Февраля 1943 года неизвестный патриот Родины в селе Вязноватовка Воронежской области направил немецкий полк дальнобойных орудий по непроезжей дороге. В результате немцы бросили 18 орудий и около 30 автомашин. Это был местный охотник Яков Евсеич Доровских. Его жизни и подвигу поэт Виталий Иванов посвятил эту поэму.
Волчий Кут.
Таясь под сенью лозняка,
Как робкая беглянка,
Неширока, не глубока
Текла река Ольшанка.
А над водою вознесло
Соломенные крыши
Простое русское село
Таких в России тыщи.
Здесь, как везде и как всегда,
В непримиримой паре
Жила народная нужда
И жил помещик-барин.
А на его харчах скупых,
В лаптях, в парточках старых,
Парнишка – Яшка Доровских –
Стерег овец отару.
За пояс подоткнувши кнут,
Он исходил все тропки
И избегал лишь Волчий Кут –
Удел глухой и топкий.
Забытый богом и людьми,
Прильнув к лесной опушке,
Он от села верстах в семи
Тянулся вдоль речушки.
Здесь кочки дыбились сперва.
За ними шла – трясина,
На зыбких чахлых островах
Корявились осины.
А дальше в глубь – росла ольха,
О чём-то топь вздыхала,
Была угрюма и глуха
Стена из чернотала.
Ходили слухи средь людей,
Что чёртово бучило
Мирских коров и лошадей
Немало поглотило.
Народ забыл те берега,
Трава косы не знала,
И редко-редко чья нога
По той земле ступала.
Уж так считалось с давних пор,
Что с топей мало толку.
Зато там уткам был простор,
В оврагах жили волки.
Хоть Яшка, не смыкая глаз,
Глядел и днём и ночью,
о всё же серые не раз
Овец шерстили в клочья.
И чтобы наказать зверьё,
А больше для отстрастки,
Помещик старое ружьё
На лето дал подпаску.
Но вышло так, что паренёк,
Пальнув однажды в волка,
Вдохнул пороховой дымок
И опьянел надолго.
Заворожил, околдовал
Его рассвет над кручей,
Тумана призрачного вал
Согрел теплом летучим.
Тропинка указала путь,
Костёр дымком приветил,
И страсть пленительную в грудь
Вдохнул бродяга ветер.
Болота, заросли ракит,
Овраги под горою –
Тянули Яшку, как магнит,
Охотничьей тропою.
Случалось часто, что овец
Он поручал братишке,
А сам весь Кут – с конца в конец –
Прочёсывал с ружьишком.
Через камыш, где вязок ил,
Держась по зыбким бровкам,
Там, где никто не проходил,
Не раз прошёл он ловко.
На риск ходил он не спроста:
Трясины хоть стонали,
Но прежде страшные места
Своими парню стали.
А лето красное текло,
В жаре и ливнях спея,
Дичь поднималась на крыло
По зорям всё смелее.
И в день Петров – заветный срок,
Страсть не сдержав к охоте,
По уткам Яшка раз пяток
Пальнул на перелёте.
Сияли радостью глаза,
Стучало сердце громко…
Но тут раздвинулась лоза,
И, вслед за собачонкой,
С ружьём Бельгийским, с ягдашём,
В крови и хлопьях пуха
Неторопливо подошёл
Ерёменко Илюха.
Кулацкий сын на два годка
Был помоложе Яшки,
Но говорил он свысока
И с барскою замашкой:
– Стрелять-то ты, гляжу мастак,
А что ж не при отаре?
Поди ружьё тебе, батрак,
Не для того дал барин!
– Тебе то что страдать о том?
Чай овцы-то не ваши.
Ступай, а то под зад кнутом,
Заступник, ошарашу.
Илюха скрылся среди лоз,
Слова глотая эти,
И вскоре барину донёс,
У дома его всретив,
Что Доровских – наглец и хам -
На берегу затона
Жжёт для забавы по утям
Господские патроны.
А барин – он берёг своё –
За вольную охоту
У Яшки отобрал ружьё
И выгнал вон с работы.
Но если раз тот сладкий яд,
Вкусил ты в час рассвета,
С стропы охотничьей назад
Пути – дороги нету.
И в город твёрдо порешил
Тогда уйти парнишка:
Работать, не жалея сил,
А всё ж купить ружьишко!
Так буде! – знал он наперёд.
Он парень был упорный,
Но тут четырнадцатый год
Нахлынул тучей чёрной.
Померкла яркая заря:
В шинели и фуражке -
«За веру в бога и царя» –
На фронт погнали Яшку.
Платка маманина лоскут
Взметнулся с полустанка –
Прощай село и Волчий Кут,
Прощай река Ольшанка.
Волчий Кут. Гл.2 Возвращение.
Вода немало унесла,
Земля видала много,
Пять раз черемуха цвела
У отчего порога.
Безвестно, где пропал холоп.
Жива душа иль в небе?
С похмелья грешным делом поп
Отпел ему молебен.
Но майским днём (уже навек
Забыт людьми торопко)
Шёл с полустанка человек
Извилистою тропкой.
Германским мечаный свинцом,
Контуженный два раза,
С худым обветренным лицом,
Чахоткою от газа,
Землисто-серый, словно пыль,
С котомкой за спиною,
Он, припадая на костыль,
Спешил в село родное.
Была бы у него жена
Иль мать бы повстречала -
Навряд ли Якова она
В том путнике узнала.
Да он и сам не узнавал
Россию-мать в ту пору,
Как будто гроз девятый вал
Былое снёс за гору.
Глазам хоть верь, а хоть не верь -
Отрадная примета! -
В усадьбе барина теперь
Правленье сельсовета.
Он шёл до дома своего
Повеселевшим шагом,
И власть советская его
Всречала красным флагом.
И вот он средь родимых стен,
В избе полно народа.
– Ты, Яков, расскажи про плен.
– В плену я был два года.
У гутбезитцера с тоской
Работоли в Баварии…
– А это что ж за фрукт такой?
– По-русски – вроде барина.
Он от зари и до зари
Нас заставлял трудиться…
– Ну а кормил как?
– Сухари
Да мутная водица -
Вот вся еда. С таких харчей
Чуть были живы,братцы,
Проклятый плен до смертных дней
Мне будет вспоминаться…
Устало голову солдат
Подпёр рукою круто,
Печальный отрешенный взгляд
Тяжёл был в ту минуту.
Закашлял Яков, а потом
Вцепился в грудь руками,
И воздух посиневшим ртом,
Дрожа, ловил глотками.
– Не знаю – буду ли жилец:
Иприт, проклятый, душит,
Замучил, задавил вконец
И вымотал всю душу…
Наутро Яков,весь разбит,
Проснулся с позаранка,
По узкой стежке вдоль ракит
Сошел к реке Ольшанке.
Стал на колени. Головой
Склонился над водою,
Из горсти ласковой струей
Омыл лицо худое.
Не замечая сам того,
Побрёл тихонько лугом.
Места знакомые его
Встречали, словно друга.
Тропа вела, вела, вела,
И вот у буерака,
Уже не близко от села
Остановился Яков.
Глядел он, немощен и худ,
Не в силах наглядеться,
А перед ним был Волчий Кут,
Знакомый ещё с детства.
И сразу вспомнилась ему
Та первая охота,
В тумане сизом, как в дыму,
Трясины и болота.
И сердце дрогнуло в груди,
Душе теплее стало,
Опять с ружьишком побродить
Хотелось, как бывало.
Потом дошёл до ручейка
У ближнего оврага
И долго пил из родника
Живительную влагу.
Она, бодря и веселя
Пошла волной по жилам,
Казалось, что сама земля
В него вливает силы.
Глава 3. Побег.
Свивает пламя языки
В оранжевые банты:
Пылают избы вдоль реки -
В селе лютует банда.
В господском доме на крыльце
Вновь господа воскресли -
Белогвардейский офицер
Сидит в глубоком кресле.
Сверканье шпор и стук подков,
Погоны, аксельбанты…
Парней и крепких мужиков
Мобилизуют в банду.
А бабы смотрят на своих,
От горя в голос воя,
Сюда и Яков Доровских
Доставлен под конвоем.
– Служил у красных?
– Не пришлось
– Так нам послужишь. Браво!
– А с вами вовсе стежки врозь:
Вам – влево, мне – направо.
– Но-но! Шути, да меру знай.
У нас за это – строго…
– А я без шуток, не пугай -
Уж пуганый премного.
Рукой кровавою народ
Мордуешь ты сегодня,
А завтра тебя пуля ждёт,
Бандитское отродье…
– Что ты сказал?
– А что слыхал!
Сжимая ручку стека,
Рванулся офицер:
– Нахал!
В амбар! А завтра - к стенке…
Тревожен вечер над селом,
А звёзды – как лампады,
И с часового за окном
Не сводит Яков взгляда.
В душе бессилие своё
Клянёт он втихомолку.
В руках у беляка ружьё -
Простая одностволка.
«Неужто оборвётся жизнь
Рассветною порою?»
И тут же осенила мысль:
«В соломе лаз пророю.»
Всю ночь трудился, а к утру
Бесшумно, тиши мыши,
Между стропилами дыру
Проделал в старой крыше.
И вот в рассветной синеве
Он на свободе снова.
Ребром доски по голове
Пригладил часового,
Схватил ружьё наперевес,
С патронами подсумок,
Через ограду перелез,
Как тень, в рассветный сумрак.
К Ольшанке, обойдя посты,
Спустился огородом,
Нырнул в прибрежные кусты,
Вот и концы все - в воду.
Глава 4. Одиночество.
«Ну, здравствуй, здравствуй, Волчий Кут!
В час горький и тревожный
Укрой меня и дай приют,
И помоги, чем можно.
Мне нет дороги впереди,
А смерть шагает сзади…»
И слышит он в ответ: «Иди
Через гнилые клади,
Запутай в топких кочках след,
Оставь болото сбоку,
Пройди водой, где брода нет,
В камыш через протоку,
Потом иди через кусты -
Места там будут суше -
Под ивой остров встретишь ты,
Да с родником к тому же…»
И вот от дома в далеке,
Он уцелел, однако,
На этом самом островке
Обосновался Яков.
Он первым делом неспеша,
Но ловко и умело
Себе шалаш из камыша
Под старой ивой сделал.
Добыть огня помог патрон,
И Яков, озабочен,
Свой костерок, как Робинзон,
Берег и днём и ночью.
И жизнь, вольна да нелегка,
Пошла под чистым небом,
А под рукой – ни котелка,
Ни соли и ни хлеба.
Мала ли, велика ль напасть -
Суди хоть как, а всё же
С ружьём охотнику пропасть
В родных местах негоже.
У плёса тихого не зря
Порой сидел он сутки
И ждал, чтоб сразу под заряд
Попали две-три утки.
Жить становилось веселей:
Костёр взвивался смело,
На палке, как на вертеле,
В огне жаркое млело.
А то, что соли нет, так что ж,
Живой – и слава богу…
Зато складной карманный нож
Помог ему премного.
Нарезал Яков гибких лоз
И сплёл кубарь под ивой -
В Ольшанке, где сужался плёс,
Ловил линей ленивых.
А там, где лысая гора
Сбегала к лугу круто,
Он конский щавель собирал
В рассветные минуты.
А дни летели чередой.
Прохладны стали зори.
Прошёл Покров. Туман седой
В низинах стлался морем.
Шептались грустно камыши
В тиши ночного мрака,
И в той заброшенной глуши
О многом думал Яков…
Он к одиночеству привык,
Живя в уединенье.
Но вдруг однажды дикий крик
Раздался в отдаленье.
Казалось, из последних сил,
Вися на тонкой нити,
Незванный гость с мольбой просил:
– Спасите! Помогите!
А человека – коль беда,
Бросать никак не гоже,
И Яков двинулся туда,
Ступая осторожно.
Он опасался неспроста
И шёл на крик небыстро:
А вдруг да грянет из куста
Навстречу чей-то выстрел…
И вот увидел за кустом:
В воде уже по ухо
Тонул, хватая воздух ртом,
Ерёменко Илюха.
Вконец он выбился из сил
И уходил в трясину…
Не медля, Яков повалил
Подгнившую осину.
Швырнул конец.
– Держись!
И вот,
Облепленного ряской,
На сушу выволок его,
Как будто на салазках.
Илья двух слов не мог связать
И трясся, как в ознобе:
– Хотел утчёнок пострелять…
Да вот… всадился в топи.
Ружьишко утопил. Беда…
С дороги сбили черти…
Тебя же, Яков… никогда
Мне не забыть… до смерти.
И как безбожно врал он, гад!
Знай Яков в ту минуту -
Не пожалел бы он заряд,
Чтоб порешить иуду.
Ведь с белой бандой заодно,
Продавшись за объедки,
Искал он Якова давно,
Чтоб выдать конрразведке.
Да Яков-то не знал того,
И, позабыв тревогу,
Душепродавца своего
Навёл на путь-дорогу.
Добряк… За это животом
Он поплатился б горько…
Но на заре вечерний гром
Послышался за горкой.
Хотел в шалаш нырнуть скорей,
Да стал, развёл руками:
Какие ж грозы в октябре? -
Снега не за горами.
Прислушался. Напрягся весь,
Ловя раскаты грома.
Шестидюймовки? Так и есть -
Чай «музыка» знакома.
И он рванулся напрямик
По кочкам, через ерик,
Взбежал на горку в один миг –
И глазу не поверил:
Шли эскадроны на рысях,
Гремели батареи,
И пламенел советский флаг,
В лучах заката рея.
Ждал Яков долго тех минут,
И вот – свобода рядом!
Обвёл глазами Волчий Кут
Он благодарным взглядом,
Отвесил до земли поклон,
Как другу дорогому,
Последний выпалил патрон
И напрямую – к дому.