неспешно прошли через зал аэропорта к терминалу. Посадка еще не начиналась.
– А что еще, черт побери, мне делать? – сказал наконец Среда. – Быков и баранов мне не жертвуют. Не посылают мне душ убийц и рабов, повешенных и обклеванных воронами. Они сами меня сотворили. Они же меня и забыли. А теперь я понемногу беру свое. Скажешь, это нечестно?
– Моя мама часто говорила: «Жизнь – вообще штука нечестная».
– Разумеется, говорила, – отозвался Среда. – Как и все то, что говорят мамы, вроде: «Если все твои друзья спрыгнут со скалы, ты тоже прыгнешь?»
– Ты надул девушку на десять долларов, я дал ей десять на чай, – упрямо сказал Тень. – Это было правильно.
Объявили посадку на их рейс. Среда встал.
– Да будет всегда твой выбор столь же ясен и прост, – сказал он.
К тому времени, когда задолго до рассвета Среда высадил Тень возле его дома, лютый холод начал спадать. В Приозерье было все еще непристойно холодно, однако уже не лютая стужа. На световом табло банка «M&I» мигали, сменяясь, 3:30 утра и минус пять по Фаренгейту.
Была половина десятого, когда в дверь квартиры постучал шеф полиции Чад Муллиган и спросил Тень, не знает ли он девочку по имени Элисон Макговерн.
– Думаю, нет, – сонно пробормотал Тень.
– Вот ее фотография, – настаивал Муллиган, протягивая ему снимок из школьного альбома. Тень сразу узнал изображенное на нем лицо: девчонка с синими пластинками на зубах, та, что узнала от подруги все об оральном применении «алка-зельтцер».
– Ах да. Конечно. Она ехала в автобусе тем же рейсом, на котором я приехал в город.
– Где ты был вчера, Майк Айнсель?
Тени показалось, будто земля уходит у него из-под ног. Он знал, что вины за ним нет никакой. («Если не считать нарушения условного срока, ведь ты живешь под чужим именем, – прошептал спокойный голос у него в голове. – Или тебе этого недостаточно?»)
– В Сан-Франциско, – ответил он. – В Калифорнии. Помогал дяде перевозить двуспальную кровать.
– У тебя корешки билетов есть? Или еще что-нибудь?
– Конечно. – Посадочные талоны на оба рейса лежали у него в кармане, откуда он их и достал. – А что случилось?
Чад Муллиган внимательно изучил посадочные талоны.
– Элисон Макговерн исчезла. Она помогала в Гуманитарном обществе Приозерья. Кормила животных, выгуливала собак. Приезжала туда на пару часов после школы. Так вот. Долли Нопф, которая заправляет обществом, всегда подвозила ее домой, когда они закрывались на ночь. А вчера Элисон вообще там не появлялась.
– Она исчезла.
– Ага. Ее родители позвонили вчера вечером. Глупая девчонка обычно ездила до Гуманитарного общества автостопом. Оно – на окружном шоссе В, места там глухие. Родители говорили ей так не делать, но у нас не тот городок, где что-то случается… знаешь, здесь даже в домах дверей не запирают. Детям не объяснишь. Посмотри еще раз на фотографию.
Элисон Макговерн улыбалась. На снимке резиновые пластинки были красные, а не синие.
– Ты можешь сказать честно, что не украл ее, не изнасиловал и не убил? Ничего такого?
– Я был в Сан-Франциско. И вообще я такого бы не сделал.
– Так я и думал, приятель. Хочешь помочь нам ее искать?
– Я?
– Ты. Утром приехали ребята из службы поиска с собаками – пока без результатов. – Он вздохнул. – Черт, Майк. Так хочется надеяться, что она объявится в Миннеаполисе с каким-нибудь приятелем-наркоманом!
– Ты думаешь, такое вероятно?
– Я думаю, такое возможно. Так присоединишься к поисковой партии?
Тень вспомнил, как видел девчушку в «Товарах для дома и фермы Хеннигса», вспышку робкой улыбки, открывшей пластинки, как он еще подумал, какой красивой она со временем станет.
– Еду.
В вестибюле пожарной станции ждали две дюжины мужчин и женщин. Тень узнал Хинцельмана, и еще несколько лиц показались ему знакомыми. Тут были офицеры полиции и несколько мужчин и женщин в коричневой форме департамента шерифа округа Ламбер.
Чад Муллиган рассказал, во что была одета перед исчезновением Элис (алый зимний комбинезон, зеленые варежки, синяя вязаная шапка под капюшоном комбинезона), и разделил добровольцев на группы по трое. В одной из групп оказались Тень, Хинцельман и человек по фамилии Броген. Им напомнили, что, если, упаси Господи, они найдут тело Элисон, ни в коем случае, повторяю, ни в коем случае ничего трогать, только вызвать по радио помощь, а если она будет жива, постараться обогреть ее до прихода подмоги.
Потом их высадили на окружной трассе В.
Хинцельман, Тень и Броген двинулись вдоль берега замерзшего ручья. Каждой троице перед выездом выдали небольшую переносную рацию.
Тучи висели низко, и мир кругом был сер. В последние тридцать часов снега не было. Все следы четко выделялись блестящей корке хрусткого наста.
Благодаря тоненьким усикам и седым вискам Броген походил на полковника в отставке. По дороге он рассказал Тени, что на самом деле – директор средней школы на пенсии.
– Годы шли, а я не становился моложе. Я и сейчас немного учительствую, иногда ставлю школьные спектакли – они все равно кульминация учебного года, – а теперь я понемногу охочусь, у меня коттедж на Пайк-лейк, и слишком много времени я провожу там. – А когда они выходили из машины, Броген добавил: – С одной стороны, я очень надеюсь, что мы ее найдем. А с другой стороны, если ее все же найдут, я был бы очень благодарен небу, если бы это сделали другие, а не мы. Понимаете, что я имею в виду?
Тень в точности знал, о чем он говорит.
Идя вдоль ручья, троица почти не разговаривала. Они все шли и шли, высматривая красный комбинезон или зеленые варежки, синюю шапочку или белое тело. Время от времени Броген, несший рацию, связывался для проверки с Чадом Муллиганом.
Во время перерыва на ленч они встретились с остальными в реквизированном для поисков школьном автобусе, ели хот-доги, запивая их горячим супом быстрого приготовления. Кто-то указал на краснохвостого ястреба на голом дереве, а кто-то другой сказал, что он больше похож на сокола, но тут птица улетела, и спор угас сам собой.
Хинцельман поведал им историю о трубе своего дедушки и о том, как помогал играть на ней во время резких похолоданий, а однажды за стенами сарая было так холодно, что, когда дедуля пошел практиковаться, ни одной ноты из трубы вообще не вышло.
– А войдя в дом, он положил трубу у печурки оттаивать. Ну, так вот, все уже улеглись спать, и внезапно размерзшиеся мелодии стали разом рваться из трубы. Так напугали мою бабулю, что с ней едва родимчик не случился.
День тянулся бесконечно, бесплодно и депрессивно. Понемногу тускнел дневной свет: расстояния терялись, и весь мир стал цвета индиго, а ветер дул такой холодный, что обжигал кожу на лицах. Когда слишком стемнело, чтобы продолжать поиски, Муллиган по радио отозвал все поисковые группы. Собравшихся у шоссе подобрал автобус и отвез назад на пожарную станцию.
Всего в квартале от нее была таверна «Здесь останавливается Бак», там и оказались в конце концов все спасатели. Они устали и пали духом и говорили о том, что стало уже слишком холодно и что, вполне вероятно, через день-другой Элисон сама объявится, даже и не подозревая о том, какой переполох учинила.
– Не надо думать из-за этого о городе плохо, – сказал Броген. – Это хороший городок.
– Приозерье, – вмешалась подтянутая женщина, имя которой Тень забыл, если их вообще представили друг другу, – лучший город в Северных Лесах. Знаете, сколько у нас в Приозерье безработных?
– Нет, – ответил Тень.
– Меньше двадцати. В самом городе и в его окрестностях проживает около пяти тысяч человек. Мы, возможно, и небогаты, но все работают. Не то что в шахтерских городках на северо-востоке – большинство из них теперь города-призраки. Были тут фермерские городки, их прикончило падение цен на молоко или низкая цена на свинину. Знаете, какая самая распространенная причина смерти среди фермеров Среднего Запада?
– Самоубийство? – рискнул предположить Тень. Вид у нее стал почти разочарованный.
– Ага. Оно самое, они убивают себя. – И продолжала, покачав головой: – Слишком много в округе городков, которые существуют только за счет тех, кто приезжает поохотиться или в отпуск, городков, которые просто берут деньги приезжих и отправляют их, покусанных мошкарой, домой с трофеями. А еще есть корпоративные городки компаний, где все идет тип-топ, пока «Уоллмарт» не решит переместить базу распространений или пока «МЗ» не перестанет производить упаковки для CD-дисков или еще чего, и в одночасье полно народу не состояний платить по закладным. Простите, я не расслышала ваше имя.
– Айнсель, – сказал Тень. – Майк Айнсель.
Пиво, которое он пил, было с местной пивоварни, сваренное на родниковой воде. И пиво было отличное.
– Я Колли Нопф. Сестра Долли. – Лицо у нее все еще было красное с мороза. – Я хочу сказать, Приозерью повезло. У нас тут всего понемногу – фермы, легкая промышленность, туризм, ремесла. Хорошие школы.
Тень поглядел на нее недоуменно. В ее словах было что-то пустое – будто он слушал коммивояжера, хорошего коммивояжера, который верил в свой товар, и все же желал убедиться, что домой вы поедете со всеми расческами или со всем собранием энциклопедий. Вероятно, она прочла по лицу его мысли.
– Извините, – сказала она. – Когда любишь что-то, просто невозможно перестать об этом говорить. Чем вы занимаетесь, мистер Айнсель?
– Мой дядя торгует антиквариатом по всей стране. Меня он зовет, когда нужно перевезти что-то большое и тяжелое. Работа хорошая, но не постоянная.
Черная кошка, талисман бара, потерлась о ноги Тени, ткнулась лбом в штанину, потом вспрыгнула к нему на скамейку и устроилась спать.
– Во всяком случае, вы можете путешествовать, – утешил его Броган. – А что еще вы делаете?
– У вас есть восемь четвертаков? – спросил Тень.
Броган порылся по карманам в поисках мелочи. Выудив пять монет, он толкнул их через стол к Тени. Колли Нопф дала еще три.
Тень разложил монеты в столбики по четыре. Потом ловко проделал «Монеты сквозь стол»: якобы уронил половину монет сквозь столешницу из левой руки в правую.
После этого, взяв в правую руку все восемь монет, а в левую – пустой стакан: накрыв стакан салфеткой, он проделал новый фокус: монеты как будто исчезали по одной из его правой руки и со звоном приземлялись на дно стакана под салфеткой. Наконец, он открыл правую ладонь, показывая, что она пуста, а потом широким жестом стащил салфетку и предъявил монеты в стакане.
Четвертаки он вернул владельцам – три Колли и пять Брогену, потом снова взял с ладони Брогена одну монету, оставив четыре лежать. Он дунул на четвертак, превратив его в пенни, который и отдал Брогену – пересчитав мелочь, тот ошеломленно обнаружил, что все пять четвертаков по-прежнему у него на руках.
– Ты просто Гудини, – загоготал с восторгом Хинцельман. – Вот ты кто!
– Я все лишь дилетант, – отозвался Тень. – Мне еще многому предстоит научиться.
И все же он почувствовал прилив гордости. Это была его первая взрослая аудитория.
По дороге домой он остановился у продовольственного магазина, чтобы купить пакет молока. Рыжеволосая девушка за кассой показалась ему знакомой, глаза у нее покраснели от слез. Лицо было сплошь усеяно веснушками.
– А я тебя знаю, – сказал Тень. – Ты… – Он собирался уже добавить «девчонка алка-зельтцер», но прикусил язык и вместо этого произнес: – Подруга Элисон Макговерн. Из автобуса. Надеюсь, все кончится хорошо.
Шмыгнув носом, она кивнула:
– И я тоже.
Высморкавшись в бумажный носовой платок, она затолкала его назад в рукав.
На бэдже у нее стояло: «Привет! Я СОФИЯ! Спросите МЕНЯ, как СБРОСИТЬ 20 фунтов за 30 дней!»
– Мы весь день ее искали. Пока безрезультатно.
София кивнула, поморгав, чтобы снова не расплакаться. Она провела сканером по пакету молока, раздался звоночек и выполз чек. Тень заплатил свои два доллара.
– Уеду я из этого проклятого городка, – сказала вдруг она сдавленным голосом. – Уеду к маме в Эшленд. Элисон исчезла. Сэнди Ольсен пропал в прошлом году. А в позапрошлом – Джо Минг. Что, если следующей зимой моя очередь?
– Я думал, Сэнди Ольсена увез его отец.
– Да, – горько бросила девочка. – Уверена, так оно и было. А Джо Минг поехал в Калифорнию, а Сара Линквист потерялась на туристическом маршруте в лесу, и ее так и не нашли. Вот оно как. Я хочу уехать в Эшленд.
Сделав глубокий вдох, она на несколько секунд задержала дыхание. А потом неожиданно ему улыбнулась. В этой улыбке не было ни тени неискренности. Просто, догадался вдруг он, ей объяснили, что, давая сдачу, нужно улыбаться. Она пожелала ему приятного вечера. Потом повернулась к женщине с полной продуктовой тележкой, стоявшей в очереди за ним, и начала выгружать из нее покупки, чтобы их просканировать.
Забрав свое молоко, Тень уехал – мимо бензоколонки и рухляди на льду, через мост домой.
Прибытие в Америку
1778 год.
Жила была девочка, и дядя ее продал, писал мистер Ибис совершенным каллиграфическим почерком.
Такова суть, остальное – детали.
Есть истории, которые, если мы откроем им свое сердце, ранят слишком глубоко. Смотрите: вот добрый человек, добрый по собственным меркам и по меркам своих друзей, он верен жене, он обожает и окружает заботой своих маленьких детей, он любит свою землю, он скрупулезно, по мере возможностей и сил делает свою работу. Так умело, так расторопно и добродушно он изничтожает евреев: он ценит музыку, которая играет на заднем плане, чтобы их утешить; советует евреям не забывать идентификационные номерки, когда они идут в душевые, – столько людей, говорит он им, забывают свои номерки и по выходе из душевой надевают чужую одежду. Это евреев успокаивает. Значит, и после душевых будет жизнь, убеждают они себя. Наш человек командует нарядом, который относит тела в печи; если он и испытывает угрызения совести, то лишь потому, что позволяет себе расчувствоваться, когда паразитов травят газом. Он понимает, что будь он по-настоящему хорошим человеком, он только радовался бы, зная, что земля очищается от заразы.
Жила была девочка, и дядя ее продал. Казалось бы, так просто.
«Ни один человек не остров», – провозгласил Донн, но ошибся. Не будь мы острова, мы бы потерялись, утонули в чужом горе. Мы изолированы (будто каждый на своем острове) от чужих трагедий в силу своей островной природы и в силу повторяемости канвы и сути историй. Костяк их не меняется: человек родился, жил, а потом по той или иной причине умер. Вот и все. Подробности можете добавить из пережитого вами. История неоригинальная, как любая другая, уникальная, как любая жизнь. Жизни – что снежинки: складываются в орнамент, какой мы уже видели прежде. Они столь же похожи друг на друга, как горошины в стручке (вы когда-нибудь видели горошины в стручке? Я хочу сказать, когда-нибудь внимательно на них смотрели? Если присмотритесь, вам потом ни за что не спутать одну с другой), и все равно уникальны.