— Быстрее вперед, до оврага не останавливаться!
В районе действий Богданова, юго-западнее железной дороги, идущей на Силикат, бой разгорается все сильнее. За цирком развертывалась батарея Каплана, правее, у Ткаченко, пока тихо.
Наш батальон вышел к своему рубежу. Назаркин закрепился на кладбище. Лучанинов — в центре, перед оврагом, а Ищенко перехватил выход улиц Бакунинской и Типографской до железной дороги. И в эти минуты в его роте был убит гвардии лейтенант Ермаков. Жалко было парня! Менее трех суток пробыл на фронте и сложил свою голову в первой боевой стычке с врагом.
Возвратилась разведка Суханова, посланная к реке Мокрая Мечетка. Он доложил, что впереди наших нет, там фашисты. Только правее кладбища находятся остатки 385-го стрелкового полка 112-й дивизии, а людей в нем меньше роты. Как выяснилось, эта часть уже много дней сражалась с превосходящими силами противника и очень истощена боями. Но мы были рады, что рядом с нами воюют опытные бойцы.
Тяжелее пришлось в эту ночь нашим соседям слева. Батальон Богданова продвигался к своему рубежу вдоль железной дороги, идущей на Силикат, и так же неожиданно столкнулся с подразделением гитлеровцев у южного выхода, улицы Ногина. Завязался сильный бой, который длился до рассвета. Роты Богданова сумели очистить дома на улице Ногина и несколько продвинулись вперед. Но выйти к истоку оврага Мытищи им не удалось. Район был занят противником.
114-й гвардейский полк гвардии майора Пуставгара выходил в оборону еще южнее, через овраг Житомирский, и был внезапно атакован гитлеровцами со стороны улицы Верхнеудинской. Фашисты действовали с танками. У наших не было даже артиллерии. Она еще переправлялась. Батальоны были остановлены не доходя намеченного рубежа, но и гитлеровцы, получив отпор, не продвинулись дальше. В этом тяжелом бою отличились военком батальона С. К. Чупахин, [71] офицеры Н. В. Барбенко и Г. А. Манычкин. Комдив В. Г. Жолудев направил на помощь к Пуставгару учбат, расположив его на проспекте Стахановском.
118-й гвардейский полк Колобовникова занял оборону во втором эшелоне западнее Тракторного завода.
Так, без артиллерийской поддержки, без танков, вступив в бой прямо с ходу и отбивая атаки, пробивались гвардейцы к своему рубежу.
Утро 4 октября было на редкость солнечным. Однако и оно не могло смягчить картину чудовищных разрушений. Горы развалин, опаленная взрывами земля с бесчисленными воронками...
Загремела стрельба, возвестившая о начале боевого дня.
На КП батальона, неудачно расположенном ночью в старых землянках за большими домами улицы Красина, все сразу насторожились. Гриппас, едва ли вздремнувший час, поднялся и стал запрашивать роты. Ищенко докладывает:
— Противник накапливается за оврагом!
— Не зевай, сейчас поставлю задачу минометчикам! — говорит комбат.
Через минуту вызывает Лучанинова. Его рота против Целковской, прямо впереди нас.
— Перед фронтом противник. Машины и танки идут потоком!
— В каком направлении?
— Предполагаю, что выгружаются западнее поселка Баррикады.
О движении гитлеровцев сообщили Назаркин и Суханов. Это настораживает. Однако сами мы ничего не видим. Решили, пока возможно, переместить КП вперед. Минут через пятнадцать мы уже обосновались на новом месте — в большом водосточном коллекторе, выходившем из ответвления оврага. Для наблюдения нашли место в расщелине, наверху. Впереди хорошо видно все, кроме роты Ищенко. Там много деревянных построек, каким-то чудом уцелевших в пожарах. В старом КП, на улице Красина, оставили телефониста и аппарат.
Колонны гитлеровцев идут непрерывно по дорогам, километрах в пяти западнее нашей обороны. Густые столбы пыли стоят стеной. Наблюдаем, а самим досадно. Враг виден, а достать его нечем.
— Штурмовиков бы сюда! — говорит комбат.
Но штурмовики не появляются. Наша полковая батарея позади нас, но поставлена на прямую наводку и из-за развалин стрелять не может. [72]
Примерно в восемь утра все сразу переменилось. В воздухе загудели вражеские бомбардировщики. Их было много. Партиями по семь — девять штук они кружились над всем расположением нашей дивизии, с ревом срывались в пике и обрушивали на нас десятки бомб. Это были не те редкие группы фашистских самолетов, которые появлялись над нашими позициями в боях на Дону. Здесь от бомбежки сразу задрожало все. На смену одной группе самолетов приходили все новые и новые и действовали безнаказанно.
В трубе, под двухметровой толщей грунта, отзвук разрывов отдавался как близкий раскат грома. Отлетали кусочки бетона и гудело в ушах. Порвалась связь с ротой Ищенко. Потом наступило затишье, и мы поднялись в расщелину. В деревянных постройках, где был Ищенко, занялись пожары. Вдоль железной дороги от Силиката и правее двигались фашистские танки и пехота. Фашисты появились и со стороны Щелковской. Сомнений не было — началась атака. Наблюдатель докладывает:
— На левом фланге какие-то группы перебегают!
— Что за чертовщина, там же Ищенко?! — с тревогой воскликнул Гршгаас.
Напряженно смотрим в ту сторону и видим, как между горящих домов мелькают фигуры солдат. Просто не верится, что рота Ищенко начала отходить. Вместе с Афанасьевым спускаемся, в овраг и, перебираясь от укрытия к укрытию, почти лицом к лицу сталкиваемся с бойцами взвода Коркина. Они выбегали из горящих домов и тут же начинали окапываться. Но я вначале не разобрался. Мысль о том, что рота отходит без приказа со своего рубежа, меня смутила, и я налетел на взводного:
— Почему здесь оказались? Кто разрешил отходить? Струсили!
Коркин оторопел и не сразу мог что-либо ответить. Наконец он собрался с духом:
— Что вы, товарищ комиссар? По приказу ротного позицию меняем, в пожаре чуть не сгорели!
— Ложись. Будем разбираться! — крикнул ему.
Гвардейцы тоже с удивлением смотрят на меня. Ефрейтор Лещев, оказавшийся рядом, в смущении пожал плечами. Мол, нешто так можно? Как же я себя корил, когда разобрался во всем! Взвод Коркина, очищавший ночью дома, продвинулся вперед и занял позицию между постройками. Когда же начался пожар, бойцы стали задыхаться в дыму. Огонь грозил уничтожить их. Ищенко, поняв свою ошибку, приказал переместить бойцов на фланг. Но в известность [73] нас не поставил. Я лежал, не зная, что сказать взводному. Усомнился в своих бойцах, в. тех самых, которые трижды проверены огнем и боем! Урок запомнился на всю жизнь.
Рядом уже были гвардейцы второго батальона 118-го полка. Оказывается, ночью генерал Жолудев выдвинул их на помощь Богданову, так как враг здесь имел большие силы. Гитлеровцы, наступавшие вдоль железной дороги, отошли. Стихла бомбардировка, но «мессершмитты» все время кружились в воздухе.
Ищенко я разыскал в большой воронке. Он был в самом хорошем расположении духа. Метрах в пятидесяти за железной дорогой стояли два подбитых танка, вокруг них видны трупы. Кругом стрельба, а ротный, сдвинув каску, сидит внизу около телефона и с кем-то переговаривается. Рядом противотанковое ружье и кучка стреляных гильз. Около него застыл наблюдатель рядовой Косарев.
— Все в порядке, товарищ комиссар, связь теперь снова работает! — бодро произнес он, увидев меня.
— Как же ты без разрешения стал менять позицию? Мог бы посыльного прислать! — строго выговариваю ему.
Ищенко стушевался. Для командира это непростительно, хотя и были уважительные причины. Помолчав с минуту, он ответил:
— Виноват, учту... Да и эта шантрапа сразу полезла сюда, — показал он в сторону гитлеровцев.
Я связался с комбатом, и весь инцидент, так переполошивший нас, был исчерпан. Подбодрился и Ищенко. Затянувшись цигаркой, он заговорил:
— А приемчик-то нам фрицы устроили стоящий! Знают, подлецы, с кем дело будут иметь.
— Закрепляйся, Гриша, и прочнее: это только начало, — предупредил я ротного.
— Пусть лезут. Нам уходить некуда. А закрепляться... мы и так крепко сидим, — с кажущейся беспечностью ответил он.
— Кто подбил танки? — кивнул я на разбитые машины. Ищенко поднялся над воронкой и стал спокойно рассказывать, что здесь произошло, точно был на ротном учении:
— Все неожиданно получилось. Их было пять. Три прошли на соседа, а эти свернули сюда. Того, что подальше, мы с Косаревым из бронебойки приземлили, а этот напоролся на мину. Видите, вздыбился как...
Пули свистнули над головой. Я дернул Ищенко за гимнастерку, и мы снова присели внизу. Он продолжал:
— От себя не уйдешь, товарищ комиссар. Немцы всю [74] мою жизнь изгадили. А пуля, она не каждого достает. Меня еще ни разу не задела.
Вместе с Афанасьевым мы тем же путем возвратились на КП. Там кипела работа. Комбат занялся «благоустройством» — приказал рядом с трубой выкопать вместительный блиндаж в откосе оврага, а трубу использовать для отдыха и укрытия. Работали все. Земли выброшена целая гора, нашлись доски, кирпич. Связисты откуда-то притащили нечто вроде стола.
— По-хозяйски будем устраиваться? — говорит Гриппас.
— Есть хата и будет стол, это уже неплохо, — радуется Левкевич.
У нас и действительно было такое чувство, как будто мы пришли сюда на постоянное место жительства. Ни один боец не мыслил отсюда уходить.
Вечером вызвали командиров рот. Комбат дал указания, как строить оборону. Опыта уличных боев не было, но уже случай со взводом Коркина показал, что в целых, неразрушенных зданиях размещать огневые средства и людей нельзя. Лучше в развалинах. Их не так бомбят, да и танкам противника к ним подобраться труднее. Осталось еще решить вопрос с эвакуацией раненых. Во время бомбежки их переносить трудно, а оставлять на позициях без медпомощи тоже опасно. Нашли выход: в старом КП организовать приемный пункт и попросить помощь из полка. Некирясов взялся это быстро уладить.
Вместе с ротными я вышел в овраг. В городе по-прежнему бушуют пожары. Над головами рокочут наши ночные бомбардировщики У-2. Со стороны вражеских позиций лихорадочная пальба зениток. Цепочки трассирующих пуль, перекрещиваясь с лучами прожекторов, похожи на фейерверк.
Теперь, казалось, были решены все вопросы. Рубеж закреплен, противник перед нами, связь есть. К тому же у нас вместительный блиндаж, в котором можно без опаски работать, отдыхать. Появился повар Грунько с термосом, и мы стали ужинать. Гриппас и Левкевич тут же, привалившись к стене, задремали, а я присел к столу, чтобы написать письма семьям погибших.
В уголке около телефона примостился рядовой Яцук, невысокий паренек, переведенный из седьмой роты. Стараясь приглушить голос, он ежеминутно проверяет связь.
— «Смола»! Как слышишь? — выспрашивает он. — «Бугор»! Не бросай трубку! — уже сердито покрикивает на другого. [75]
Пытаюсь сосредоточиться, чтобы возможно мягче изложить горестные сообщения. Не раз мне приходилось выполнять эту тяжелую обязанность, и всегда я чувствовал смятение, будто сам виноват в том тяжелом горе, которое постигло семью товарища. Хорошо, что я еще не успел обзавестись семьей. Одинокому и смерть принять легче... Но сердце сжалось, и тоска на какой-то миг охватила меня. Вспомнил, как беззаботно и легко текли у меня первые годы службы. Далекий Таллин сразу возник перед глазами: мы с Олей часто бывали на танцах, в кино, строили планы на будущее.
Размышления прервал громкий окрик часового у входа. Я очнулся, и до меня не сразу дошел разговор:
— Э-э-э, видите ли, должен вам сказать! — убеждал кто-то гвардейца.
Вмешался сердитый, но хорошо знакомый голос:
— Да разуй зенки, не видишь, медики мы!
Тут уж ошибиться было нельзя. Вера Круглова отчитала солдата и, отбросив закрывавшую вход палатку, появилась на пороге. Позади нее стоял врач Петровский. Вид у него был расстроенный и растерянный. Он ежеминутно поправлял очки, переминался с ноги на ногу и, едва не наступив на Яцука, окончательно растерялся, издав: «Э-э-э, видите ли...» Доктор был до войны гражданским человеком и таким остался в армии, что, однако, не мешало ему быть прекрасным специалистом.
Вера, потеряв надежду, что ее «шеф» способен объясниться с нами, шагнула вперед и зашумела:
— Безобразие! Врачей выгоняют!..
Гриппас и Левкевич проснулись. Вместе разбираем, что произошло. Узнаем, что в нашем старом КП, где Некирясов решил разместить медиков, устроились какие-то тыловики и не пускают наших.
Гриппас смеется и кивает Левкевичу, чтобы узнал, кто там.
Виктор двинулся к выходу. Врач и сестра пошли за ним.
Через несколько минут в блиндаж вошел инженер нашего полка гвардии капитан Борис Васильевич Бабаев. Узнали новости: батальон Богданова отразил три атаки, закрепляет позиции южнее выхода улицы Ногина. Полк Пуставгара ведет непрерывные тяжелые бои с пехотой и танками, несет потери. Колобовников ввел в бой батальоны Радько и Толина на участках 109-го и 114-го полков, третьим батальоном обороняет нижний поселок. Из состава КП полка троих ранило. [76]
Только что он ушел, как возвратился Виктор, удививший и обрадовавший нас новым сообщением.
— Знаете, кто там устроился в старом КП? — говорит он прямо с порога. — Танкисты 84-й бригады подошли, правда, еще без танков. Но их скоро переправят.
— Это здорово! — воскликнул комбат.
— А как же с медиками? — спросил я.
— Все уладили, договорились. Ребята ушли в другое место, ну а Вера сгустила краски.
Гвардия в огне
С первыми лучами солнца над позициями повисли вражеские бомбардировщики. Часовой у входа громко крикнул: «Юнкерсы» над нами!» — и вскочил в блиндаж.
Сразу же грохнули взрывы. Первые бомбы упали у конца железнодорожного тупика, где была большая свалка. Это в сотне метров.
Опять противный вой пикирующего бомбардировщика, и новые разрывы потрясают землю. Командир взвода связи гвардии лейтенант Рудаков, заскочивший к нам перед этим, высунул голову из блиндажа и с тревогой смотрит в небо.
— Еще девятка идет на Богданова, — говорит он и в несколько прыжков оказывается около укрытия. Он знает, что связь может быть порвана в любой момент, а там у него рация и бойцы-телефонисты.
— Вызывай роты, — бросает Гриппас связисту. Но зуммер уже загудел.
— Восемь танков и до батальона пехоты от оврага Мытищи на Богданова! — докладывает Ищенко.
Прошу поддержать минометами, пехота накапливается в овраге, бомбят, — передают от Лучанинова.
— Отражаю атаку вместе с соседом, — сообщает Назаркин.
В воздухе уже больше тридцати бомбардировщиков. Бомбы кромсают дома и развалины на улицах Ногина и Красина, потом бьют по Шестиугольному кварталу, где обороняются гвардейцы Пуставгара. Ищенко опять у телефона:
— Противник атакует, веду бой!
А взрывы на шлаковой свалке и над оврагом, где наш блиндаж, грохочут с прежней силой, и противный вой «юнкерсов» стоит в ушах.
Комбат докладывает обстановку в полк, приказывает Силаеву открыть огонь по пехоте, связывается с Ткаченко. Стрельба и грохот на всей позиции. Напряжение с каждой [77] минутой возрастает. Вражеская девятка, висевшая над нами, сделав свое черное дело, скрылась за Мокрую Мечетку, но навстречу ей летит другая группа. У наблюдательного пункта появляются новые воронки, рельсы у железнодорожного тупика во многих местах вывернуты и отброшены в сторону. По оврагу Мытищи бьет наша артиллерия. Бой идет на всей линии обороны — от устья реки Орловка, по оврагу Мытищи и дальше до парка «Скульптурный».
Назаркин докладывает:
— Атака отбита!
Лучанинов:
— Автоматчики остановлены перед оврагом!
Ищенко просит огня минометов. Потери уже во всех ротах. Но позиции удержаны на всех участках.
Опять налет самолетов, опять яростная бомбежка. А за ней новая атака. Теперь враг двинул в стык гвардейских полков свыше двух батальонов на узком участке вдоль дороги, идущей от Силиката к стадиону. На правом фланге у Ткаченко некоторое затишье, но под сильным нажимом находятся роты Богданова, второй батальон 118-го полка и гвардейцы Пуставгара. Наши минометчики прикрывают Ищенко плотной огневой завесой. Гитлеровцы несут большие потери и не могут продвинуться к его рубежу. У Богданова бой идет уже на позиции. Его бойцы подбили два танка, но фашисты проникли в здание, и там — рукопашная схватка.
В тяжелом положении оказался первый батальон 114-го гвардейского полка, которым командовал Петр Корнеевич Бабак. Как узнали потом, главный удар гитлеровцы нанесли по его ротам. Вражеские танки и пехота прорвали оборону, частично заняли первую позицию и окружили КП батальона. Комбат с пятнадцатью гвардейцами и несколькими противотанковыми ружьями, закрепившись в домах, отразили пять атак. Два танка и до сотни убитых гитлеровцев остались на улице. Бой длился несколько часов. Однако ключевая позиция батальона была удержана. Подоспевшая рота контратакой выбила врагов с занятого рубежа.
Перед вечером фашистская пехота еще раз атаковала позицию вдоль железной дороги, направив удар на роты Ищенко и Лучанинова. Минометчики с прежним напряжением вели огонь. Ищенко требовал:
— Добавьте еще, накрывают гадов точно!
Фашистские стервятники опять кружатся над обороной, земля гудит и вздрагивает. Тревожные сообщения: «Тяжело ранен Силаев, убито четверо минометчиков...», «Уничтожен [78] станковый пулемет с расчетом», «Завален блиндаж», «Враг проник в стык...». Телефонист Яцук приподнялся от телефона, кричит:
— Нет связи с седьмой!
Как поспеть? В этот день, еще не привыкшие к новой обстановке, к такому напору врага, мы были ошеломлены напряжением. Едва поспеваем принять меры. Левкевич бежит в трубу, чтобы наладить связь. Комбат приказывает Чувирову принять командование ротой, продолжать огонь. Отправляет посыльного к Сусенко с наказом, чтобы тот был готов идти на помощь Ищенко. По тревоге поднят наш резерв — разведчики Суханова. Идут долгие минуты, взрывы смолкают, несколько стихает пальба. Ищенко сообщает:
— Атака отбита, противник в полусотне метров!
Стало темно. Восстановили связь со всеми ротами. Уточнили потери за день. Они немалые: убито и ранено три офицера и более тридцати сержантов и солдат. Минометчики выпустили по врагу несколько сот мин, роты израсходовали боезапас. Таких боев в обороне мы еще не знали.
Тяжелый день, но гитлеровцы тоже почувствовали твердость гвардейцев! Первая проба сил явно не в их пользу. Многочисленные атаки оказались бесплодными, сотни головорезов нашли себе могилу в этот день, несколько фашистских танков было подбито и сожжено на подступах к Тракторному. Завтра они уже не пойдут против нас.
Ночью на позициях редкая перестрелка и методический огонь артиллерии. С напряжением работают наши тылы. Боеприпасы здесь подвезти нельзя. Не пройдут повозки и машины, все надо переносить на руках. И десятки бойцов от стрелковых рот, пулеметчиков и артиллеристов иногда с риском для жизни, так и не отдохнув, восполняют израсходованное, чтобы наутро быть готовыми к бою.
На наблюдательном пункте дежурят разведчики Суханова, командиры собрались в блиндаже. От усталости и волнения, пережитого за день, во всем теле тяжесть. Гриппас снял каску и грузно присел к столу. Левкевич устроился напротив и приготовился писать донесение. Никто еще не притронулся к еде, хотя Грунько давно уже дежурит с термосом. У нас много забот: фашисты закрепились в развалинах в стыке роты Ищенко с соседом, а обещанных танков нет.
— Думаю так: Ищенко надо подкрепить, туда же пару пулеметов. Завтра они здесь могут ударить, — говорит Гриппас.
— Вас вызывают! — кричит с места Яцук. [79]
Разговор с Омельченко продолжался минут пять. Комбат иносказательно, применяя разные путаные выражения и слова, понятные только нам, докладывает положение, несколько раз произносит: «Так! Понял. Будем принимать меры!» — и отдает трубку телефонисту.
— Ясно, будем контратаковать, вместе с соседом и Богдановым выбивать фрицев из стыка. От нас одна рота, а остальные на месте.
Задача такова: батальоны Богданова и соседний с нами второй батальон 118-го гвардейского полка атакуют вдоль железной дороги, девятая рота Ищенко, усиленная взводом Назаркина, содействует с фланга. Атака в девять.
— Будем мы наконец ужинать или нет! — восклицает Левкевич.
— Теперь пора. Ты снимешь взвод, комиссар останется здесь, а я пойду к Ищенко. Теперь моя очередь «лично возглавить», — улыбаясь, говорит комбат, намекая на приказ Жолудева. Это уже стало традицией.
Только мы приступили к ужину, появился посыльный от Ищенко. Это — Лещев.
— Ужинал? — спрашиваю его.
— Поел, как же, все как надо, — отвечает он хрипловатым голосом.
— Как, после драки бока не болят? — спросил Гриппас.
— Все как надо. Понабили их порядком. Танки, те поначалу все вдоль дороги шебутились, а фрицы на нас перли цепью. Ну, мы их встретили как надо быть... Лежат теперь за развалинами. Ротный самолично говорит: «Лещев, передать команду взводу, чтобы ни один паршивый фриц не прошел». А мы опять там же были, где вы, товарищ комиссар, нас намедни ругнули... Нешто можно пропустить?
Комбат поднялся:
— Хватит, Лещев. Молодцы, ребята! Передай ротному, скоро приду.
Потом по очереди приходили с докладом Чувиров, принявший командование ротой, Некирясов, Сусенко. К двум часам все подготовительные работы были закончены, боеприпасы пополнены.
Тут совершенно неожиданно для нас возвратился из медсанбата политрук девятой роты Вершинин. Его приход был кстати. Рота Ищенко в самом пекле. Вершинин будет для него хорошим помощником. Этот пожилой, очень уравновешенный человек будет удерживать горячего командира. Об этом я и предупредил политрука. [80]
Утром разразился дождь. Небо сплошь заволокло облаками, и мы радовались плохой погоде: не воют над головой фашистские самолеты. На низкой высоте пронеслись несколько истребителей, но быстро скрылись. Штурмовые группы подготовлены, минометчики ждут сигнала, все согласовано с соседями.
Контратака штурмовых групп началась после сильного налета минометных рот и обстрела неприятельских позиций из орудий, стоявших на прямой наводке. Общий сигнал к атаке подал Богданов. Батальон 118-го гвардейского полка и роты Богданова ударили прямо перед собой и сразу продвинулись вперед до пересечения улицы Сурикова с улицами Ногина и Красина. Захвачен неприятельский дзот и первая линия окопов. Фашисты, застигнутые врасплох, стали отходить, отстреливаясь из-за каждой развалины.
В это время атаковали наши. Взводы Коркина и Фомина, метнув перед собой гранаты, ворвались за разрушенную кирпичную стену и в рукопашной схватке перебили затаившихся там гитлеровцев. Бой был жаркий, грудь в грудь. Раздавались крики: «Бей гадов!», «Круши сволочей!», «Ура-а-а!». Гвардейцы во главе с командиром дрались в самой гуще врагов. Коркин искусно орудовал автоматом. Когда кончились боеприпасы, он ударом приклада свалил здоровенного фашиста. Рядом яростно дрался Петр Лещев. Вместе с комвзвода он первым перемахнул кирпичную стенку и оказался в окружении четырех гитлеровцев. Разрядив остатки диска, он свалил двоих, сбил с ног третьего, но не заметил, как сзади вражеский солдат готовился ударить его штыком. Кто-то из бойцов успел громко крикнуть:
— Петя, в сторону!
Точно подброшенный пружиной, Лещев увернулся, чем и спас себе жизнь. Ухватившись за ствол карабина, гвардеец с силой вырвал его из рук фашиста и всадил штык в его спину. Перемахнув через вражеский труп, Лещев на ходу перезарядил автомат и снова побежал вперед к своему комвзвода.
Гвардейцы Коркина быстро очистили развалины и достигли своих старых окопов.
Группа гвардии лейтенанта Фомина дралась в полуразрушенном здании, из подвала которого фашисты все время обстреливали нас. Гвардейцы захватили первый этаж, но оказалось, что гитлеровцы внизу, в котельной, куда вела лишь узкая лестница, которая простреливалась. К взводному подбежал сержант:
— В соседней комнате люк! [81]
— Люк взломать — и гранатами! — распорядился Фомин.
Несколько гранат грохнули в котельной. Фомин с группой ворвались туда и довершили дело. Двенадцать фашистов было уничтожено.
Григорий Ищенко действовал с третьим взводом, очищая развалины. Рота продвинулась метров на сто вперед и была остановлена, когда противник со стороны оврага открыл сильный огонь.
Среди наших бойцов были потери. Но группа фашистов, проникшая в стык, была полностью ликвидирована.
Сильная перестрелка длилась целый день. Противник пытался выбить наших с занятого рубежа, но его атаки были отбиты. Рота закрепилась. К месту боя выдвинулся один наш танк.
Иван Андреевич Гриппас вернулся на КП позднее. Запыленный с головы до ног, в нахлобученной каске, он в полумраке блиндажа был похож на призрак. Однако чувствовал себя бодро и даже необычно для него весело.
— Видел бы ты орлов наших сегодня! Вышвырнули эту дрянь одним махом. А Коркин, Фомин! Будь больше сил, за овраг бы перемахнули! — торжествующе произнес он.
— Есть трофеи. Ищенко сообщил, что двадцать винтовок и автоматов с собой забрали да пулеметы в котельной, — вставил Виктор.
— Отдых заработали, — заметил я комбату.
Опять вызов к телефону. Узнаю голос помначштаба Тихона Федоровича Килимника:
— Одиннадцатый приказал: срочно сюда. Вы и Гриппас. Предстоит то же самое...
Я повторил последнюю фразу. Гриппас в недоумении:
— Что, опять атаковать? Еще не закрепились.
— Надо собираться, сейчас же.
— Ротных вызывать? — спрашивает Левкевич.
Комбат стоит в раздумье. Вызывают на КП полка — значит, что-то серьезное. Об отдыхе, конечно, не может быть и речи. Он снова надевает каску и подтягивает ремень.
— С ротными подождем, вернемся — будет ясно. Справься о раненых и предупреди Ищенко, чтобы взвод Фомина держал у себя, — говорит он Левкевичу.
В сопровождении наших постоянных связных Коробова и Афанасьева выходим из блиндажа. Писарь Орлов сует в руки донесение в полк. В нем итоги за истекший день: потери, трофеи, что налицо... [82]
Дом профессуры, где размещается штаб полка, где-то на улице Дзержинского, за стадионом, примерно в километре от передовой позиции. По здешним масштабам это расстояние немалое. К тому же ночь. Идем тем же путем, мимо нашего старого КП.
Афанасьев — впереди, показывает дорогу, а Коробов — в сторонке и смотрит в небо. Оно все в сиянии звезд.
— А завтра будет ясно...
У стадиона обстрел. Вспышки ракет ярко освещают серые нагромождения, и мы, наметив следующий рубеж, перебегаем к нему. Берем левее стадиона и делаем новый бросок. Над головой тихое шуршание. Снаряд! Гриппас кричит: «Ложись!» Рвануло у северной оконечности стадиона. Мы круто бежим в сторону и выходим на улицу Дзержинского. Артиллерийский налет на стадион и цирк продолжается.
В полуподвале здания, где разместился штаб полка, и на первом этаже все в движении. Тут офицеры штаба, связисты, часть разведчиков. А в других отсеках приемный пункт медсанроты. Здесь как в осажденном доте: около окоп-бойниц стоят противотанковые ружья и дежурят бойцы. Некоторые, выбившиеся из сил, спят в разных углах, на полу, спят не раздеваясь, вповалку, кто на чем. В противоположном крыле находились штабные группы других частей. Места хватало.
В первом же разговоре со штабными мы почувствовали какую-то сдержанность. В чем дело? Оказывается, погибли начштаба Иван Малков и парторг Петр Пономарев. Оба были в расположении Богданова. Малков в медсанроте скончался, а Петр сразу, в цепи. Во время контратаки, с ротой шел...
Оба были хорошие ребята. Мне сразу вспомнилось наше последнее летучее партсобрание в районе переправы. Мы, члены партии, сидели в большой воронке, обсуждали вопрос: долг коммунистов — отстоять Сталинград. Когда прения, краткие, похожие на клятву, были окончены, Петр Пономарев в накинутой на плечи простои солдатской шинели поднялся и сказал:
— Я думаю, принимать больших резолюций не будем. Мнение у всех одно, это факт. Пусть каждый коммунист борется за него на рубеже. А итоги подведем после боев.
Да, Петр Сергеевич Пономарев и боролся за решение парторганизации до конца, показав пример беззаветной преданности Родине. Эта потеря была тяжела. Но геройская смерть парторга влила новые силы в сердца защитников. Бойцы шестой роты гвардии лейтенанта Иванова, с которой он шел в атаку, отбросили гитлеровцев к исходному рубежу. [83]
Потужили о товарищах и прошли к командиру полка. Там — комиссар, начальник разведки, потом подошел Килимник, принявший руководство штабом.
Омельченко, едва ответив на приветствие, обращается к нам:
— Новое в обстановке. До тридцати фашистских танков против Богданова. Примерно столько же в районе Силиката, нацеленных на Пуставгара. Готовятся к атаке на Тракторный. Главное направление — вдоль железной дороги и на Шестиугольный квартал, в стык полков. По приказу командарма дивизия переходит в контратаку. Приказ еще не получен, но готовность в 11.00.
Омельченко поднял на нас глаза, спросил:
— Поняли общий замысел?
Комбат подтвердил.
— Теперь ваша задача. Прочно удерживать центр позиции, угол Базовой и Типографской. Это сейчас наш правый фланг. Ткаченко перебрасывается на левый. Двумя ротами содействовать Богданову, Ткаченко в направлении железной дороги.
Он тут же уточнил все на плане города, сообщив, что в нашем районе будут действовать 5 танков. С ними надо держать связь. Еще раз спросив, все ли нам понятно, Омельченко добавил:
— Не дать врагу прорваться, удержать рубеж, контратаковать — в этом теперь вся философия и вся наша программа действий.
У выхода из подвала мы столкнулись с бывшим ротным Иваном Петровичем Семеновым, командиром автоматной роты полка.
— Атакуем завтра, — говорю ему вместо приветствия.