Никто не знал тогда, что настойчивые атаки врага у Трехостровской были предвестниками более грозных событий на фронте. И они стали фактом. Не сумев прорваться в излучине, фашисты стали накапливать силы на плацдарме у Вертячьего и утром 23 августа нанесли удар в направлении Россошки, а их танковые и моторизованные дивизии устремились к Волге. Через несколько дней по окопам поползли слухи: «Фриц прорвался!», «Танки у Сталинграда!», «Наши у Самофаловки застряли!». 1 сентября был издан приказ № 4 войскам Сталинградского фронта, требовавший стойко оборонять рубежи:
«Ни шагу назад!
Военный совет требует от всех бойцов, командиров и политработников, от всех защитников Сталинграда беззаветной [30] храбрости, стойкости и геройства в борьбе с зарвавшимся врагом...»[4].
Наш батальон продолжал удерживать занятый рубеж, несмотря на то что после ухода Богданова к Трехостровской участок еще более увеличился. От реки Иловли до Быстрой протоки теперь стояло два батальона да автоматчики Семенова. Береговая линия вся изрезана окопами и ходами сообщения. Недавно еще зеленые кустарники исхлестаны осколками и опалены взрывами. Гитлеровцы с задонских высот хорошо просматривают наше расположение. Гвардейцы тоже бдительно следят за противником и берут на прицел все подозрительное на вражеском берегу. Артиллерийская и минометная дуэли вспыхивают часто и иногда затягиваются до самой темноты. В такие моменты наш командный пункт, размещенный в трех легких блиндажах у выхода из оврага, вздрагивает, и мелкие кусочки земли сыплются с потолка прямо за воротник. Ночью наступает затишье, и можно пробраться в роты, доставить туда продукты, боеприпасы. А утром снова взрывы, пальба, потери... Но наши бойцы уже привыкли к тяготам боевой жизни и несут эту нелегкую ношу мужественно.
Комбат Рудаков, как и раньше, проявлял много старания, чтобы укрепить оборону. Но 4 сентября 1942 года нам пришлось с ним расстаться. Его неожиданно отозвали на курсы командиров полков. Что же, ему будет по плечу и такая должность!
Прощание было коротким. Оседланный конь стоял в дальнем овраге. До отъезда оставалось не более получаса. Рудаков побрился, начисто снял клинообразную бородку и сразу же помолодел.
— Ну, друзья, много ли, мало ли, но кусочек жизни мы с вами прожили вместе, — сказал он, затягивая ремень, и добавил: — Где теперь встретимся?
— Конечно, на фронте. Будем ждать, — ответил Гриппас, вернувшийся в строй после контузии.
— Постараюсь сюда приехать... привык к своей дивизии. Хороши наши гвардейцы, нелегко с ними расстаться, — говорит он и пристально осматривает стены землянки, как будто впервые попал сюда.
— Привет Москве не забудь передать!
— Обязательно. Поклонюсь от всей дивизии, один еду. [31]
Крепкие мужские объятия, прощание с бойцами КП, и мы всей группой провожаем его по оврагу.
Вместо Рудакова комбатом был назначен мой старый друг по Волховскому фронту гвардии капитан Степан Александрович Жихарев. Это была достойная замена. Он моложе Рудакова, но такой же смелый и энергичный, как тот, и так же загорался в работе, хотя более сух и сдержан в обращении с подчиненными. Новый комбат хорошо знал всех наших людей, и его не надо было вводить в курс дела.
В этот день, когда был получен приказ командования фронта, мы допоздна оставались в ротах. Утром в батальон прибыл начальник политотдела дивизии гвардии старший батальонный комиссар Всеволод Казимирович Буцол в сопровождении нашего бывшего инструктора, а теперь комсорга полка Михаила Хасина. Буцол хотя и недавно в дивизии, но его уже знали многие. В прошлом второй секретарь ЦК комсомола Украины, он и в армии сохранил комсомольский задор, часто встречался с бойцами, заботился о них.
— Указание политуправления — приказ довести до каждого бойца. А главное, ответить делом на него, — говорил он нам, когда мы присели у землянки.
— Наши гвардейцы стойко держат рубеж, фашистов через Дон не пропустят, — доложил ему я.
Буцол ответил озабоченно:
— Остановить врага — это еще не все. Наша цель разбить его и уничтожить. И это должны твердо знать все. Каждый убитый гитлеровец здесь — прямая помощь защитникам Сталинграда. Надо разъяснить гвардейцам, поднять их боевую активность.
Да, надо. Такова первая заповедь политработы — добиться высокой сознательности воинов, а для этого надо рассказать людям, убедить их. Решили провести беседы прямо в окопах, у орудий. Буцол ушел в соседний полк, а мы с Хасиным отправились к минометчикам, а от них дальше. Жихарев и Гриппас — в роты Орехова и Лучанинова.
Михаил Хасин — молодой политработник, всегда в бодром настроении, а тут что-то притих, задумался. Спросил его, не случилось ли чего, но он отрицательно покачал головой:
— Нет, нет, так просто. Знаете, хочу у вас рекомендацию попросить. Кандидатский стаж истек, а вы меня... — он не договорил.
Я был рад, что Михаил в трудные дни думал о членстве в партии. Так поступают все честные люди в тылу и тысячи [32] бойцов на фронте. Мы вместе с Хасиным служили в парашютных частях и вместе совершали свои первые прыжки.
— Молодец, Михаил, просьбу твою непременно выполню.
Были в ротах весь день. Работа обычная: обойти окопы, побеседовать с бойцами, довести до каждого требования командования фронта. В роте Ищенко удалось собрать несколько больших групп. Настроение везде хорошее. Некоторые подавали заявления с просьбой о приеме в партию. Среди них наши лучшие гвардейцы Красильников, Кодурин, Константинов и другие. Комсорг Хасин уже вечером забрал с собой заявления и отнес их в полк.
На КП нас ожидало новое распоряжение: «Район обороны передать Ткаченко, форсированным маршем выйти к совхозу Котлубань к 10.00, в готовности действовать в направлении Пулстан, высота 137,2. Начало движения в 24.00».
Что бы это могло означать? Неужели прорвавшаяся к Волге фашистская группировка теперь развивает удар на север, в тыл нашим войскам?
Да, это было так.
Прибывший к нам из штаба гвардии капитан И. А. Бондаренко предупредил: все надо делать скрытно, чтобы враг не заметил ухода подразделений из обороны. Решение принято быстро. Приказы в роты передали лично командирам и начали действовать.
Дел много. Предстоял тяжелый марш под Котлубань.
Часа через два подразделения стаяли выходить в тыл для марша.
В это время появился наш сосед комбат Иван Ткаченко. С ним полсотни бойцов и два станковых пулемета. Сам он вооружен автоматом, как будто собрался вести их в атаку. Солдаты остались в овраге, а он зашел в блиндаж.
— Везет, черт возьми! Один остаюсь здесь, а фронт вон какой! Как думаете, выдержу без вас? — говорит он нам.
— Придется держаться! — мрачно отвечает Жихарев.
— Эх! Обстановочка! Прореха за прорехой...
Да, думы у нас были невеселые: как, должно быть, натянута вся наша оборона и как мало у нас резервов, если командование идет на риск — оголяет этот важный рубеж.
Ровно в полночь батальон построился в походную колонну и в полной тишине двинулся вперед. У нас всего три верховые лошади, их передали в разведку и головную заставу. Все офицеры, в том числе я комбат идут вместе со всеми бойцами, в общем строю. [33]
Чем дальше отходим от Дона, тем больше нарастает скорость марша и громче раздаются команды: «Подтянись!», «Шире шаг!». Приходится торопиться с самого начала. Длина маршрута по карте — сорок три километра, а времени в нашем распоряжении всего десять часов, из которых три потратим на привалы. Значит, темп движения должен быть не менее пяти-шести километров в час.
В начале марша люди идут быстро. По холодку легко, да и после длительного пребывания в окопах каждому хочется поразмяться. Незаметно в строю начинается говорок, но разговор не только не вредит, а, наоборот, помогает бойцам незаметно преодолевать большие расстояния. Что же плохого, если перед боем люди поговорят, отведут душу? Жихарев такого же мнения и, несмотря на сухость, требовательность, не обращает внимания на такое нарушение и сам включается в беседы.
Бойцов роты Ищенко, с которой мы идем, сейчас занимает один вопрос: что нас ожидает впереди? Противник прорвался к Волге южнее нас, и, если тяжелая обстановка сложилась под Котлубаныо, значит, он развивает удар в тыл нашим войскам, оборонявшим излучину. Из строя слышится тоненький голосок:
— А говорят, танки ихние сюда рвутся...
— Ох и жарко будет в степи воевать! Ни тебе кусточка, ни ручейка. Все гладко, что лысина, — лениво и невпопад отвечает бронебойщик Василий Мещеряков.
Мещеряков — самый рослый в роте. ПТР для него словно деревянное косовище. Он идет покачиваясь, точно на сенокос, и изредка грубым басом переговаривается с товарищами. Он для многих авторитет: подбил танк в боевом охранении и уже представлен к награде.
— И откудова их столько берется? Бьют, бьют сволочей, а они все лезут. Вон куда дошли! — громко говорит кто-то из-за его спины.
— А ты што, Митроха, испужался аль не знаешь, сколько он государств разных повоевал? — проворчал Мещеряков.
— Они есть другой вопрос. Небось сразу перед фрицем руки вздернули, а мы колотим. И все-таки ведь лезут? — настойчиво допытывается тот.
В темноте трудно различить, кто этот Митроха, — широченная спина Мещерякова закрывает сразу двоих. Однако что он ему ответит? Тут дело связано с политикой, и гиганту-бронебойщику, не быстрому на язык, придется нелегко. Но вот загудел его бас: [34]
— Стало быть, срок не пришел, вот и лезут. И ежели каждый будет скулить, тогда и еще полезут! — сердито оборвал он своего собеседника.
— Да я же так, попросту, чего огрызаешься? — оправдывается Митроха.
Мещерякову этого недостаточно. Он решил довести разговор до конца.
— Слышал ныне приказ? Ни шагу назад — значит, баста. Скажем, он на тебя прет, а ты его круши... и чтобы коленки кренделя не выделывали...
Многие прыснули от смеха. Никто не ожидал такой тирады от Васи-бронебойщика. Но вот опять кто-то спрашивает:
— А вдруг они здесь ударят, пока нас нет?
За разговорами незаметно летят километры. Луговая дорога вдоль левого берега Дона круто свернула на восток, и рота сразу врезалась в хлебное поле. Бурая масса некошеной пшеницы сиротливо колышется с обеих сторон. Пустые колосья хлещут по ногам, будто просят, чтобы на них обратили внимание. Кто-то вздохнул:
— Эх! Добра-то сколько пропало!
Ищенко повернулся лицом к роте и громко крикнул, показав на поле:
— Все видите, ребята?!
— Все видим! Как не видеть!
— Вот и запомните это хорошенько!
Пшеничное поле кончилось. Дорога вышла в степь. Люди идут молча. Никто не хочет продолжать разговор. Через несколько минут привал. Гриппас, Левкевич и связисты, шедшие впереди, уже ожидают нас на дороге.
Мы только что поднялись на горку, как кто-то закричал:
— Смотрите, пожары!
Огромное багровое зарево где-то далеко расстилалось над темным небосводом, то усиливаясь, то бледнея.
— Там, у Волги... Сталинград горит. Видимо, нефть, — сказал Гриппас.
Отсветы сталинградских пожаров озаряли небо до самого восхода солнца. Мы прошли уже более двадцати километров, остановились, чтобы покормить людей перед последним большим броском к совхозу Котлубань. Колонны подтянулись. Вперед выползли кухни, и повар Кохан, размахивая черпаком, весело балагурил с бойцами. Только Лещев был почему-то молчалив. Он не вступал в разговоры дорогой и даже как будто сторонился товарищей. Должно быть, в роте его проделку на учении встретили не особенно приветливо. [35]
Развернув карту, прикидываем, как лучше двигаться дальше. Кругом степь, светло, все видно как на ладони, и, конечно, фашистские самолеты наверняка нас заметят.
— Выход один — идти в расчлененных строях, а при налете развертываться, — говорит комбат.
— Да-а, другого не придумаешь, степь есть степь, тут и собака пробежит — заметят, — ворчит Гриппас.
Подошел Левкевич. Он только что связался с полком и получил радиограмму. В ней всего три слова: «Ускорьте движение. Омельченко».
Однако мы чувствовали, что последний участок пути будет неспокойным.
Так оно и случилось.
Не прошли и четырех километров, как появилась тройка вражеских истребителей. Откуда только они взялись? Видимо, рыскали над степью в поисках добычи. Заметив движение на дороге, «мессеры» сразу нырнули вниз и застрочили из пулеметов. Колонны быстро развернулись в цепь и залегли. Ездовые, нахлестывая лошадей, поспешили очистить дорогу. Им негде укрыться, и остается лишь одно — выходить из-под обстрела, рискуя быть убитыми или ранеными.
Но первый налет закончился быстро и без потерь. Возможно, вражеские летчики возвращались на базу и у них было мало боеприпасов. Но теперь мы знаем, что обнаружены...
Более часа продвигаемся прежним порядком, прямо по целине. На дороге маячат лишь отдельные повозки. Люди начинают отставать, но тянутся вперед. Каждый думает не о себе, а о том, что где-то случилась беда и надо выручать товарищей. Получили еще радиограмму от комполка. Он снова напоминает: «Выйти в район своевременно». Пришло донесение от разведки: «Противник наступает на Котлубань». Эта весть сразу облетела бойцов. Цель нашего марша начинает проясняться. Комбат решает ускорить движение, а вперед для уточнения обстановки вместе с разведчиком высылает Гриппаса.
Оба на конях галопом летят по дороге и быстро скрываются. И тут появились вражеские самолеты. В отблесках солнечных лучей их еще трудно, заметить. Но характерный завывающий гул все нарастает, и вот уже видны темные точки. Их больше десятка. Они приближаются, становятся больше размером, держа курс прямо на нас. Укрытие — лини, чистая степь.
Цепи моментально рассыпались. Повозки стремительно [36] летят в сторону. С земли несется нестройная стрельба. Но «юнкерсы» начинают штурмовку. Взрывы тяжело сотрясают землю. Густая пыль, рассеиваясь на ветру, окутывает весь район. Гитлеровцы с остервенением кромсают дорогу, но наши роты залегли далеко в стороне. Под конец, заметив ошибку, один летчик резко взял влево и сбросил серию бомб в районе нашей группы и связистов взвода гвардии лейтенанта Рудакова. Многих сильно тряхнуло.
Комбат стоит темнее тучи. Тонкие губы сжаты, в глазах какой-то блеск. Бомбежка сорвет марш, а нам нельзя опоздать.
— Двигаться, двигаться, никакой задержки! — резко выкрикивает он.
Но налет оставил следы. В роте Орехова и у пулеметчиков есть раненые. Если бы они шли колонной по дороге, трудно сказать, что бы от них осталось.
И опять заколыхались цепи. Идем долго и безо всякой остановки. Большая часть пути уже пройдена, и до совхоза остаются считанные километры: пять-шесть, не больше. В голове каждого одна мысль: двигаться, не дать врагу сорвать марш, поспеть вовремя. Многие измотаны. Жара, тяжесть снаряжения и эти тревоги, налеты утомили. Но бойцы крепятся. Кто посильнее — помогает слабому.
Подходим с комбатом к минометчикам. На них нет сухой нитки. Силаев идет впереди, а Чувиров в группе отстающих и тоже нагружен оружием, помогает воинам. Заметив нас, он обращается с просьбой дать людям отдохнуть.
— С ног валимся, а впереди бой. Что с людьми будет? — говорит он и рукавом стирает пот с лица.
Комбат понял: срок сроком, а бой боем. С измученными солдатами не навоюешь — свалятся и заснут, и ничто их не поднимет. Он стоит, задумавшись с минуту, и смотрит по сторонам. Серые постройки совхоза уже виднеются на пригорке. Перед нами широкая, разветвленная балка, к которой уже подходит группа уставших бойцов, а некоторые прямо скатываются вниз и, упав на землю, долго лежат. Теперь комбат смотрит на меня, в глазах вопрос: как быть? Конечно, так дальше нельзя.
— Привал! — хрипло кричит Жихарев, и этот сигнал нестройно передается в разных концах.
Мы тоже как подкошенные валимся на землю. Более сорока километров за одну ночь! Это суточная норма марша в обычных условиях!
Отдых оказался коротким, но как он был нужен каждому! Сил сразу прибавилось. Подлетел Гриппас и, спрыгнув [37] с коня, торопливо доложил: за совхозом дерутся части 87-й стрелковой дивизии 62-й армии. Надо срочно продвигаться.
Короткие указания командирам, и роты, снова развернувшись в цепь, идут вперед. Там слышится частая стрельба. На линии совхозных построек несколько наших подбитых танков. Навстречу попадаются чьи-то бойцы. Должно быть, начали отходить. Но наш боевой порядок уже выдвинулся за линию совхоза. Роты наскоро окапываются. Минометчики встали на позиции. Позади нас в балке развертывается полковая батарея Александра Каплана, а левее выдвигается богдановский батальон. С наступающим противником завязалась перестрелка.
Комбат смотрит на часы и кричит Левкевичу:
— Докладывай. Рубеж занял, вступил в соприкосновение с противником.
Было ровно 10.00.
Гитлеровцы бросили на нас группу в двенадцать бомбардировщиков. «Юнкерсы» так неожиданно повисли над позициями, что никто даже не успел подать команду «Воздух!». Первые бомбы разорвались позади нас и, к несчастью, накрыли взвод полковой батареи, убив двух и ранив трех человек. Никто еще как следует не окопался, и мы с замиранием сердца ожидали нового захода. Но что это? Строй вражеских самолетов как-то неестественно вздрогнул и моментально рассыпался. Все увидели, как девятка звездокрылых «яков» врезалась в стаю фашистов и начала ее трепать.
Бомбардировщики, сбросив груз куда попало, стали удирать. Но не всем это удалось. Один за другим три стервятника врезались в землю, подняв целые фонтаны огня и дыма. Два улетели, оставляя за собой длинные черные шлейфы, и за ними погнались истребители. В течение трех минут небо было полностью очищено, и наши «ястребки», не понеся потерь, пролетели над нами, приветливо покачивая серебристыми, крыльями.
Восторгу солдат не было предела. Люди бросали в воздух каски, кричали «Ура!», «Браво!», «Спасибо!», а Левкевич, рискуя быть подстреленным, поднялся в рост и долго махал руками. В те дни мы так редко видели наши истребители, что эта отважная девятка показалась нам целой воздушной армией. Знали бы только летчики, сколько они влили бодрости в сердца бойцов!
Встретив организованное сопротивление на новом рубеже, гитлеровцы остановились, ведя перестрелку по всей линии. Полковая батарея, оправившись от удара, открыла [38] огонь. Включились в дело и наши минометчики. Все стало на свои места. Мы перенесли командный пункт в овраг, так как на открытом месте невозможно было установить телефонную связь: она часто рвалась. Комбат приказал копать блиндаж, чтобы устроиться как следует. Кто знал, сколько нам здесь придется быть?
Между тем войска продолжали прибывать. Окрестные балки наполнялись людьми. В разных местах загрохотали новые батареи, а воздух бдительно охранялся нашими истребителями.
И тут новый приказ: передать район подошедшей части и занять прежние позиции! Мы едва успели покормить бойцов, а раненых передали в медсанроту уже на ходу.
И снова изнурительный марш по степям. Что случилось? Почему такая спешка? Чтобы занять прежний боевой участок, надо было отшагать те же сорок три километра. И это была самая тяжелая часть пути.
Как и раньше, идем рассредоточение, без дорог и троп, уже не обращая внимания на шныряющие вокруг одиночные самолеты противника. Пропотели солдатские гимнастерки, натружены ноги, гнетет усталость, но в голове одна мысль: «Там, на нашем месте, всего горстка бойцов».
Командир полка Омельченко вместе с военкомом Звягиным, посмотрев на наши роты в пути и убедившись, что силы бойцов на исходе, приказали всех ослабевших сажать на повозки и сменять поочередно. На последнем десятке километров, когда уже стало темнеть, а каждый отшагал более двух суточных переходов, люди были похожи на призраки. Брели, еле переставляя ноги.
В это время нас встретили командир дивизии генерал В. Г. Жолудев и комиссар П. В. Щербина. Они стояли в стороне у машины и громко подбадривали бойцов:
— Вперед, ребята! Вперед! Торопитесь!
Солдаты напрягают последние силенки, подтягиваются, хотят пройти ровнее перед комдивом. Командиры тоже едва держатся на ногах. Генерал видит, что все устали вконец, однако словно не замечает этого и, приняв доклад, подтверждает приказ:
— Срочно занимайте район!
Что случилось — непонятно. Но Жолудев никогда не бросал слов на ветер.
В головной роте Орехова сразу свалилось человек десять. Они лежат на спине, уперев глаза в небо. Около них фельдшер, дает какие-то таблетки. Кто-то успокаивает: [39]
— Ну, давай, прибодрись, остался пустяк! — Это сержант говорил гвардейцу.
— Иду, иду, вот чуть отдохну только, совсем изнемог, — отвечает боец.
— А ты, Кузин, что раскис?
— И сам не знаю, выдохся, зло берет...
Снова объявляем двадцатиминутный привал. Теперь все, в том числе и командиры, распластанными лежат на земле. И снова в путь. Над нами темное небо, но там, на юго-востоке, по-прежнему кровавое полотнище висит над Волгой. Сталинград горит. Багровое зарево над степью сопровождало нас в этом сумасшедшем броске вначале и светит нам, как зловещий факел, теперь.
Но вдруг словно ветер прошел по рядам. Измученные бойцы сразу как бы встрепенулись. Командиры громко подают команды, роты ускоряют шаг. В чем дело? Из головы колонны появляется посыльный. Докладывает:
— Противник у Иловли форсирует Дон!
— Кто сообщил? Откуда сведения? — спрашивает комбат Жихарев.
— Послал командир! — оторопел солдат.
Там на наших позициях лишь взвод Ткаченко! Новый приказ подтянуть роты. Связываемся со штабом. Минут через пять все проясняется: «Противник ведет сильный обстрел позиции Ткаченко. Ускорьте занятие рубежа». Это уже другое. Но надо преодолеть последний кусок пути! Солдаты идут быстрее, точно силы прибавилось. Идут потому, что надо упредить врага, занять позиции.
Миновали пшеничное поле. Вдоль дороги вытянулась линия тополей. Еще километра два-три, а там заросли кустарника и... Дон.
Мы стоим с комбатом и пропускаем бойцов. Пошатываясь и спотыкаясь, они идут упорно вперед, потому что надо идти. Гриша Ищенко сумел подтянуть роту. Его район дальше всех. Проходят пулеметчики, за ними минометная рота, тылы. Не останавливаясь, комбат отдает приказания:
— Ищенко!
— Я, товарищ гвардии капитан!
— Сразу восстанови систему огня!
— Сусенко! Люди в сборе?
— Подтягиваются!
— У пулеметов установить дежурство!
Тени скользят по луговине. Но это последние усилия. Отблески ракет с занятого врагом берега в разных местах выхватывают из тьмы отдельные знакомые предметы. Мы теперь [40] в полусотне шагов от КП и подходим к нему, как к родному очагу.
Но можем ли мы отдыхать, когда оборона еще не восстановлена?
Ткаченко зашел к нам минут через пятнадцать после того, как мы, полумертвые от усталости, ввалились в наш блиндажик и, всячески подбадривая друг друга, крепились, чтобы не заснуть. Рота Орехова прямо перед нами, и он первый доложил о занятии обороны. Потом Лучанинов. Перестрелка по всей линии рубежа усилилась, и это ясно говорило, что гвардейцы уже «дали знать фрицу» о своем благополучном возвращении.
— Затрещало везде! — говорит наш сосед довольно и рассказывает, что здесь произошло. Он тоже после нашего ухода не смыкал глаз, но выглядел бодро. Фашисты пытались прощупать его оборону, но мы пришли вовремя.
— Кто же сообщил, что форсируют Дон? — спросил комбат.
— Мои разведчики! Я же знал, что вы где-то рядом! — смеется Ткаченко.
— Молодец, наши так рванулись! Но в общем всем досталось, — сказал Гриппас.
Окопные будни
Сталинград горел... 23 августа передовые части 16-й танковой и 3-й моторизованной немецких дивизий достигли Орловки и затем поселка Рынок, что севернее Сталинграда. В этот критический момент большую стойкость проявили подразделения 10-й дивизии НКВД во главе с инициативным и смелым командиром полковником А. А. Сараевым. По приказу командующего фронтом он в короткое время сумел организовать прочную оборону в северной части города, использовав учебные танковые подразделения, рабочие отряды заводов и силы моряков. Позднее сюда вышла 124-я стрелковая бригада полковника С. Ф. Горохова, который возглавил оборону этого участка. В результате принятых мер подвижные части 14-го немецкого танкового корпуса, прорвавшиеся к Волге, были остановлены в нескольких километрах от северной части Сталинграда. Но уже начались массированные налеты фашистской авиации. Более шестисот самолетов бомбили Сталинград в этот день, безжалостно превращая в руины его заводы, кварталы жилых домов, школы, больницы. Этими варварскими налетами фашисты хотели вызвать панику среди населения и защитников. Но [41] просчитались. Жители Сталинграда мужественно вступили в борьбу с врагом, повсюду проявляя массовый героизм.
Бросив значительные силы на прорыв к Волге, гитлеровцы прекратили атаки в полосе обороны 37-й гвардейской стрелковой дивизии. Только у Трехостровской продолжалась упорная борьба за лесной массив, начавшаяся еще в середи» не августа. Но по-прежнему с большой нагрузкой работали артиллерия и минометы. Временами днем налетали вражеские бомбардировщики. Несколько фашистских стервятников были сбиты огнем зенитчиков и стрелков, но налеты не прекращались. А в ночное время в поиск за Дон уходят наши разведчики собирать данные, охотиться за «языком». Окопная жизнь вступила в свои права.
На командном пункте 109-го гвардейского полка в эти дни шла обычная работа: управление боем батальонов, организация разведки, обеспечения, доклады и донесения в высший штаб — все это требовало времени и внимания. Мы каждый день встречались с кем-либо из офицеров штаба, навещавших передовую, или же лично переговаривались по телефону с гвардии подполковником Омельченко, комиссаром Звягиным и хорошо знали все их планы и заботы. Командира полка особенно беспокоил сейчас вопрос о будущем наступлении.
— Сами знаете, Дон не государственная граница, вышибать фашистов с того берега надо, — говорил он нам, всячески наталкивая на активные действия.
Но с чего начать? Против нашего левого фланга к Дону выходит широкое устье Качалинского оврага. Оно скрыто кустарником: Гитлеровцы часто пробираются здесь к самой воде и обстреливают наши позиции. Расположенная напротив оврага седьмая рота несет потери. Вот тут бы и надо что-то предпринять. Хорошо бы заминировать на той стороне подходы к реке. Но как?
Решение подсказал случай.
Однажды после полудня мы с Гриппасом пошли к Орехову осмотреть укрытия для людей. Незадолго перед этим взрывом бомбы был завален блиндаж, и находившихся там бойцов пришлось откапывать. И хотя потерь не было, люди отделались лишь испугом, комбат приказал проверить все сооружения. Пробираясь по траншее, мы обнаружили в стороне замаскированную рыбачью лодку. Для нее бойцы даже выкопали что-то вроде укрытия.
— А это зачем у вас? — спросил я гвардии сержанта Красильникова. [42]
— А так, сгодится. Не все же время тут сидеть будем! — ответил он и показал на противоположный берег.
— Дельная мысль. Лодки нам будут очень нужны! — радостно воскликнул Гриппас.
Приняли решение — велели обыскать все вокруг, и в нашем распоряжении сразу оказалось девять вполне исправных лодок. Мысль о минировании стала теперь вполне реальной. Дело только за людьми. Жихарев поручил эту задачу разведчикам Суханова, выделив в помощь ему группу саперов. Всех тщательно проинструктировал. И вот все готово. Четыре лодки спущены на воду и замаскированы в зарослях осоки. Двенадцать гвардейцев лежат на берегу, ждут сигнала. Суханов, в прошлом моряк, хорошо знает, как управлять лодками, и людей подобрал самых опытных. Он ждет. Ему мешает луна. Надвинется на нее легкое облако, и тогда можно вперед. Чтобы заглушить шум на воде, пулеметчикам приказано бить по кустам. Гитлеровцы к этому уже привыкли — каждую ночь кустарник в овраге прочесываем огнем.
Диск луны скрылся, тень легла на воду, и сразу с двух сторон заговорили пулеметы. Комбат поднял руку, Суханов и его бойцы скользнули в траву. Тихий всплеск сопровождал наших смельчаков. В добрый путь! Это первая попытка перейти Дон. Отвалила вторая, третья и последняя лодка, нагруженная минами и взрывчаткой. Попади в нее пуля или осколок — щепки не останется. Пулеметчики ведут огонь. Лодки отходят все дальше и совсем скрываются из виду.
Проходит час, другой... Все трое — комбат, Гриппас и я — в траншее, рядом с пулеметом. Не хочется разговаривать. «А вдруг попали во вражеские лапы?» Но эту мысль гоним прочь. Луна снова скрылась в облаках, и тут все увидели, как за ширью воды, где-то далеко, часто замелькали огоньки. Это условный сигнал: «Все в порядке!» Пулеметчики длинными очередями прикрывают отход группы. В окопе раздался голос: «Плывут!» На воде появились темные силуэты. Все ближе, ближе. Минут через десять высокий, кряжистый Суханов уже стоял перед нами:
— Заминировали! Задание выполнено! — с какой-то торжественностью доложил он.
Дело сделано чисто, без потерь. Разведчик не скрывает своей радости. Мы же довольны вдвойне.
— Что заметили у врага? — спрашивает комбат.
— На бугре, метрах в ста выше, дзот и окопы!
— Подобраться туда можно?
— Можно. [43]
— Хорошо, значит, доберемся! — сказал тихо комбат, Суханову он объявил благодарность.
Об удачной вылазке на тот берег утром доложили в полк. Омельченко похвалил и дал указание:
— У минного поля на ночь выставить охрану и готовить к переброске целую роту.
Так началась борьба за небольшой кусок земли на западном берегу Дона, длившаяся много дней. Игра стоила свеч. Если удастся закрепиться там, то при форсировании реки много жизней будет спасено.