И во сне пахнут руки матери 10 глава

— Я самый меткий!

Ребята смеялись:

— Игорь, ты хвастун.

А Игорю хотелось доказать, что он самый меткий. Он сказал:

— Видите, во дворе висит белая сорочка. Брошу мяч и попаду в нее.

Это был двор бабушки Ярины, она жила рядом с Игорем.

Бросил Игорь мяч, попал в сорочку, и осталось на ней черное пятно.

Увидела бабушка Ярина, кто бросил мяч. Пошла к маме Игоря, пожаловалась.

Пришел мальчик домой, а мать уже знает об озорстве. Говорит мать Игорю:

— Бабушка старенькая, тяжело ей стирать белье. Постирала она сорочки, повесила сушить. А ты запачкал. Опять бабушке надо стирать...

Игорь стоит, наклонив голову.

— Пойди к бабушке, попроси прощения, — говорит мама.

Пошел Игорь к бабушке Ярине, подошел к ней, стал и молчит.

— Что ты хочешь сказать, Игорь? — спросила бабушка.

— Мама прислала, чтобы я попросил у вас прощения.

Бабушка молча смотрела на мальчика. Потом вздохнула тяжело,

пошла в хату...

Вороненок и Соловей

Вывела Ворона одного-единственного птенца — Вороненка. Лю­била свое дитя мама Ворона, баловала его вкусными червячками.

Но вот однажды полетела Ворона за кормом и пропала. Уже и солнышко поднялось выше дерева, на котором жили Ворона с Воро­ненком, а матери все нет. Заплакал Вороненок. Плачет, слезы ручьем на землю льются. Многие птицы, жившие в лесу, умолкли, жалко им бедного птенца.

Услышал Соловей плач Вороненка. Затрепетало от жалости со­ловьиное сердце. Оставил свое гнездышко Соловей, прилетел к во­роньему гнезду, сел рядом с Вороненком и запел свою чудесную песню. Даже ветер притих, заслушался.

А Вороненок как будто и не слышит соловьиного пения, ревет, захлебывается от плача.

Но вот услышал Вороненок: где-то вдали раздался материнский голос: кра, кра... Мгновенно перестал плакать Вороненок, говорит Соловью:

— Слышишь, это моя мама поет! Замолчи, пожалуйста, не пищи!

— Кра, кра-кра... — раздалось взблизи, и Соловей умолк. Он перелетел на соседнее дерево и задумался... В тот вечер лес не слышал соловьиного пения.

Почему дед Максим просыпается так рано?

Дед Максим сорок два года проработал машинистом на паровозе. Сорок два года начинался его рабочий день очень рано. В пять ча­сов утра дед Максим вставал, ехал на железнодорожную станцию, садился на паровоз и вел в далекий город поезд. А возвращался до­мой в пять часов вечера.

Теперь дед Максим на пенсии. Утром ему никуда не надо спешить. Внук, пятиклассник Роман, завидует дедушке. Он говорит:

— Как хорошо, дедушка, что вам целый день можно сидеть на лавке... И в школу не идти, и уроков не учить...

— Хорошо, говоришь? — усмехается дед Максим. — Доживешь до моих лет — узнаешь, как это хорошо.

Пятый час утра. Деду не спится. Он встает. Тихонько, чтобы никого не разбудить, одевается, выходит во двор, садится на ска­мейку. Подходит поезд, которым дед всегда ездил на станцию. Он гу­дит, как будто зовет деда Максима. Старик вздыхает и долго смотрит на вагоны, бегущие зеленой лентой.

Сидит неподвижно дед Максим на лавке час, другой.

А Роману ой как не хочется вставать из кровати и в школу идти...

Бабушкины руки

Бабушка вяжет чулки. Быстро движутся ее старые, натруженные руки. Вот они встретились — правая и левая. Помогают одна другой. Вот они остановились, советуются о чем-то. Посоветовались — и опять за работу. Еще быстрее стали вязать. А вечером пальцы одной руки пожимают пальцы другой руки. Это они благодарят друг друга. За веселый труд.

Но вот бабушка заболела. Лежит в постели, свалил ее недуг. А мама говорит:

— Это годы уложили бабушку в постель. Руки стали неподвижны­ми..

Лежат они на груди, одна рядом с другой. Тихонько шевелятся пальцы. Это рукам хочется друг к другу. Но годы не позволяют. Приблизилась правая рука к левой, взялась пальцами за пальцы. И замерла. Это она жалуется на боль.

Помаленьку бабушка стала поправляться. Ожили ее руки. Еще не встает с постели, а руки уже не могут обойтись друг без друга. Вяжут чулки. Но почему они все чаще советуются одна с другой: неужели они забыли, как вязать?

Оскорбительное слово

Сын однажды рассердился и сгоряча сказал Матери оскорби­тельное, грубое слово. Заплакала Мать. Спохватился Сын, жалко стало ему Мать. Ночи не спит, не дает ему покоя совесть: ведь он оскорбил Мать.

Шли годы. Сын-школьник стал взрослым человеком. Пришло время ехать в далекий край. Поклонился Сын Матери и говорит:

— Простите меня, Мама, за оскорбительное слово.

— Прощаю, — сказала Мать и вздохнула.

— Забудьте, Мама, о том, что я сказал оскорбительное слово.

Задумалась Мать, загрустила. На ее глазах показались слезы.

Говорит она Сыну:

— Хочу забыть, Сын, но не могу. Рана от занозы заживает, и следа не остается. А рана от слова заживает, но глубокий след оставляет.

Деревянный аист

В одном селе жила семья — муж с женой и их маленький сын Сережа. Дедушка Сережи тоже жил с ними, но только не в доме, а в маленькой каморке, которую отвел ему сын, Сережин отец.

Приближались Сережины именины: ему исполнялось пять лет. Молодые родители решили отметить день рождения единственного сына. На вечер пригласили многих гостей — председателя колхо­за, бригадира. Соседей тоже пригласили.

Забыли позвать только Сережиного дедушку. А он уже много дней готовил внуку свой подарок — вырезал из дерева аиста.

Вечером, когда пришли гости с подарками, под яблонями начал­ся праздник. А дедушка сидел в своей маленькой каморке. Перед ним на столике стоял деревянный аист. Птица подняла голову и смотрела в окно, будто прислушивалась к музыке, доносившейся из сада.

Зеленая кастрюля

Каждый вечер Толя идет к бабушке на кровать, и она рассказы­вает ему сказки. А когда от дремоты начинают слипаться его гла­зенки, она берет внука на руки и относит его на кроватку. Эти мгновения самые счастливые в жизни мальчика.

Бабушка часто печальна. Толя спрашивает: «Почему у вас, бабу­ся, грустные глаза?» — но она молчит.

Сегодня Толя проснулся очень рано и увидел: бабушка моет зе­леную кастрюлю и плачет. Мальчик знал, что в зеленой кастрюле мама вари-ла только бабушке.

Когда пришло время обедать, мама налила бабушке суп из зеленой кастрюли и поставила тарелку на маленький столик у по­рога. Там бабушка обедала.

Толе стало очень жаль бабушку. Он сказал:

— Мама, я хочу супа из зеленой кастрюли.

Мама с удивлением посмотрела на Толю и сердито прошептала:

— Не выдумывай.

Толя расплакался.

— Нет, мама, я не выдумываю. Я хочу обедать только с ба­бушкой.

Он ушел из-за большого стола и, сев за маленький бабушкин столик, стал есть суп из ее тарелки.

В комнате стало очень тихо.

Отец и мать положили ложки на стол.

Бабушка плакала.

Дедова колыбель

Однажды отец искал что-то на чердаке. Нашел старую дере­вянную колыбель. Она была очень необычная: вся расписана, резь­бой украшена. Еще и буквы старинные вырезаны. Отец прочитал: мир и хлеб.

— Это дедова колыбель, — сказал отец. Он долго смотрел на нее, а потом вытер пыль и занес в дом: «Пусть хранится в доме...»

Я не знал своего дедушки. Отец показал мне его могилу на клад­бище...

Когда я слышу слово «Родина», вспоминается старинная дедова колыбель.

Отчизна — это люди, которые жили на нашей земле до нас. Они пахали землю и сеяли, радовались и плакали, пели песни. Это наши предки.

Мы должны знать прошлое нашей Родины. Кто забыл о колыбе­ли, в которой лежал его дедушка, тот не может быть настоящим патриотом.

А наша колыбель — это родное наше село, родная хата, мать и отец. Из родного дома начинается для меня Отчизна.

Я больше не буду

Весной пятиклассники помогали колхозникам сажать арбузы и дыни. Руководили работой два старика — дед Дмитрий и дед Дементий. Оба они были седыми, у обоих лица покрыты морщи­нами. Они казались детям ровесниками. Никто из детей не знал, что дед Дементий — отец деда Дмитрия, одному из них девяносто лет, а другому — за семьдесят.

И вот деду Дементию показалось, что сын его неправильно под­готовил семена арбузов к посадке. Удивленные дети услышали, как дед Дементий стал поучать деда Дмитрия:

— Какой же ты нерасторопный, сынок, какой несообразитель­ный... Век учу тебя и не могу научить. Семена арбузов надо выдер­жать в тепле, а ты что сделал? Они же озябли... Неделю будут си­деть в земле неподвижно...

Дед Дмитрий стоял перед дедом Дементием, как семилетний мальчик: ровно, переминаясь с ноги на ногу, наклонив голову... и с уважением шептал:

— Тату, больше этого не будет, извините, тату...

Дети задумались. Каждый из них вспомнил своего отца.

Самая красивая мама

Выпал утром Совенок из гнезда и ползает по лесу. Уполз далеко, не может найти родного гнезда.

Увидели птицы птенца — некрасивого, с большой головой, ушастого, большеглазого, желторотого. Увидели и спрашивают удивленно:

— Кто это такой, откуда ты взялся?

— Я Совенок, — отвечает птенец. — Я выпал из гнезда, не умею еще летать и днем очень плохо вижу. Я ищу маму.

— Кто же твоя мама? — спрашивает Соловей.

— Моя мама — Сова, — гордо отвечает Совенок.

— Какая же она? — спрашивает Дятел.

— Моя мама самая красивая.

— Расскажи, какая же она, — спрашивает Дрозд.

— У нее голова, уши и глаза такие, как у меня, — отвечает с гордостью Совенок.

— Ха-ха-ха! — рассмеялись Соловей, Дятел и Дрозд. — Да ты же урод. Значит и мать у тебя такой же урод.

— Неправда! — закричал Совенок. — Мама у меня самая кра­сивая.

Услышала его крик Сова, прилетела потихоньку, взяла Совенка за лапку и повела к родному гнезду.

Совенок внимательно посмотрел на свою маму: она была самая красивая.

Яблоко на верхушке

Каждую неделю первоклассник Миша приходил в гости к дедушке Ивану. Дедушка живет на окраине села, он уже не работает.

Вот и сегодня, в воскресенье, пришел к дедушке внук.

— Пошли в сад, — сказал дедушка. — Яблоки дозрели.

В дедушкином саду — большая яблоня. На ней краснобокие, вкусные яблоки. Миша подошел к яблоне и увидел под деревом много яблок — душистых, сочных.

— Падают, созрели, — сказал дедушка.

Как только дедушка произнес эти слова, возле Миши упало большое красное яблоко.

— Бери, какое на тебя смотрит, — приглашает дедушка.

Но Мише не хочется брать яблоки с земли. Он поднял голову, и дедушка увидел в детских глазах волнение. Как хотелось маль­чику залезть на дерево. Ему нравилось вон то яблоко, что красуется на самой верхушке.

Стоит Миша, любуется яблоком. Неудобно ему просить у де­душки разрешения залезть на дерево.

Спрашивает Миша дедушку:

— А вон то яблоко, на верхушке... скоро ли оно упадет на землю?

Дедушка ответил, улыбнувшись:

— Нет, не скоро... Лезь, Миша, сорви свое яблоко...

Радостный мальчик полез на дерево.

Раскаяние

Восьмилетний Костя и десятилетний Павел братья. В воскресенье мама дала им каравай хлеба и сказала:

— Пойдите, ребята, на пасеку к деду Ефиму. Отнесите ему хлеб и чистую рубашку.

Взяли мальчики хлеб и чистую рубашку, пошли в лес. Кол­хозную пасеку вывозили на лето в лес, там и жил дед Ефим с весны и до осени.

Дед очень обрадовался ребятам. Он рассказал им о своей рабо­те, показал, как трудятся пчелы.

Потом дед сел возле толстого пенька и сказал мальчикам:

— Наливайте, ребята, в тарелку меда, садитесь и ешьте.

Мальчики быстренько налили полную тарелку меда. Разрезали каравай, который только что принесли, и начали есть.

Они сидели за столиком, молча макали большие ломти хлеба в мед и ели. А дедушка сидел возле пенька и молчал. На пасеке стало тихо, только слышно было, как жужжат пчелы.

Мальчики доели мед. От каравая осталась маленькая краюха. Дед Ефим спросил:

— Может быть, еще будете есть?

— Нет, спасибо, — сказали ребята и собрались идти.

Дед все еще сидел возле пенька, молчал и иногда усмехался — как будто собственным мыслям.

Мальчики посмотрели на кусок хлеба, что остался от каравая, и опустили головы. Тихо сказали дедушке: «До свидания» — и по­шли домой.

На лесной опушке Павел и Костя сели на тропинке. Они долго молчали. Молча смотрели на лес, где от ранней весны до поздней осени живет дед Ефим.

Тяжело вздохнув, дети встали и пошли домой.

Моя мама

Может быть, мне снилось, а может и вправду так было в годы мо­его раннего детства.

Я сплю, вижу во сне залитый солнцем луг, бабочек много-много... И слышу, как ко мне прикасается теплая, ласковая, нежная рука матери. Я узнаю ее, руку материнскую. Ведь тепло, ласка и неж­ность материнская — единственная в мире. Мама берет меня, прижи­мает к себе, несет куда-то, а я плыву, плыву. И так мне радостно, так приятно... Хочется, чтобы эта минута длилась бесконечно.

Наверное, от ласки и нежности материнских рук и начинается для нас Отчизна.

Отчего у человека болит сердце

Пятилетний Витя играл в саду. Упал на колючку и занозил руку. Колючку Витя сразу же вытащил, но из ранки пошла кровь, и от боли мальчик заплакал.

Ему захотелось пожаловаться, и Витя прибежал к маме: она рабо­тала на колхозном поле.

— Мама, мама, — услышала мама, увидела ранку на руке сына и кровь.

Когда мать увидела кровь на руке у Вити, её лицо побледнело, из глаз закапали слезы.

— Мама... мама... — прошептал мальчик. — Почему ты плачешь? Что у тебя болит?

— У меня болит сердце, — сказала мать, прижав к груди сына.

— А почему же у тебя не идет кровь? — спросил мальчик. —

Где же твоя ранка?

— Неужели ты не знаешь, дитя, отчего бывает ранка в серд­це? — спросила мать. — Неужели ты не знаешь, отчего у человека болит сердце?

Глаза матери стали тревожными и строгими.

— Слишком долго ты остаешься ребенком, сын, — сказала мать. — Если человек до пяти лет только дитя, ему трудно будет стать человеком.

Тоска по отцовскому слову

Саша и Алеша до позднего вечера вчера были на катке и не выпол­нили домашнего задания по алгебре. Учитель математики Иван Петрович записал обоим шестиклассникам в дневник одну и ту же фразу: «Гулять можно лишь тогда, когда окончил дело. Тот, кто не сделал дела и гуляет, — бездельник».

По дороге домой Алеша зашел к Саше: взять книгу. Дома как раз был отец Саши. Он сказал сыну:

— Дай, пожалуйста, дневник. Посмотрю, какие у тебя успехи.

Саша дал дневник. Отец прочитал запись и стал говорить сыну

горькие, но справедливые слова. Говорил он Саше: школа — это твое место труда; идя в школу, ты идешь на работу. Ты не имеешь права учиться не только плохо, но и как-нибудь.

Саша стоял перед отцом, наклонив голову.

Когда разговор отца с сыном закончился, Алеша взял книгу и ушел домой.

У Алеши нет отца.

Он вынул из сумки дневник и положил его на стол.

Мать отодвинула дневник в сторону и поставила на стол обед.

Алеша облокотился на стол и долго сидел молча.

— Ты почему не обедаешь? — спросила мать.

Алеша молчал. На душе у него было очень тяжело.

Остановленная рука

Мама привела пятилетнего Митю в парк. Они долго ходили по узеньким каменистым дорожкам, а потом сели отдохнуть на лавочке.

Откуда ни возьмись — кошка. Села рядом с Митей и мурлычет, смотрит на мальчика.

Митя улыбнулся, его рука потянулась к кошке. Но мама отвела Митину руку в сторону. Она не позволила ему погладить кошку.

Кошка поднялась, подошла к Мите и, прикоснувшись к нему боком, замурлыкала еще громче.

Митя поднял руку, уже дотронулся до кошки, но мать ударила его по руке и сказала:

— Не трогай гадость всякую...

У Мити на глазах заблестели слезы.

Через несколько дней мама с Митей снова пришли в парк. В этот день в парке гуляло много детей. Один маленький мальчик, лет трех, нечаянно наступил Мите на ногу. Митя сердито взглянул на мальчика и толкнул его в спину. Мальчик заплакал.

— Ты почему обижаешь мальчика, Митя? — с изумлением спро­сила мама.

— А что же он на ногу наступает... Гадость всякая...

Телефонная трубка

Тринадцатилетний Костя жил в небольшом городе на Днепре и учился в шестом классе.

Недавно Костиной маме дали хорошую квартиру в трехэтаж­ном доме, на втором этаже. Возле дома стоит телефон-автомат. Здесь можно звонить в любую минуту, даже среди ночи.

Однажды заглянул Костя в будку и решил срезать телефонную трубку. Сделаю, думает, дома свой телефон. Буду разговаривать со своим другом Юрой, который живет на третьем этаже.

Так и сделал. Срезал трубку, но где же взять трубку Юре? По­шли с другом, нашли еще одну будку — через три улицы. Срезали трубку и там. Смастерили телефон, разговаривают. Очень весело. Видит мать, но даже не спросит: «Откуда взялась трубка?»

Прошло несколько дней. Однажды проснулся ночью Костя, слы­шит стон. Мама стонет. Просит свет включить. Включил Костя лам­почку, видит, мать бледная лежит, тяжело дышит.

— Ой, сердце... сыну... — услышал Костя шепот метери. — Беги к телефону... Вызови скорую помощь... Ты знаешь, как звонить... — и мать потеряла сознание.

Когда Костя услышал слова матери о телефоне, он почувство­вал ужас. Ведь в двух ближайших будках он обрезал трубки, новых еще нет, он сам видел сегодня... Что же делать?

Выбежал Костя на улицу, заплакал. Что же теперь будет? Куда бежать? Вспомнил, что телефон-автомат есть еще у железнодорож­ного моста. Побежал.

Бежит Костя по городу, вокруг непривычная тишина, город спит. Сердце вот-вот из груди выскочит. Хочется мальчику крикнуть на весь мир: «Мама умирает, помогите, добрые люди...»

Прибежал к мосту, а будки нет. Застонал, зарыдал Костя, бросил­ся бежать домой.

Открыл дверь в комнату. Мать лежит бледная, не дышит.

«Мама! Мама!» — закричал Костя, упал на колени перед кро­ватью.

Ненаглядный сынок

У матери один-единственный сын.

Души не чаяла в нем мать, очень любила сына своего ненагляд­ного.

Обедать усаживала сына за стол, а сама садилась у порога и ела

В. А. ' I." Ч lllh: I III' - \!'tf ■ 'li J '-.^'/:;,.. |„_ш

то, что от сыновнего обеда останется.

Приготовила однажды мать сыну жареных карасей в сметане. До того понравилось это кушанье сыну, что каждый день он стал требовать:

— Карасей... Если не будет карасей — ничего не хочу есть...

Разве могла мать пойти против желания сына ненаглядного?

Каждый день она шла на пруд, ставила сети, ловила карасей. До поздней осени заходила в холодную воду, простудилась и слегла в постель.

Лежит больная мать в постели, не может подняться, воды напить­ся. А сын сидит у стола — угрюмый и молчаливый. Нет на столе не то что карасей жареных, но и картофеля вареного.

Стонет мать — не от болезни стонет, а от горя своего материн­ского: вырастила сына — и сильного, и статного, но недоброго.

Спрашивает мать у сына:

— Сын мой, что для тебя в жизни самое дорогое?

Молчит сын. Молчит потому, что нечего ему сказать: нет у него ничего в жизни самого дорогого.

Не выдержало материнское сердце, сгорело от горя и обиды.

Рождение эгоиста

Андрейка — один сынок у мамы с папой.

Любуются мама с папой Андрейкой — не налюбуются.

Любуются Андрейкой и дедушка с бабушкой.

— Ты у нас самый красивый, — говорит мама.

— Ты у нас самый умный, — говорит папа.

— Ты у нас самый счастливый, — говорит бабушка.

— Ты у нас самый удачливый, — говорит дедушка.

Отвели Андрейку в школу. Повела учительница детей в класс. Сажает за парты. Хотела было посадить Андрейку за вторую парту, но он поднял такой плач, что учительница сразу же передумала и посадила Андрейку за первую парту.

Начался первый урок. В классе — четыре окна. В первое окно заглядывает мама — не налюбуется, как Андрейка за партой сидит. Во второе окно заглядывает папа — не налюбуется, как Андрейка руку поднимает. В третье окно заглядывает бабушка — не налю­буется, как Андрейка рот открывает. В четвертое окно заглядывает дедушка — не налюбуется, как Андрейка до грех считает.

Смотрит вокруг себя Андрейка, и кажется ему, что весь мир вокруг него, Андрейки, вращается. Кажется ему, Андрейке, что он — орел, а все, кто вокруг него, — маленькие букашки, таракаш­ки. Им, букашкам-таракашкам, по земле ползать, а ему, орлу, в небе­сах парить.

И никто пока не думает, как орел этот с высоты небесной на землю рухнет, себя искалечит и другим горе принесет.

Коле стало легче

По дороге в школу шестиклассник Коля встретил на мосту через пруд бабусю Марину. Он хорошо знал бабусю, жила она рядом с домом его родителей.

Бабуся несла узелок, завязанный в белый платочек. На мосту узелок развязался, и на дорогу высыпался лук. Крупные желтые луковицы раскатились далеко, одна упала с моста в пруд. Бабуся рас­терялась, она не знала, что делать.

Коле стало смешно. Он громко рассмеялся и убежал. Услышав смех, бабуся Марина подняла глаза, посмотрела на мальчика и покачала головой. Оглянувшись, Коля увидел в ее глазах боль и упрек.

В школе он не мог забыть бабусю. Теперь ему уже не смешно было. Мальчику казалось, что бабусины глаза с болью и упреком заглядывают ему в душу.

Что-то будто сжимало сердце Коли. Ему хотелось сразу же пойти к бабусе и попросить прощения. «Вот сегодня вечером и пойду», — подумал он.

Но прошел вечер, потом еще один день, потом другой, а он так и не решался пойти к бабусе попросить прощения. Через несколько дней мама, возвратившись с работы, сказала:

— Бабуся Марина умерла...

Эта весть ошеломила мальчика. Он почувствовал, будто в груди перевернулось что-то горячее, и сердце забилось быстро-быстро... Мальчик заплакал.

— Что с тобой? — спросила мама.

Коля рассказал обо всем, что случилось. Мать вздохнула и сказала:

— Будут хоронить бабусю — пойди за ее гробом. Когда гроб опустят в могилу — брось горсть земли и скажи: «Простите, ба­буся...»

— Но разве она теперь услышит? — прошептал Коля.

— Она не услышит, но солнце для тебя будет светить ярче.

Когда гроб с телом бабуси Марины опустили в могилу, Коля

бросил горсть земли и тихо сказал: «Простите, бабуся...»

И в то мгновение солнце засветило ярче, небо стало светлее. Коле стало легче.

Седая материнская коса

Каждый вечер семилетний Тарасик встречал отца с работы. Это были радостные минуты: папа открывал дверь, Тарасик бежал ему навстречу, папа брал сына на руки. Мать улыбалась, готовя ужин.

Однажды Тарасик, придя из школы, увидел: мама сидит у окна задумчивая, грустная.

— Почему вы грустите, мама? — спросил встревоженный Тара- сик.

— Папа больше не придет к нам, — тихо сказала мама.

— Как — не придет? — удивился ребенок. — А куда же он пойдет?

В сознании ребенка не укладывалось, что значит отцу не прийти домой...

Мать сказала:

— Он больше не будет жить с нами... Ну... он сегодня пришел и забрал свои вещи. Он пошел к другой женщине...

— Почему? — вскрикнул Тарасик. — Почему он пошел к другой женщине?

Мать была в смятении. Она лихорадочно думала, что сказать сыну. И сказала, что пришло в голову:

— Потому, что у меня коса седая... А у той женщины коса не седая...

Тарасик заплакал, обнял маму, гладил маленькой ручкой черную материнскую косу, в которой блестели седые волосинки. Потом он тихо сказал:

— Но ведь это же ваша коса, мама... ваша коса самая кра­сивая... Неужели папа этого не понимает?

— Не понимает, сынок...

Ивовый прутик

У Мити не ладилось с математикой. Вот и сегодня учитель дал контрольную работу и Мите попалась очень трудная задача. Долго он бился над нею; ничего не выходит. Удрученный неудачей, Митя стал рисовать на листе бумаги голубей. Обидно было мальчику, почему это у других задача уже получилась, а у него — не получается? Неужели он и в самом деле тупой (так сказал вчера отец)?

Увидел учитель, что Митя рисует голубей. Подошел к нему, взял дневник и написал в нем: «Сын Ваш опять ничего не делает. Почему Вы не принимаете никаких мер?»

У Мити руки и ноги похолодели. Строгий отец у него, опять бить будет.

Мрачный, печальный возвращался Митя домой.

«Ну что же, раз я ни к чему не способный — бейте меня, бейте», — подумал мальчик, и жаркая волна гнева залила сердце и выплесну­лась слезами.

Митя отломил ивовый прутик, положил его в дневник.

Так и дал он вечером дневник отцу — с ивовым прутиком.

Отец раскрыл дневник, прочитал записку, посмотрел на прутик. Лицо его залилось краской стыда. Он сидел до глубокой ночи с от­крытым дневником и с прутиком в руке.

Митя подошел к отцу, прикоснулся к его руке. Отец поднял руку, обнял сына и прижал его к груди.

Отец и Сын

Жили на свете Мать, Отец и Сын. Сыну было всего три года, когда Отец оставил его и Мать. Оставил и ушел, не сказав, куда он идет и почему.

Остались Мать с Сыном одни. Маленький Сын часто спрашивал у матери:

— Почему у всех есть отцы, а у меня нет? Почему от нас ушел Отец?

Мать отвечала Сыну:

— Он не любит нас, потому и ушел.

— А себя он любит?

— Себя он любит еще меньше, чем нас. Себя он не только не лю­бит, но и не уважает.

— А что значит уважать себя? — спрашивал Сын.

— Это значит оставить себя на земле в своем Сыне. Кто не мо­жет оставить сам себя в своем сыне, тот не хочет быть человеком.

— Но разве он, Отец, не понимает этого? — снова спросил изум­ленный Сын.

— Он поймет это только в старости. Поймет, когда станет стари­ком.

Прошли годы. Сын стал взрослым человеком. Он женился, у него родился Сын. Его старая Мать умерла.

И вот однажды к Сыну пришел его старый Отец.

— Приюти меня, Сын, — просит он. — Я стар и одинок. Я твой Отец, а Отца надо уважать.

Посмотрел Сын на Отца, и жалость сжала его сердце.

— Хорошо, я приючу вас, — ответил Сын. — Но я не могу ува­жать вас. Я уважаю в вас только старость и одиночество.

Мой жаворонок в окошко улетел...

У матери было семь сыновей — самому старшему девять лет и самому младшему три года.

Испекла мать каждому сыну по семи пшеничных жаворонков — и себе один.

Выставляет мать из печки жаворонков на стол, а дети сидят ря­дышком, глаз с них не спускают. Румяные жаворонки, пышные. Си­дят на столе и в открытое окошко выглядывают, как будто улететь собираются.

— Идите, дети, на улицу, погуляйте минуточку, пусть жаворонки остынут, — сказала мать.

Ушли шесть сыновей на улицу, а самый маленький — Мизинчиком называла его мама — остался: жаворонки пахли так вкусно, что не мог Мизинчик гулять идти.

Сел Мизинчик у стола, и рука его сама потянулась к жаворонку. Взял горячего жаворонка, поднес ко рту. Открылся рот, заработали зубы — и нет жаворонка. Испугался Мизинчик, побежал на двор и стал гулять вместе с братьями.

Позвала мать детей, пришли семь братьев, сели за стол, поделила мать жаворонков. Досталось каждому по жаворонку, а матери ни од­ного не осталось.

— А где же твой жаворонок? — спрашивает самый старший брат, материн первый помощник.

— А мой жаворонок в окошко улетел, — ответила мать, вздохну­ла и, облокотившись на стол, задумалась.

Из глаз Мизинчика закапали слезы...

Любовь с закрытыми глазами

У открытого окна сидит молодая мама. На ее лице — счастливая улыбка. Из двери дома вышел во двор и стоит на зеленой лужайке ее пятилетний сын. Какой он красивый, какой умный!

Подошли к ее Вите два мальчика — Боря и Коля. Они такие же пятилетние мальчики, как и Витя. Но, думает Витина мама, далеко им до ее сына: Витя и умнее, и сообразительнее, и натура у него яр­кая, самобытная, а однолетки его какие-то серенькие...

Смотрит мама на детей, улыбается. Вот они заспорили, машут руками, как петушки. Вдруг Витя сжал кулачок и ударил Колю. Коля отступил и смотрит с удивлением на Витю.

Мама закрыла глаза... «Ничего здесь страшного нет, — думает она. — Это не драка, а забава. Да если уж и ударил Витя Колю, — значит, сын прав, он никогда не бывает неправ».

Мать открыла глаза и увидела: Боря сжал кулачок и ударил Витю. И в то же мгновение Витя громко заплакал. От ужаса у Витиной мамы широко раскрылись глаза. Она выбежала во двор, закричала:

— Что же ты издеваешься над беззащитным дитем? Как тебе не стыдно! Ты же видишь, что он скромный и безответный.

Она побежала к детям, взяла сына за руку. Плача, он прижался к ней. У мамы тоже капали слезы.

На лавке сидел седой дедушка. Он тихо промолвил:

— Любовь с закрытыми глазами — то же, что и ненависть. А не­правда с закрытыми глазами хуже ненависти.

Но мать не слышала этих мудрых слов.

Материнская нива

Были у матери два сына — старший и младший.

Когда поженились сыновья, дала мать каждому из них ниву. И случилось так, что старшему сыну досталась нива на один шаг ши­ре, чем младшему.

Затаил младший сын обиду, потому что на три мешка пшеницы меньше, чем старший сын, собирал он каждую осень.

С каждым годом обида становилась все глубже и превратилась в ненависть. Возненавидели братья один другого — вот что делают три мешка пшеницы. Избегали они встреч. Когда старший брат работал на ниве, младший не выезжал на поле. Когда младший брат обраба­тывал землю, старший сидел дома.