«Монархическая государственность»
В монархической России представители национальных течений государственной мысли не считали для себя необходимым углубляться в исследование научных оснований и выяснение принципов своих политических убежден «Чем больше я, — писал Лев Тихомиров, — наблюдаю наши общественные и правящие круги и администрацию, тем более убеждаюсь в их политической малосознательности... Спросите самого правоверного монархиста: почему он монархист и в чем его политическая вера? Кроме‚ стереотипных, славянских лозунгов «за самодержавие, православие и русскую народность» он ничего другого не сумеет сказать, определить и доказать».
На его взгляд, развитие политической науки отстало от других наук, и человек, привыкший, например, к точной, твердой, научной постановке вопросов естествознания, филологии или даже политической экономии, — входя в область государственного права, чувствует себя в каком-то совершенно особом мире условностей, случайностей, противоречий. С трудом он может различить, что здесь действительно научно, т.е. составляет констатацию объективного факта и выяснение его внутреннего смысла, и что относится к области тех опаснейших недоразумений, которые создаются логикой, аргументирующей на ложных или фантастических посылках.
3.1. В понятиях большинства власть все более начинает рассматриваться лишь как некоторое необходимое и неизбежное зло. Идеалы прогресса человеческих обществ связываются с постепенным ослаблением этого «зла». Но ценности всяких человеческих учреждений должно, однако, судить по тому, что они способны дать, будучи организованы согласно своей основной идее, а не при извращении вопреки ей. Из того, что современное государство, «усовершенствованное», оказывается столь мало способным на что-либо полезное и так легко делается орудием зла, еще вовсе не следует, чтобы эти недостатки были присущи государству вообще.
3.2. Источник власти без сомнения составляет свойство всякого живого существа влиять на другое существо. Такое влияние может быть для последнего приятным или неприятным, сознаваемым или несознаваемым, благотворным или гибельным, наконец, может проходить все градации от тончайшего нравственного до грубейшего физического насилия; но во всех случаях перед нами одинаково оказывается тот результат, что один человек заставил или не допустил другого сделать нечто в противность собственному стремлению последнего. власть и принуждение — столь основные условия общественности. В результате человеческое общество оказывается все соткано из разнообразнейшего сплетения всевозможных видов взаимной власти и подчинения
3.3. О свободе и власти говорят иногда, как о чем-то противоположном. Это, однако, проявления одного и того же факта — самостоятельности человеческой личности. Обладание силой дает свободу, как субъективное состояние сильного, и дает власть, как его объективное состояние в отношении окружающих. Даже равносильные существа, вступая в компромисс или соглашение, не делаются оба только свободными, а также, в известных отношениях, взаимно подчиняются.
3.4. Вся история, с известной точки зрения, есть история различных приспособлений власти и принуждения, точно так же, как, с другой точки зрения, это есть история человеческой свободы. Государство есть в известных отношениях высшее торжество человеческой свободы и главное средство обеспечения для личности ее свободы в обществе. Та способность к свободе, которая воспитывается по преимуществу в обществе, получает возможность приводить к фактической свободе по преимуществу благодаря государству. Создавая государство, мы, вместо подчинения стихийным силам, подчиняемся самим себе, подчиняемся тому, что сами сознаем необходимым, то есть выходим из слепого подчинения обстоятельствам и приобретаем независимость, первое условие действительной свободы. Политическую аксиома: в государстве люди находят высшее орудие для охраны своей безопасности, прав и свободы.
3.5. Самостоятельность личности – психологическая основа юридических отношений. Они выдвигаются, слагаются, изменяются на основе явлений, создаваемых психологическими мотивами, и без этих последних необъяснимы. На эту психологическую почву, как единственно реальную, мы и должны твердо стать с самого начала рассуждения, ни на минуту не упуская из виду, как выше сказано, что власть и свобода суть проявления одного и того же факта, именно самостоятельности человеческой личности.
3.6. О государстве смешанных стилей Посему верховная власть всегда основана на одном принципе, поставленном выше всех остальных. В верховной власти всегда владычествует один какой-либо принцип. Остальные, хотя и сохраняются в государстве как действующие силы управления, но уже являются подчинёнными, без значения власти собственно верховной, имеющей последнее слово решения. Верховная власть выражает то, что во мнении нации составляет объединяющую всех силу, и притом не в виде лишь отвлеченного принципа, а также в конкретном представительстве его.
3.7. Монархия является тогда, когда в нации наиболее сильно живет целый, всеобъемлющий нравственный идеал, всех приводящий к добровольному себе подчинению, а потому требующий для своего верховного господства не физической силы, не истолкования, а просто наилучшего выражения, какое, конечно, способна дать отдельная личность, как существо нравственное. Монархическое начало власти, по существу, есть господство нравственного начала. Оно есть выражение того нравственного начала, которому народное миросозерцание присваивает значение верховной силы. Только оставаясь этим выражением, единоличная власть может получить значение верховной и создать монархию. Посредством династии единоличный носитель верховной правды становится как бы бессмертным, вечно живущим с нацией.
3.8. Монархическая власть составляет служение, а не привилегию. При монархической идее верховной власти право истекает из обязанности Конкретный носитель верховной власти являлся облеченным ею от самого Бога, и притом как обязанностью. В самой верховной власти право истекало уже из обязанности, из миссии ее. Только для исполнения этой миссии, для возможности исполнять обусловленные ею обязанности верховная власть получила свои права и не от людей, а от Бога. Не людям, стало быть, принадлежало определение границ этих прав. Нравственно же религиозная идея, разделяемая нацией, и выражавшая, по ее вере, волю Божию, ограничивала права царя не правами подданных, а только их обязанностями высшей категории, а именно: обязанностями их в отношении Бога. Никаких других прав подданных в отношении царской власти не знает эта идея кроме тех, которые даются нашими обязанностями в отношении Бога. Повиновение верховной власти кончается только там, где она требует неповиновения Богу то есть другими словами, где она сама нарушает свою обязанность. Как у власти, так и у подданных право в основе определяется обязанностью. С этой точки зрения право есть только формула условий, необходимых для исполнения обязанности. Каковы наши личные права при столкновении с другими людьми? С точки зрения религиозно-нравственного миросозерцания, в сущности, никаких. Мы имеем обязанности. Они указаны очень подробно. Прав же мы в отношении один другого никаких не имеем, и если они являются, то лишь как последствие обязанности других людей относительно нас. Я требую не своего права, а исполнения в отношении меня чужой обязанности. Если я в чем-либо должен не уступить, то опять именно должен; я охраняю не свое право, а исполняю обязанность. Эта точка зрения общая, основная. Право является лишь последствием обязанности и результатом взаимных обязанностей.
Неотъемлемым правом монарха является право действия по царской прерогативе. Оно характеризуется тем, что действие монарха "может совершаться вне законных установленных норм, сообразуясь только с обязанностью дать торжество правде высшей, нравственной, божественной". Тихомиров исходил из положения, что "правда выше закона"; именно всенародная вера в святость и всемогущество правды, "общественная совесть", а "не закон, не кара и не власть наблюдающая" составляют "величайшее обеспечение справедливых междучеловеческих отношений". Царь — гарант этой "общественной совести"; "он есть высший представитель правды, и везде, где эта правда затронута, везде, где человек ее ищет, — он должен иметь доступ к царю со своей нуждой и жалобой".
Особое значение приобретает царская прерогатива в ситуациях, когда существует известный разрыв, несоответствие законов и учреждений с действительными потребностями страны. В этих случаях верховная власть в лице монарха "должна делать сама и по усмотрению совести то, чего не способно сделать государство".