Почему, описывая мне дорогу от одного путеводного Знака до другого, он не упомянул, например, реку из не‑воды?
Кажется, я знала ответ. Ответ звучал так по‑обыденному просто, что наверняка был правдой. Даже не правдой, а – великой истиной.
У каждого свой путь в У‑Наринну.
Вчера у меня смутно забрезжила эта догадка, когда я размышляла о нашем с Одинцом совместном пути, который иногда расходится, а потом сходится вновь. Но вчера я не сумела продлить эту мысль до конца. Ну что же, моя ошибка простительна – ведь даже древние мудрые хоринги считают свою дорогу единственной.
Хоринги идут одним путем. Люди, надо полагать, другим. Мы, оборотни, третьим. Так?
Я смутно чувствовала, что мысль еще не закончена. Но мои способности к рассуждениям явно выдохлись. Ладно, великие истины тем и хороши, что мысли о них можно отложить, а потом продолжить с той же точки – истины не стареют. Когда‑нибудь я додумаю и эту мысль, и следующую. Потом. После. Когда дойдем. И если выживем в схватке у Трона.
Я подняла смятую одежду, из складок которой уже успело выветриться тепло тела анхайра. Думаешь ли ты о подобных вещах, мой верный спутник? Наверняка. Путь заставляет задуматься. А еще – опять‑таки наверняка – твои мысли не совпадают с моими, просто потому что мы разные. Вот бы нам поговорить обо всем!..
Мда‑а, надо будет на этом пересвете хоть парой фраз перекинуться. О насущных проблемах.
И, когда я уже собралась запрыгивать в седло, меня вдруг осенило. А ведь Лю‑чародей, как я и полагала в самом начале путешествия, тоже идет в У‑Наринну! Идет вроде бы с нами вместе, но отдельно. Своим, особым, чародейским путем. Ах ты ж Тьма! Интересно, какие препятствия и какие вехи встречаются на пути чародеев?
Мысль, невесомая как паутинка, прилетела издалека и коснулась моего разума. Мысль несла одобрение: «Молодец, девочка! Думай дальше».
Я не успела удивиться, что слышу мысли колдуна, да еще невесть на каком расстоянии. Горячая волна гнева окатила меня от макушки до пяток.
Пшел вон из моей головы, джерхов старикашка! Да как ты смеешь подслушивать? Мало ли о чем я думаю? Это мое дело, мое лично, и никаких поганых колдунов не касается. Лезть без спроса в мысли женщины
– это еще хуже, чем в постель. Уж кого‑кого, а тебя, старый пень, я ни туда, ни туда не приглашала. Уразумел? Проваливай немедля, а не то мысленные когти выпущу!
Лю мерзко хихикнул, и ощущение его присутствия в моих мыслях растаяло.
Продолжая кипеть от злости, я неуклюже взгромоздилась в седло, не глядя пересадила обгорелого Корнягу с крупа коня себе на плечо и пнула Ветра пятками в бока.
Жеребец послушно двинулся вперед. Тотчас откуда‑то из‑за невысокого холмика возник вулх и затрусил рядом.
– Знаешь, Одинец, этот чародей – такая скотина! – сердито поделилась я.
Анхайр молча глянул на меня, и на морде у него было написано своеобычное «Ну, извини». Почему‑то меня это разозлило. Хотя чего я, собственно, ждала?
– И ты, серый брат, скотина изрядная, – мрачно заметила я. Помолчала и со вздохом добавила: – Я, впрочем, тоже.
Одинец бросил на меня странно веселый взгляд, и – Тьма! – я вдруг поняла, что он хочет сказать.
«А другие в У‑Наринну не ходят», – говорил взгляд анхайра.
Я расхохоталась. Джерх с ним со всем, в самом деле. Нельзя все принимать так близко к сердцу. Как говаривал старина Унди Мышатник, только покойник обязан быть серьезным. И то лишь до тех пор, пока не закопают.
Вороной жеребец бодро мчал меня вперед по равнине, изрезанной оврагами. Утренний Четтан приятно грел спину. Наша дорога снова лежала на запад.
Я с интересом осматривалась по сторонам. С тех пор, как мы пересекли Запретную реку, наш путь каждый день пролегал по новой местности. Леса чередовались с пустошами, равнины с горами, реки с ущельями… Как будто мы смотрели на мир с ярмарочной карусели. В обыкновенном путешествии так не бывает, это я знаю точно. Мне рассказывал двоюродный брат Беша, караванщик Занта, который исходил обитаемые земли от Плиглекса на западе до Запредельного княжества на востоке, от варварских поселений на севере до Латского моря на юге.
Если, к примеру, двигаться от Айетота на юго‑восток, то сначала несколько дней тянутся холмистые равнины, поросшие редким лесом. Потом они постепенно сменяются травянистыми степями. День за днем караванные мулы бредут по уныло‑однообразным равнинам, и путешественникам начинает казаться, что они и не движутся вовсе. Потом снова появляются небольшие рощицы – это значит, что караван вскоре придет в Хадас.
Эту дорогу вместе с караваном Занты я когда‑то проделала сама, сопровождая Беша. Занта не врал, рассказывая мне о ней. Да и вообще, когда люди врут, они приукрашивают действительность. Изображают скучное – интересным, обыденное – невероятным. Поэтому я верила Занте, когда он говорил, что диковины в мире встречаются не чаще, чем орехи в джурайской булочке. И оттого стремительное чередование пейзажей на пути в У‑Наринну не переставало меня удивлять.
А в последние дни нам стали попадаться совсем уж странные странности. Вроде этих гигантских деревьев, которые служат обиталищем вампирам. Вот уж никогда бы не подумала, что в нашем мире встречается и такое!
Хотя я ведь уже пришла к выводу, что сейчас мы движемся не по нашему миру. По какому‑то иному… или по многим иным мирам. Хотя – что такое мир? Я знаю немало людей, искренне считающих миром пару кварталов айетотских трущоб, за пределы которых они никогда не выбирались. А для меня, пожалуй, мир определяется солнцами. Здесь, в неведомых, насыщенных магией краях, нам по‑прежнему светят горячий Четтан и ослепительный Меар. Значит, это мой мир. И точка.
Равнина стала постепенно повышаться. В жесткой траве появились обширные проплешины голой земли. А на горизонте обрисовались невысокие горы. Четтан припекал все сильнее.
За плечом у меня зашевелился и скрипуче застонал Корняга. Я в который уже раз отцепила от пояса флягу с водой и протянула ее корневику. Корняга жалобно забулькал остатками воды. Пенек страдал от ожогов. Он, правда, заверил меня, что ничего страшного не случилось, и еще до синего урожая он обрастет новой корой. Но я все равно от всей души сочувствовала корневику. Мне тоже вчера изрядно досталось в схватке с вампирами – но меня‑то исцелил пересвет.
– Ох! – сказал вдруг Корняга. – Забыл. Совсем забыл. Прости, госпожа Тури. Одинец велел тебе передать, чтобы ты была вдвойне осторожна. Вампиры пытались похитить меч, потому что им так приказал некто по имени Седракс.
Я нахмурилась. Седракс? Это еще что за фигура?
– Больше он ничего не сказал?
– Не‑а, – скрипнул Корняга. – Одинец вообще неразговорчивый. Он больше трех слов подряд говорит, только когда ругается.
Я хмыкнула. Описание дивно совпадало с тем представлением, которое сложилось об Одинце у меня самой. Мда‑а… А ведь меня, наверное, тоже нельзя назвать болтливой. У меня с детства сложилась привычка вести длинные внутренние разговоры с собой, а с окружающими отделываться парой фраз. Я всегда предпочитала даже на вопросы по возможности отвечать жестами. Как заметил однажды Унди – и самое короткое слово удлиняет разговор.
– Ладно, помалкивай, – оборвала я Корнягу. – Мне твое мнение неинтересно.
Честно говоря, мне было как раз интересно. Но опыт общения с Корнягой научил меня, что если его не ставить на место двадцать раз на дню, пенек влезет мне на голову и корешки свесит. Такая уж у него натура.
Корняга скрипуче вздохнул и протянул мне пустую флягу. Надо будет ее наполнить при первом же удобном случае.
Земля под копытами коня становилась все более твердой и каменистой. Трава исчезла почти совсем, только невзрачные бурые кустики торчали кое‑где между камнями. Стали попадаться участки сплошного камня. Горы заметно приблизились.
В красном небе пылал Четтан. Раскаленный воздух над равниной подрагивал, и казалось, что горы висят в воздухе, не касаясь подножиями земли. Я вздохнула. Кажется, слишком частая смена пейзажей тоже может навеять тоску. Скорей бы уже Каменный лес.
– Госпожа Тури, – снова подал голос страдающий пенек, – солнце сильно печет. Можно мне чем‑нибудь укрыться? Мне тогда легче будет корой обрастать.
– Возьми из сумки лоскут кожи, – разрешила я. – В который Опережающий завернут. Сумеешь достать?
– А то! – самолюбиво скрипнул пенек.
Некоторое время позади меня что‑то шуршало. Потом я почувствовала спиной и лопатками, как Корняга взбирается на прежнее место. Мне вдруг стало интересно, каким образом корневикам удается обрастать новой корой. На вид Корняга – пенек пеньком. На настоящем пне, понятное дело, кора не нарастет. Потому что пень мертвый. Да, но корневик‑то живой!
У живого дерева поврежденный ствол затягивается корой. Это нормально. Только ведь корневики совсем по‑иному живые, чем деревья. В отличие от дерева, тот же самый Корняга с удовольствием мясо жрет и пивом запивает. Если дадут, конечно. То есть ведет себя как человек.
Выглядит как пень. Корой обрастает как дерево. Поступает как человек. Одно слово – нечисть! Джерх его знает, с какой меркой к нему подходить в каждом новом случае.
– Слышь, Корняга! – окликнула я корневика. – Ты же вроде из пня произошел? У пня кора высохшая. Как же ты новую отращиваешь?
– Не знаю, – скрипуче отозвался Корняга. – Отращиваю, и все. Вот ты – мадхет. Ты знаешь, каким образом на тебе раны заживают, и следа не остается?
– Не знаю, – задумчиво сказала я. – Я просто привыкла, что так должно быть. Магия, понимаешь.
– Ну и я привык, – проскрипел Корняга. – Я один раз в лесной пожар попал. Еле спасся. Потом целый круг пришлось корой обрастать. Давно было, а мне до сих пор кошмары снятся – что я ошкуренный, как бревно на лесопилке. Но ничего, оброс.
Я хмыкнула, но ничего не сказала. Моя рука сама собой потянулась к лицу. Я привычным жестом потерла лоб над правой бровью, провела пальцем по виску. В том самом месте, где у меня нет и никогда не было шрама. Там, куда меня ранили меарским днем девять кругов тому назад.
Да, кто‑кто, а я хорошо понимала, что некоторые вещи не забываются. Даже если раны давным‑давно затянулись корой. Или кожей.
Когда мне только‑только исполнилось двенадцать кругов, в доме Беша остановился на несколько суток незнакомый мне человек. Звали его Сишар, а приехал он в сопровождении слуг и телохранителей с далекого юга, чтобы поговорить с Душегубом о чем‑то очень важном.
Впервые в жизни я видела человека, в котором Душегуб Беш признавал равного себе. В доме повисло настороженное молчание. Никто не знал, чем закончится приезд Сишара – не то выгодной сделкой, не то кровавой разборкой. Южанин и Беш ходили друг вокруг друга, прощупывая почву, и не один не спешил начинать разговор. Хозяин мрачнел день ото дня.
А я не знала, куда мне деваться в четтанскую половину суток.
Сишар, понятное дело, знал о том, что в доме Беша живет ручная карса. Карса‑подросток, которая тогда еще только обещала вырасти в огромного свирепого зверя. Но Беш тщательно хранил в тайне то, что его карса на самом деле мадхет. И когда красным днем южанин увидел рыжую девчонку, он не заподозрил в ней оборотня.
Я ему просто понравилась. И он захотел увезти меня с собой. Он даже предложил Бешу денег. Будь я обычной девчонкой, Хозяин, конечно, отдал бы меня Сишару. Даже если бы я была его дочерью. И это означало бы для меня верную смерть.
Беш, упокой его Тьма, не был добрым человеком. Он был жадным, жестоким и властолюбивым. Но он никогда не бывал бессмысленно жесток. А в черных глазках южанина светилась извращенная жестокость. Ему нравилось причинять боль живым существам. Лошадям, собакам, слугам, женщинам. В первый день своего пребывания в доме Беша он потребовал себе в постель трех самых белокожих и светловолосых женщин. Я слышала, как потом рыдали все три, прикладывая примочки к ссадинам и ожогам.
Сишар очень удивился, когда Беш отказался отдать меня. Отказ сильно задел его. И, кажется, Сишар решил выяснить, в чем причина.
Он стал заговаривать со мной. Рассказывал про далекий юг. Обещал подарить золотые браслеты, рубиновое ожерелье и платье из джурайского батиста, если я сбегу от Душегуба и уеду с ним. И расспрашивал обо всем, что мне было известно про Беша.
Я смотрела в хитрые глазки Сишара, врала ему что‑то невразумительное и мечтала о том, чтобы где‑нибудь укрыться до его отъезда. Но Хозяин приказал мне улыбаться проклятому южанину. И я улыбалась. Даже после того, как одного из слуг Сишара по его приказу запороли насмерть на бешевском дворе.
За всю свою жизнь я никого не ненавидела так сильно, как южанина Сишара. Разве что потом, через четыре круга – убийцу Унди Мышатника. Но убийцу Мышатника я не видела в лицо. А наглая рожа Сишара попадалась мне на глаза постоянно.
На пятый или на седьмой день Беш потерял терпение. Обстановка накалилась до невозможности. Сишар и его люди разгуливали повсюду, задирая наших мелкими издевками. Когда я подвернулась под руку Хозяину, он меня чуть не побил. Я только гораздо позже узнала, что южанин сказал Бешу – отдай девчонку и можешь считать, что мы договорились. И Душегуб как раз решал, что ему дороже: очень выгодная, но сиюминутная сделка или оборотень, который может основательно пригодиться в будущем – но может ведь и не пригодиться…
А на следующем красном пересвете я очнулась на руках непривычно трезвого и бледного Унди, одежда которого была залита кровью. Кровью карсы. Моей кровью.
Единственное, что я помнила из прошедшего синего дня – и это было первое и последнее воспоминание о синем дне за всю мою предыдущую жизнь – это искаженное яростью лицо Сишара и острие ножа, летящее мне в глаз. В последний миг я увернулась, кинжал взрезал мне кожу над глазом и пробил висок. Боль стерла все.
Когда я пришла в себя на руках Унди, у меня на виске не было ни раны, ни шрама. Гладкая кожа. Осталось только воспоминание. И привычка в задумчивости или в тревоге проводить пальцем над бровью.
Сколько я потом ни упрашивала Мышатника, он отказался говорить со мной о том, что же произошло тогда, меарским днем. Сишар, весь изодранный когтями карсы, быстро убрался из Айетота. Кажется, Беш даже сумел обратить происшедшее себе на пользу. А я по сей день не знаю, что заставило Тури‑зверя броситься на южанина.
Может быть, именно поэтому мне всегда так сильно хотелось обрести память синих дней. Соединить половинки своей раздвоенной души. Понять, кто я все‑таки – зверь или человек?
Путь в У‑Наринну изменил меня. Моя душа обрела цельность. Больше нет Тури‑карсы и Тури‑человека, есть просто «я». И я не мучаюсь вопросом, зверь я или человек, потому что я – мадхет. Единое, сильное и могучее существо. Я только начинаю осознавать себя, только начинаю набирать мощь. Я еще не вполне владею собой по синим дням. И моя память о прошлых днях Меара пока обрывочна. Но скоро я вспомню все.
Да, Корняга, есть вещи, которые не забываются. И которые нельзя забывать – пусть даже воспоминание приносит боль. Которые нужно помнить, если хочешь быть самим собой.
Когда Четтан перевалил зенит, и у меня появилась надежда, что скоро жара станет спадать, я заметила впереди нечто странное. В одном месте горячий воздух над равниной колыхался как‑то иначе. Силуэты гор на заднем плане то совсем расплывались, то становились вполне отчетливыми.
Когда мы подъехали поближе, я дала Ветру знак остановиться и спешилась. Одинец подбежал ко мне, замер рядом и недоуменно фыркнул. Я вполне разделяла его недоумение.
Мы стояли на краю огромной ямы. Раскаленное марево клубилось над ней, мешая разглядеть противоположный край. Стенки ямы были наклонными, и постепенно сужались, образуя конус. Однако в самом центре вместо углубления был небольшой округлый выступ. То есть это он по сравнению с размерами ямы казался небольшим, а на самом деле мы с вулхом и жеребцом вполне разместились бы на нем, несмотря на скругленные бока.
– Что это еще за хреновина? – спросила я непонятно у кого.
Одинец промолчал. Ветер тоже. Даже Корняга, висящий у меня за плечом, не отозвался.
Наверное, надо было возвращаться в седло и двигаться дальше в объезд ямы. Но мне не давала покоя глупая мысль: почему чувство пути привело меня прямиком сюда? Случайно это или не случайно? И что мне делать, если не случайно? Лезть в яму? Как‑то не хочется.
Я вдруг поняла, что ощущаю присутствие магии. Древней. Могучей. Дремлющей именно там, в яме. Т‑темное небо! Будить ее или не будить? Вот ведь вопрос… Если это очередная веха, то, разумеется, будить. Хоть и я не знаю, как. А если это никакая не веха, а очередная неприятность на наши многострадальные головы? Или ловушка, подстроенная этим, как его, Седраксом?
А‑а, пропали оно все пропадом! Так можно до скончания времен раздумывать. Я схватила первый попавшийся камень, размахнулась и швырнула в каменный – а, может, земляной – бугор на дне ямы. И, разумеется, не промахнулась.
Камень отскочил от поверхности выступа как‑то странно, как будто эта поверхность была не жесткой, а упругой. В следующий миг земля затряслась у нас под ногами. Со стенок ямы посыпались вниз новые камни.
Я ухватилась за Ветра, но у жеребца у самого ноги разъезжались. Земля ходила ходуном. А круглый выступ стал расти вверх. Я смотрела на выдвигающуюся из земли колонну, выпучив глаза и отвесив челюсть – так что при каждом очередном толчке рисковала прикусить язык. То, что стремительно перло из ямы кверху, вызывало исключительно непристойные мысли. Форма этого… э‑э… предмета была вполне однозначной. А вот размеры… Д‑добрая динна!
Упругий столб все рос и рос, будто желая проткнуть собой небеса. Но, выдвинувшись на высоту вчерашнего гигантского дерева, он чуточку помедлил и стал заваливаться на бок. Очередной толчок сбил меня с ног, и я полетела кувырком, при этом действительно прикусив язык. От боли у меня на глазах выступили слезы. Пока я протирала глаза, огромная колонна успела согнуться до земли.
Длинное тело, содрогаясь, все лезло и лезло наружу. Теперь оно начало свиваться в кольца, укладываясь вокруг ямы. И я наконец поняла, что представлял собой округлый выступ, в который я так самонадеянно бросила камнем. Вовсе не то, что мне показалось сначала.
Это была задница.
Потому что, как известно любому ребенку, у земляных червей нет головы, есть только две задницы. А это был именно земляной червь. Только неописуемой величины. Тьма! Я не поверила бы ни демону, ни хорингу, ни чародею, если бы они попытались меня уверить, что я увижу задницу таких размеров. И, если честно, я предпочла бы ее не видеть.
Нет, шутки шутками, а разбуженное мной существо внушало истинный трепет.
Если бы я знала, что именно спит в этой яме, у меня бы не хватило духа его будить. Даже в полной уверенности, что это необходимо. Как полезно иногда быть невеждой!
Надо полагать, это все‑таки оказалась следующая веха. Потому что вокруг творилось нечто ужасное. Не иначе как я растревожила стихию земли. Все тряслось и рушилось. Невидимая магическая буря бушевала под нами. От краев ямы побежали трещины.
Мудрый Ветер призывно заржал. Ох, твоя правда, вороной. Пора убираться отсюда!
Еще долго земля под ногами вздрагивала, и волны оглушительного грохота догоняли нас. Наверное, гигантский земляной червь вытаскивал наружу очередной виток своего тела. Или, наоборот, втягивал обратно под землю. Ветер каждый раз нервно прядал ушами и убыстрял бег. Я время от времени оглядывалась на тучу бурой пыли, зависшую над ямой.
Горы медленно приближались. Четтан, сползая к западу, уже коснулся их вершин. Длинные зубчатые тени простерлись в нашу сторону.
Наконец равнина перестала трястись. Разбуженное мной воплощение стихии земли успокоилось. Я прикинула расстояние, оставшееся до скал. И время, оставшееся до пересвета. Получалось, что пересвет мы будем встречать под самыми каменными стенами. Не опасно ли это? Мало ли какие отголоски породили в толще скал подземные толчки на равнине. Я вспомнила землетрясение, которое едва не стоило жизни Одинцу. С тех пор, как мы прошли сквозь арку, земля не тряслась. Но сейчас… может быть, дождаться нового дня здесь, на ровном месте?
– Пить хочу, – жалобно проскрипел Корняга.
На раскаленной Четтаном плоской каменной равнине нам не встретилось никаких источников воды. Я провела языком по пересохшим губам. Значит, едем дальше.
– Потерпи, – сказала я. – Доберемся до гор, поищем воду.
В тени скалистых стен было почти прохладно. Тихо потрескивали прогретые за день и неравномерно остывающие камни. Я расседлала Ветра и с Корнягой на плече отправилась на поиски воды. Нам повезло – откуда‑то сверху по растрескавшейся стенке сбегал тоненький ручеек. Я оставила корневика собирать воду, а сама по лесенке из трещин взобралась на соседнюю скалу. Горы скрывали от меня западный горизонт, и мне не было видно, как садится Четтан, но я безошибочно чувствовала его движение.
Вот нижний край солнечного диска коснулся земли. Вот он наполовину ушел за горизонт… Я смотрела, как позади зубчатых верхушек скал медленно меркнет небо.
Четтан скрылся за краем земли. Я медленно потянулась, вздохнула и выскользнула из одежды.
В наступившей тьме зажглись яркие звезды. Я уже стала узнавать их рисунок. Вон там, на востоке, шесть звезд складываются в рисунок сидящей карсы. А прямо над головой я вижу очертания небесного вулха…
Мой вулх, земной, куда‑то исчез, пока я расседлывала Ветра. Но я не беспокоилась, я была уверена, что он появится. И он появился. Из‑за скалы выдвинулась человеческая фигура, смутно белеющая в темноте. Только ошейник выделялся черной полосой, перечеркивая шею.
– Тури? – окликнул меня анхайр.
Я улыбнулась и спрыгнула со скалы. Одинец отшатнулся.
– Ты это чего? – изумленно спросил он.
– Не знаю, – призналась я. – Захотелось ближе к звездам.
– А‑а, – понимающе протянул анхайр.
Несколько мгновений мы молчали. Наверное, нет ничего лучше, чем молчать вместе с тем, кто понимает, о чем ты молчишь. Но долго молчать у нас не было времени. Я с сожалением нарушила тишину:
– Ну, веху земли мы прошли…
– Угу, – проворчал Одинец. – Куда Лю делся‑то?
– Я это у тебя хотела спросить, – усмехнулась я. – Ты его последний видел. Сегодня одиннадцатый день пути, так что завтра нам вроде полагается быть в У‑Наринне.
– Лю позавчера сказал – пять дней осталось, – флегматично заметил Одинец.
Я кивнула. Слова анхайра подтвердили тот вывод, к которому я уже пришла сама.
– Лю – урод, – веско сказал Одинец. – Я так думаю, нам у Трона надо будет полагаться только на себя.
– А здорово ты вампиру голову снес мечом, – вдруг вырвалось у меня. – Красиво. Я так не умею.
– Это ты молодец, Тури, – с неожиданным жаром сказал анхайр. – Без тебя и меча не было бы. А уж что ты с вампирами на верхотуре делала, я и знать не хочу…
Одинец усмехнулся с мрачной веселостью. Я усмехнулась в ответ. Отбивные я из них делала. С кровью. Это такое особое блюдо, называется «вампир по‑карсьи».
– А ты, что ли, все помнишь? – спросил анхайр.
Я покачала головой:
– Не все. Кое‑что.
Горизонт на востоке начал светлеть. Синий отблеск, предвестник восходящего Меара, лизнул лапы небесной карсы, как набегающая речная волна. Одинец вдруг застенчиво ухмыльнулся, наклонил голову и ткнулся лбом мне в плечо. Как вулх. Я порывисто обняла его за шею и прижалась щекой к лохматой голове.
Ослепительно‑синий краешек Меара показался из‑за горизонта. Одинец бережно отстранил меня.
Синий восход вновь обрекал меня стать зверем.
Глава двадцать вторая.