— Ну что же, не первый раз. Каждый день деремся в развалинах. Богданову помогаю. Такой мясорубки еще не видел, — говорит он, попыхивая трубкой, а потом глубоко вздыхает: — Вчера в школе бой вел. Парты, доски, шкафы... Понимаете, я же учитель истории... И все это гранатами искрошили, кровью залили. Вот чем историю дописывать приходится в наши дни.
До батальона шли без остановки. В небе господствовали наши «кукурузники». Это настоящие хозяева ночного неба. Подлетит к цели, выключит мотор и скользит в полной тишине. Вражеские прожекторы лихорадочно шарят по небу, а он себе швыряет бомбы. Внизу переполох, а летчик снова включил мотор и затарахтел уже далеко в стороне. Если [84] фашисты в воздухе свирепствовали днем, то уж ночью они до самого утра были совершенно лишены покоя.
На КП нас ждет офицер танковой роты и артиллерист гвардии майор Агонесьян, невысокий, черноватый ереванец. Договорились быстро. Три танка будут поддерживать огнем с места роты Лучанинова и Назаркина, два — роту Ищенко. Связались с Ткаченко, он уже переходил в новый район, а свой передал. 112-й дивизии полковника И. Е. Ермолкина.
Мы сразу же пошли в роты.
Снова пробираемся по развалинам. Лучанинова застали в одном из взводов. Оказывается, Левкевич успел его предупредить о намеченной контратаке. В подвале, на месте разрушенного дома, рядом с позицией роты, мерцает коптилка, вьются клубы дыма от цигарок. Доносится голос ротного. Он стоит у входа:
— Главное, не теряться, подползать ближе. Потом — гранату и за ней вслед...
Увидев нас, докладывает:
— Товарищ гвардии капитан! Инструктирую первый взвод, разрешите закончить?
Комбат согласился.
— Что непонятно, товарищи? — спрашивает он бойцов.
— Все понятно! А танки как? Гранат мало! — раздались голоса.
Лучанинов разъясняет. Бой штурмовой группы отличается особенной смелостью, натиском, ударом. Штык, граната и кинжал — главное оружие в этой борьбе. Закончив, ротный спрашивает: «Еще что есть?» В первом ряду поднялась рука.
— Что у вас, товарищ Свиридов?
Бронебойщик Митроха Свиридов сильно изменился за это время. После ранения Мещерякова он занял его место, окреп, посуровел, но прежнее любопытство осталось с ним. Поднявшись, он спросил:
— А если он, то есть фашист, в тыл нам саданет, когда мы штурмуем, как тогда?
— При любых условиях не отходить. Как же иначе? — в недоумении спросил ротный.
Солдаты зашумели:
— Это и так ясно!
— Митроха бодягу тянет!
Свиридов смутился, поправил сползшую на лоб каску и уже сердито сказал:
— Так я же попросту, не про отступление, а как его лучше достать, когда он сзаду... [85]
Солдаты опять зашумели, кое-кто усмехнулся. По комбат их остановил. Водворилась тишина. Бойцы присели плотнее, ждут. Гриппас сказал:
— Вопрос правильный. Может случиться, при штурме гитлеровцы зайдут в тыл. Что делать? Отход тут не поможет. Сразу надо занять круговую оборону и расстреливать врага во фланг, а там со второй позиции вас поддержат. Ни одну развалину отдать нельзя.
— Как питание, ребята? — спросил я гвардейцев.
Ответил комсорг роты гвардии сержант Васильев.
— Харч нормальный, товарищ комиссар, но писем сюда не передают. Никто в роте не получил! — сказал он и посмотрел на бойцов.
Я обещал выяснить, в чем дело.
Солдаты стали выбираться из подвала.
Договорились о действиях роты. Ее левофланговый взвод будет помогать Ищенко.
Около часа были у Назаркина. Он удерживает наш фланг. Людей у него мало. Два взвода переданы Ищенко, а у того три пулемета да человек сорок бойцов.
Вернулись на КП перед рассветом. Левкевич только что отпустил Ищенко. Тот опоздал на КП по уважительной причине. После вчерашнего продвижения Григорий разместил свой наблюдательный пункт почти рядом с противником. «Там не бомбят: своих боятся задеть». Это был небольшой блиндажик рядом с котельной. И вот перед самым его уходом в блиндаж вваливается гитлеровский фельдфебель. Он ничего не подозревал, шел, будто домой, крутил в руках парабеллум и что-то бормотал. В темноте кто-то из солдат окликнул его. В ответ раздалось: «Доннер веттер!» Рядовой Косарев тут же свалил его очередью. Ищенко не мог понять, как попал к ним гитлеровец. Кругом были свои. Осталось предположить, что фельдфебель где-то пьянствовал или же отсыпался после пьянки, а в это время развалины были взяты нашими подразделениями.
К рассвету мы прилегли вздремнуть, оставив Виктора Левкевича дежурить. Я поднялся раньше, а Гриппас, не спавший двое суток, богатырски храпел на нарах, даже жалко было его будить. Да и незачем. Сигнала атаки все нет и нет. С восьми отложили на девять, с девяти на десять. Ротные волнуются. Ждут, когда загрохочет наша артиллерия. Но атака в тот день так и не началась. И не по нашей вине.
В 11 часов 7 октября начался сильный налет вражеской артиллерии. Роты, готовые к атаке, сами были прижаты к [86] земле сотнями рвавшихся вокруг снарядов. Волна за волной на позиции перед Тракторным заводом налетали вражеские бомбардировщики. Мы поняли, что это не случайно. С ротами ежеминутно рвалась связь. Гриппас вызвал Ткаченко, тот ответил кратко:
— Держусь, отбиваю атаки, а у вас как?
Но ответить не успели. Яцук нервно тряс трубкой:
— Опять порыв, товарищ комбат.
Вызываем Рудакова.
— Пяти минут не продержалась! Люди все на линии, товарищ гвардии капитан!
— Сами исправляйте!
— Есть! — ответил он и скрылся в овраге.
Примерно через час пехота и танки противника вдоль железной дороги и от оврага Мытищи двинулись в атаку. Мы их хорошо видели с нашего НП. Но что делается в расположении Ищенко, рассмотреть не удается. По всей обороне частая стрельба, значит, наши отбиваются. Потом восстановилась связь, Ищенко докладывает:
— Атакуют непрерывно... Пехота... Вершинин тяжело ра...
И снова обрыв. Ясно, что сил у Ищенко мало. Гриппас говорит Левкевичу:
— Пробирайся к Сусенко и с ним к девятой роте. Не уходи, пока не встанут на место!
Левкевич скатывается в овраг. Теперь надо ждать. Наконец связь снова налажена. Узнаем: Лучанинов и Назаркин отбиваются. Чувиров получил приказ поддержать Ищенко. К нему на помощь должны прибыть бойцы Сусенко. Время идет. Иногда кажется: опасность миновала, все прочно, но новый грохот разрывов — и столбы дыма взлетают вверх, и снова берет сомнение, все ли там на месте, не полегли ли костьми последние защитники рубежа? Врывается посыльный от Левкевича:
— Ищенко держится, Сусенко вышел на улицу Бакунина.
Вызывает командир полка:
— Держитесь?
— Все на месте.
— Что левее?
— Бой с пехотой и танками.
Наша артиллерия из-за Волги открыла сильный огонь. Перед фронтом сразу обозначилась полоса дыма от сотен взрывов. Это армейская артгруппа. Становится спокойнее на душе. Но надолго ли? [87]
Во второй половине дня гитлеровцы предприняли самую мощную атаку на всем фронте. Вражеские цепи, поддержанные большим числом танков, сразу появились со стороны Щелковской, Мытищ, Дизельной и севернее Силиката. Видимо, немцы решили, что силы защитников Тракторного завода ослабли. Танки и пехота двигались по обеим сторонам оврага Мытищи и в направлении парка «Скульптурный».. На всю оборону продолжались налеты вражеской артиллерии.
На нашем левом фланге, где была рота Ищенко, фашисты прорвались к взводу Фомина. Начались рукопашные схватки по всей позиции. В домах и развалинах, в окружении больших групп гитлеровцев до последнего бойца дрались гвардейцы, но силы их иссякали. Груды вражеских трупов вокруг, ранен Фомин, во взводе осталось всего шесть человек, которые во главе с гвардии сержантом Мартынюком удержались в развалинах.
Атака на роту Ищенко была очень опасной. Цепь гитлеровцев в сопровождении пяти танков наступала от пересечения железной дороги с оврагом Мытищи. Фашистские танки приблизились к окопам взвода Хоменко, но один из них был подожжен в первый же момент. Еще один подбило орудие полковой батареи. Другие начали отползать назад, продолжая обстреливать наши позиции. Ищенко, собрав нескольких бойцов вокруг себя, фланговым огнем отбил атаку. Подоспевшие два наших танка и резервная группа Сусенко восстановили положение. Фашисты продвинулись здесь всего лишь на несколько десятков метров.
Роты Лучанинова и Назаркина устояли. Их прикрывал овраг. Танки не могли его преодолеть.
Тяжелая борьба шла и у Ткаченко, поставленного на оборону улиц Красина и Устюжской. Несколько ожесточенных атак при поддержке десяти танков отразил батальон Богданова. Четыре танка были подбиты. Сам комбат получил тяжелое ранение. Командование принял комиссар Шумин. Его роты закрепились южнее Устюжской и едва сдержали гитлеровцев. Ударные части фашистов прорывались к стыку полков, охватили Шестиугольный квартал. Там сражались гвардейцы полка Пуставгара и первого батальона 118-го полка. Атака следовала за атакой. Храбрый комбат Радько был убит, батальон возглавил гвардии политрук Виноградов, но и он вышел из строя. Тогда командование принял на себя офицер штаба. Нефедов. Гвардейцы яростно отбивались. И все же к вечеру гитлеровцы захватили в центре Шестиугольный квартал, а на левом фланге продвинулись к проспекту Стахановскому. [88]
На КП дивизии большое напряжение. Было ясно, что противник решил любой ценой прорваться к Тракторному заводу. Генерал Жолудев требовал от командиров во что бы то ни стало отразить атаки.
Ожесточенный бой шел по всей обороне. Уже более двадцати вражеских танков подбито и уничтожено. Но нужно еще одно усилие, чтобы остановить врага. И комдив приказал свой резерв, третий батальон 118-го гвардейского полка, подтянуть к Минусинской и закрыть наметившийся прорыв. А к Устюжской, на самое острие удара, он выдвинул учебный батальон и разведроту дивизии с тремя танками, бросив их в контратаку.
Гитлеровцы были остановлены, однако сохранили за собой Шестиугольный квартал. Полоса дивизии прогнулась внутрь на 300–400 метров. Теперь от берега Волги в центре оставалось менее километра. Однако за этот незначительный успех фашисты заплатили так дорого, что потом им пришлось заново создавать группировку сил и пополнять свои части.
Уставшие и голодные, подводили мы итог этого сумасшедшего дня. В батальоне много раненых. Не хватает людей. Нам казалось, что мы уже начали привыкать к этой обстановке, но она становилась все тяжелее и тяжелее.
Сидим молча в блиндаже, подсчитав все наши возможности. Писарь под диктовку заканчивает очередное донесение в полк: «Отразив многократные атаки, батальон удерживает занимаемые позиции...»
Каждая буква этой фразы в течение минувших суток писалась кровью наших гвардейцев.
На пороге появляется Левкевич. Его точно вытащили из-под развалин: весь в пыли, лицо осунулось, сам едва на ногах держится. Положив автомат, он валится на нары. Но уже новый вызов из полка. Гриппас разговаривает громко и нервно:
— Товарищ Одиннадцатый, надо же собраться с духом!
На том конце провода требование:
— Вернуть потерянное!
Гриппас бросил трубку и долго смотрит в одну точку, словно не понимает, о чем идет речь, потом резко бросает:
— Будем наступать...
Предстоит то же самое: штопать дыры, сколачивать штурмовые группы, которые были уже сильно потрепаны минувшим боем. Я решил идти в тылы. Надо было переместить один взвод Чувирова ближе да поискать людей у хозяйственников [89] для пополнения. Задержался там до рассвета и... сам вышел из строя.
Это случилось так. Мы с Афанасьевым миновали стадион и шли вдоль железнодорожной ветки. Началась бомбежка. Впереди был высокий шестиэтажный дом — коробка, чудом уцелевшая на участке. До нее метров тридцать. Быстро перемахнули это расстояние и оказались в подвале. Там с десяток гражданских и несколько бойцов. Взрывы на улице все ближе и ближе. И вдруг страшный грохот, острый ядовитый запах, бросок вверх... Очнулся, пришел в себя, но ничего не слышу. Рядом несколько человек перевязанных. Нас перенесли из подвала только вечером. От шестиэтажного здания остались одни развалины, уцелел лишь подвал.
Много боевых товарищей вышло из строя в тот день. Во время бомбежки почти рядом со мной, у трансформаторной будки, был тяжело ранен осколком полковой разведчик гвардии капитан Бондаренко. В прошлом офицер тыловой службы, он в гвардейском полку перешел на строевую работу и показал себя храбрым командиром. Получили ранения военком первого батальона Николай Кравцов и второго — гвардии политрук Шумин. Все три комиссара батальонов в один день... Но политическая работа не прекращалась. На смену выбывшим командирам здесь же, на поле боя, становились новые. Работники политического отдела дивизии, коммунисты и комсомольцы в условиях тяжелых боев находились на позициях, в окопах среди солдат.
Во всех полках и специальных подразделениях дивизии были десятки гвардейцев, совершивших в этом сражении изумительные подвиги. В нашем батальоне гвардии лейтенант Чумаков, дважды раненный, продолжал руководить взводом и лично истребил более двух десятков гитлеровцев. Смертью героя, отражая вражескую атаку, погиб гвардии лейтенант Герасимов. Гвардеец Виктор Федорович Ефимов принял на себя командование группой бойцов и поднял их на рукопашную схватку. Наводчик противотанкового ружья Нечаев во время этого боя подбил бронемашину и танк противника. Санинструктор Владимир Клюев за три дня боев вынес на себе 31 раненого с оружием и сам вступал в перестрелку с гитлеровцами. В соседнем 114-м полку отличился комбат Иван Захарович Комар. Бывший политработник, принявший командование батальоном, он отразил шесть ожесточенных атак. Командир роты 118-го полка гвардии лейтенант Гончар с группой в одиннадцать человек в рукопашной схватке уничтожил восемнадцать гитлеровцев, в том числе одного офицера. Отчаянно смело в этом же полку дрались [90] бойцы отделения гвардии сержанта Рашида Гатаевича Латыпова, а сам командир уничтожил трех фашистов, а четвертого поразил ударом ножа.
Какая сила бросала их на подвиги? Еще утром, отбив первые атаки, Рашид Латыпов собрал в окопе своих бойцов, чтобы передохнуть. В отделении осталось всего пять человек: русский Кислицын, комсорг, украинец Грабовенко, грузин Джананидзе, узбек Исмаилов и он сам — татарин из Уфы. Все они разной национальности, но у всех одна Советская Родина и одна мысль: как отстоять этот рубеж перед Волгой, отбить врага?
К ним в окоп с размаху прыгнул политрук Веремеев, в такой же перепачканной гимнастерке и с воспаленными от недосыпания глазами.
— Ребята, приказано атаковать, вышибать гадов с позиции. Слышите, сигнал в одиннадцать ровно! — сказал он и, оглядев всех, добавил: — А у вас все тут комсомольцы!
Не дождавшись ответа, политрук побежал к следующей группе, не обращая внимания на обстрел, но сказанное им слово не исчезло бесследно. Джананидзе, нечетко произнося русские слова, сказал:
— Исмаил, ты один не комсомол... а будет атака...
Все посмотрели на Исмаилова, а он улыбнулся, обнажив блестящие зубы, закачал головой:
— Нет-нет, я давно комсомолец, а для заявления бумага где?
Да и мог ли он сказать другое! Шло решающее сражение, и все это понимали.
Комсорг Кислицын вытащил из-за голенища четвертушку листа и подал ему, сказав:
— Пиши, Исмаил, такой порядок.
Латыпов заключил:
— Решим, значит: в 11.00 атака. Исмаилов пойдет в бой комсомольцем, и все будем драться по-комсомольски.
И тут взвилась ракета — сигнал. Бойцы бросились на врага...
Подлинными героями боев были командиры и бойцы специальных подразделений: связисты, саперы, разведчики, медики. Дивизионная рота связи гвардии старшего лейтенанта Александра Дмитриевича Листрового не только успевала поддерживать и восстанавливать линии, но и по первому требованию ее бойцы использовались как резерв на позициях.
Огромного напряжения, силы воли и мужества требовали бои от работников тыловых частей. Тыловое хозяйство дивизии [91] возглавлял гвардии майор А. К. Тульчинский. Все его службы: склады, медсанбат, тылы полков, все пункты переправ и коммуникации, обеспечивавшие успешное ведение боя на передовых позициях, располагались в зоне огня артиллерии и подвергались ударам авиации противника. Снабжение и эвакуация проходили по уязвимым путям и переправам и требовали большого искусства и жертв от этих героев.
У персонала 38-го гвардейского медсанбата борьба с врагом означала борьбу за жизнь. Поток раненых нарастал, и это определяло все. Здесь никто не считался со временем и никто не знал, когда надо есть, когда отдыхать. Под непрерывным огнем каждую ночь из медсанрот полков на катерах и лодках, ежеминутно рискуя жизнью, герои медики переправляли через Волгу партии раненых. И тут около 62-й переправы их встречали медсанбатовцы. Чаще всех здесь находились старшие медсестры А. А. Вишневская, А. Т. Голованова и политрук санроты Ида Сейгал. Они группировали легкораненых и с их помощью вместе с шоферами взвода Гонопольского грузили всех на машины. На берегу рвались снаряды, осколки визжали над головой, вокруг все горело. Здесь гибли люди, тонули лодки и катера, было жутко и страшно. Но все это отходило прочь, когда прибывали раненые бойцы. Водители подгоняли грузовики один за другим к берегу, не выключая двигателей, загружали их и срывались с места. А к переправам подходили другие машины, уже с боеприпасами и продовольствием для бойцов Сталинграда.
— Эй, на катере, принимай грузы, быстрее! — громко командует офицер, и непрерывный поток с фронта и на фронт продолжается неумолимо.
В медсанбате, в сортировочном и перевязочном отделениях, не зная усталости, проворно работали девушки-медсестры: Маша Морозова, Таня и Аня Горюновы, сестры Вишневские, Рая Голубовская, Голованова, Аносова и другие. Раненых распределяли, перевязывали, несли в операционную, а там круглые сутки врачи Михаил Гулякин, Саша Воронцов, Владимир Тарусинов под руководством главного хирурга доктора Афанасия Федоровича Фатина оперировали их.
О самоотверженном труде медперсонала рассказывает характерный случай. Я узнал о нем позднее от медсестер А. Т. Вашедько (Ани Головановой) и А. М. Гонопольской (Аллы Вишневской). Суть его в следующем.
Однажды в медсанбат привезли тяжело раненного лейтенанта-летчика. У него были поражены обе ноги, началась гангрена. Необходима ампутация. Была еще, однако, ничтожная [92] надежда сохранить ноги, если применить очень сложную методику послеоперационного лечения, которая, конечно, тоже не гарантировала успеха. Да и выполнить ее в полевых условиях было почти невозможно. Но врачи и весь персонал пошли на это. Медсестры, хотя и сами падали от усталости, взялись поочередно круглосуточно дежурить у койки летчика. Они боролись за его жизнь много дней и ночей и выходили человека. Ноги у него осталась целы. Лейтенант снова встал в строй и долго потом писал письма в медсанбат, благодарил за свое спасение.
В эти дни боев за Тракторный завод молодой врач Михаил Филиппович Гулякин[7] однажды без перерыва сделал двадцать девять операций, и только одна из них закончилась неудачей. Двадцать восемь человек были возвращены в строй, возвращены Родине. Двадцать четыре часа в невероятном напряжении провел хирург со скальпелем в руке!
Таких примеров было не счесть.